сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Торфинн непонимающе посмотрел на нее широко раскрытыми глазами, как лохматый щенок.
— Я… причина, — выдохнула она. — Антонина обратили в вампира из-за меня.
На мгновение Гермионе показалось, что ее может стошнить прямо в гостиной Торфинна.
— Реддл, — сказал Торфинн. — Ублюдок. Он… сказал нам всем, что Антонин станет примером. Что волшебники, влюбившиеся в маглорождённых женщин, не достойны магии — не достойны жизни. А… потом они пришли забрать его. Вампиры Белого Трибунала, — сказал он с дрожью в голосе. — Ходят слухи, не уверен, насколько это правда, что волшебная кровь для них вкуснее. Но если это так, то Антонин стал для них деликатесом. Этим подарком Реддл завоевал лояльность вампиров. Антонин… смотрел прямо на меня, когда ему затыкали рот намордником, поскольку знали, что он даже без палочки способен на многое. Я никогда этого не забуду. Наверное, это был последний раз, когда я видел его глаза синими. Мы все понимали, что это был конец Антонина Долохова. Он рассказал мне позже, что вампиры знатно пировали им. Лишь Один знает, что еще с ним делали. Видимо, они решили, что не обратить его, волшебника с такими способностями, станет большим упущением. Он сбежал от них позже и… ну, это подводит нас к настоящему моменту, я полагаю… Подожди, Гермиона, что ты делаешь? Куда ты идешь?
Гермиона встала с мешка с фасолью, отряхнула со штанов ворсинки и кошачью шерсть и взяла сумочку. Прежняя тошнота сменилась стальной решимостью, теперь у нее появилась важная миссия.
— Скоро закат. Я вернусь сегодня в Камбрию, — сказала она, решительно кивнув. — Торфинн, спасибо, от всего сердца. Да, с одной стороны, это огорчает, но я рада, что ты поделился со мной этим. Теперь я знаю, что этот человек, твой друг, неоднократно спасал мне жизнь. Я просто обязана отплатить ему тем же.
Торфинн встал, улыбаясь, и подошел ближе, чтобы заключить ее в одно из своих классических медвежьих объятий.
— Тогда пусть боги ускорят твои ноги и облегчат путь, мой друг.
Торфинн действительно стал ее другом, а не просто заданием. И Гермиона была благодарна за это.
Она вышла из дома, но прежде чем закрыть за собой дверь, заглянула обратно, задавая последний вопрос.
— Торфинн, ты, конечно, можешь не знать, но… какой у него любимый цвет?
Он рассмеялся, склонив голову в ее сторону. Лемми запрыгнул и присоединился к нему на диване.
— Красный. Это всегда был красный. Даже до того, как он стал вампиром.
========== Часть 4 ==========
Каблуки Гермионы цокали по каменной дорожке, ведущей к коттеджу, она насвистывала мелодию, которую часто использовала, чтобы предупредить Антонина о своем присутствии, — вступительный отрывок из «Пети и волка» Прокофьева. Никакой реакции на ее появление не последовало, однако она и не ожидала ее. Гермиона положила руку на дверную ручку и решила известить о своем приходе:
— Антонин? Я пришла.
Повернув ручку, она обратила внимание, что дверь даже не заперта.
Открыв ее, Гермиона сделала несколько шагов внутрь дома, минуя квадратный стол. Сегодня вечером она не взяла с собой флаконы с кровью. Если ее план удастся, подумала она с ироничной зловещей ухмылкой, она сама сегодня станет закуской.
Гермиона сразу заметила, что дыру в деревянной обшивке, сделанную его кулаком накануне, Долохов заклеил оберточной бумагой и скотчем. Пожалуй, тот факт, что он не использовал волшебную палочку для ремонта, был самой наглядной демонстрацией того, как мало у него осталось магии.
Через слегка приоткрытую дверь спальни Гермиона увидела Пожирателя смерти, которого уже привыкла считать своим, — Антонина Долохова, сидящего в постели с таким видом, словно он впал в депрессию. Его длинные темные волосы лежали в очаровательном беспорядке, и он снова был одет в любимую белую майку и тонкие пижамные штаны на завязках. Он посмотрел в сторону двери с мрачной покорностью поверх книги «Живешь только дважды{?}[Одиннадцатый роман Яна Флеминга о Джеймсе Бонде]», название которой Гермиона сочла странно подходящим.
Однако Антонин не стал ворчать.
Гермиона была уверена, что он упрекнет ее за возвращение, даже разозлится, бросив что-то вроде: «Я сказал, чтобы ты оставила меня, упрямая девчонка!». Но он лишь отложил свой роман, встал с кровати и медленно пошел к двери. Антонин остановился у дверного косяка спальни и вцепился в него обеими руками, не отводя ошеломленного взгляда от Гермионы.
— Sol…nyshko… — пробормотал он. — Что… на тебе надето?
Для этого визита Гермиона выбрала в своем гардеробе нечто особенное. Обычно она приходила к Антонину в деловой повседневной одежде, той, которую носила на работу в Министерстве. Но сегодня ночью требовалось оружие более высокого калибра.
На ней было кроваво-красное платье трапециевидной формы без бретелек и с расклешенной юбкой, доходившей лишь до середины бедра. Спереди платье сверху донизу скрепляла позолоченная молния. Гермиона надеялась, что выглядит сейчас как очень соблазнительная добыча. На ногах у нее были алые туфли на тонкой шпильке. Подойдя к нему ближе, Гермиона тряхнула своими длинными распущенными кудрявыми волосами и улыбнулась, демонстрируя вишневую помаду.
— Я здесь, чтобы соблазнить тебя.
У Антонина отвисла челюсть.
И его клыки уже были на месте.
Он медленно оглядел ее с ног до головы, в голодных глазах сверкнул гранатовый блеск, не скрывающий его бурную реакцию. Его тонкие пижамные штаны, впрочем, тоже мало что скрывали.
Но капля долоховского упрямства все же осталась.
— Гермиона, — предупредил он решительно, но тихо. — Уходи отсюда. Это не шутка. В таком виде… и, какой бы я ни чувствовал голод… я не буду… — Антонин глубоко вздохнул, закрыв глаза. — Я не смогу остановиться. Ты… неотразима.
— Антонин, — его глаза резко раскрылись, и он отступил назад, стоило ей приблизиться к нему. — Торфинн мне все рассказал. О том… почему тебя обратили.
Антонин моргнул, ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать всю значимость ее слов. Затем он глубоко вздохнул, отворачиваясь от нее в сторону затемненного окна. Гермиона знала, что он предпочитал оставаться в своей комнате, когда вставало солнце, и использовать ничтожные остатки своей магии для блокировки дневного света, отказавшись от идеи спать в гробу, как это делают некоторые вампиры. Антонин считал это «неуместным» и попросту неудобным, и она его прекрасно понимала.
— Nyeeeet, bratishka, — пробормотал он, ущипнув переносицу. — Я не могу, блядь, поверить, что Торфинн это сделал…
— Не сердись на него, пожалуйста. Я буквально вытянула из него эту информацию, — сказала Гермиона, делая еще один шаг к нему. — Но суть не в этом. Суть в том, что я и есть та причина, по которой ты оказался в таком затруднительном положении, Антонин.
— Нет, Гермиона, — сказал он, качая головой, ее имя было мягким и нежным на его губах. — Я взрослый мужчина. Я сам сделал этот выбор.
— И этот выбор — единственная причина, по которой я все еще жива.
Внезапно, в стремительном порыве дерзости, Гермиона расстегнула несколько верхних дюймов молнии на платье, обнажая ложбинку между грудей.
Антонин застонал, словно она его ранила.
— Блядь, solnyshko…
Он не мог отвести взгляд.
— Антонин, — взмолилась она, — позволь мне спасти тебя сегодня ночью, и каждой ночью, когда ты будешь нуждаться во мне. Позволь спасти за все разы, когда ты спасал меня, не прося ничего взамен. И позволь мне спасти тебя для себя, — шептала она, сокращая расстояние между ними и, протянув руки, обняла его, сцепив ладони на шее. — Потому что я никогда больше не смогу чувствовать себя живой без тебя.
На ее последнем предложении он глубоко выдохнул, как будто вошел в долгожданную ванну и тепло пронеслось по телу, расслабляя его мышцы; Гермиона даже заметила, как опустились его плечи, словно он решил уступить ей.
— Сколько лет я мечтал услышать… — задумчиво произнес Антонин низким срывающимся голосом.
Он наклонился лбом к ее лбу.
— Но… ведьмочка, — прорычал он. — Моя прекрасная, умопомрачительная ведьмочка. Я… вампир. Ужаснейший вид вампира. Порождение кошмара. Я живу вне благодати Божьей{?}[Отсылка к строке из фильма Фрэнсиса Форда Копполы «Дракула» Брэма Стокера (1992), произнесенной Энтони Хопкинсом в роли Ван Хельсинга: «Она живет вне благодати Божьей…»].
— Но не моей.
Антонин слегка улыбнулся в легком подобии блаженства, закрыл глаза и потерся носом об ее собственный. Удивительно милый жест.
— Гермиона Грейнджер, — хрипло начал он свое последнее предупреждение, обнимая ее за талию своими длинными руками. — Если ты сделаешь это… пути назад не будет. Если позволишь мне попробовать твою кровь, позволишь мне взять тебя после всех этих одиноких лет страстного вожделения к тебе… Я не смогу отпустить тебя. Это не закончится эфемерно и мимолетно, как с Уизелом. Ponimayesh'? Ты понимаешь? Я старался оберегать тебя все это время — сначала от других, а теперь от себя. Но сейчас, прося меня о таком, ты должна понимать: если позволишь мне сделать с тобой то, что я собираюсь, ты навсегда станешь моей.
Гермиона лишь улыбнулась.
— Я на это рассчитываю.
<> <> <> <> <>
Гермиона не успела понять, что произошло в следующее мгновенье. Вампирская скорость Антонина была настолько поразительной, что напоминала переход от одной сцены к другой в телевизионном шоу: в одно мгновение они стояли у изножья кровати, а в следующее — оба оказались на ней, лицом к дверному проему спальни, он спиной к изголовью, а она спиной к его груди. Гермиона стояла на коленях, ее туфли просто исчезли, а ноги оседлали его бедра. Антонин крепко прижал ее к себе и потянулся, чтобы ухватиться за позолоченную молнию на платье, осыпая Гермиону пылкими, голодными поцелуями: уделяя внимание уху, щеке, линии подбородка, горлу, сдерживая клыки и откладывая укус, который неизбежно должен произойти. Каким-то образом посреди всего этого Гермиона с еще одним потрясением осознала, что Антонин успел раздеться догола, и его желание под ней сейчас было очевидно — не то чтобы он вошел, но решительно постучал в чертову дверь.
Этим вечером она решила отказаться от нижнего белья. «Меньше препятствий», — сказала она себе, одеваясь. Исключительно из логических соображений, конечно.
— Антонин, — выдохнула она, вскидывая руки назад, чтобы зарыться своими любопытными пальцами в его длинные волосы, настойчиво желая большего контакта после шести долгих месяцев искушения. — Как, черт возьми, ты это сделал? Я даже не поняла, как оказалась здесь…
Она почувствовала спиной легкую вибрацию его смешка.
— Я теряю свою магию, solnyshko, но не свою чудовищность, — ответил Антонин, собственнически обхватив ладонью ее горло, и потянул томительно, с нарочитой медлительностью, молнию вниз. Он оперся подбородком на плечо Гермионы, наблюдая, как ее плоть медленно обнажается перед ним. — И ты скоро сама в этом убедишься, моя храбрая девочка.
Это мрачное, жесткое пророчество и ощущение его крепкой хватки на шее вызвали у Гермионы безудержный стон, который она не смогла бы подавить даже за миллион галлеонов.
— Блядь, — выдохнул он, полностью расстегивая платье, срывая его и небрежно бросая в дальний угол. Свободной рукой Антонин обхватил ее правую грудь, заставляя ее скулить и извиваться под его прикосновением. — Под этим на тебе ничего не было, ты, коварная лисица, Гермиона Грейнджер, — упрекнул он, хотя тон его голоса при этом был самый одобрительный.
— Просто я не знаю, какое белье тебе нравится. Пока не знаю, — слегка подразнила Гермиона.
— Chert voz’mi, — прошептал он, пока его член, увеличиваясь и подрагивая, соблазнительно терся о ее женственность.
Гермиона начала двигаться навстречу его возбуждению, бесстыдно жаждая трения, а его руки снова были повсюду: ласкали ее соски, ключицы, руки, лицо. Было что-то опьяняющее в том, как он удерживал ее, в том, как она отдавалась его власти, и тогда она осознала, как сильно желает, чтобы он испробовал ее на вкус.
— Сделай это, Антонин, — велела она, нетерпеливо переходя границы здравого смысла. — Я готова.
Он одобрительно замурлыкал, целуя ее с неожиданной нежностью в щеку.
— Гермиона, моя единственная, моя жизнь, — шептал Антонин, она таяла от его отчаянных слов, пока он нежно собирал ее пышные волосы в одну руку, а другой касался ее челюсти, наклоняя голову набок и обнажая горло. — Pozhaluysta… что бы ни случилось со мной после того, как я тебя укушу… кем бы я ни стал, solnyshko… никогда не забывай, что я люблю тебя.
У нее не было даже секунды, чтобы осознать чудовищность его заявления, как она ощутила клыки, пронзающие шею.
Время замедлилось.
На несколько секунд для Гермионы пропали все звуки и отключились чувства. Осталась лишь возможность наблюдать в периферии зрения за тонкой алой струйкой крови, стекающей к ее правой груди, а также за прикосновением его длинных пальцев к шраму на ее животе. Его ногти, казалось, удлинялись, вцепляясь крепче в ее плоть.
А потом все это разом нахлынуло на нее, все звуки и ощущения: клыки, все глубже вонзающиеся в кожу; прикосновение его губ и настойчивость языка; его рот, повествующий ее внемлющему телу о долгих месяцах голодания; покалывание анестезирующей слюны на ране; ногти, впивающиеся в живот, но не разрывающие плоть; ощущение его второй руки, все туже и туже затягивающей кудри, пока он наслаждается своей ведьмой.
— О-о-о… м-м-м-м… А-а-ах!!! — издавал Антонин приглушенные крики в перерывах между посасыванием и облизыванием ее плоти. Срывающийся глубокий голос, который так долго сдерживался, окончательно разбил ей сердце.
Гермиона медленно подняла руку и любовно коснулась его бородатой щеки.
— Бери, Антонин, — настаивала она, понимая, что этот обмен кровью каким–то непостижимым образом стал более интимным, чем все, что она делала с любым человеческим мужчиной — с Роном, с Виктором, с любым случайным незнакомцем в пабе — хотя Антонин еще даже не трахнул ее.
Казалось, он полностью отпускает и теряет себя, прижимаясь к ее плоти и издавая глухие утробные звуки, напоминающие рычание зверя.
— Я… представлял себе это… тысячи раз… но я… никогда… блядь… не думал…— прошипел он, медленно вытаскивая клыки и слизывая оставшуюся кровь на ее коже снова и снова. Гермиона почувствовала, что рана на шее, подобно тому как это было с губой, начала уменьшаться и затягиваться. — Гермиона, suka blyad’, какая ты… вкусная для меня… Блядь!
А потом это случилось снова — всплеск скорости — и в следующий миг она оказалась на четвереньках. Ее восторженные крики эхом разносились по всему коттеджу, пока язык Антонина неистово проникал внутрь, а ловкие пальцы касались клитора. С едва ощутимой вибрацией он стонал в ее утробу.
— Твою мать! — закричала Гермиона. Видимо, по какой-то нелепой причине она не догадывалась, что он будет питаться и этим — но Антонин питался — от прикосновений его рта ее бедра непроизвольно подрагивали. Пока он облизывал и растирал кончиками пальцев ее плоть, его стоны превратились в утробное рычание, и Гермиона теперь ощущала вибрацию его голоса всем своим телом.
— М-м-м-м… — наслаждался Антонин.
Казалось, это был первый раз, когда ее мужчина настолько искренне наслаждался этим процессом.
— Милый… блядь… Мерлин! — взвизгнула Гермиона, когда Антонин провел ногтями по ее бедру и еще глубже вошел в нее языком, упиваясь в эйфории.
— Моя… — пробормотал он в ее влажные складочки в перерывах между глубокими вылизываниями. — Наконец… моя.
Когда его язык переместился на клитор, Гермиона поняла, что таким образом может кончить слишком быстро.
Но этой ночью она тоже была голодна, нуждалась, жаждала полного подчинения.
— Мне нужно… больше, — пронзительно закричала она. — Мне нужен… весь ты. Пожалуйста, Антонин…
И через несколько секунд его губы исчезли.
Тяжело дыша, она воспользовалась этой возможностью, чтобы приподняться на одной руке и оглянуться через плечо; ее ошеломило то, что она увидела позади себя.
Это был первый раз, когда Гермиона имела возможность оценить его наготу, и она стала для нее слишком шокирующей.
Он стоял прямо, на коленях, в его глазах виднелся лишь тонкий красный ободок, настолько были расширены зрачки; Антонин смотрел на нее с дьявольским обожанием сквозь полог его длинных густых каштановых волос. Гермиона впервые почувствовала себя добычей. Очевидно, как только он выпил ее кровь, в нем произошла перемена. Гермиона вспомнила его предостерегающий голос: «кем бы я ни стал, solnyshko…», задаваясь вопросом (не столько с тревогой, сколько с возбуждением), насколько диким он может стать. Его четко очерченная грудь была испещрена симфонией соблазнительных шрамов, и она хотела бы изучить путь и происхождение каждого из них, хотела однажды проследить своим языком дорожку темных волос на груди, спускающуюся с живота к его…
Сиськи Цирцеи.
