Текст книги "Ульфхеднар (СИ)"

Автор книги: Ie-rey

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Турин со своим десятком перебрался на «Ворона», чтобы усилить остатки хирда Лейфа хёвдинга, а ещё – переводить и читать условные знаки вендов.

– Велено взять левее к берегу, где тень гуще. – Турин указал направление. – До утёса, что мы прошли недавно, там чистая вода и глубоко, а вот перед утёсом при надобности надо отвернуть к среднему течению, иначе брюхом сядет лодья вязко. Можно заманить врага, если выйдет, и коль рулевой хороший.

Сэхунн сразу оглядел воды до утёса, по ряби волн в лунном свете прикинул перемены в течении и ветер проверил.

– Если наскочат прямо на нас и увидят, то обмануть выйдет. Только парус нельзя ставить. На реке с нынешним переменчивым ветром это верная гибель. На вёсла человек десять надо. Дно тут пологое?

– Нет, тут обрывы и каменистые рвы. Там вот у берега воды стоячие, ил и топко. Подойти можно плотно к берегу прямо бортом, – подсказал Турин. – Глубоко, но вёслами по правому борту можно держать лодью обережьем.

– Пробуем, – велел Лейф хёвдинг. – Бранд, со стрелками на нос. Щиты поднять. Гребцы носовые и кормовые – на вёсла. Смену на правый борт. Остальным готовиться. Сэхунн…

Сэхунн и без отцовского повеления знал, где его место. Кинулся сразу на корму, прихватив меч. Торопливо достал из сундука лёгкую броню, надел, несколько раз потревожив правую – бесполезную – руку. Место на сиденье кормчего ему уступил рыжий Гард. Сэхунн умостился и огладил левой ладонью правило. Гард же притащил щит и оставил рядом – во время боя ему выпадала честь закрывать Сэхунна щитом.

В свете факелов по правому борту Сэхунн разглядел стоячую воду и топкое болотце, поросшее мелким кустарником, слегка шевельнул правилом – и «Ворон» мягко притёрся бортом к берегу. Вёсла по правому борту опустили, взбив ил, утопили лопасти среди кочек. Как ни странно, но удержать «Ворона» опущенными вёслами на месте вышло проще, чем казалось. Ленивое течение огибало «Ворона» от носа до кормы и не сносило назад. Гребцы по правому борту тоже не жаловались – удерживали вёсла вроде бы без особых усилий, упирались лопастями в топкую почву берега и негромко переговаривались, стреляя друг в друга шуточками.

– Агни, у тебя самое длинное весло*. Будешь якорем. Гляди, не чихни только, а то отнесёт кормой обратно к Янтарному берегу.

– Лаги, сожри тебя тролль, да у тебя весло на палец длиннее моего – сам не чихни, – проворчал с носа Агни.

– Что вы ржёте конями? Оба не чихните, а то остальные пупы надорвут.

– Вот пёсьи выкормыши, – добродушно прогудел Лейф хёвдинг. – Вы ещё покричите.

– Да пускай позубоскалят, – отмахнулся Турин. – Знич ровный пока – враг ещё мыкается по реке слепым кутёнком. Подойдут, наверное, как светать начнёт. В тумане. Туман на рассвете густой, как молоко. Глядишь, сами брюхом влезут на мель – реку они не знают.

В ожидании каждый миг растягивался в длинную-длинную струну, но так было всегда. Сэхунн привык и держал правило легонько, самыми кончиками пальцев. Сам же глядел на воды по левому борту, слушал шёпот волн и искал взглядом хищные тени. Не находил. Венды умели прятать снекки так, что не разглядишь, даже если знаешь, куда смотреть. Турин указал, где схоронились свои. Сэхунн все глаза проглядел, да толку…

Гребцы унялись, а над широкой рекой сумраком доживала ночь, рассечённая лунным светом, как призрачным мечом. Этот зыбкий меч отражался в воде и дрожал рябью на речной глади. В прибрежных кустах безутешно плакала какая-то птица, раз за разом заходясь пронзительными криками. Иногда сверкала серебристым боком дурная рыбина, выскочившая на миг из воды, и с тихим всплеском вновь терялась в волнах. А река будто дышала ленивыми волнами, притягивая к себе молочную пелену на востоке. Светлая пелена наползала на сумрак, тени выгорали, бледнели, а потом над водой густели, обращаясь в клочья тумана.

На море туман сулил неприятности, а венды совсем тумана не боялись. Турин довольно жмурился и разминал то ноги, то руки, стараясь не шуметь. И верно – над водной гладью перед рассветом звуки далеко разносились.

Скоро на туман лёг низкий вой. Не сказать, что выли громко, но этот вой пробирал до костей, сводил тоской всё внутри, выворачивал. Турин тотчас кинулся на корму, постоял рядом с Сэхунном, вглядываясь в дымку, потом вернулся к убранной мачте и жестом показал – враги близко. Сразу разобрали щиты, подняли, закрывая стрелков, гребцов и Сэхунна. Прочие держали себе щиты сами.

Врагов услышали задолго до того, как увидели. Те шли на вёслах, и опознать звуки никому труда не составило. Лейф хёвдинг неспешно обматывал левую руку куском светлого полотна, после поднял. Гребцы изготовились – ждали отмашки. Только в молочных клубах проступили носы с зубастыми тварями – аж два, Лейф хёвдинг руку опустил.

Вёсла ушли в воду без всплеска, а Сэхунн крепче взял правило – ему предстояло пройти перед врагами, навести их на опасное место, вовремя отвернуть и развернуть «Ворона». На чужих лодьях заметили «Ворона», когда Сэхунн вывел драккар левее и оторвался правым бортом от берега на среднюю длину весла.

Над рекой пролетел оклик, а после в щиты ударили стрелы. Рыжий Гард верной рукой прикрывал Сэхунна слева, а сзади Сэхунна защищала высокая спинка сиденья для кормчего.

По памяти Сэхунн отметил для себя близость утёса, вгляделся в рябь на волнах, а потом заставил «Ворона» пройти опасно близко от показанного Турином места. Справа чуть толкнуло в борт упруго, и Сэхунн довёл правило, чтобы корму занесло влево на полукруг. Опытные гребцы на разных бортах догребали, довершая плавный и стремительный оборот «Ворона». В один миг «Ворон» убрал корму из-под обстрела и оскалился на врагов носовым драконом, суля скорую расправу всякому, кто дерзнёт бросить вызов.

Лейф хёвдинг дважды ударил по щиту мечом, и гребцы послушно развернулись на скамьях, чтобы грести против течения – к Цвику, кормой вперёд. Одиночный удар о щит – стой!

Впереди в молочном тумане натужно заскрипело дерево, затрещало и заплакало. После глухого удара треск стал почти оглушительным. В тумане закричали, а стрелы полетели уже беспорядочно да больше мимо «Ворона».

По правому борту над рекой зарычали-зарокотали «Рубон!» и неясными вспышками факелов завертелось в звоне и криках светопреставление. Ничего не было видно, зато по звукам походило на сами Сумерки Богов.

Сэхунн качнул правилом, выравнивая ход «Ворона», а потом улыбнулся – на носу хрипло закричали «Халейг!» Над кормой свистнули две стрелы – последние. Левый борт «Ворона» толкнулся в податливую преграду. Сэхунн в густом тумане не видел вражеские лодьи, угодившие в ловушку, но по дрожи киля чуял, что носом «Ворон» притопил чужой борт. Металл звякнул о металл – и началось.

Место своё Сэхунн покинуть не мог ещё. Оставалось только по звукам угадывать, что творилось на середине реки – правее от них – и на носу «Ворона».

Сэхунн сразу мог сказать, что сеча на носу «Ворона» затянется. По осадке вражеских лодий понимал – людей там много, а на «Вороне» шли остатки хирда Лейфа хёвдинга да десяток Турина. Маловато выходило, пусть и каждый хирдман да венд стоили двоих, а то и троих из нападавших.

Вендские снекки в среднем течении реки управились скорее. В тумане вновь дружно пророкотали «Рубон!» и загудели в боевой рожок – знак победы.

Сэхунн вздрогнул от неожиданности, когда тёмными змеями возникли снекки в молоке тумана. Одна – за кормой «Ворона», а другая – с правого борта. Скользили бесшумно хищными тварями. А после на корму спрыгнул воевода Кай – Сэхунн вмиг узнал его по волчьей накидке. Поверх тёмных косиц скалила клыки волчья голова, а в обеих руках Кай держал лёгкие клинки, подобные тому, что Сэхунну достался, только короче и обагрённые кровью.

Сэхунн обмер весь под пристальным взглядом заметно посветлевших глаз – волчьих, с прозеленью. Отметил хищно искривлённые губы и зубы оскаленные. После Кай, бесшумно переступая по палубе, стремительной тенью умчался на нос. Следом полезли венды, устремившиеся за воеводой. Над туманом вновь поплыл клич, подобный волчьему рычанию, и схватка пошла злее. Сэхунн видел, как Гард пробежал и сиганул через скамью, держа в руках зубастый якорь.

Поколебавшись, Сэхунн выпустил правило, взял в левую руку меч и сторожко двинулся по слегка качающейся палубе к носу. Раз Гард бежал со сцепным якорем, оставить правило уж было можно – борта скрепили. Ближе к носу Сэхунн ловко удержался на ногах на скользкой от крови палубе. Он шёл на звук и уговаривал туман расступиться или истончиться.

У носовой скамьи сидел кто-то из раненых, двое оставались на носу и стерегли канаты, заодно помогали раненым. Рядом с носовым драконом застыл с натянутым луком Бранд: выпустил стрелу, выхватил из тула другую, стремительно наложил и замер, выискивая цель на полузатопленной палубе вражеской лодьи. Там схватка откатилась к снятой мачте.

Сэхунн перебрался через борт, прыгнул и едва не оскользнулся, но устоял-таки на ногах. Вскинул левую руку по наитию – и выметнувшийся из тумана воин напоролся на острый кончик меча. Сэхунн с непривычки дёрнул меч к себе, оттолкнул грузное тело правым плечом, поморщился от резкой боли, порождённой толчком. Но новый клинок не застрял – рассёк плоть, как масло.

Турина, забрызганного кровью, Сэхунн не вдруг узнал, но на подмогу поспел вовремя – отвлёк одного из противников, и Турин управился со всеми быстро в три скупых взмаха страшненькой секирой. Турин и сказал, что Лейф хёвдинг на второй лодье, что села брюхом на мель. Путь туда прорубил Кай, а Лейф хёвдинг пошёл следом.

Сэхунн пробрался к правому борту, встретив только одного противника – уже раненого. А на востоке показало бок солнце и заставило туман отступить. С борта Сэхунн увидел изрядно залитую водой палубу и горстку храбрецов, попавшую в окружение на вражеской корме.

Турин, венды и отцов хирд теснили и добивали врагов на носу первой лодьи, а на корме второй, медленно забирающей воду, танцевал Кай чуть в стороне от своих. Лейф хёвдинг и Атли с двумя вендами добивали тех, кому удавалось каким-то чудом обходить по широкой дуге меховой вихрь, ощетинившийся клинками.

Маска волка скалила клыки.

Кай с низким рыком припал к залитой водой палубе, взвился, толкнул противника ногой в прыжке. Он со звериной ловкостью уходил от ударов, которые, казалось, отбить невозможно. Гибкий и проворный, он танцевал в блеске мечей и меж жалами копий, и тот танец был танцем смерти.

Пущенная в упор стрела, расколотая пополам коротким мечом.

Смертоносный тяжёлый клинок, разминувшийся с гибким телом на волосок.

Молниеносный прыжок и удар обоими коленями в закрытую бронёй грудь – до хруста рёбер.

Сразу два клинка, вонзившихся под защитную пластину шлема воина с полуторной секирой в ослабевших враз руках.

Сэхунн допредь не видел, чтобы человек был столь быстр и текуч, будто язычок пламени на ветру. И ни единого разу Кай не отступил назад. Он оставался на месте или двигался вперёд – только так. Но каждый новый шаг он оставлял в своём владении. Ни шагу назад. Всё, что оставалось за спиной Кая, будто ему принадлежало неоспоримо.

С носа кто-то прыгнул в воду, чтобы спастись вплавь. Каю потребовалось не больше пяти ударов мечами и одного рыка, чтобы враг дрогнул и побежал. Рядом с Сэхунном тотчас выпрямился Бранд с луком в руках. Посылал стрелу за стрелой, истребляя бегущих.

– Никому пощады не давать, – хрипло велел Турин, тыльной стороной ладони утёрся и спрыгнул на полузатопленную палубу.

Никто не удивился. Сэхунн достаточно ходил с отцом в походы и тоже разумел, что за отребье никто выкуп не заплатит, а продавать их – мороки много. Да и болтали, что венды защищали свою землю крепко. Кто шёл к ним грабить мирные селения, тех убивали без разговоров. По правде Полтеска разбой карался только смертью и никак иначе. Вину ничто не могло смягчить. Пришёл красть и грабить – пеняй на себя. Потому и не лезли норсмадр в эти земли: красный щит не покажешь, а покажешь – тотчас клыками на куски разорвут. Но одним белым щитом мало кто из норсмадр мог добыть довольно добра на весь род и хирд – не с их бедной землёй. Торгуй и грабь по возможности – вот и вся морская правда северян. Та же овца, только у вендской была шерсть не такая.

– Это всё потому, что у них власть женщина взяла, – так рассуждали мужи торговые на Рюгене. – Дескать, чем владеешь, то и защищай до последней капли крови, а чужого не тронь. Не твоё – и ладно. То ли дело, когда мужи решают меж собой спор в поединке чести. У жён и мужей боги разные, вот и ум разный.

– Может, и разные, – кивнул тогда Лейф хёвдинг, – но как по Вене идти, так смельчаков не сосчитать. Потому что нет их. Никого. Ни одного. Только портки мокрые на ветру полощутся.

Сердито сопели тогда, но ответить Лейфу хёвдингу не могли – нечем. Ведь и впрямь боязно – никто сам себе дурнем быть не хочет, а смерти искать только дурень и побежит. Даже нынче четыре лодьи, забитые голодным отребьем, пришли от отчаяния, потому что податься некуда. Хоть как, а не венды бы порешили, так на Рюгене или на Нево головы посекли. Куда ни кинь, а разбойников терпеть никто под боком не стал бы.

Бой стих нежданно. Сэхунн порывался помочь хирдманам и вендам, но его вмиг погнали обратно на «Ворона». Отец ещё и прикрикнул, чтоб с сиденья на корме задницу не снимал. Сэхунн напоследок пошарил взглядом по палубе вражеской лодьи, но как и куда подевался воевода Кай, так и не понял. Пришлось возвращаться на «Ворона» несолоно хлебавши, разве только уразумев, что про ульфхеднара не врали. Неспроста воеводу звали волкоголовым.

Сэхунн праздно сидел на корме «Ворона» и вспоминал всё, что про ульфхеднаров слыхал когда-нибудь. Про зверя приручённого и покорного воле человека. Что если со зверем не совладать, тот со временем сожрёт человека и его дух. И что волками ульфхеднары в бою не обращались, а волками танцевали. А если волками и обращались, то только после боя.

После боя вообще все воины, пролившие кровь, проходили очищение, потому что смерть разрывала ткань бытия, а в разрыв этот что угодно могло пролезть с того света и прилипнуть пиявкой к тем, кто духом слабее. Коль ткань бытия разорвал – залечи и не тяни в этот свет лихо. Так заповедали боги и предки.

У одних родов воины после битвы постились и уединялись на три дня и ночи. У других – очищались текучей водой или солнечным пламенем. В отцовском хирде после сечи хирдманы не сходили на берег в тот день или ночь – оставались на «Вороне» и мостков не бросали, чтобы вода смыла скверну и унесла прочь. У вендов обычай походил на северный. А на суше, как поведал Турин, через пламя прыгали, чтоб огонь сожрал скверну и слизнул начисто с тела.

Вот только на идущей рядом снекке Сэхунн так воеводу Кая и не увидел. Ни в пути не увидел, ни когда уж у берега встали в Цвике. И покуда солнце не утопло на закате, прибрав за собой зарево-подол, никто на берег не сходил. Мостки бросили только в ночной мгле при свете огней.

Венды, сходя на берег, проводили левой ладонью над факелом. Сэхунн тоже украдкой провёл пальцами сквозь жар, как никто не глядел, потому что чужая земля – чужая правда, и обижать чужих богов не хотелось.

Умывшись, Сэхунн побрёл в свою клеть голодным – после боя никого не кормили. Если вдруг что прилипло с того света, то без еды этого света остаться тут оно не могло. А коль попотчевать едой, так навек останется средь людей и будет отравлять всё злобой.

Чумазый мальчуган притащил ведро нагретой воды в клеть. Сэхунн скинул пропитавшуюся дымом и потом одёжу, помылся и полез под шкуры. На самой плотной и толстой улёгся, а мягкими укрылся. Ночь и день без сна напомнили о себе терпкой усталостью, даже правая рука ныла сладко и не мешала.

В сон Сэхунн провалился, как в колодец. Снились ему снежные горы и хвойные леса с такими могучими соснами, каких он никогда не видел. А потом по Сэхунну вдруг принялись топтаться деловито и нагло.

Сэхунн сонно вскинулся, заозирался впотьмах, повёл рукой левой и пальцами утоп в густом меху. На него тихо заворчали. В сумраке блеснуло зеленью. Сильной лапой в грудь пихнули, после горячо и пушисто привалились к левому боку.

Ладонью Сэхунн гладил волка по голове, между ушами, трепал легонько и мех перебирал на загривке. И Сэхунн улыбался беспричинно, засыпая вновь и чувствуя на скуле горячее частое дыхание.

Спалось Сэхунну сладко и жарко, а когда века коснулся робкий лучик зари, он зажмурился, приник к тёплому и вздумал погладить волка. Левая ладонь скользнула по гладкому. Сэхун вёл ладонью бездумно и пытался понять, почему ему гладко, пока не добрался пальцами до пушистого. И по пушистому вёл, покуда не уразумел, что ведёт явно по человеческой ноге – колено вот, мохнатое.

Испуганно распахнув глаза, Сэхунн приподнял голову и ошалело уставился на медовую кожу. Воевода Кай тихо сопел Сэхунну в плечо, держал рукой за пояс, а ступню просунул между лодыжками Сэхунна. Сонно фыркнул по-волчьи, потёрся о плечо носом, пощекотав тонкими косицами Сэхунну грудь слева.

Сэхунн уронил голову обратно и моргнул. Он ведь точно помнил, что по нему ночью волк топтался. Помнил густой мех под ладонью. Сейчас, правда, под ладонью тоже меха хватало, но… У Сэхунна загорелись скулы, едва уразумел он, что ладонь его покоилась на жёстком бедре, укрытом густой шёрсткой. Руку он тотчас отдёрнул и сжал в кулак, будто обжёгся.

Ночью топтался волк, а на заре сопел в плечо сам воевода. Волк – воевода. Воевода – волк. Значит, не врали, что очищение ульфхеднары с помощью духа волка проходили. Помыслы зверя чисты, просты и богам угодны. Но вот увидеть рядом с собой спящего воеводу Кая Сэхунн точно никак не ожидал – сбежать хотелось, чтоб никто не увидел. И поскорее.

Пятки Сэхунну припекло и того пуще, когда Кай сонно заворчал во сне, подгрёб Сэхунна ближе и прижался к плечу нагому губами. Вот теми самыми полными и твёрдыми, сухими губами. А после Кай облизнулся, щедро мазнув кончиком языка по коже на плече.

Сэхунн окаменел, боясь вздохнуть. Жаром плеснуло в губы от воспоминаний – Сэхунн чуял как наяву, как Кай целовал его той ночью. Допредь Сэхунн ни разу так не целовался, ни с кем. И он подумать не мог, что поцелуй – это так вот… Колкими мурашками сыпануло по спине – от загривка до пояса и ниже. Сэхунн невольно поёрзал и до боли закусил губу, стремясь обуздать собственное тело, что вело себя необычно рядом с Каем. Внутри Сэхунна жар сбивался в тяжёлый вращающийся ком и щекотал под кожей сразу везде. Лежать так было невыносимо. Хотелось нестерпимо сделать что-то, но Сэхунн не знал и не разумел, что это за стремление такое и что делать можно и нужно.

Кай опять завозился: крепче ухватил за пояс, просунул колено меж сэхунновых ног, вовсе не заметив попыток того избегнуть, прижался узкими бёдрами, а голову умостил на груди Сэхунна – щекой накрыл сосок, вмиг обдав его жаром так, что Сэхунн взвыл бы волком, если б не опасался, что набегут лишние люди и увидят всё вот это. Кай был горячий, как волк, местами и пушистый, как волк, сонно ворчал по-волчьи, нюхал Сэхунна и облизывался во сне тоже по-волчьи.

Сэхунн хотел шею потрогать, как вспомнил об острых зубах, но левой рукой и шевельнуть было боязно – а как разбудит? И тогда что? Сэхунн мог только попробовать двинуть правой рукой – немощной. После долгих мук выпростал руку из-под шкуры и скосил глаза. Правая рука выглядела бледной, исхудавшей и слабой. Местами на ней узоры вен складывались в безобразные синяки, в локте рука будто распухла, а выше и ниже локтя безобразные рубцы вздулись ядовито-розовыми буграми с молоденькой тонкой кожицей. Без слёз не взглянешь на такое убожество. Не рука, а тролльи объедки. Хорошо, пальцы хоть не скрючило.

Сэхунн отвёл взор от руки и чуть не помер на месте под пристальным взглядом Кая. Тот смотрел по-волчьи, и лицо его было так близко, что у Сэхунна едва душа в тот же миг не отлетела прочь от тела. Кай без смущения приподнялся, коснулся кончиками пальцев рубцов, огладил, а после подался к руке и скользнул губами, согрел выдохом долгим.

Сэхунн зажмурился от стыда, мечтая и впрямь на месте помереть, потому что дико, сладко до упоения и – срам признаться кому – ещё охота почуять сухие в трещинках губы на себе, на ноющей и дёргающей болью руке, потому что вовсе не больно, когда горячими губами и выдохами…

Кончиком пальца по острой ключице – щекотно. Сэхунн виновато открыл глаза.

– И это – моё тоже, – непреклонно шепнул Кай, глядя на него сверху и почти касаясь губами дрожащих сэхунновых губ.

– Ты волк? – Ничего умнее из непередуманных вопросов Сэхунну на язык не попало.

– Волк, – без капли сомнения или колебания ответил Кай. Смотрел. Не отводил глаз. Глазами ел заживо, разжигая в Сэхунне пламя.

– Зачем тебе я?

– Ты мой.

– Я тебя не знаю даже.

– Знаешь. Твоя суть знает и помнит. Ты рука, что меня кормит. И ты ждал меня, сколько себя помнишь. Ты мой, Сэхунн. – Имя Кай произнёс немного нараспев, будто пробуя на вкус.

– И ты меня загрызёшь?

Кай смотрел молча с укором едким, едва водил пальцем по нижней губе Сэхунна, дышал неслышно. Чуть заметно покачал головой.

– Тогда зачем я тебе?

– Солнце волчье, – непонятно ответил Кай, выскользнул из вороха шкур, ослепив Сэхунна медовой наготой до громкого тяжкого перестука в груди, и воткался в тени у полога, стремительным потоком влился, чтобы пропасть без следа.

Сэхунн зажмурился и натянул шкуры на голову, прячась от своего же смущения, лучиков ранних да окриков старших, что гоняли молодняк на первый урок на речном песочке.

Снедали все уже разрумянившиеся, и молодняк старался держаться поодаль от вернувшихся из боя. Сэхунн смех сдержал чудом, когда детский руку отдёрнул и едва не опрокинул кубок с водой. Сэхунн был воды родниковой прозрачней – его всю ночь волк хранил от нечисти.

– Надумал что? – спросил Лейф хёвдинг, когда на «Вороне» снасти проверяли да стрелы складывали. – Завтра уж пора будет. Пойдёшь к венду?

И разом схлынули все мысли, легко вдруг стало и невесомо, словно якорь невидимый Сэхунн потерял. Кивнул без раздумий.

– А пойду. Вот только кто знает, одолею ли испытания. Если нет, он и сам не возьмёт.

– Возьмёт, – возразил отец, жестом показав, куда сундук со стрелами подевать. – Я так разумею, ему надо лишь, чтоб посвящение ты одолел. Ты уже воин.

– Однорукий, ага, – фыркнул Сэхунн, вмиг посмурнев. – Потому пойду как все. Или нет…

Сэхунн умолк, уставившись на Кая – тот вспрыгнул ловко на подсохшую лопасть, куницей по веслу поднятому пробежал и соскочил на палубу с звериной мягкостью. Бровью смоляной повёл и Лейфу кивнул. Волчьими глазами по сэхуннову лицу мазнул.

– Завтра на испытание собирается, – не стал отец лукавить и выдал как есть. Кай на Сэхунна снова покосился.

– Последнего будет довольно.

– Ну нет. Или как все, или не пойду, – упёрся Сэхунн. – Я тебе, может, и надо, но если толку от меня мало будет, так и не уйду далеко. Не воин выбирает поход, а поход воина. Если не сдюжу, к чему тебе никчемный?

Взгляд Кая мигом свинцовой тяжестью Сэхунну на плечи навалился. Выпрямиться пришлось с усилием и голову вскинуть вышло не без труда, но Сэхунн управился.

– Приду как все, кто захотел идти в Море Мрака. Если сдюжу, пойду. Нет, останусь с отцом. По чести. И пусть не болтают, что ты взял меня в поход из милости, руку мою пожалев.

Глаза Кая потемнели и того пуще, но смолчал он. Только кивнул коротко да сразу на нос ушёл. Видно, чтобы на Сэхунна не смотреть и не загрызть упрямца неуступчивого при случае. А Сэхунн, упрямец неуступчивый, к Турину приткнулся да вызнавать принялся, что за испытания грозили всем, кто восхотел в хирд воеводы пойти.

– Тело, ум и дух, – пожал могучими плечами Турин и огладил ладонью заскорузлой седые косицы в бороде. – Всё одно, да везде свои пути, чтоб пытать отвагу, хитрость и стремление.

– А завтра что будет? – не унимался Сэхунн.

– Всё сразу. Валка будет. Нельзя, чтобы мелом забелили. Одёжу дадут чёрную, погонят ратиться набелённым деревянным оружьем, а потом будут смотреть, кого и куда мелом изгваздали. Раньше тех, кого хоть раз мелом мазнули, в хирд уже не брали, а сейчас глядят – лёгкая была бы рана или нет. Всех сразу погонят. Можно сам за себя, а можно и сговориться с кем. Сеча вольная. Тебе бы вот сговориться с кем лучше было б. Кто из ваших ещё пойдёт – с ними просись.

Из отцова хирда шли молодые. Рыжий Гарм тоже надумал. А в полдень Сэхунн вынюхал, что и Гинтас тоже шёл, хотя Гинтас давно собирался и два года кормился в крепости в учениках. О прошлый год не вышло, хотел попытать счастья в этом. Так Сэхунн и узнал, что Гинтас прошлым летом недужил – рысь порвала, вот и не хватило сил тогда.

– Толковый юнак, – усмехался в усы Турин и глядел на вёрткого Гинтаса с одобрением.

Сэхунн с Гармом и Гинтасом нарешали, что пойдут втроём. Гинтас будет жалить копьём, Гарм закрывать щитом, а Сэхунн с мечом в обороне да Гарму подмогой.

После Гинтас, подсобляя себе словами знакомыми да жестами, поведал, что к другому дню тем, у кого долгий волос, косицы заплетут, а у кого волос короток, тем повязки со шнурками дадут. Потом заголят всех, в глине вымажут да безоружными погонят лесом. От погони надо уйти, обмануть, оружие добыть и хоть одного из «врагов» если не уложить, то сильно поранить. Не по правде, конечно, а как в учении. Ещё и урок на смекалку задать могут каждому свой.

Но и это было не самым сложным. Гинтас сказал, что самое сложное – это последнее испытание перед посвящением.

Оказалось, в третий день всех прошедших первые два попросту запирали в каморах. Сидеть надобно было во тьме без еды и воды. А в каморах ничего – только стены да вымазанный глиной пол. И сказал Гинтас, что выпустят, если сам попросишься, но тогда посвящения не видать как своих ушей. Или выпустят, когда сами восхотят. И если своими ногами выйти да оружие в руках удержать – посвящению быть. А что за посвящение, про то никому никогда не сказывали – нельзя.

Вечером за столами горевали о тех, кому предстояло нарваться в испытании на самого воеводу Кая.

– Труба тогда, – проворчал Гард. – Его разве одолеешь? Ещё и в лесу-то? Как есть труба.

Сэхунн сглотнул горький ком и подумал, что наскочи Кай волком, и тогда не лучше будет. А от волка в лесной погоне уйти и думать нечего – зверя обманешь, как же!

Труба… Море Мрака блазнилось Сэхунну недостижимым, а в поход уже отчаянно хотелось, аж свербело.

_________

* Аукштайт у нас Гинтас, даже – аўкштайт, но по-русски правильно не запишешь, только через У, которой там нет.

* Поскольку речь о предках литвинов, то звук Р у них был только твёрдым и рокочущим, отчего язык и воспринимался большинством европейцев «по-волчьему» – об этом писал ещё Геродот в рассказе о неврах, волчьем племени на реке Эридан (Зап. Двине). Впрочем, только твёрдый и рокочущий – «звериный» – Р сохранился в белорусском до сих пор. Мягким он не может быть в принципе, согласно правилам. Например, Турин Старый в тексте по-местному будет ТурЫн Стары [Ту(ръ)ын Ста(ръ)ы] – при произношении Р будет отчётливо жёстким и более долгим, будто почти удвоенным – в сравнении с русским – ну типа порычать чутка надо, но скандинавы так не выговорят, там только Турин и выйдет, точнее, даже Торин. Короче, главное, чтобы понятно было, почему кривицкая речь (крыва вообще, если дозвучно) ассоциировалась у чужаков с волками. Композиция «Стары Ольса – Літвін» вам в помощь.

* Длина вёсел была разной. Самые длинные вёсла – на носу и корме, поэтому туда сажали самых лучших воинов, да и грести им было сложнее, чем прочим. Мериться вёслами – обычное было дело, как сейчас – пиписьками, только благороднее, конечно, ведь мерились доблестью и работой. Проще говоря, чем весло длиннее, тем воин круче – впахивает больше – и тем выше его статус.

Возом немного любопытной истории для не менее любопытных читателей:

Вилктак, ваўкалака – от вилк, вiўк, воўк (ваўком кацiцца, ваўком калесiць) – волком бежать, так/лак – текать, течь, утекать, катиться, колесом, кубарем = бежать очень быстро и неутомимо, нестись, катиться, от «волком бегущий; человек, бегающий в волчьей шкуре» до безобидного довольно «волчий бег/шаг» – особая техника ходьбы и бега (могу представить чьё-нибудь разочарование от такой прозаичной трактовки многообещающего слова, но волчий бег и впрямь текучий, стремительный и плавный одновременно, и выражение «катиться кубарем» точно это описывает, и если вы видели, как волк мчится по лесу, огибая и преодолевая природные препятствия, то тоже неплохо представляете себе, почему волк именно «катится». Если попытаться описать максимально точно лесной волчий бег, то стоит провести аналогию с каплей ртути. Видели, как капля ртути катится по рельефной поверхности? Вот и волк катается лесом по тому же принципу).

Популярное нынче значение появилось куда позднее, а в эпоху «Слова о полку Игореве», например, «ваўкалакай дамчаў» прозаично означало «очень быстро добежать волчьим шагом», тогдашняя высококлассная курьерская служба, можно считать.

Логично, что кого попало туда не брали и кого попало премудрости не обучали, не говоря уж об определённом наборе необходимых физических качеств, требующихся от кандидатов.

Логично, опять же, что этот класс был замкнутым и закрытым, как почти любое воинское общество в те времена, так что обрастание легендами, слухами и домыслами было более чем естественным.

========== Милости не жди ==========

Комментарий к Милости не жди

*ну очень галопный автор мимосусликом*

А, что это за тихий ужас? Что за новые отметки? Спасите! Опять какие-то обновления, а я в танке…

Я ещё вернусь к вам и на комментарии отвечу – минус фестов в сроках *страдает и галопом уносится писать дальше*

Милости не жди

Сэхунна разбудил Гинтас ещё до рассвета, велел с собой ничего не брать и повёл в баню. Одёжу их забрали сразу, принесли взамен глиняные кружки с горячим и сладким ягодным напитком.

Сэхунн отмокал в дубовом чане, потягивался лениво в усыпанной пахучими листьями воде, попивал из кружки ягодную сладость и украдкой озирался. В дальнем углу юнаки резвились и брызгались водой, на лавках у стен уселись воины постарше и разминали друг другу плечи и спины. Рядом с Сэхунном возились Гинтас и Гард: поливали друг друга из ведра и решали, кто в чан раньше полезет. Сэхунн покосился на них и вздохнул – ничего похожего: в груди не ёкало, дыхание не перехватывало, голова кругом не шла. Было обычно и привычно – подумаешь, мужи вокруг голые.

А стоило подумать о воеводе – и дыхание учащалось, учащалось до отчётливого стука в висках, и ладони потели – даже непослушная правая.

В тёплой воде Сэхунн старательно сопел и пытался подвигать немощной рукой, отгоняя думы о Кае и волке. Рука не двигалась, а думы не отгонялись – хоть плачь. А ещё Сэхунн не разумел, зачем воеводе Каю брать его с собой, если он не пройдёт испытания. Ладно бы, поход по ведомым местам, но то ж Море Мрака. Даже лучшим и здоровым рулевым отдыхать надобно, а Сэхунну передых чаще делать придётся – рука ж одна. А ходоков по морю, чай, побольше наберётся, чем один Сэхунн увечный.