сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
Любопытно, что на самом деле его вампирские глаза работали довольно хорошо и подмечали мельчайшие детали. «У тебя кошачья шерсть застряла в ресницах, ведьмочка, — говорил он с усмешкой в те ночи, когда она приходила к нему сразу после Торфинна; или: — Откуда у тебя этот крошечный шрам над ключицей? Кто-то причинил тебе вред?» Поэтому Гермиона была озадачена отговоркой про глаза, но не хотела тешить себя надеждами и допускать возможность, что Долохов находил звук ее голоса… приятным.
Когда она читала — как правило это были шпионские романы — Антонин лежал раскинувшись на старой кушетке, а Гермиона украдкой поглядывала на его длинные расслабленные конечности, воображая, каково это — попасть в плен его объятий. Когда читал он, звук его голоса окутывал ее, как ледяной горный водопад, который вовек не хотелось покидать.
Долохов по-прежнему избегал прикосновений, но каждый раз, провожая Гермиону, смотрел на нее все дольше и дольше, словно хотел наклониться вперед и обнять, коснуться руки, но вместо этого отступал назад и низким голосом прощался: «do skorogo». Гермиона с тоской вспоминала ту первую ночь, когда он держал ее прядь волос и смотрел с отчаянным желанием. В своей одинокой квартире после визитов к нему, пока ее рука блуждала под трусиками, Гермиона мечтала узнать, как будут ощущаться прикосновения его кожи на ее теле.
Долохов упорно обращался к ней «solnyshko», не объясняя значения, и в одну из ночей позволил называть себя Антонином. Он подсел к ней на кушетку и мягко поправлял ее произношение до тех пор, пока Гермиона не стала выговаривать имя правильно. Этот момент наставления выглядел странно интимным, они передавали его имя между собой туда и обратно, словно он вдыхал часть себя в ее лексикон.
К ее визитам Долохов начал надевать более приличную одежду: брюки, кожаные туфли на шнурках и винтажные рубашки на пуговицах, иногда с твидовым жилетом, иногда с пиджаком.
После третьего месяца он позволил ей делать вместе с ним свечи для его окон. Он ставил много свечей, поскольку хотел, чтобы в коттедже было как можно больше света, раз ему не суждено видеть дневной. Свечи Долохов делал сам, по старинке, как это делала его мать. Он нагревал гигантский металлический котел с пчелиным воском, показывал ей, как макать круглое веретено с висящими фитилями, хвалил, когда Гермиона делала это правильно, и напевал песенки, мелодии которых она не знала, архаичные и грустные, пока они в четыре руки меняли расплавленные огарки на свежие. Гермиона стала ассоциировать с ним этот запах: мед и пчелиный воск, кедр со стен коттеджа и — лишь изредка, когда он проходил близко, — дуновение бергамота.
Долохов рассказывал ей о своих умерших родителях, спрашивал о ее родителях, которые полностью исчезли из жизни Гермионы из-за слишком хорошо сделанного обливиэйта и все равно что были мертвы для нее.
Долохов придумывал дурацкие причины, почему она должна приходить каждую ночь, а не каждую вторую ночь; и Гермиона приходила. «Ой, ведьмочка, сегодня я не могу вспомнить подробностей заклинания безопорного полета, но завтра загляну в свои записи, obeshchayu. Ты… не занята? Завтра вечером? Я могу… сделать коктейли».
Он открывался ей через слова, взгляды и приятные споры, которыми они обменивались в его лесном убежище под покрытой мхом черепичной крышей, подобно цветку ранункулюса — так постепенно, так деликатно с течением времени. И стоило ей это осознать, она увидела перед собой «цветок» с таким большим количеством лепестков и слоев, которое она не могла когда-либо себе представить.
Каждую ночь Долохов спрашивал ее, как выглядят звезды, и Гермиона выходила за порог, чтобы посмотреть на небо, а затем рассказывала ему, какие видела созвездия.
И, наконец, Долохов стал понемногу улыбаться.
<> <> <> <> <>
Но несмотря на их крепнущую близость, — которую Гермиона ценила, к своему стыду, больше, чем любой день, проведенный с Роном, — Долохов все равно не говорил ей, что побудило Волдеморта передать его клану вампиров.
И, что важнее, он скрывал от нее, почему ухудшались его магические жизненные показатели.
— Ему не стало лучше, — подтвердила Ханна спустя шесть месяцев после первого визита Гермионы в коттедж в Камбрии. Ханна разговаривала с ней возле дома приглушенным предостерегающим голосом и качала головой после проведенного осмотра Антонина. — Я ничего не понимаю. На самом деле, хоть он и единственный вампир, с которым я когда-либо работала, но информация из учебников и методичек не подтверждает его случай. Кровь должна поддерживать его, но этого не происходит.
Прежде Гермиона не исключала, что проблема могла быть чисто психологической — он просто потерял желание жить, поэтому она так активно старалась подбодрить его. Но теперь поняла, что, должно быть, есть еще какой-то скрытый компонент, который она упускала.
Гермиона глубоко вздохнула, оглядываясь на маленький коттедж, который успела полюбить за это время, свет из закругленного дверного проема и окон лился в темноту.
— Сколько у него времени?
Ханна снова покачала головой, поправляя свой белый фартук целительницы.
— Трудно сказать. Но я предполагаю, если ничего не изменится, то всего несколько месяцев.
Гермиона мрачно кивнула и поблагодарила Ханну за ночной визит. После того, как целительница аппарировала, Гермиона повернулась, чтобы вернуться в коттедж. В голове крутились все шестеренки сразу, она отчаянно пыталась придумать какую-нибудь другую стратегию, какой-нибудь новый способ воздействия на Долохова, чтобы заставить его заговорить.
Чтобы спасти его.
Волшебный мир не мог потерять его — слишком ценными были его знания.
Нет. Хоть это и было абсолютной правдой, в данный момент это было прикрытием.
Она не могла потерять его.
К своему восторгу и печали, Гермиона узнала, что вполне возможно влюбиться в кого-то, кто никогда не держал ее за руку, в кого-то, кто никогда не прикасался к ее губам, в кого-то, кто, строго говоря, уже не был живым.
Но сейчас ей предстояло другое испытание.
Гермиона была настолько погружена в свои мысли и тревоги, что не обратила внимания на сломанную ступеньку на пороге внутри коттеджа, ту самую, о которой Рон позаботился заранее предупредить ее, и о которой она не забывала до сегодняшней ночи.
Она споткнулась, прежде чем успела осознать свою оплошность, ударилась ногой о выступ, издав короткий пронзительный крик, и вытянула руки перед собой, чтобы смягчить падение.
Которое так и не произошло.
Антонин, готовивший мартини с водкой для них обоих на крошечной белой кухоньке — это была обещанная ему награда за страдания на осмотре целителя, о котором он ужасно ворчал, — материализовался из ниоткуда и успел поймать ее, не переступая защитного барьера.
Прежде чем Гермиона смогла подумать о чем–либо еще: о благодарности, об адреналине, о самобичевании за свою неуклюжесть — к ней пришло восхитительное понимание.
Он касается меня.
Он ДЕРЖИТ меня.
Гермиона прижалась к его груди. Его руки, кожа на которых была предсказуемо холодной, но эта прохлада приятно успокаивала, крепко обнимали ее тело.
Она сделала глубокий вдох. «От него не пахнет мертвечиной», — рассеянно подумала она. От него, как всегда, пахло бергамотом, пчелиным воском и кедром. Ее любимые запахи.
Долохов все еще не отпускал ее.
Тогда Гермиона осмелилась взглянуть ему в глаза, в рубиновом блеске которых отражалась яростная тревога.
— Solnyshko, — выдохнул он.
Невозможно было понять, потрясен ли он этим прикосновением — выражение его лица было непроницаемым.
—Антонин! — пискнула она, осторожно обвивая руками его спину, боясь, что он может отстраниться. — Ты все еще не хочешь… рассказать мне, что означает это слово?
Он лишь ухмыльнулся в ответ, но, к счастью, не отпустил ее.
— Но в любом случае спасибо. Как, во имя Авалона, тебе удалось добраться до двери так быстро?
Антонин немного смущенно пожал плечами, все еще крепко обнимая ее. Это было случайное объятие, но все равно объятие, и она впитывала каждую его секунду.
— Это… одна из моих… способностей. Как вампира, — пробормотал он. — Скорость, я имею в виду.
Затем, к ее безмолвному огорчению, Антонин убрал руки и отступил от нее на шаг. Гермиона заметила, что после ухода Ханны он расстегнул несколько верхних пуговиц темно-синей рубашки, позволив завиткам темных волос на груди выглянуть из-под белой майки. Пока Гермиона изо всех сил старалась не пялиться на его ключицы, Антонин что-то спросил. Она не смогла сразу сосредоточиться на вопросе и ему пришлось повторить.
— Что сказала целитель?
Гермиона скрестила руки на груди, ее мозг был слишком затуманен всепоглощающей похотью, чтобы вспомнить детали ее плана.
— Антонин… ты должен рассказать мне, почему умираешь.
Он закатил глаза и скрестил руки перед ней, отзеркалив ее позу.
— Смерть — это естественный исход жизни. И, на самом деле, я не хочу пытаться отсрочить ее.
— Ты хитрый ублюдок, — прошипела она. — Я запрещаю тебе умирать.
Долохов громко рассмеялся — звук, который она редко слышала от него. Но в последнее время это случалось все чаще.
— Ты запрещаешь, ведьмочка? — парировал он, подняв бровь.
Тон его голоса… сделал с ней что-то.
Что-то, о чем она не могла позволить себе думать в данный момент.
— Антонин, я изучила все книги, свитки и видеоуроки WizTube, какие смогла найти. Нигде нет объяснения, почему флаконы с кровью не насыщают тебя. Я имею в виду, они вроде как насыщают — поддерживают физически твое тело, но не твою магию, а без магии ты перестанешь существовать. Ты знаешь это. Я хочу помочь тебе, но… ты единственный, кто знает, почему это происходит, — сказала Гермиона, протягивая руку, чтобы взять его руки в свои.
Но Долохов отпрянул, словно она могла обжечь, и развернулся. Он подошел к двери спальни, прислонился к ней, прежде чем, наконец, заговорить.
— Гермиона… что ты знаешь о вампирах Белого Трибунала?
Она вдохнула, часть напряжения спала с ее плеч. Антонин отвернулся, снова прячась от ее взгляда, но, по крайней мере, он начал разговор об этом.
— На самом деле очень мало, — ответила она, оставаясь на том же месте, все также держа руки скрещенными на груди, пытаясь дать ему больше пространства, в котором он нуждался. — Они не интегрированы в волшебное общество и живут по своим собственным правилам. У них довольно зловещая репутация.
Антонин повернулся к ней лицом, прислонившись спиной к двери спальни.
— Ты случайно не знаешь, как они питаются?
Она покачала головой.
Он посмотрел в потолок, запустив пальцы в волосы и пытаясь подобрать слова.
— Вампиры Белого Трибунала — те, кто по какой-то причине обратили меня вместо того, чтобы просто сожрать, как рассчитывал Темный Лорд, — питаются не только человеческой кровью. Они также питаются человеческой энергией и эмоциями. Особой…
Долохов сделал небольшую паузу и взглянул прямо на нее.
— … энергией, высвобождаемой во время секса.
Гермиона попыталась скрыть свое удивление.
Она также пыталась подавить какие-то другие, более яркие чувства, и их мгновенное проявление.
— Понятно, — кивнула она, надеясь, что не краснеет. — Таким образом, для того, чтобы «кормить» себя, тебе недостаточно просто пить кровь. Твое «кормление» также требует полового акта, а именно… эмоций, возникающих во время такого акта.
— Верно, — заявил он совершенно отчетливо и даже смело для человека, который обычно был таким сдержанным, таким осторожным. Он не отводил от нее своих глаз цвета мерло ни на миг.
— И, — продолжила она. — Получается, что ты не питался нормально с тех пор…
— … с тех пор, как меня арестовали в Праге. На самом деле, тогда я только что поел, когда аврор наткнулся на меня. Я впал в некое уныние, оцепенение, блуждал по сомнительным местам. У девушки, которая подошла ко мне в клубе, был какой-то волшебный наркотик в организме, и когда я выпил ее кровь, то тоже попал под его действие. Очевидно, с тех пор у меня никого не было.
— Милый Мерлин, — выдохнула она. — Не удивительно, что ты настолько плохо себя чувствуешь. Мы должны найти тебе кого-нибудь…
— Нет, мы не будем этого делать, — отрезал он, качая головой. — Я чудовище. Наверное, к лучшему, что я перестаю существовать. Я не хочу больше подвергать этому женщин, Гермиона.
Она вызывающе подняла подбородок и положила руку на бедро.
— А если женщина сама захочет пройти через это?
Он моргнул.
Один раз, два, три.
— Solnyshko, — предупредил он. — Я только что объяснил тебе, что это подразумевает.
— И? — возразила она. — Я прекрасно понимаю, что не в твоем вкусе (на самом деле, я не во вкусе большинства мужчин), но, что касается меня, после всего того времени, что мы провели вместе в течение этих шести месяцев, тебя не должно удивлять, что я согласна на такой вариант, Антонин. Если твое чувство голода хотя бы наполовину соответствует тому, что описано в учебниках, то… — пробормотала она, смущенно отводя взгляд. — Я уверена, ты можешь на это согласиться.
Он отступил назад, схватившись за дверной косяк, по-видимому, чтобы сдержать себя.
— Ты не знаешь, о чем говоришь, ведьмочка, — упрекнул он, его лицо было серьезным, а голос — мрачным, как небо за коттеджем.
— Я… совершенно уверена, что знаю, — ответила она с дерзкой ухмылкой.
— Гермиона, — прорычал он. — Ты не понимаешь. Я больше не трахаюсь, как нормальный мужчина.
Это утверждение попало ей прямо в трусики, не спрашивая особого разрешения с ее стороны. Она была чертовски мокрой, а он даже не прикоснулся к ней.
— Антонин, абсолютно ничто из того, что ты сейчас скажешь, не переубедит меня.
— Ты говоришь мне, что сознательно, добровольно, — он недоверчиво отступил от двери спальни, — предлагаешь мне свою плоть, чтобы я взял ее любыми способами?
Гермиона словно лицезрела ангела и дьявола на каждом из его плеч, тянущих его туда и обратно между крайностями ужасающе обидного отказа и высокооктанового желания.
— Я сказала тебе заткнуться и начать есть меня.
<> <> <> <> <>
— Ты должна уйти. Немедля.
Гермиона только что обнажила перед ним свою шею и почувствовала мягкую хватку длинных пальцев на своем горле. Но Долохов снова сделал шаг назад — спрятал клыки, которые, она успела разглядеть, и приказал ей уйти.
Однако сегодня она была уже не той Гермионой, которая в первую ночь робко ставила на стол леденцы.
Он не избавится от нее так легко.
— Нет, я не уйду, — отрезала Гермиона в ответ. — Я знаю, что, питаясь мной, ты не превратишь меня в вампира — этот процесс гораздо сложнее. И я верю, что ты не возьмешь слишком много крови. Я готова. Я хочу кормить тебя. Чего ты боишься, Антонин?
Гермиона поздно поняла, что это было, вероятно, слишком откровенно, но, как это иногда с ней случалось, слова вырвались прежде, чем она успела подумать.
Долохов издал громкий животный рев, пробил кулаком дыру в деревянной обшивке стены; сила и скорость, рассеянно вспомнила Гермиона. В мгновение ока он оказался рядом и навис над ней, схватив за плечи обеими руками.
— Я боюсь того, как сильно этого ХОЧУ, бесстрашное ты создание! — выкрикнул он, сотрясая ее тело, потому что его самого трясло. — Как думаешь, почему я был так жесток с тобой, solnyshko, отвергал, делал все, чтобы ты от меня отказалась так же, как я сам уже отказался от себя? — Гермиона зачарованно смотрела на его клыки, пока он кричал словно в агонии.
— Антонин! — выдохнула она, наклоняясь ближе, несмотря на его безумие, и неосознанно схватившись пальцами за его кожаный ремень — хрупкий якорь среди его трепещущей страсти.
— Знаешь, почему я так упорно, так тщательно старался не касаться твоей кожи? Знаешь, почему я не доверял себе, что смогу сдержаться от одного прикосновения? Suka blyat’, знаешь ли ты, почему с каждым днем мне становится все труднее не сожрать тебя, удерживая зубами на месте, пока я терзаю твою плоть, заставляя кричать так громко, чтобы каждое дерево в этом проклятом лесу узнало глубину твоего экстаза? Ты знаешь почему, ведьмочка?
Одним молниеносным движением Антонин крепко обхватил ее за спину и притянул к себе так близко, что их носы почти соприкоснулись; его багровый взгляд впился в ее нуждающуюся душу. И тем не менее он продолжал кричать:
— Потому что я ЖЕЛАЮ тебя! Потому что я ВСЕГДА желал тебя! Ты не представляешь, сколько раз, пока я питался другими женщинами, я МЕЧТАЛ, ЧТОБЫ ОНИ БЫЛИ ТОБОЙ!!!
Задыхаясь, хватая воздух ртом, Гермиона позволила этому признанию омыть ее, окрестить. Она пыталась сдержать слезы от неземного облегчения — от того, что ее хотел, удерживал в руках и заявлял на нее права единственный желанный ею мужчина, мужчина, который приложил столько усилий к ее спасению.
Было ли это неправильно? Вероятно.
Ее это беспокоило? Абсолютно нет.
— Тебе не нужно больше мечтать об этом, Антонин, — прошептала Гермиона, положив ладони на его бородатую челюсть и встав на цыпочки, она сделала то, чего подсознательно желала гораздо дольше, чем сама это осознавала, — накрыла его губы своими.
