Текст книги "Нарушая правила (СИ)"
Автор книги: Ie-rey
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
– Тогда просто забудь.
Чонин круто развернулся и продолжил спуск по лестнице.
– Да постой ты!
– Что ещё?
– Можно послушать твою версию?
– Что, прости? – Чонин остановился, опять повернулся и смерил Ханя всё тем же непроницаемым взглядом.
– Я хочу услышать это от тебя. Всё то, что мне пытались рассказать. – Хань поправил очки, чтобы спрятать беспокойство. И спрятать заботу. Смотреть на Чонина спокойно было трудно, почти невозможно. Хань смотрел, а в груди что-то сдавливало, кололо так сильно, что дыхание перехватывало. Он и рад бы всё исправить, но он не чародей, чтобы взмахом волшебной палочки превращать чужие изломанные жизни в безупречные и радостные прямые линии, где всё ровно и гладко. Он даже свою жизнь не мог превратить в красивую сказку.
– Неужели?
– Представь себе.
– Ума не приложу, на кой чёрт тебе это нужно, – очень тихо проговорил Чонин, крепко стиснув кулаки и позабыв о невозмутимости. И теперь Хань читал в его глазах глухую ярость, что копилась годами. – Чтобы убедиться, насколько я неправильный? А не боишься нарваться на неприятности?
Хань резко выдохнул, когда его толкнули вдруг к стене и надавили предплечьем на горло – без шуток, всерьёз, до сильной боли. Горячее дыхание опалило скулу, и захотелось спрятаться от пристального тяжёлого взгляда, но никак и некуда.
– Пусти…
– Да уж не рыпайся теперь, – приструнил его Чонин и сильнее надавил предплечьем на горло. – Теперь это больше похоже на правду, не так ли? Ты всё ещё хочешь послушать мою версию? Или с тебя хватит?
– Всё ещё хочу… – с трудом выдохнул Хань. – Но если… будешь так держать… я отключусь раньше, чем… расскажешь до конца. Мне всё ещё нужен воздух… знаешь ли. Жабры не отрастил.
С губ Чонина слетел тихий смешок, но почти сразу он вновь стал серьёзным и чуть ослабил давление.
– Жабры в воде нужны.
– Неважно. Рассказывать будешь?
– Нечего там рассказывать. Тебе всё рассказали уже.
– Чушь какую-то.
– Я тебе расскажу то же самое, хочешь?
– Ну давай.
– Мне было пятнадцать. Это было в Мексике. Изнасилование преподавателя.
– Официальная версия? – ядовито уточнил Хань.
– Официальной версии нет, потому что делу не дали ход.
– Что это был за преподаватель?
– Преподаватель музыки. Кореец. До Кёнсу. Маленький человек с большим сердцем, бездонными глазами и голосом ангела, – с печальной задумчивостью пробормотал Чонин. – Скажи, что я сволочь.
– Мне не хочется. И как это было?
– Тебе же сказали…
– Прекрати, ладно? Я не верю. К тому же, ты так о нём говоришь, что… Как это было? Он тебе понравился? Или ему понравился ты? С чего-то же это началось? Он попытался стать к тебе ближе, вас застукали, потом сказали, что ты изнасиловал его, дабы замять дело? Потому что в деле был замешан несовершеннолетний, и если бы обвинили учителя, то легко бы он точно не отделался. Да и ситуация, когда учитель позволяет ученику подобное… Ведь так всё было?
Чонин немного отстранился и внимательно осмотрел Ханя с головы до ног и обратно так, словно видел впервые.
– У тебя большой опыт?
– Не особо, просто пару раз сталкивался с чем-то подобным. – Хань постарался говорить с уверенностью, которой не ощущал. – Всегда проще обвинить несовершеннолетнего, чтобы сгладить ситуацию. Так считается. И если этот несовершеннолетний похож на тебя, то общественность сожрёт такую ложь на ура, даже не подавится.
– А что со мной не так? – с горечью улыбнулся Чонин.
– Всё не так. Ты… слишком необузданный, дикий. На тебе лишь налёт цивилизованности, и это очень хорошо заметно, что именно «налёт». В древности таких, как ты, называли демонами. Из-за высокого заряда сексуальности и… непостижимого таланта.
– Как мило. И поэтому…
– …им хочется тебя сломать. Не то слово. Хотя бы из банальной зависти и непонимания. А что было потом? На Кубе?
– Учитель танцев был на Кубе. Так, короткая интрижка. Ничего особенного. Просто об этом много болтали.
– О да, наверняка о тебе везде много болтают.
– Не то слово, – ядовито передразнил его Чонин. Лицо с резкими чертами по-прежнему было так близко, что Хань щекой ощущал размеренное дыхание: тёплые выдохи и тягучие неторопливые вдохи. – Ну так вот, теперь ты знаешь. Счастлив?
– Не знаю. Не уверен. А как… как это было в… первый раз?
Хань продолжал теряться под пристальным взглядом Чонина. Тот всегда смотрел на него. В свете всплывшей истории повышенное внимание Чонина к Ханю обретало новые оттенки и подтверждало догадки и домыслы, но Хань не представлял, что он должен чувствовать.
Отвращение? Неприятие? Пренебрежение? Потому что так надо и так принято?
Не получалось.
Хуже того, Ханя так и подмывало делать и говорить именно те вещи, что могли бы спровоцировать Чонина. На что-нибудь. Он редко испытывал настолько сильное желание вывести человека из равновесия, заставить сбросить маску, лишиться невозмутимости и показать себя истинного во всей красе – без налёта цивилизованности.
– Ты, правда, любишь навязывать своё общество? Или они сами падали тебе в руки?
– Чаще второе, чем первое, – внезапно ответил тут же и практически без раздумий Чонин. – Собираешься упасть мне в руки?
– Ещё чего! – Хань попытался оттолкнуть Чонина, но не преуспел. Чонин ещё и вцепился в его подбородок пальцами, уверенно придержал, не позволив ни отпрянуть, ни повернуть голову.
– Давай ты не станешь меня разочаровывать? – едва слышно пробормотал Чонин, почти коснувшись сухими губами щеки и уха Ханя. – Ты похож на невинного ангела, но я надеюсь, что целоваться ты умеешь.
– Представь себе! – огрызнулся Хань, предприняв ещё одну попытку вывернуться. Получилось намного лучше, чем раньше. Наверное, близость Чонина всё-таки пугала его, и он вырывался из крепких рук с остервенением и сильнейшим желанием сбежать куда подальше.
Недолго музыка играла: Чонин легко перехватил его руки и вновь прижал спиной к стене, после чего наклонил голову и позволил их губам встретиться. Всё началось с тепла, порождённого, наверное, их дыханием, и это тепло постепенно росло, превращалось в жар, охватывающий голову, подчиняло разум, медленно, но неумолимо заполняло тело – от кончиков волос на голове до кончиков ногтей на пальцах ног. Жар кипел под кожей, пробирал до самых костей и неожиданно заставлял дрожать, как от волны стылого холода.
Хань ухватился за плечи Чонина только потому, что колени подгибались из-за дрожи. Когда стоишь на ногах так неуверенно, трудно отталкивать единственную опору. О стене за спиной Хань совершенно позабыл, потому что Чонин умудрился сконцентрировать его внимание на одном себе. И если под кожей Ханя пульсировал жар, то Чонин казался уже пламенем, раскалённым металлом. Он обжигал пальцы и ладони Ханя даже через ткань футболки, обтягивавшей широкие и твёрдые плечи. И Хань сам ловил горячие выразительные губы, чуть прикусывал и пробовал на вкус кончиком языка.
Весь мир мог подождать, потому что прямо сейчас Хань не хотел думать вообще.
А причин для размышлений хватало. Например, была веская причина прекратить всё это, потому что Хань – преподаватель, а Чонин – его студент. И Хань мог пулей вылететь из колледжа, несмотря на снисходительность французов к отношениям подобного рода. А ещё Хань знал, как часто люди становятся пленниками его внешности и не видят ничего, кроме «красивой игрушки». И Хань до последнего не хотел верить, что Чонину мог бы понравиться парень, потому что это всё осложняло. Потому что Ханю невыносимо хотелось провоцировать Чонина и выводить его из себя, наблюдать за ним, за его огнём, за страстью, видеть в нём то же пламя, что горело внутри танцующего Чонина, выволочь на свет эту красивую одержимость и превратить…
…превратить…
Чонин упёрся ладонью в его грудь и припечатал спиной к стене. Смотрел в упор и с трудом делал вдохи и выдохи.
– Вот так это было. Почти. В первый раз, – едва слышно пробормотал он, продолжая прижимать Ханя к стене.
– Почти?
– Да. В первый раз это стоило мне разбитой губы, прокушенного языка и почти целого месяца терпеливых ухаживаний. Твоя реакция намного более обнадёживающая, чем тогда – реакция Кёнсу.
Хань не собирался смущаться по этому поводу или испытывать стыд. Он не считал, что сделал что-то недостойное. Его поцеловали – и он просто это оценил.
– Наверное, в те дни ты был намного хуже, чем сейчас. И, быть может, совершенно не умел целоваться.
Провоцировать, да. В глазах Чонина Хань с непередаваемым удовольствием различил закипающую ярость.
– О, прости, кажется, я ранил твою гордость?
– О да, мой кумир низвергся с пьедестала. Кто бы мог подумать, что ты такой опытный, – ядовито отозвался Чонин – с неизменной ироничной полуулыбкой на влажно блестевших после поцелуя губах. У Ханя кулак зачесался. Приложить кулаком об эту проклятую полуулыбочку было бы райским наслаждением, но увы, насильственные методы воспитания студентов нынче не встречали понимания в обществе. А этот вот конкретный студент был особенным – пикировки с ним доставляли Ханю удовольствие. Чонин не походил на других, и при всех своих прогулах он оставался самым умным и сообразительным в группе. Настолько умным, что Хань забывал о разнице в возрасте, когда беседовал с ним как в колледже, так и у себя дома. А ещё этот преследующий Ханя пристальный взгляд… Хань привык к нему. Привык, что Чонин смотрит только на него. Так – только на него, на других Чонин так вот никогда не смотрел.
А на пресловутого Кёнсу? На учителя танцев из Флориды? Как он смотрел на них? Точно так же?
При мысли об этом стало зябко и неуютно, и Хань машинально оттолкнул Чонина. Попытался. Чонин сильнее прижал его к стене собственным телом и уткнулся носом в шею под ухом.
– Глупо всё это как-то, не находишь? – Чонин тихо вздохнул, пощекотав неровным дыханием кожу под ухом. – Я представлял всё совсем иначе, только почему-то никогда не получается так, как хочется. Me odio por tanto quererte…
– Что? Что ты сказал? Я не понимаю по-испански.
– Неважно. – Вот теперь отстраниться попытался Чонин, но Хань не позволил.
– Скажи.
– Незачем. Не хочу всё усложнять.
– Поздно. Всё уже настолько сложно, что вряд ли станет проще хоть когда-нибудь.
– Перестань, а? Не строй из себя умника. Ты недавно получил неопровержимые доказательства, что я тебя хочу. Вряд ли мне что-то светит – мы оба это знаем. Так какого чёрта ты сам усложняешь и лезешь в это с головой? Боишься, что история с изнасилованием повторится? Ну тогда можешь выдыхать. Я не верю, что хоть кому-то из нас станет лучше, если я это сделаю. Шансов, что ты меня возненавидишь, девяносто девять из ста. Я сам себя ненавижу, не хватало ещё, чтобы ты тоже этим же занимался.
– Почему? – Хань не стал конкретизировать, Чонин понял его и так.
– Потому что слишком сильно… – Чонин умолк и отступил на шаг. Всё тот же пристальный взгляд. Непроницаемый. – Мне не нужно делать тебя своим, чтобы подарить сердце. Вот и всё.
Он немного неловко взъерошил длинную чёлку, сделал ещё шаг назад, круто развернулся и стал спускаться по лестнице.
Хань пришёл в себя через минуту и кинулся следом, догнал Чонина у самого выхода и врезался в его спину.
– Какого чёрта…
– Я с тобой иду. Купим по пути что-нибудь на ужин.
– Что?
– Хочу посмотреть, где ты живёшь.
– Ты спятил? Вроде бы по голове я тебя не бил.
– Заткнись и топай, – отрезал Хань. – Пока я не передумал.
– Передумал что? – Чонин удивлённо уставился на него.
– Ничего. Показывай дорогу.
– Нет уж, погоди. – Чонин принялся разглядывать его так, словно впервые увидел. – Что-то я торможу…
– В самом деле. Тормозишь.
– Да? Ты только что узнал массу любопытных и довольно пугающих вещей. Тебе полагается удирать от меня впереди собственного визга. Я бы даже не удивился, если бы ты обсудил эту проблему с директором, например.
– Ты плохо меня знаешь тогда. Мне доверили твою группу. И мне решать все возникающие проблемы. Если тебе нравятся мальчики, это не повод отказывать тебе в обучении, знаешь ли.
– Мне не нравятся мальчики, – немедленно обрычал его Чонин.
– Неужели?
– Представь себе. Мне нравится кое-кто конкретный. Кое-кто, кто об этом знает.
– Правда?
– Помнится, я как-то прямо тебе сказал, что ты мне нравишься. И минуту назад я прямо сказал, что…
– Помолчи, – быстро выпалил Хань, чтобы не дать Чонину возможность вновь сказать то, что он недавно сказал. – Я знаю. Мне просто надо подумать.
– О чём? Или ты считаешь, что в силах это изменить? Будь это так легко, я бы и сам справился. Но это… – Чонин отвернулся, чуть ссутулился и сунул руки в карманы. – Это невозможно. Забудь.
Чонин выпрямился, расправил плечи и зашагал по тротуару вперёд. Хань шёл за ним и не собирался ничего забывать. Наверное, это была ирония судьбы. И в том, что они встретились, и в том, что встретились именно так – тоже. Только вот вряд ли Чонин подозревал, какова истина на самом деле. Хань предпочёл бы, чтобы истина так никогда и не всплыла. Наверное, каждый человек мечтает переписать свою жизнь «набело», исключив из неё всё, что вызывает неприятные или болезненные воспоминания, всё, что считает неправильным и ошибочным. Хань не являл собой исключение – он тоже хотел переписать свою жизнь «набело», но жизнь каждый человек может прожить лишь раз, без всяких черновиков и чистовиков. И если хоть раз человек оступился, изменить это он уже не сможет.
◄●►
Чонин жил на улице Гогена в старом гараже. И Хань вообще не представлял, как можно жить в таком месте. На первом этаже ярко горели лампы, заливая светом чистый пол и голые обшарпанные стены. Справа убегала вверх узкая лесенка. Второго этажа, собственно, не существовало, и жилая часть располагалась на чердаке, под крышей. Если внизу было просторно и пусто, то вверху – тесно и захламлено вещами. Уют создавали толстый ковёр на полу и широкая массивная кровать на толстых резных столбиках. Кровать выглядела так, словно ей лет двести, не меньше. Как будто Чонин стащил её из какого-нибудь замка или из аббатства Сен-Виктор. Болтали, что в тамошнем монастыре вся мебель вот такая – массивная и старая.
В углу в каморке под крышей стояла деревянная стойка с перекладинами, и на этих перекладинах висела одежда. На тумбочке у изголовья кровати сиротливо притулились будильник и плеер. Где Чонин держал посуду, Хань не представлял.
– На первом этаже ты танцуешь?
– Иногда. Там паршивая акустика, особо не позанимаешься – соседи возникают из-за музыки. Ну и пол не слишком приспособлен. Трудно выполнять быстрые вращения.
– Угу… А ванная тут вообще есть?
– Колонка на улице. Можно набрать воду в бочку, оставить на полдня, чтобы немного нагрелась, ну и потом просто повернуть вентиль.
– Жуть, – подытожил Хань. – Как ты тут вообще живёшь?
– Нормально, – буркнул Чонин, открыл тумбочку и продемонстрировал Ханю пару чашек, миску, упаковку одноразовых ложек и вилок и пачку салфеток.
Хань поджал губы и порадовался, что купил готовую еду в пластиковых контейнерах, а то хороши бы они были, если б пришлось есть из одной миски.
– Ты поэтому иногда занимаешься по ночам в колледже? – Хань ловко избегал взгляда Чонина, пока разбирал контейнеры. Он тихо добавил: – Я видел как-то.
– Знаю.
Хань повернул голову и удивлённо посмотрел на Чонина, тот пожал плечами.
– Ты оговорился накануне. Когда рассуждал о кубинских танцах и сравнивал с классическими. Значит, классические в моём исполнении ты видел. Скорее всего, в колледже. Стало быть, видел в позднее время на крыше или в спортзале.
– На крыше?
– Ясно, значит, ты видел меня в баскетбольном зале, – тут же сложил два и два Чонин. – Да, иногда я танцую на крыше. Когда идёт дождь.
– Почему дождь?
Чонин опять пожал плечами и слабо улыбнулся.
– Не знаю. Мне просто нравится танцевать под дождём.
Хань попытался себе это представить и понял, что хочет это увидеть. Прямо умирает от желания увидеть это собственными глазами. Потому что смотреться это будет потрясающе. Наверняка.
Перекусывали они на полу, расставив контейнеры на развёрнутых журналах. В молчании. Хань лениво ковырял вилкой еду и наблюдал за Чонином. Наверное, Чонину казалось, что с ним всё просто и ясно, а вот с Ханем – всё сложно, но он ошибался. С ними обоими всё было слишком сложно.
Хань отставил контейнер в сторону, отложил вилку, подтянул ноги и обхватил колени руками. Смотрел на длинную чёлку, завесившую глаза Чонина, и колебался. Но всё же спросил:
– Как это получилось?
– Что именно? – Чонин тоже отставил контейнер, чуть нахмурился и провёл по губам тыльной стороной ладони. Смотрелось это красиво, поэтому Хань не стал озвучивать замечание, что салфетки лучше подходят для таких целей.
– Всё это. То, что с тобой творится сейчас.
– Со мной ничего не творится.
– Я… Я про… нас. – Последнее слово Хань выдохнул едва слышно.
– Хм… – Чонин лукаво прищурился и вдруг сверкнул улыбкой. – Ты не знаешь, как обычно влюбляются люди?
– Меня интересует конкретный человек. И нет, не знаю.
– То есть, ты никогда никого не любил? – Чонин повертелся по-кошачьи, вытянулся на ковре на животе, оперевшись на локти и уронив подбородок на сцепленные пальцы. И он внимательно смотрел на Ханя, которого в данный миг сильно беспокоили собственные горящие уши. И он упрямо молчал.
– Ладно. Мне нравится вот это. – Чонин улыбнулся с лёгкой иронией.
– Это?
– То, что мы делаем сейчас.
– Разговор?
– Угу. Чувствуешь настроение? Мы просто разговариваем. Тебе хорошо или плохо?
– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас тебе, кажется, неловко, но я про «вообще». Лично мне – хорошо. И интересно.
– И ты будешь сыт одними разговорами со мной? – уточнил Хань, недоверчиво изогнув брови.
– Нет, но это тоже много и весомо. Достаточно потерять это, чтобы убедиться, как этого много. И как это ценно. С другой стороны, если бы ты боялся, что я потащу тебя в постель, ты удрал бы тогда, когда у тебя была такая возможность. Значит, ты этого не боишься. Почему? Если по логике, то ты либо считаешь, что я ничего не сделаю без твоего согласия, либо… – Чонин замолчал. И Хань был ему за это благодарен. Меньше всего ему сейчас хотелось услышать второй вариант ответа, хотя сам Чонин наверняка предпочёл бы именно его, потому что первый вариант не оставлял никакой надежды. Ни на что. Потому что Чонин не потащил бы Ханя в постель против его воли. Хань знал это точно, несмотря на мутную историю с изнасилованием, которой, скорее всего, и не случалось никогда.
– Но если ты возишься со мной до сих пор…
Хань не позволил Чонину развить эту мысль, просто наклонился вперёд, неловко бросив ладонь на раскрытый журнал с красочной фотографией какой-то звезды, и прикоснулся к полным губам собственными. На пару секунд. С решительностью и смущением.
– Мне стоило бы рассказать тебе кое-что, но я не хочу это делать. Не сейчас.
В глазах Чонина он читал лёгкую растерянность, и ему это нравилось. И нравилось, что Чонин его не услышал, кажется. Намёк на поцелуй произвёл куда более сильное впечатление на Чонина, чем тихие слова, прозвучавшие чуть позже.
– Что означает «me odio por tanto quererte»?
– У тебя хорошая память, хотя произношение ни к чёрту, – глухо отозвался спустя целую вечность Чонин и прикрыл глаза. – «Ненавижу себя, потому что так сильно люблю».
Он вдруг оттолкнулся ладонями от пола, сел и притянул к себе Ханя, небрежно отодвинув контейнеры и картонные стаканы в сторону. Хань почти упал ему на колени и забарахтался, но замер, когда пальцы Чонина тронули его грудь и заставили чуть отклониться назад. Чонин смотрел на него сверху, закусив губу в сомнении, потом осторожно снял очки, отложил в сторону и тихо пробормотал:
– Скажи мне, когда захочешь меня…
После случился тот самый, уже знакомый Ханю, поцелуй, что начинался с тепла на губах, постепенно заполнял этим теплом всё тело и превращался в жар. Только теперь к теплу присоединились прикосновения. Через ткань рубашки, под ней, то лёгкие и быстрые, то томные – с мучительной неторопливостью и твёрдой уверенностью. Чонин без спешки расстёгивал его рубашку, медленно тянул её с плеч, вновь и вновь возвращаясь к поцелуям. Хань просто согревался этими поцелуями и прикосновениями, позволял Чонину держать себя в объятиях и ждал. Что бы ни задумал Чонин, он не собирался заходить слишком далеко, иначе не сказал бы то, что сказал. И Хань пока не знал, насколько далеко готов зайти сам.
Пожалуй, недавнее удивление Чонина его немного позабавило. Чонин явно ни на что особо не надеялся и считал Ханя «правильным». Хань сам себя тоже считал правильным, но не потому, что был правильным, а потому что играл по правилам. Лучше бы он и дальше играл по правилам, потому что на этот раз Хань мог обжечься так же больно, как и…
Хань затаил дыхание, когда Чонин добрался до пуговицы на брюках. Почти невесомые касания – и ткань поползла вниз. Хань закрыл глаза не потому, что стеснялся собственной наготы, а потому, что с закрытыми глазами прикосновения пальцев Чонина ощущались острее и ярче. Пушистый ворс защекотал спину и бёдра – Чонин осторожно уложил Ханя на ковре и отбросил снятую одежду подальше, затем склонился над ним – Хань чувствовал горячее дыхание губами.
– Страшно? – Хриплый шёпот тоже остался на его губах призрачным ощущением тепла. – Хочешь меня остановить?
Хань не удержался от улыбки и едва заметно покачал головой. Он тонул в мягком ворсе ковра и ощущал жар, исходивший от нависшего над ним Чонина. Ему было хорошо и лениво, и он предпочёл бы, чтобы так и оставалось.
Прикосновение к губам – осторожное и ласковое. Хань невольно потянулся за добавкой. Эти поцелуи казались лёгкими и совсем не преступными. Много и часто, с кристальной нежностью – до музыки, зазвучавшей вдруг в воображении Ханя. Эту музыку он прежде не слышал, её не существовало, просто он вдруг отчётливо представил себе все ноты, аккорды, переходы, размер в три четверти, тональность соль минор… Музыка звучала у него в голове, а он кончиком пальца рисовал ноты на щеке Чонина, чтобы не забыть, чтобы потом сыграть эту мелодию. Потом. Пока что на щеке Чонина всё не помещалось, и Хань потянул вверх тонкую ткань, чтобы рисовать ноты уже на груди, обвёл тёмный сосок – тут соль, ми – под грудной мышцей, вверху – си, на солнечном сплетении – до.
Чонин отпрянул, стянул футболку через голову и отбросил в сторону, начал расстёгивать брюки, но снять их не успел, потому что Хань продолжил рисовать ноты на его груди, и он не выдержал – вновь склонился к Ханю. Тепло сменилось огнём. Хань не видел, что именно он рисует на груди Чонина, но остановиться не мог. Музыка по-прежнему звучала у него в голове, звучала по второму кругу, но уже чуть быстрее, громче.
Тихий смешок растворился в новом поцелуе, а Хань лениво подумал, что он очень странный человек, который способен написать хорошую музыку только во время секса. Или это вина только Чонина? Соль минор восхитительно ложился поверх смуглой кожи, звучал в унисон с их дыханием.
Горячие губы скользнули по шее Ханя, пометили быстрыми касаниями грудь и сомкнулись на соске. Тёмные волосы защекотали кожу Ханя, и он с удовольствием запустил в них пальцы, перебирая пряди, поглаживая, словно хотел на миг успокоить и сдержать Чонина. Бесполезно, конечно. Чонин водил руками по его телу, пробовал на вкус губами и всё сильнее прижимался к нему. И Ханю было уже почти всё равно, чем закончится эта их близость. Он сам тронул ладонями спину Чонина, провёл по твёрдым бокам, добрался до брюк и стянул их ровно настолько, чтобы высвободить напряжённую плоть с капелькой проступившей смазки. Чонин жадно припал губами к его шее, когда он обхватил пальцами твёрдый ствол. Глухой тихий стон добавил новизны мелодии, звучавшей в голове Ханя по-прежнему громко и отчётливо. Что ж, пускай будут вариации – Хань не возражал. Он сам застонал от уверенного прикосновения горячей ладони Чонина. И потерялся в ощущениях, когда Чонин всем телом прижался к нему и потёрся бёдрами. Они делили возбуждение на двоих и задыхались, хватаясь друг за друга так, словно боялись потерять иллюзорное равновесие.
Чонин поймал губы Ханя, чуть прикусил и провёл языком сначала по кромке зубов, а после – скользнул внутрь, впервые поцеловав откровенно, глубоко, властно, не скрывая больше своих желаний. Одновременно с этим он обхватил ладонью оба члена, заставив Ханя задохнуться от сладкого жара и машинально сжать бёдра Чонина ногами, податься вверх, чтобы оказаться как можно ближе. Впечатления от близости их тел сводили с ума. И сводили с ума не только Ханя.
Чонин, зажмурившись, потёрся лбом о подбородок Ханя. Его рука двигалась уже в быстром и рваном темпе, жёстко. Хань дрожал от усиливающегося напряжения. Он вновь запустил пальцы в тёмные волосы и притянул Чонина к себе, приглашающе приоткрыл губы в ожидании поцелуя. В нём всё ещё жила та самая мелодия, но теперь она была дикой и необузданной, как Чонин. Она требовала действий, немедленно, прямо сейчас. Она требовала всё больше огня, чтобы в тот же миг и Хань, и Чонин стали пеплом.
Хань задохнулся сразу и от накатившего оргазма, и от тяжести свалившегося на него Чонина. И он не знал, сколько прошло времени, чтобы он научился заново воспринимать реальность. Под его ладонями влажная от пота бронзовая кожа оставалась горячей, но Чонина била мелкая дрожь до сих пор. Хань тронул пальцами спутанные тёмные пряди, отвёл со лба. Чонин медленно повернул голову и прижался губами к его запястью. Он слабо улыбнулся и погладил Чонина по щеке, на которой не так давно пытался рисовать ноты. Зажмурившись по-кошачьи, тот в ответ потёрся щекой о его раскрытую ладонь, потом обнял крепче и перекатился по ковру вместе с ним. Теперь Хань смотрел на Чонина сверху, трогал кончиками пальцев лицо и размышлял о том, о чём преподавателю размышлять бы не следовало, коль речь шла о его студенте.
– Что-то не так? – чуть хриплым голосом спросил Чонин.
Хань покачал головой – он предпочёл бы, чтобы Чонин не был таким наблюдательным и внимательным.
– Нам надо в душ. И меня это огорчает.
– Почему?
Искреннее недоумение Чонина умиляло.
– Потому что у тебя нет душа. Есть только бочка с водой. И это определённо не то, чего бы мне хотелось.
– Тебе хотелось посмотреть, где я живу. Сам виноват, – пожал плечами Чонин и сел на ковре.
– Ты можешь пожить у меня, – выдержав паузу, предложил Хань.
– Нет. – Резко и твёрдо.
Хань уставился на Чонина в ожидании пояснений, но так их и не дождался. Чонин потянулся за чем-то, позволив полюбоваться на его грудь с максимально близкого расстояния. Не удержавшись, Хань кончиком пальца обвёл аккуратный тёмный кружок соска. Чонин немедленно отпрянул и зашуршал салфетками, потом прижал чуть влажный хлопок к животу Ханя. Медленный ленивый поцелуй превратил процесс приведения Ханя в порядок в нечто волшебное. Они повторили это, только Хань отобрал салфетку у Чонина, чтобы стереть со смуглой кожи следы недавнего неподобающего поступка собственноручно.
– Почему нет?
Чонин отодвинулся, застегнул брюки и провёл пальцами по спутанным волосам, искоса взглянул на Ханя.
– А ты не понимаешь?
– Ни единой догадки.
– Правда? – Чонин закусил губу и нахмурился, мотнул головой. – Наверное, мы просто слишком рано встретились.
– Почему рано?
– Ты, правда, не понимаешь?
Хань даже растерялся под испытывающим взглядом Чонина.
– Нет, не понимаю.
– Ясно. Какой у меня глупый учитель, однако.
– Скорее, не слишком сообразительный тогда уж, – хмуро протянул Хань. – То есть, ты не собираешься ничего объяснять?
– Нет. Не хочу усложнять то… то, что пока само по себе простым не назвать.
Чонин прикоснулся пальцами к лодыжке Ханя, погладил, провёл по голени, выше и приласкал колено. Неожиданно наклонился и коснулся колена губами. Горячий взгляд сквозь завесу густой чёлки хлестнул Ханя по лицу, как плетью. До болезненного ожога. Этот «ожог» исцелить – унять фантомное жжение – могли лишь губы Чонина.
– Я хочу, чтобы сегодня ты остался у меня, – выдохнул Хань. Голос сел из-за чёртовых проделок Чонина.
– Если хочешь… – Теперь горячие губы обожгли касанием кожу над коленом. – Если хочешь, то я останусь.
– Тогда верни мне мою ногу, пожалуйста, а то мы до моего дома никогда не доберёмся. Когда доберёмся, эта нога снова будет в твоём полном распоряжении… Что? Что такого я сказал?
Тихий смех сменился громким. Чонин свалился на ковёр рядом, продолжив смеяться с голос.
– Эй!
– Ничего… Мне просто понравилось, как это прозвучало. Надеюсь, я могу покуситься не только на твою ногу?
– Очень своевременный вопрос, если учесть, что ты недавно покусился вообще на всё.
– Ты мог меня остановить, – внезапно стал серьёзным Чонин. – Почему не остановил? Почему…
Он приподнялся на локте и внимательно посмотрел на Ханя.
– Почему ты вообще… Почему ты… – Он умолк. Видимо, никак не мог подобрать нужные слова для всего того, что между ними произошло. – Я думал, что ты…
Хань прикоснулся ладонью к его губам.
– Я говорил, что должен рассказать тебе кое-что, но пока не хочу это делать. Не сейчас. Потерпи.
Чонин улыбнулся, отпечатав эту улыбку на внутренней стороне ладони Ханя, а потом поцеловал, оставив чуть влажный след в самом центре. Хань не представлял прежде, что настолько простое действие может так сильно возбуждать. Невинное касание губ к коже на ладони всего лишь, смешинки в тёмных глазах – сквозь завесу из спутанных волос…
– Чонин, – прошептал он, отняв ладонь и тронув кончиками пальцев полные губы, едва заметно изогнутые в намёке на улыбку.
– Что? – Намёк стал полноценной улыбкой, открытой и яркой.
– Нет, ничего.
Хань постарался поскорее выпутаться из сетей, в которые угодил. Нашарил очки, нацепил на нос и принялся торопливо одеваться, как будто одежда могла сыграть роль рыцарских доспехов и защитить от чувств. Но даже одежда не могла заставить его забыть о том, как именно к нему прикасался Чонин. Воспоминания о прикосновениях и поцелуях, о жаре смуглого тела жили на его коже по-прежнему. И жили мелодией в его голове. Он до сих пор помнил каждую ноту.
Чонин пытался сказать что-то о бочке с водой, но Хань поторопил его с одеванием и потащил прочь из гаража. Хотелось поскорее оказаться дома и… И он не знал, чего он хотел.
Когда же они добрались до домика на сваях, Хань занялся кофе, предварительно отбуксировав Чонина на «морскую» веранду. Веранда, по сути, представляла собой что-то вроде балкона над морской гладью под лёгким навесом. Там стояли два плетёных стула и небольшой столик. Сидеть там днём было решительно невозможно, потому что солнце светило прямо в лицо, а солнечный свет отражался от воды и не только слепил глаза, но и обжигал кожу, зато по утрам и вечерам это место превращалось в кусочек рая.
Хань поставил чашки с кофе на столик и опустился на свободный стул. Чонин сидел по другую сторону столика, вытянув длинные ноги и прикрыв глаза. Хань покосился на него, но он не сменил позу и продолжал молчать.
