сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Когда упомянули ее имя, Гермиона напряглась; Гарри, сидящий рядом, обнял ее за плечи; Долохов резко вскинул голову в знак внимания. Она сидела достаточно близко и только сейчас впервые за несколько лет увидела его глаза — радужки стали того же оттенка, что и кровь, которую теперь он вечно будет жаждать.
— Признаете ли вы, — спросил следователь, — что сознательно наложили «пурпурный хлыст» — темное проклятие собственного изобретения — на тогдашнюю студентку пятого курса Хогвартса, Гермиону Грейнджер, в Отделе тайн, в результате чего у нее произошли необратимые внутренние повреждения?
«Пиздец. Я никогда не собиралась афишировать эту часть информации», — подумала Гермиона.
И тогда Долохов, выражая, казалось, неподдельный ужас, уставился прямо на нее.
— Der’mo, — выругался Долохов. — Внутренние повреждения? Какие внутренние повреждения?
Она была парализована его алым взглядом, словно он наложил на нее петрификус тоталус. Между ними возник проблеск связи, то, что она не смогла бы скрыть, не смогла бы опровергнуть при всем желании — импульс, прошедший по невидимой линии, которая, казалось, каким-то образом связывала их. Пока голос адвоката не оборвал эту связь.
— Господин Долохов, вы можете обращаться только ко мне во время этих судебных разбирательств…
— Мисс Грейнджер, — прошипел Долохов, натягивая кандалы и полностью игнорируя раздраженного волшебника в очках перед ним. — Пожалуйста. Я никогда, никогда бы не…
Но его прервало жалящее заклинание, посланное следователем в попытке вернуть внимание заключенного.
— Ответьте на мой вопрос, господин Долохов! Не будем это затягивать, мне есть чем бы я еще мог заняться вместо этого заседания.
Заключенный вздохнул, пытаясь взять себя в руки. Гермиона снова вспомнила, что ей нужно дышать, когда Гарри прижал ее к себе.
— Я наложил проклятие, — заявил Долохов, — но я сделал это, чтобы защитить ее, а не причинить ей вред.
Следователь прищурился, поправляя очки на длинном носу.
— Объясните.
Долохов снова мельком взглянул на нее, и в его чертах появилась некая неуверенность. Прежде чем продолжить, он попытался неуклюже убрать волосы с лица, используя свои связанные запястья.
— Были и другие Пожиратели смерти (они уже в вашем распоряжении), у которых было что-то вроде тотализатора… Suka blyat’, вы действительно хотите, чтобы она это услышала?
— Господин Долохов, продолжайте, пока мы не потеряли терпение и не решили, что с этого момента не будем оказывать вам любезность в еженедельных поставках крови.
— Этот парень еще большая сволочь, чем чертовы Пожиратели смерти, — пробормотал Рон по другую сторону от нее, и Гермиона не могла не согласиться с ним.
Долохов взглянул на нее, произнеся одними губами слово, значение которого она узнала только много лет спустя. Это было «prosti», что по-русски означало «прости меня».
— Макнейр, Руквуд, Джагсон и Мальсибер заключили пари о том, кто первым… доберется до мисс Грейнджер. Это была давняя шутка, но намерения у них были вполне серьезные. Они долго говорили о… своих планах на нее.
— Каких планах?
— Pozhaluysta. Не вынуждай ее слушать, как я это говорю, — взмолился он, безмерно измученный.
Следователь бросил взгляд на Гермиону и слегка кивнул. Она ни за что не согласилась бы покинуть зал суда в тот момент.
— Я… — пробормотал Долохов. — Я создал проклятие, которое имитирует смерть, но не вызывает ее фактически. Все четверо Пожирателей, которых я назвал, те, кто планировал надругаться над ней, завладеть ею, пришли в Министерство той ночью. Я осознал, что должен применить это проклятье к ней, чтобы спасти от них. Они никогда… они бы не стали связываться с трупом, понимаете. Они… их привлекали крики…
— Черт, — пробормотал Гарри. Рон, который на тот момент еще был ее парнем, тоже обнял Гермиону за плечи.
— Я решил: если они подумают, что она мертва, то она будет в безопасности. Мы с Джагсоном добрались до них, — сказал он, взглянув на Гарри, — одновременно, но, — продолжил он с грустным смешком, — она наложила на меня заклятие немоты прежде, чем я успел произнести свое заклинание.
Она моргнула. Без сомнений, он не мог лгать — даже его вампиризм не помог бы ему сопротивляться веритасеруму. Все эти годы она считала, что он проклял ее, потому что она напала на него, и не подозревала, что он пытался ей помочь.
— Мне пришлось произнести заклинание невербально, — пробормотал Долохов. — А потом я немного отделал Поттера и другого парня, чью палочку я сломал, чтобы Джагсон не догадался и не цеплялся ко мне. Но… клянусь всеми святыми, — прохрипел он, качая головой. — Должно быть, в невербальной форме заклинание… усилилось.
Долохов снова посмотрел на нее, красный отблеск его глаз едва просвечивал сквозь настойчиво падающие волосы.
— До сих пор я не знал, что это нанесло тебе вред. Клянусь тебе.
Это была последняя фраза, которую ему позволили сказать в ее адрес в тот день — его третье нарушение протокола было встречено новой вспышкой угроз отклонить домашний арест и поместить его обратно в Азкабан. Но когда Гермиона возвращалась домой той ночью, она не могла выбросить из головы образ: вампир в клетке, и слова «Я сделал это, чтобы защитить ее», звучащие в ее голове. Она даже не подозревала о том риске, на который пошел этот человек, чтобы уберечь ее от унижения.
И даже если Симус был прав, и ей было опасно навещать его, работать с ним, пытаться сохранить ему жизнь — она искренне чувствовала, что обязана ему.
========== Часть 2 ==========
Первые пару недель дались тяжело.
Домашний арест Антонина Долохова проходил в маленьком каменном коттедже с одной спальней, расположенном в роще на окраине лесопарка Гриздейл в Камбрии. Рон рассказал ей, что этот дом принадлежал родителям Долохова — они жили в нем, когда навещали сына во время школьных каникул в Хогвартсе. Коттедж было трудно найти в темноте, и Гермиона, возможно, вообще не нашла бы его в первую ночь, если бы не точные координаты, которые ей дал чрезвычайно благодарный Рон.
Дом стоял посреди поляны, окруженный высокими, покрытыми мхом деревьями, и только лунный свет и сияние палочки Гермионы освещали каменную дорожку к закругленной двери. В узких стеклянных окнах горели свечи, и ей показалось, что она заметила высокую тень, движущуюся внутри. Гермиона приближалась к дому, громко насвистывая, чтобы ее появление не стало неожиданностью для хозяина. Рон поведал ей об этом условном знаке, о котором они договорились с Долоховым и без которого тот мог вообще не открыть дверь.
Полная энтузиазма она, с блестящими глазами и волосами, собранными в пушистый хвост, постучала в дверь. Долохов отпер дверь, посмотрел на Гермиону с абсолютным шоком в глазах и, ничего не говоря, захлопнул дверь перед ее лицом.
— О боже, — пробормотала она.
Гермиона была удивлена такому поведению, ведь на суде она не выглядела разгневанной на него, что теоретически могло бы вызвать подобную реакцию. Хотя Рон предупреждал, что Долохов может быть довольно неразговорчивым. Однако Гермиону Грейнджер не так легко оттолкнуть.
— Господин Долохов! — бодро позвала она. — Я Гермиона Грейнджер! Помните меня? Меня направили к вам из Министерства. Я принесла ваши флаконы с кровью.
Дверь приоткрылась, совсем чуть-чуть.
— Ты реальная? Это не какой-то розыгрыш? Не какая-то… галлюцинация?
— Надеюсь, что нет, — ответила она со смехом.
Гермиона протянула прозрачный пластиковый пакет с флаконами крови в качестве доказательства, когда Долохов открыл дверь немного шире. Он протянул руку, чтобы коснуться ее предплечья, всего на секунду, как будто действительно пытаясь различить, материальна ли она.
— Где… Уизел{?}[Weasel — ласка, хищное млекопитающее семейства куньих]?
Она хихикнула.
— Рон не мог вести себя с вами настолько плохо — не обязательно использовать прозвище, придуманное Драко. Я беру ваше дело вместо него. На самом деле, это меньшее, что я могу сделать, после того как вы спасли мне жизнь, — ответила Гермиона. Ее непринужденный, легкий тон успешно маскировал бесконечную благодарность, которую она испытывала к Антонину.
Но Долохов только моргнул, глядя на нее.
— Не будете ли вы так любезны позволить мне войти? — осмелилась она.
Долохов открыл дверь и, не ответив, отвернулся от нее, теребя свои длинные волосы и бормоча длинную агрессивную речь, состоящую из русских ругательств, из которых Гермиона ни слова не понимала. С одной стороны, ее огорчило, что он так рассердился ее появлению, но с другой — ей сложно было сдержать смех над тем, как проявлялось его раздражение. Это не должно было выглядеть милым, но — когда он расхаживал по комнате в своей любимой пижаме, ругаясь и сжимая кулаки, как обиженный пятилетний ребенок, — это выглядело именно так.
Гермиона окинула взглядом старомодный коттедж: обшитые деревянными панелями стены, два плетеных кресла-качалки, выцветшая кушетка, книжная полка и, что удивительно, телевизор; а затем подошла к квадратному обеденному столу рядом с окном и стала вытаскивать флаконы с кровью, расставляя их в аккуратный ряд.
— Послушайте, господин Долохов, можно вас звать Антонином? — спросила она, пока он продолжал расхаживать по комнате и бормотать, отказываясь смотреть на Гермиону. — Я знаю, что я магглорожденная и, возможно, последний человек, которого вы хотели бы видеть у себя дома, но лично я с нетерпением жду…
— Нет! — рявкнул Долохов, внезапно развернувшись к ней. — Ты НЕ можешь называть меня Антонином!
Глаза цвета красной смородины стали ярче вишни, когда он сделал три угрожающих шага в ее направлении, все еще сжимая кулаки в гневе.
Гермиона завороженно смотрела на него, но по какой-то причине не боялась.
— И да, ты — последний человек, которого я бы хотел видеть в своем доме, — прошипел он.
Гермиона была на грани от того, чтобы почувствовать себя обиженной — его слова казались излишне резкими. Долохов протянул руку и, как бы невзначай, захватил прядь ее вьющихся волос между пальцами; мученическое выражение исказило его черты, прежде чем он заговорил снова:
— Правда, по той причине, о которой ты никогда не догадаешься, — выдохнул Долохов.
В течение нескольких секунд они молча смотрели друг на друга, пока он нежно держал ее волосы. Гермиона почувствовала, как призрачная нить между их сознаниями вновь начинает восстанавливаться. Это был первый раз, когда она могла рассмотреть его лицо вблизи: густую темно–каштановую бороду, глубокий блеск темных локонов, суровость бровей, форму носа, очертания скул, его бледную кожу, и тот факт, что на шее не пульсировала вена. Его глаза самого насыщенного красного цвета встретились с ее собственными, приковывая к месту, на котором она стояла.
Гермиона все еще не чувствовала страха.
В одно мгновение Долохов отпустил ее волосы и развернулся, положив руку на лоб.
— Убирайся.
— Чт… что? — она запнулась и потрясла головой, чтобы прояснить ее.
— Я сказал: уходи, ведьмочка! — рявкнул Долохов, вновь отказываясь смотреть на нее.
— Я… я не хотела вас обидеть, господин Долохов! Но я должна поговорить с вами о…
— Ты можешь поговорить со мной, когда вернешься через два дня. Ты же будешь приходить через день, как Уизел, да? Ponimayesh'? Тогда уходи отсюда! Увидимся в следующий раз.
Она моргнула, понимая, что исход этого визита уже предрешен и его уже ничего не спасет, а затем полезла в карман и положила на стол конфеты, которые принесла для него.
— Я провела исследование, которое показало, что время от времени вы все еще можете есть человеческую пищу. И это не будет похоже на фильмы, в которых вампир ест картофель фри и его тошнит часами{?}[Отсылка к сериалу What We Do in the Shadows (Адаптированное русское название — Реальные упыри)], — сказала Гермиона с нервным смешком. Долохов все еще стоял спиной к ней, и она могла разглядеть очертания лопаток под хлопчатобумажной пижамной рубашкой. — В любом случае, я купила эти леденцы со вкусом крови в кондитерской Ханидьюков, — бессвязно пробормотала она, — но если есть что-то еще, что вам нравится, и вы бы хотели, чтобы я это принесла, просто…
— Мисс Грейнджер? — перебил он, оглядываясь через плечо.
— Да? — ответила она, сложив руки в ожидании какой-нибудь просьбы.
— Убирайся к черту из моего дома.
— Да, тогда ладно, извини, — ответила она, отступая и открывая дверь.
<> <> <> <> <>
Антонин Долохов был упрямым человеком, но Гермионе хотелось узнать его получше во время своих визитов. В течение следующих нескольких встреч он почти не разговаривал с ней, давая односложные ответы на любые ее вопросы, по прежнему отказываясь смотреть ей в глаза. Он всегда был чистым и опрятным, но не утруждал себя тем, чтобы надеть что-то приличнее своей любимой пижамы, не считал необходимым носить обувь и не пытался скрыть темную метку, которая еще ярче выделялась на бледной, неживой плоти. Иногда Долохов заходил так далеко в своей лени, что надевал на свой торс лишь белую майку, демонстрируя пытливому взгляду Гермионы рельефные, поджарые мускулы на руках.
Несмотря на непрекращающуюся грубость, Гермиона не обижалась на него и не имела ничего против. Совсем ничего.
Но Гермиона Грейнджер тоже была упрямой. И изматывала Долохова по-своему.
Торфинн, конечно, ей очень помогал. Эти два волшебника были лучшими друзьями, хотя уже несколько лет не виделись лично, находясь под домашним арестом. Торфинн начал подсказывать Гермионе, как расположить к себе строптивого волшебника.
— Антонин! — бодро звала она, входя в дверь — после первой недели он дал ей ключ, чтобы она не беспокоила его, как он выразился, «своим дьявольским стуком».
— Я принесла тебе водки! Русский стандарт? Я не знала, какую именно ты предпочитаешь!
— Антонин! Я принесла тебе проигрыватель! Я нашла все старые виниловые пластинки Led Zeppelin в маггловском магазине грампластинок. Лично мне больше всего нравится альбом II, а ты любишь Physical Graffiti?
— Антонин! Я принесла тебе какой-то… русский медовый торт? Медовик?
— Антонин! Я принесла тебе книги! Я нашла в продаже всю серию шпионских романов Яна Флеминга, русскую кулинарную книгу и несколько свежих изданий по колдовству из Флориш и Блоттс.
Именно книги в конечном итоге сломили его.
Как ребенок рождественским утром, не в силах больше сохранять суровую дистанцию, Долохов выбежал из спальни с радостным возгласом и схватил все книги, которые смог унести своими длинными руками. Гермиона согнулась пополам от смеха. Позже, в ночь, когда Гермиона застала Антонина с широко раскрытыми малиновыми глазами за чтением «Шпиона, который меня любил»{?}[(англ. The Spy Who Loved Me) — девятый роман Яна Флеминга о Джеймсе Бонде.], она узнала, что вампир все еще может краснеть.
Гермиона обратила внимание, что, наконец, Долохов снова смотрит ей в глаза.
— Spasibo, solnyshko, — пробормотал он.
Она знала, что значит «spasibo», но он не стал объяснять, что значит «solnyshko».
Были и другие вещи, которые он не хотел ей объяснять.
<> <> <> <> <>
С каждым вечером после этого случая он таял, как сосулька весной.
Вдвоем они обсуждали вопросы, предлагаемые анкетой Министерства, время от времени вступая в академические споры. Долохов настаивал, что некоторые детали в отчетах о Пожирателях смерти были ошибочны, или что отдельные гипотезы Гермионы о природе самой магии были неверны. Во время таких споров она, снисходительно ухмыляясь, делала самые подробные записи. В конце концов, это была ее работа — обменивать флаконы с кровью на информацию.
Иногда они сидели в плетеных креслах-качалках и вместе слушали проигрыватель.
Они разговаривали о годах, проведенных в Хогвартсе. Антонин, наконец, начинал открываться ей после того, как Гермиона поведала ему о своих приключениях во время учебы, в том числе о дополнительном годе, на который она вернулась после войны, чтобы закончить обучение, несмотря на настойчивые утверждения Рона, что это пустая трата времени.
Иногда они, совершенно умиротворенные, просто сидели вместе и читали при свечах и одинокой тусклой лампочке в потолочном светильнике, слушая стук ночного дождя в оконные стекла.
По прошествии двух месяцев Антонин время от времени читал ей или просил, чтобы она почитала ему.
— Сегодня у меня глаза болят, solnyshko. Не могла бы ты… оказать любезность… почитать для меня?
Она никогда не встречала в книгах упоминания того, что у вампиров могут болеть глаза. Но та ее часть, которая любила сложные загадки, задавалась вопросом, не являлось ли это побочным эффектом истощения его магии. У Долохова не было других жалоб относительно своего состояния, за исключением этих случаев, когда он просил ее почитать.
