Текст книги "Всё или ничего"
Автор книги: IRATI
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Все или ничего
В качестве пролога, чтобы лучше понять эту историю, следует пояснить одну вещь. Когда семнадцатилетний Джастин Тэйлор встретил тридцатилетнего Брайана Кинни… простите, двадцатидевятилетнего Брайана Кинни, то он ожидал получить Всё. Розы, завтрак в постель, рассветы на Ибице, сонеты Байрона и пока смерть не разлучит нас. Он ожидал получить – я уже это говорила – ВСЁ. Заглавными буквами. Жирно. Подчёркнуто. Шрифт Times New Roman. Размер 18. Его предупреждали. Его предостерегали. Ему пытались вправить мозги. По поводу Любви. Ухаживаний. Компромисса. Верности. Ему говорили: «Брайан не сможет тебе дать ничего этого». Но глухой, слепой и упёртый как осёл он продолжал ждать. Всего.
О Джастине Тэйлоре следует сказать одну вещь: если он что-то вобьет себе в голову, этого уже не выбить оттуда ни бейсбольной битой, ни каким другим изощренным способом. Потому что если Джастин Тэйлор чего-то хочет, то это сравнимо с неотвратимостью стихийного бедствия.
И когда он говорит «всё», он имеет в виду «всё».
Проблема в том, что, когда Брайан говорит «ничего», он и имеет в виду «ничего».
ОДИН [Король Вавилона]
«Я видел лицо Бога. И имя ему Брайан Кинни» (Justin. 1x01)
Теодор.
Когда Тэд впервые попал в Вавилон, он не был знаком с Брайаном, но уже знал Майкла и знал, что Майкл только и делает, что вздыхает по Брайану «так меня и не трахнувшему» Кинни. В то время он ближе всего был знаком с Эмметом. И Эммет, благослови его Господь, уже обо всём его предупредил. Он сказал: «Для безумного Питсбурга, милый, Брайан – всё равно что нефть для Саудовской Аравии: всем хочется, но только избранному кругу позволено отсосать немного». Тэд тогда спросил: «А Майкл?», стараясь не обращать внимания на зашедшееся в пляске святого Витта сердце, как и всегда, когда он говорил о нём.
– Майкл, – пояснил Эммет, – хочет построить нефтяную вышку и монополизировать скважину. – И добавил,– но у него ничего не выйдет, потому что Брайану нравится держать его разогретым, но не давать кончить.
Нет нужды говорить, что Тэду Брайан не понравился с первого взгляда. По правде говоря, он его просто возненавидел. Но первым чувством, которое тот у него вызвал, была зависть. Он решил, что Брайан должен быть высоким, смазливым и мускулистым. То есть обладать всем тем, чего не хватало Тэду, и всем тем, что, по идее, должно было привлекать Майкла. Так же он предположил, что, Майкл, пожалуй, достаточно умен, чтобы превыше всего этого ценить другие человеческие качества. Такие как: щедрость, чувствительность, талант. Он подумал, что если бы этот самый Брайан был недоступен, а в жизни Майкла появился бы кто-нибудь, кто бы доступен был, то… и тут он всецело предавался мечтаниям.
Но все мечты рассыпались в прах, стоило появиться Ему.
Майклу даже не нужно было говорить: «А это Брайан». Не было необходимости, чтобы Эммет их представлял друг другу. Не было необходимости, потому что Тэд понял, что это Он, стоило ему появиться из тёмной комнаты Вавилона и направиться к ним. Он пересёк танцпол, ни с кем не столкнувшись, тела сами расступались перед ним, открывая проход для него и только для него. Вавилон разверзся. Брайан ступал как Моисей по дну Красного моря, и в этот самый момент Тэд понял, что никогда не сможет с ним соперничать и уж тем более выиграть у такого, как он. Что ему нечего здесь ловить, ведь если Майкл тянется к такому, то нет надежды, что он захочет довольствоваться меньшим. И уж тем более Тэдом.
Брайан не был высок. Брайан возвышался над залитым пульсирующими всполохами голубых огней танцполом ровно на столько, на сколько хотел того сам. Если бы Брайан взял на себя труд, он мог бы сойти за двухметрового великана. Но зачем? Он был одет в кожаные штаны и безрукавку, и не было нужды казаться выше хоть на дюйм. Всё равно рядом с ним все остальные смотрелись карликами. Не был он и мускулистым. Брайан был пропорционально сложен, буквально математически выверен, и голову его не венчал лавровый венок, воспевающий олимпийский триумф по одной лишь причине: его это не интересовало. Он и так чувствовал себя победителем.
Смазливым он тоже не был. Просто-напросто Брайан Кинни оказался самым красивым, самым ослепительным мужчиной, которого только видел в своей жизни Тэд. Распахнутая на груди безрукавка, слегка вспотевший и возбужденный. А ещё на нем были солнечные очки, вот прямо посреди этой грёбаной дискотеки он нацепил на нос солнечные очки. Ухмыльнувшись, как дъявол-искуситель, одной рукой он привлёк к себе Майкла и сказал на ухо: «Ты припозднился, Майки» и передал таблетку экстази через долгий и смертоносный поцелуй, от которого у Майкла, должно быть, потемнело в глазах, а у Тэда, к его огромному неудовольствию, тут же встал.
Когда этот дурманящий поцелуй был завершён, Брайан чуть отстранился, окинул Майкла взглядом с ног до головы и сказал, что он выглядит обалденно. Обалденно, Майки. Затем склонил голову набок, состроил самую пренебрежительную гримасу, какую Тэд только видел и, не глядя на него, поинтересовался у Эммета.
– У нас в офисе новая девочка?
– Брайан, это мой друг Тэд.
Из всех самых дурацких поступков, которые только можно представить, Тэд выбрал самый идиотский. Он протянул руку – боги, он действительно протянул руку – и представился: «Тэд Смит», тем самым поставив на себе клеймо неудачника и закомплексованного придурка, давая Брайану шанс проигнорировать рукопожатие.
Слегка приподнятая бровь: «Дай угадаю. Страховой агент?»
Он всё ещё обнимал Майкла. Метил свою территорию. «Это моё» – говорила эта рука. – «Всё это только моё». У Тэда – будь он проклят – дрогнул голос.
– Бухгалтер, – признался он.
И буквально кожей почувствовал, что хуже и быть не может. Бухгалтер. Ниже падать просто некуда. В мире Брайана Кинни, где он божество с Олимпа, Тэд проводит дни напролёт в окружении цифр, калькулятора и программы Excel. Просто стыд и срам.
– Мои самые искренние соболезнования, Теодор.
Тэда и раньше оскорбляли, но это «Теодор» стало самым острым гвоздём в крышке его гроба. Оно загнало его сразу на десяток футов под землю, и его поглотили толща земли, а так же собственная легендарная неуверенность в себе. Брайан потащил Майкла в самый эпицентр беснующейся под ритмичную музыку толпы, и тела вновь расступились, чтобы освободить для них место. Тэд смотрел, как они танцуют, обнявшись, улыбаются друг другу так, словно вокруг нет больше никого. Молодые, счастливые, отмеченные печатью бессмертия.
– Не обращай внимания, – сказал ему тогда Эммет. – Я же тебе говорил, что он придурок.
– Пустяки, – соврал Тэд. – Ничего особенного.
Это я не представляю собой ничего особенного, – подумал он. – По сравнению с ним, я просто ничто.
Той самой ночью он спрятал свои чувства к Майклу в самый дальний уголок подсознания. В мире, где повсеместно царит Брайан Кинни, у него нет ни малейшего шанса превзойти его хоть в чём-то. Он смотрел, как они танцуют. Парят. Футах в четырёх над землёй. Недосягаемые. Вавилон был их территорией. Никто и ничто не могло изменить этого. Никогда.
Джастин
С высоты сцены все лица сливаются в одно лицо. Все фигуры сливаются в одну фигуру. Джастин танцует для бесформенной массы. Он извивается у шеста в позаимствованном у кого-то сомбреро, трусах, которые ему купила мать, и со жгучим желанием доказать Брайану Кинни, что тот ему не нужен, что он не собирается его дожидаться и терять время, стараясь приручить. Потому что он сам, Джастин Тэйлор, никому не позволит приручить себя. Толпа рукоплещет, его подхватывают на руки, омывают волнами обожания. Этой ночью его коронуют, он станет королем Вавилона, и все те мужчины, что выстраивались в очередь, чтобы пасть в руки Брайана Великого, теперь выстраиваются в очередь к нему. В тёмной комнатеон находит применение своей короне и трахает чью-то безымянную задницу. И если он о чём-то и думает, пока трахается, то лишь об обретённой власти. Не о Брайане, который остался в одиночестве стоять у барной стойки, хмуром и без пары. Ни о нём, ни о том, как они могли бы вместе отпраздновать его победу, не будь Брайан таким невыносимым. Об этом он вообще не думает.
Почти не думает.
Ну, может быть, немного. Совсем немного. Когда всё заканчивается, и он возвращается домой и старается заснуть, ворочаясь в кровати Майки, окруженный со всех сторон фотографиями хозяина комнаты и Брайана, не думать о нём становится все сложнее и сложнее. Комната наполнена Брайаном. Напоминающие о школьных годах безделушки, ежегодники, которые он зачитал до дыр, пытаясь разгадать таящиеся там секреты, надеясь, что они помогут пробиться сквозь воздвигнутую Брайаном стену.
Он кладёт картонную корону на прикроватный столик, и прошедшая ночь переходит в разряд далёких воспоминаний. Всё кажется таким нереальным, будто бы и не было ничего вовсе. Его мимолётный триумф, тот парень, который хотел встретиться ещё раз, и чьего имени он не запомнил. Всё стирается, будто вслед за растворяющимся в крови алкоголем утекают все воспоминания. Некоторое время спустя, единственным, что останется реальным, будет взгляд Брайана, которым тот его одаривает, когда Джастин уходит с другим. Что в нём было? Боль? Именно. Брайан кажется реальным. Даже когда его нет, он есть.
Трахаясь в задней комнате Джастин мог бы поклясться, что там был и он. За спиной. Смотрел. Мазохистки смаковал своё поражение. Даже не видя, Джастин готов был поклясться, что он был там, и что той магнетической силой, которую он чувствовал, были волны ревности.
Эта мысль всё крутится и крутится у него в голове. Он фантазирует, он думает о том, сумел ли на это раз победить Брайана, потому что ему ужасно хочется, чтобы тот признался: я хочу тебя так же сильно, как ты меня. Он засыпает, а мысли бродят у него в голове, и когда следующим утром он видит в столовой спрятавшегося за газетой Брайана, мечты становятся явью. Потому что вот она, собственной персоной – ревность. Брайан даже не может скрыть этого. Он ревнует. К его короне. К его триумфу. Он испытывает то, что столько раз испытывал Джастин. Страдание. Тэд откровенно наслаждается моментом. И просит подробностей Великого Поражения.
– И, пожалуйста, – прибавляет, – побольше деталей.
Он хочет деталей? Что ж, Джастин даёт их ему. Брайан слушает.
Он хотел, чтобы я его трахнул, не снимая короны.
– Он захотел встретиться ещё, – говорит он в конце.
Видно, что Брайан не просто ревнует, ревность гложет, снедает его, и он спрашивает: «И что ты ему ответил?»
Вот он великий момент. На ум приходят тысячи вариантов, которые позволят ему помучить Брайана и навести лоск на собственную победу.
Что он может увидеть меня, когда захочет. Что мы ещё встретимся в клубе. Что он может мне позвонить.
Но ничего этого он не говорит. Он ослабляет защиту и произносит, понизив голос.
– Я сказал ему, что он сможет увидеть меня во сне.
У Вавилона уже есть король. И Джастин не хочет его свергать. Ему нравится видеть его на троне.
Чуть позже Джастин выходит, повязав фартук, к контейнерам, чтобы выкинуть мусор. Рядом с задней дверью стоит и курит Брайан. Избегая встречаться взглядом, он как можно небрежнее интересуется:
– У тебя сегодня двойная смена?
И выпускает облачко дыма, когда Джастин отвечает:
– Нет. Я сегодня освобожусь пораньше.
Брайан выкидывает сигарету. Делает пару шагов по направлению к мусорным бачкам. Цепляет пальцем фартук как раз напротив ширинки и, без особых усилий, наплевав на закон всемирного тяготения, притягивает к себе Джастина, чтобы укусить его за губу, всосать язык, обжечь рот поцелуем, в котором нет места ни компромиссу, ни тем более капитуляции. Шепчет: «Жду тебя к семи», и Джастину хочется поведать Брайану, что единственные поцелуи, заставляющие его сердце биться так, что больно в груди, это его поцелуи.
– В полвосьмого, – говорит он.
Брайан двадцатичетирёхчасовой давности, Брайан до конкурса сказал бы «в полвосьмого меня уже не будет». Но Брайан знает, что ситуация поменялась, что ось мироздания сдвинулась.
– Ну-ну, посмотрим, сможешь ли ты выдержать лишние полчаса, зная, что я тебя жду дома, чтобы заниматься сексом всю ночь напролёт. Посмотрим, посмотрим.
Джастин нажимает кнопку звонка в четверть восьмого. Может игра и начинает идти по его правилам, но перегибать палку все же не стоит.
ГЛАВА 2
Дэбби
К пятнадцатилетним подросткам было бы неплохо прилагать инструкцию. А еще кнопку, с помощью которой их можно было бы выключить, когда их закидоны становятся уж совсем невыносимыми. У Дэбби такой кнопки не было, и что хуже всего, даже если бы такая кнопка и существовала, тоона вряд ли бы ею пользовалась. Или и того хуже: она бы её использовала, Майкл умолкал на полуслове и неподвижно замирал, а уже три секунды спустя она бы уже так по нему скучала, что включала обратно, чтобы он опять мог носиться вокруг и разглагольствовать о супергероях из комиксов. Потому что пятнадцатилетний Майкл только и делает, что болтает о супергероях из комиксов.
Пока не переходит на разговоры о Брайане Кинни.
Этот новый мальчик из школы.
Этот такой клёвый мальчик из школы.
Этот такой красивый мальчик из школы.
Дэбби моет посуду. Брайан то, Брайан это, и тут на неё снисходит озарение. Окромя кнопки, заставляющей подростка замолчать, в природе не существует и машина времени, чтобы вернуть своего малыша, когда понимаешь, что он уже не твой малыш.
– У этого Брайана есть семья?
Тарелки, вилки, кастрюли и сковородки. Дэбби слушает взволнованные объяснения сына и чувствует, как время утекает сквозь пальцы. Следующие недели и месяцы будут полны Брайана, который сделал это и сказал то. Когда в комнате запахнет марихуаной, это будет Брайан. Когда Майкл начнёт каждый день приходить поздно, это будет Брайан. Когда начнутся проблемы с учёбой, «дело будет в том, что Брайан…»
Мать – это множество ролей, и ни одна из них не является ролью глупой и недальновидной курицы.
И Дэбби прекрасно известно, что предостережения насчёт Брайана и нравоучения на тему «сделай уроки» и «домой чтобы был к десяти» ни к чему не приведут. Установи какое-нибудь правило, и твой пятнадцатилетний сын в лепёшку разобьётся, лишь бы его нарушить. Построй забор, и он вырастет, чтобы перелезть через него. Посади его в клетку, и он задохнётся, застряв между прутьев, стараясь выбраться.
– Я жду вас на ужин к шести.
– Нас?
– Я что, по-китайски говорю, Майкл? Последние две недели ты ужинал с Брайаном не дома, и мне уже осточертело выкидывать излишки еды. Так что, жду вас в шесть.
Интуиция матери-итальянки, которую ни на что не променяешь, в тот самый день, в тот самый момент подталкивает Дэбби к этому простому решению. Бороться с Брайаном бесполезно, но, как знать, возможно, поставив лишнюю тарелку на стол, она скорее добьется своего. В первый раз, когда она видит его в драных джинсах, со спадающей на глаза челкой и торчащей из кармана пачкой сигарет, в голове проносится «дерьмо», а губы сами произносят: «Очень рада знакомству, Брайан. В этом доме курят на крыльце».
Если он станет членом этой семьи, то лучше сразу начать прививать ему манеры.
Она удостоверяется , что у cына всегда при себе презервативы, она атакует его разговорами о сексе, пока бедный парень не начинает молить о пощаде, и под конец она даёт ему совет, который, в этом она уверена, тот пропускает мимо ушей.
– Такие парни как Брайан приходят, но никогда не остаются.
Но она ошиблась.
Брайан остался.
Спустя четыре месяца после их знакомства Дэбби узнаёт причину. Брайан курит на крыльце вместе с Майклом, который судорожно прячет сигарету, едва завидев тень матери. Дэбби удаётся подслушать начало разговора. Её сын спрашивает: «Ну и какой твой любимый предмет?», а Брайан склоняется над ним и довольно недвусмысленно обнимает: «Моему любимому предмету в школе не учат, Майки». Майкл чуть смущённо смеётся, а Дэбби кричит из-за двери:
– Майкл, тебя к телефону.
На протяжении следующих нескольких лет она привыкнет прерывать такие вот моменты. А вот кто так просто не свыкнется с тем, что вся его связь с Брайаном будет походить на прерванный половой акт, так это Майкл. Когда сын топает в дом, чтобы ответить на звонок, Дэбби выходит на крыльцо. Парень стоит и курить, высоченный как башня; в хмуром взгляде читается недоверие и настороженность.
– Знаешь что, сынок? О некоторых вещах Майклу стоит несколько раз проорать ухо, чтобы он понял.
Брайан слушает, еще не понимая, к чему она ведет. На его лице появляется заученное выражение, означающее предельную степень скуки. За те четыре месяца, что он вхож в этот дом, он ни разу не сказал Дэбби и слова поперек, ни разу не повысил голос. Он вообще практически не говорил. Дэб кажется, что его мать совсем на неё не похожа, а потому её ребёнок абсолютно не понимает, как с ней держаться. Поэтому она пытается предельно ясно расставить все точки над i.
– Майкл много от тебя ожидает, Брайан Кинни. И я надеюсь, что не попрошу многого, если попрошу не предлагать ему того, чего не можешь дать.
Он стоит и молча курит. Смотрит исподлобья, чёлка свисает на глаза. Не знает, что сказать. Прикидывает, стоит защищаться или нет. Дэбби думает, что на него очень часто орали и почти никогда с ним не разговаривали по душам.
– Мы друзья, – наконец произносит Брайан.
Видно, это единственное, что пришло ему на ум. Выдыхает сигаретный дым. Ему явно не по себе от этой ситуации. Ему не хочется, чтобы это было видно, но это слишком заметно. Возможно, со временем он научится лучше скрывать свои эмоции. А вот сейчас, в этот самый момент он пытается подражать Брандо, но в его светло-зелёных глазах можно читать, как в открытой книге. По крайней мере, для матери-итальянки это не составляет особого труда.
Дэбби ясно дает ему понять, каковы порядки в доме Новотны.
– Очень хорошо, Брайан. В таком случае я надеюсь, ты будешь ему хорошим другом. Что я под этим подразумеваю? Ты будешь вызывать такси, вместо того, чтобы садиться пьяным за руль, ты не будешь заниматься сексом без презерватива, и ты проследишь за тем, что мой сын спит необходимое для того чтобы не вылететь из школы количество часов. Всё ясно?
Брайан молчит и быстро затягивается, и Дэбби что-то видит…Она видит брешь, приоткрывшуюся в его скорлупе. Проблеск уважения во взгляде. А потом он вновь нацепляет личину Джеймса Дина, подсмотренную в каком-то фильме.
– ОK. Идёт.
«Блин», – бормочет он.
– Еще я хочу, чтобы ты по крайней мере раз в неделю приходил к нам ужинать. Пятница мне подходит, посмотрим, сможешь ли ты набрать пару килограммов. Обычно по пятницам я готовлю спагетти с тунцом. Согласен?
Дэб не очень хорошо изучила Брайана, но интуиция подсказывает ей, что на этом свете мало что способно его шокировать, и то выражение, что она видит сейчас на его лице, выражение бесконечного изумления, смешанного с негодованием, это большая редкость. Причем редкость ценная. Его передёргивает, лицо кривится, но в итоге он кивает.
– Да какая разница. Идёт. Макароны или что там у вас.
– Спагетти с тунцом. Если ты остаёшься ночевать, то мне нужен твой домашний телефон, чтобы я могла позвонить твоим родителям, если с тобой приключится алкогольное отравление или ещё что. Хотя я надеюсь, что с тобой ничего такого не приключится. Ты умный мальчик, и будет жаль, если ты умрёшь до того, как придёт время поступать в университет.
Она уже собирается уходить, когда Брайан делает шаг вперёд, стискивает в кулаке докуренную практически до фильтра сигарету и весь как-то подбирается.
– Думаешь, моих предков колышет, сплю я дома или где-то ещё? Да пусть даже на этой грёбаной улице?
Этот всплеск гнева, такой внезапный и такой честный, что на какую-то долю секунды Дэбби охватывает паника. Как если бы на её глазах котёнок превратился в тигра, готового оскальпировать её одним ударом лапы. Но в следующее мгновение злость улетучивается, как воздух из проколотого шарика, и Брайан снова прячется за брутальной невозмутимостью и пофигизмом. Он бурчит: «Так уж и быть», и Дэбби испытывает острый приступ иррациональной нежности.
– Ты никогда не будешь спать на улице. Ты будешь спать в доме. В этом доме. И попридержи-ка язычок, парень. Я, может, и итальянка, но прежде всего я – мать.
На дворе январь. В Питсбурге собачий холод. Зубы Дэбби выбивают замысловатую дробь, и Брайан улыбается в первый раз за всё то время, что она его знает.
Всего одно мгновение, затем он снова цедит сквозь зубы «блин», как будто не верит своим ушам, и это самая странная ночь в его жизни.
Возможно, так оно и есть.
Ночь компромиссов и пробуждения некой привязанности.
Похоже, он не очень привык к такого рода вещам, бедняга.
Спустя полчаса он сидит за столом и уплетает ужин. Манжеты рубашки расстёгнуты. В отличие от Майкла Дэбби сразу замечает отметины на предплечьях. Всё становится на свои места, её худшие опасения подтверждаются, и сердце сжимается в груди. Ей очень не хочется спрашивать, но не сделать этого она не может.
– Что это?
Брайан тотчас прячет руки под стол. Майкл забывает про макароны и ждет ответа, который не удовлетворяет никого из присутствующих.
– Ничего.
Разговор окончен, Дэб больше никогда к нему не возвращается. Время от времени она сталкивается в супермаркете с Джоан Кинни. Частенько видит, как та идёт на мессу. Иногда они разговаривают.
Она никогда не могла её понять. Ей кажется странным, что встречаются матери, которые по воскресеньям молятся Богу, а по вторникам и пятницам дают волю своим демонам.
Очень часто, когда Брайан ведёт себя как распоследний распиздяй и ветрогон, у Дэбби возникает отчётливое желание вбить ему в башку всю мерзость его поведения. Хочется залезть к нему в голову, сбросить всю ненужную шелуху и заставить понять, что на образе «плохого мальчика» он далеко не уедет. А порой, как, например, в тот день, когда он закончил школу с самыми высокими баллами по шести предметам, её неудержимо тянет чмокнуть его в щёку, как Майки. Но Брайан не любит все эти «телячьи нежности». Он избегает их как самого смертоносного яда, а у Дэбби не хватает слов, чтобы объяснить ему: нет ничего плохого в том, чтобы позволить любить себя.
Как-то под конец учебного года они с Майклом не пришли в субботу домой ночевать, заявившись лишь в воскресенье под утро, в половине восьмого. Дэбби устроила им разнос на кухне за то, что они даже не удосужились позвонить.
– Я все больницы обзвонила! – кричала она. – И не обзвонила все полицейские участки лишь потому, что одному Богу известно, чем вы там занимались, а я не хотела, чтобы вы загремели в комиссариат. Уроды!!
Дэбби буквально силком усаживает их завтракать, и хотя они не голодны, оба едят и помалкивают. Майкл бормочет оправдания, а Дэбби вдруг удается сказать то, что раньше не получалось.
– Вот что за хрень, – ворчит она, моя тарелки, – родить сына, а в итоге нянчиться с двумя.
Когда Майки поднимается к себе, Дэб открывает Брайану дверь и, пряча озабоченность за сердитым тоном, отправляет его домой. Тихо-тихо, себе под нос, так, что и не слышно почти, Брайан говорит: «Мне очень жаль». Он хочет засунуть руки в карманы, но никак не может нащупать их. Он кажется выше, чем обычно, по-подростковому неуклюжий, всё ещё неуютно чувствующий себя в собственном теле.
– Спасибо, что не позвонили домой, – добавляет Брайан.
Здесь твой дом, сынок.
– Чтобы это было в последний раз, Кинни.
Она прекрасно понимает, что это был далеко не последний раз. Она смотрит, как Брайан спускается с крыльца, зажигая на ходу сигарету.
Сегодня воскресенье и в час начнется месса. В церкви Джоан Кинни молится о милости Господа нашего всемогущего. Дома Дэбби Новотны молится за Майкла, за Брайана, за всех своих детей.
Джастин
По шуму грузового лифта Джастин понимает, что мать Брайана ушла. А вот чего он не понимает, так это, что ему теперь сказать. Потому что из всех возможных сценариев знакомства с родителями на их долю выпал самый сюрреалистичный.Блядь! Мать Брайана обнаружила, что её сын гей, застав его с восемнадцатилетним парнем, который голым вылезал из его постели, интересуясь, как скоро они заберутся туда снова. Единственным позитивным моментом во всей этой истории было то, что Джастин спросил: «Брайан, ты вернёшься в кровать?», а ведь вполне мог ляпнуть что-нибудь вроде «Брайан, у меня задница болит, как ты смотришь на то, чтобы пятый раз оставить на завтра? Или эффект томовой виагры ещё не прошёл?».
Всегда может быть хуже.
– Можешь оставить при себе «у тебя милая мама».
Брайан заходит в дом, захлопнув дверь. На его лице ни тени эмоций. Ничего. Но за этим «ничего» Джастин уже научился видеть бушующий океан гнева. Гнева, которого достаточно, чтобы весь мир взлетел на воздух. Он босиком проходит в кухонную зону. Лезет в холодильник за водой. Лицо окаменело от ненависти.
– Что её единственный сын – грешник и содомит, и потому мы никогда не воссоединимся в царстве господнем, чтобы целую вечность резвиться на Елисейских Полях? – Он откупоривает бутылку и опустошает одним глотком. – Это не её ума дело, с кем я трахаюсь.
Кидает ее в мойку. Если бы ему действительно было всё равно, что о нём думает мать, он бы не швырнул ее с такой силой, что пластиковая бутылка перевернулась несколько раз. Клинк, клонк, кланк.
Брайан тяжело дышит. Иногда даже брайановский стоицизм даёт трещины, но, как подозревает Джастин, они все равно настолько малы, что ни у кого нет шансов пробиться внутрь. Он уже видел Брайана таким. Непроницаемым. И одновременно стремящимся выплеснуть на кого-нибудь свою злость. Он понимает, что сейчас как раз самое время убраться подобру-поздорову, и начинает собирать одежду. Он уже сто лет не видел Дафни. Можно было бы договориться о встрече. Поужинать вместе или ещё что-нибудь.
– Что это ты делаешь?
На какую-то секунду раздражённый рык Брайана пугает его, и слова «я уже сам ухожу, можешь не утруждаться, выставляя меня за дверь» готовы сорваться с языка. Потом он поднимает глаза, смотрит на Брайана и на одну миллисекунду видит его. Едва уловимое мгновение, которое тут же исчезает, не оставив и следа. Выкристаллизовавшийся миг, мгновение, когда нет никаких границ, что-то, что невозможно удержать, что ускользает сквозь пальцы, что-то противное его воле. Уязвимое, смущённое, оно извивается, стараясь вырваться, оно загнанно в угол, нуждается в близости, любви. Джастин видит всё это. Выразительные зелёные глаза, сейчас всё это исчезнет, но пока он видит. За брайановским «Это не её ума дело, с кем я трахаюсь», Джастин слышит «Моя мать не любит меня». Отчаянный плач пятилетнего Брайана. Это видение ошеломляет его, наполняет ужасом. Он чувствует, как оно пускает корни, те прорастают сквозь пол, уходят вглубь, к самому ядру земли. Он не знает что сказать. И говорит первое, пришедшее на ум.
– Я искал трусы.
Время замирает. Он старается запомнить этот момент, словно сфотографировать. Его пугает яркость видения, но самое важное, он обещает себе хранить всё подсмотренное в секрете. Я не причиню тебе вреда, Брайан.
– Я думал, мы ещё не закончили.
Всё прошло и стало, как прежде. Брайан насмешливо вскидывает бровь.
– Тебе ещё хочется?
– Что за тупой вопрос, Тэйлор.
Он всегда умеет его рассмешить. Джастин вяло протестует. Не слишком убедительно старается проявить твёрдость и настоять на своём.
– У меня задница болит.
Брайан подходит к нему, спускает брюки, целует в шею, шепчет на ухо: «Я могу вылизывать её, пока всё не пройдёт», и десять минут спустя Джастин уже лежит на кровати лицом вниз и старается потереться о простыни, чтобы получить хоть какое-то облегчение. Он умоляет его: «брайанбрайанбрайан». Съеденный заживо, укушенный, вылизанный, зацелованный Джастин чувствует, что вот-вот кончит. Он приподнимает зад для Него, раздвигает ягодицы для Него, произносит: «Брайан, прошу, войди в меня» только для Него.
– Привет, мама.
– Привет, солнышко. Что-то случилось?
Когда они закончили, Брайан отправился в душ, а Джастин воспользовался моментом, чтобы позвонить матери. Такой вот внезапный порыв.
– А почему что-то должно было случиться?
– Потому что ты никогда не звонишь мне, Джастин.
Он заверяет её, что ничего не произошло.
– Сын что просто не может позвонить матери?
– Я тебе напомню об этом, когда ты опять исчезнешь на месяц.
Они говорят о пустяках, и Джастин прощается, только когда слышит, второй звонок на линии. Неподражаемый голос Дэбби пролаял ему несколько сообщений для Брайана, и когда он вешает трубку, то слышит, что вода в душе перестала шуметь.
Брайан ничего не спрашивает, но Джастин всё равно пускается в объяснения.
– Это была моя мама, – говорит он. – Она интересовалась, как у тебя дела.
Это враньё, и Брайан, возможно, догадывается об этом.
– Дай угадаю. Она сказала, чтобы ты делал уроки, хорошо питался, не мёрз, звонил ей почаще и развлекался подобающим твоему возрасту образом.
– Вот те на! Ты всё повторил практически слово в слово. Может, это потому, что вы оба… – он тщательно взвешивает слово, которое собирается произнести, – …старые?
Брайан недовольно рычит, угрожает всеми мыслимыми и немыслимыми карами и проводит всю ночь за компьютером, работая, вооружившись бутылкой виски и блоком сигарет. Перед сном Джастин вспоминает о звонке Дэбби. Что она ждёт их в пятницу на день рождения Вика и она предупреждает, чтобы Брайан даже и заикаться не смел об этой своей диете «ничего не ем после семи», потому что она приготовила «специально для него» спагетти с тунцом.
– А я и не знал, что ты любишь спагетти с тунцом.
Не отрывая глаз от монитора, Брайан делает глоток виски.
– Я терпеть не могу макароны с тунцом. Я ненавидел их пятнадцать лет назад и ненавижу сейчас.
От стакана на столешнице остаётся мокрый след. Джастин хочет спросить, почему кто-то, кто ничтоже сумняшеся выплёвывает в глаза правду любому, какой бы эта правда ни была, не задумываясь ни о дипломатии, ни о хороших манерах, вот уже пятнадцать лет ест то, что ему не нравится. Но он этого не делает, потому что это дела семейные, о которых Брайан никогда не говорит. Возможно, спагетти с тунцом Дэбби – это одно из немногих тончайших проявлений любви и привязанности, которое Брайан готов принять.
Всё может быть.
ГЛАВА 3
ТРИ [Майка Марлона Брандо]
" Сделка есть сделка ". (Brian 3x02)
Эммет
Ночь классического кино на TCM* , попкорн и Джейн Келли в качестве партнёрши по танцам. Лучше он просто выдумать не мог. Эммет напевает «Люблю Нью-Йорк в июне» и поднимается, чтобы вскипятить чайник, пока идёт реклама. Кружит по комнате с диванной подушкой в обнимку под собственное попурри из хитов Гершвина. Он только что посмотрел «Американца в Париже», и его ожидают «Большая страна», «Великий Побег» и «Трамвай “Желание”».
