Текст книги "Разбитые зеркала (СИ)"

Автор книги: Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

О реальности ему напоминала боль в спине, и каждый раз она слегка пробуждала его от забытья. На таких знакомых лицах вместо веселья читались напряжение и боль. Рассказ чернокнижника походил на уродливую сказку, в которой принцесса может сожрать тебя, разорвав заживо, а король – ложиться со своей женой, лишь когда она холодна и неподвижна, как мертвец.

А Аммон Джерро говорил, что своими глазами видел, чем стала Аиша Фарлонг. Он рассказывал им о том, как она убила сноходца, вырвав ему глаза, и поглотила дух мертвого бога. Как она убила старуху, умоляющую ее о пощаде, и заставила чудовище внутри нее накормиться душой той, которую оно когда-то любило.

Он говорил, что ее желтые глаза потускнели, а волосы осыпаются, и больше всего Аиша Фарлонг похожа на ожившего по недоразумению мертвеца, которого милосерднее всего убить.

Почему? Почему, черт возьми?

Касавир помнил совсем иное. Ее первый поцелуй, едва ощутимый и несмелый, без объятий и пламенных речей, но сладкий, как воздух по весне. Ее сухие, четко очерченные розовые губы, похожие на лепестки пионов. Ее черные, как смоль, волосы, вьющиеся крупными кольцами, и гладкую белую кожу, и ямочки на щеках. Ее смех и капризы слишком редкие, а потому обаятельные, а не раздражающие. Ее смелость и силу – настоящее чудо, которое только могла создать природа в любой женщине. Она была не груба, а гибка, как бамбук.

– Она утратила и душу, и разум. Кем бы она ни была, спасти ее от этого сможет только смерть.

Он вздрогнул, как от холода.

Тишина. Вот что изменилось. Он заснул и проснулся?

Он не знал.

Почему они сейчас так смотрели на него и молчали? Строгое лицо Офалы в тусклом свете свечей походило на маску. Татуировки Аммона Джерро сияли. Нишка выглядела серьезной и печальной. Келгар упер взгляд в пол.

– Ты меня слушал, паладин? Ее никто не сможет убить, кроме тебя.

Он устало потер лоб и сел, ощутив новый всплеск боли, омывший его плечи, поясницу и колени, как колючая волна. Слова давались с трудом.

– Аммон Джерро, ты хоть понимаешь, о чем ты говоришь? Почему я? Почему ее нужно убивать?

Это была самая длинная фраза, которую Касавир произнес с того момента, как очнулся.

– Потому что от той Аиши Фарлонг, которую ты когда-то любил, не осталось ничего. Она не может вспомнить себя, Касавир, и уничтожает все видимое ею, как это делал Король Теней.

Он медленно моргнул, пытаясь осознать смысл сказанного. Все это звучало как сущее безумие, как будто его действительно заточили в кошмар, из которого он не мог выбраться.

– Разве ее нельзя вылечить? Все проклятия снимаются, почти все обратимо.

– Если она не убьет тебя, – голос у Аммона Джерро хриплый и звучный. Касавиру мерещится отзвук горькой усмешки. – Твоя аура сожжет ей глаза. Даже слабая. Как ты заставишь вспомнить того, кто носит в себе голод Стены Неверующих? Она вернется за нами, чтобы забрать наши души, и ее проклятие нужно остановить. Аиша не владеет собой.

Касавир слушал, не желая верить его словам, преследуемый ощущением, что происходящее вокруг было одной чудовищной ошибкой, на которую почему-то никто не обращал внимания. Все принимали ее, как должное, относясь к нему с сочувствием, как к тому, кто упустил все объяснения и детали.

Он смотрел на Аммона Джерро, ожидая дальнейших объяснений.

Впрочем… из отдельных ниток не будет одеяла. Сколько ни старайся. Голова кружилась, и ему было жарко. Он едва сдерживал свое желание заснуть крепко и надолго, веря в то, что когда он проснется – все будет иначе.

– Ей больше не вспомнить себя. Она вскормила собой проклятие Пожирателя духов, и все, на что сгодится даже любовь – упокоить ее вместе с ее чудовищем.

Возможно, и так. Когда он проснется… все будет иначе.

Ему приснился один-единственный поцелуй. Легкий и едва ощутимый, как касание цветочного лепестка. Соленый, как море.

Кольца в его сне поблескивали между водорослей. Их украли русалки.

Она возвращалась… домой? Домой ли? Она искала источник своей боли и шла через кровоточащие от ран, кричащие в агонии гибнущие леса, через города, которые ложились ей под ноги, потому что Голод поглощал души так же легко, как раздавшийся до необъятных размеров человек – пищу. Ему было мало живой крови и воспоминаний. Он слишком пристрастился к прикосновению душ миллионов людей, которые питали его собственную пустоту. Сдерживать его и подчинять Аиша могла уже с трудом.

Она шла туда, где все начиналось.

Она находила одну деревню, поглощала ее подчистую, насыщая голод душами на дни вперед, и шла дальше. Однажды даже вырезала целый городок, потому что он взбесил ее своей ухоженностью и счастливой жизнью. Ей захотелось, чтобы розовые цветы сгнили, а реки стали ядовитыми от обилия трупов, и солнце здесь никогда больше не светило так ярко, как сейчас, вспарывая своим обжигающим светом ее измученные веки.

Она питалась случайными путниками.

Вскоре за ней направили погоню. Она убила и ее, не поморщившись. Что такое души нескольких смертных после того, как ее оболочка вместила Миркула?

Амулет все еще оставался при ней, и вскоре она поняла, что может уснуть лишь под сладкую какофонию этих криков и вздохов, которые неизменно сопровождали ее. Иногда ей казалось, что проклятие даже находит отдохновение в общении с голосами тех, кто прятался в глубине амулета. Он был живым – единственным слушающим, понимающим, знавшим ее другом, на которого она могла рассчитывать. Она сама становилась таким же множеством проклятых и растерзанных душ. Иногда она даже не могла ответить, ее ли воспоминанием было то или иное – или чьим-то чужим. Ее память и души, хранившиеся внутри амулета, внутри того, что было Одним-из-Множества, внутри разума ведьмы, что пряталась в Одном-из-Множества.

Они говорили с ней.

Твердо Аиша знала лишь то, что ей принадлежал человек с голубыми глазами и светлой кожей. И кольцо. Оно – оно было его, хотя она уже совсем не помнила историю.

Аиша прижималась к нему всем телом, пробравшись под одеяло: гибкая, гладкая на ощупь, горячая и худая. Он чувствовал грудью ее острые напрягшиеся соски, ощущал на шее ее прерывистое теплое дыхание, когда легко проводил ладонью по ее спине и бокам. Он чувствовал тонкие полосы шрамов на ее теле и след самого крупного – тот, что пролегал почти между небольших грудей.

Девушка дрожала, будто от холода. Полуоткрытые губы были сухими, как пустынные скалы, а янтарные глаза – блестящими, как в лихорадке. Он коснулся поцелуем ее лба – такого же обжигающе-горячего, как все ее тело.

– Что с тобой? – он шептал едва слышно. Все равно говорить громко, когда они лежали в одной постели, в полумраке, не было смысла. – Ты заболела?

Аиша провела кончиком острого пальца по его лбу, скуле и губам, а потом поцеловала вместо ответа крепче и дольше обычного. Разомкнув губы, она задержалась, тесно вжавшись носом в его щеку – так, словно боялась разорвать единственную связь между их лицами. Он по-прежнему ощущал крупную дрожь в ее теле и теснее прижимал ее к себе.

– Мне страшно, – ее шепот был еще тише его собственного. Он бы его и не услышал вовсе, не будь вокруг оглушающей тишины. – Я не хочу умирать. Не хочу войны. Я… я не должна была. У меня больше нет сил. Я не знаю, сколько я еще продержусь…

Касавир помнил, что тогда он уговаривал ее потерпеть еще чуть-чуть. Обнимал ее, отпаивал лекарствами, чтобы сбить жар, давал выспаться, разбираясь с делами вместо Аиши, и любил так горячо, как только мог, когда она хотела потеряться в нем вместо того, чтобы пугаться мучивших ее кошмаров.

Он делал все и понимал, что это было бесполезно. Он мог заниматься делами Крепости, он мог вести в бой солдат, он мог защитить Аишу в бою – он мог все, на что способен любящий мужчина, кроме одного – спасти ее от самой себя.

Она была безмерно уставшей и слишком, слишком часто цеплялась за его плечи, желая только обнять, – так, будто тонула, и в ее жизни больше не осталось ничего. Надлом, который он видел в ней, разрастался все сильнее, оставляя глубокую зияющую рану, которую не могла залечить даже любовь. Ее беспорядочные слезы были знаком медленной агонии, в которой уже тогда начала погибать ее душа, раздавленная свалившейся ответственностью и необходимостью действовать так, как должно, не оставляя ни секунды на раздумья.

Они ожидали ее там, где когда-то стоял ее дом. Они знали, что она неминуемо придет сюда, и их осталось вполовину меньше, чем дòлжно. Связывавший их круг разорвался, сгорев в пепле войны, и она была последним, что их сближало.

Аммон Джерро сказал, что этот запах болот, тени и неприютного мрака позовет ее за собой, и именно сюда она придет скорее по наитию, чем по собственному желанию. Как хищник на запах крови, как дикий ребенок, тоскующий по живому теплу.

Ее появление предвестил запах сырости и пепла, и она вышла к ним, в мертвую Западную Гавань, узнавая и не узнавая их лиц.

Тварь на дне ее мертвой души шевельнулась, чувствуя каждого из них.

– Аиша, – Касавир позвал ее, и она будто его не услышала. Она стояла перед ними, как оживший мертвец со впалыми щеками и обтянутым кожей черепом. Ее пальцы походили на когти. В ней не осталось ничего от той Аиши Фарлонг, которую они знали.

– Что ты с собой сделала, девочка?.. – Келгар так и не достал топора.

Слишком смешно и нелепо. Впятером на одну девчонку, которую когда-то любил каждый из них. Так или иначе.

Мягкий мох пружинил под ногами, и вода на нем – крохотные хрустальные капли – была подобна слезам.

– Ты помнишь мою монетку? – чудовище обернулось на голос Нишки, и впервые на этом лице, потерявшем все человеческое, отразилась мука. Она не понимала, что мешает ей поглотить их. Почему эти души кажутся ей иными, нежели прочие.

Монета. Монах. Мужчина с голубыми глазами. Кольцо. Меч. Раскаявшийся убийца родича.

Она потерла виски, чувствуя, как воспоминания в ней наливаются болью более сильной, чем вся, что была до этого. Голова пульсировала, славно ее сейчас могло разорвать от теснившейся в слишком узких сосудах потемневшей крови. В глазах темнело, и горло перехватывало так, что она едва могла дышать.

– Нет, – ее голос напоминал шорох умирающих листьев. – Вы тоже хотите остановить меня? Я убью вас, чтобы вспомнить.

– Ты совсем нас не помнишь? Как ты ухитрилась так впустить в себя Голод?

Голос кажется ей знакомым… знакомым… мужчина… нет, нет, монах. Корона…

Она вскрикнула от боли, потревожив стайку болотных птиц, и сжала пальцами виски, стараясь утихомирить разбушевавшиеся мысли. Они жалили ее изнутри, словно рой диких ос, и жужжали так назойливо, что хотелось разбить себе голову о землю.

– Я не знаю!

«Нет-нет-нет… они наши. Они твои. Они твои. Они в тебе».

«В тебе…»

«…твои воспоминания…»

«… Потому что ты сама бесполезна, чудовище. Ты убила мою мать».

«…убей их, потому что так будет легче, ты все узнаешь, все узнаешь…»

«…узнаешь, узнаешь…»

«…ты будешь видеть сны – о, такие красивые сны, и я тоже буду видеть сны, как и мой сын…»

– Умолкни!!!

Аиша крикнула это еще громче прежнего, и на этот раз ее крик боли отразился звонким эхом от болот.

Но амулет замолчал, и его голоса тоже.

Она смотрела на их лица и не понимала, что же с ними не так. Почему они… такие живые. Почему что-то внутри нее… мешает.

Аиша потерла усталые глаза.

– Вы – маски. Я не помню вас, но знаю. Почему вы меня ждете?

Он выступил вперед. Его голос смутно напоминал ей о чем-то.

Что она пыталась вспомнить? Что?

– Потому что когда-то ты должна себя вспомнить.

В нем тлел слабый отголосок того света, что она видела у шлюхи-перебежчицы Каэлин. Он резал ее глаза, и все же был… иным. Мягче? Легче? Она не могла этого сказать. От него болели глаза, от него обжигало кожу, и все же она не хотела убивать этого человека, просто потому, что он был.

– Ты совсем ничего не помнишь? – в голосе этого мужчины слышалась горечь. Та горечь, которую она слышала… когда?

Она сжала ладонями голову вновь. Что-то мешало ей убить его, несмотря на всю силу. Что-то мешало ей убить их всех. Всех.

Аиша не понимала, почему именно сейчас она медлит. Тьма в ее разуме, заполненная голосами, как будто сгущалась вокруг чего-то несоизмеримо более важного, но потонувшего в шуме так глубоко, что его ни за что было не достать оттуда.

– Кто ты? – ее голос звучал хрипло.

– А ты, Аиша Фарлонг? – с ней заговорил тот-которого-она-вытащила. Тот, чью душу не решилась проглотить. Высокий жилистый старик, от которого исходили волны огромной силы и власти, а татуировки на голове светились золотым светом. Он был магом. Его душа была проклята на вечные муки в аду.

Женщина рядом со стариком поддернула шаль на плечах. Ее лицо тоже казалось Аише смутно знакомым. Строгое, холеное, и оттого чуть моложе, чем должно было бы выглядеть.

Она смотрела на них, как затравленный зверь, загнанный в угол. Она говорила с ними, хотя любых других убила бы, не раздумывая.

– Я…

Она умолкла, сжав губы.

«К черту их всех. К черту их всех. Я убью их и вспомню. Убью и вспомню».

«Ты уничтожила мои воспоминания! Ты убила мою мать!»

«…я во сне, во сне… во сне…»

Амулет говорил на разные голоса, и ей было больно, так больно.

Аиша не знала, кто она.

Все услышали этот звук – стон умирающего, переплетенный с дыханием всех мертвых этого мира. Тьма с гибкими мерцающими нитями развернулась за спиной Аиши, и чудовище жадно лизнуло воздух, раздраженное и подзадоренное близостью того, чью душу ему раньше запретили испить.

– Аиша!

Кричал тот мужчина, который пытался поговорить с ней. Тот, у которого были голубые глаза. Он стоял совсем близко к ней и одновременно был дальше, чем на другом краю мира. Казалось, что сколько бы она ни шла – ей ни за что не преодолеть те ничтожные шаги между ними.

– Остановись!

Она действительно остановилась. Лишь на долю секунды, чтобы позволить твари почуять эту душу, в которой могло быть столько воспоминаний, так нужных ей. Она чувствовала ее запах, холодный и свежий, и даже ее вкус с тонкой нотой крови. Надлом и боль прятались внутри, как обворожительная бархатная изнанка, которую она так любила пожирать в других душах.

Ей был нужен он, и никто другой.

«…я любила тебя сильнее, чем кого-либо… Акачи, мой Акачи… что ты сделала с ним, тварь?»

Она сделала к нему всего один шаг, разворачивая спирали стонущей твари позади нее. Она уже протянула к нему тонкие щупальца, которые должны были забрать эту душу, но не успела.

Касавир услышал короткий тихий свист, и Аиша вдруг вздрогнула, изменяясь в лице. Она коснулась кончиками пальцев впавшей груди и рухнула на одно колено, как подкошенное деревце. Чудовище исчезло.

За ее спиной стояла побелевшая от боли Нишка и сжимала в руках арбалет. Так крепко, что его, казалось, не сможет отобрать и целая армия.

На сухих губах Аиши выступила кровь, и он кинулся к ней, когда увидел, как она неловко пытается опереться на руки и встать, невзирая на то, что тело не слушалось ее.

Размокшая грязь промочила и вымазала его колени, но какое сейчас до того было дело? Какое дело было до того, что от этого падения его спину пронзили огненные искры боли, разливаясь по пояснице и бедрам?

Ее кровь перемешивалась с бурой жижей, и его ладони тоже испачкались в крови. В ее крови.

Он не верил своим глазам, и все же узнавал ее. Руки были слишком медленными, слабыми, неловкими, чтобы помочь.

«Ее никто не сможет убить…»

Звуки отошли на второй план, будто все они находились глубоко под водой. Как в безумном сне, он коснулся кончиками пальцев щеки Аиши и увидел, что ее плоть обугливается и тает под его прикосновениями до кровоточащего блестящего мяса, что она поддается, как масло под горячим ножом.

Он отдернул ладонь и попытался ее переложить, но след его рук теперь остался у нее на плечах.

– Что же ты наделала? – его голос был почти нежным.

Он говорил, наклонившись почти к самому ее лицу, и чувствовал, что начинается дождь. Крупные капли падали ему на лицо и руки.

– Я умерла, – голос был едва слышен. Ее обескровленные губы казались еще тоньше тех, что он помнил.

– Убей Пожирателя Духов, пока она слаба! – Аммон Джерро подошел к нему и, кажется, говорил еще что-то.

Он не слушал Джерро. Не было никакого Пожирателя. Была Аиша, которую он любил во время всей проклятой войны. Его сломленная, несчастная девочка, на плечи которой свалилось куда больше, чем она могла вынести. Она и так уже была почти мертва, и Джерро ошибся, сказав, что лишь он смог бы убить ее. Обычный арбалетный болт пробил ее позвоночник, и даже попытайся любой жрец воскресить ее – это не вернуло бы прежнюю Аишу. Она больше никогда не смогла бы ни ходить, ни чувствовать. Ничего.

Аиша кашлянула кровью и попыталась отереть губы, но руки не слушались ее. Она хрипло дышала, прикрыв глаза.

На землю капал почему-то соленый дождь. Он размывал кровь на ее лице, падая в густую траву тяжелыми алыми каплями. Это были ее слезы, которых не проливалось уже так давно.

Она лежала в грязи возле его колен, едва дышащая, и отчаянно пыталась вспомнить это лицо и руки, от прикосновения которых Голод почему-то съежился в глубине души, как побитая собака, скуля и не смея показываться дальше.

Ей было больно – чудовищно больно, потому что прикосновения его пальцев оставляли на коже длинные выжженные полосы. Такие, будто бы по телу медленно водили раскаленным металлом.

У него были голубые глаза. Она их помнила. Кольцо принадлежало ему. Было что-то большее. Что-то… она не знала, что, но она не должна была допустить, чтобы Голод убил и его тоже.

– Я… помню тебя… – она кончиками пальцев коснулась его щеки, оставив на нем кровавый след ладони. Ее рука обуглилась, и она как будто даже и не заметила этого. Лишь поняла в первую секунду, что кожа под ладонью была горячей на ощупь.

«Я любила тебя сильнее, чем кого-либо прежде».

Аиша прикрыла глаза, отдаваясь тому, что чувствовала.

Ее спине было холодно, но чуть ниже плеч она не ощущала ничего. Ее тело было легким и невесомым, и внезапно тьма, наполненная сотнями голосов, показалась ей тихой и упорядоченной. Она понимала, что происходит. Она чувствовала, что время на исходе, и ей было нужно что-то сделать с этой ужасной библиотекой, с этим жутким хранилищем внутри нее самой.

Она решилась на то единственное, что еще могла. Уничтожить его. Она заставила чудовище обратиться к этим душам. Чтобы оно вспомнило их и поглотило заново, и шло все дальше, между обсидианово-черных полок, переполненных воспоминаниями и обрывками душ, словно органами в кунсткамере.

Кто-то что-то говорил ей, но Аиша заманивала раздувающееся от воспоминаний чудовище глубже и глубже, пока не осталось ничего, кроме крошечной частички ее «я». Частички, все еще способной что-то делать.

Она манила его туда, где начиналась еще большая тьма. Подчиненное и сломленное, ее проклятие слишком нуждалось в ее голосе и воле.

А потом она обняла пустоту и ощутила, как ее физическое тело распадается в жуткой обжигающей боли, словно каждая клеточка погрузилась в кислоту. Пожиратель духов уничтожал самого себя, не в силах больше существовать без нее.

Он метался, пытаясь вырваться наружу, бился о стены ее разлагающегося заживо тела, но даже ослабевшая оболочка Аиши Фарлонг держала проклятие слишком крепко.

Любовь прочнее любых заклинаний, воли всех богов мира, и страшнее любого наказания оказалась надежной тюрьмой.

Касавир в который раз просыпался от кошмара. Прежде любимая женщина превращалась на его глазах сначала в освежеванный, а затем в обугленный, вычищенный до скелета и рассыпавшийся в прах труп. Ее красивое лицо было изуродовано и разбито, и он даже не смог уберечь последних мгновений, в которые другим позволялось выбрать, сколько красоты сохранит память от любимого лица.

Это было не сном – это было воспоминанием, которое он не мог забыть.

Он никогда не говорил Офале о том, что Аиша снится ему до сих пор, и когда он резко просыпается посреди ночи, а потом несколько часов кряду сидит у окна, не чувствуя холода, словно грезя наяву, как сейчас – причина лишь в ней. Стылая тоска въелась в него, как слой пыли, и больше всего ему хотелось, чтобы это оказалось всего лишь сном. Вот только кошмар все никак не кончался. Пожалуй, ему было даже проще остаться в нем навсегда, если бы он знал, что такова плата за то, что где-то в другом мире Аиша проживет совсем иную жизнь. Не появится никаких чудовищ, не будет никакого проклятия, и она вернется в Крепость-на-Перекрестке живой и невредимой, принеся весь о победе над Королем Теней.

Нишка заглядывала к ним, как беспутная дочь, за которой не следили оба родителя. Келгар погрузился с головой в дела управления кланом Айронфистов. Аммон Джерро исчез.

Он был бы рад уйти, забыв и Невервинтер, и собственную – в очередной раз – провальную любовь, но возраст, неприкаянность, война, пытки и потребность хотя бы в самом слабом тепле пересилили даже обиду предательства. Он не знал и не интересовался, изменяет ли ему Офала, но все же на душе становилось чуть-чуть легче, когда она вспоминала, что иногда стоит обнять его. К ее чести, она все же больше не пыталась сбежать от него к очередному дворянину за деньгами и статусом, несмотря на то, что они так и не узаконили отношения, сойдясь на любви к своим мертвым, и чуть-чуть – друг к другу. Просто они оба слишком хорошо знали, что нужно делать, когда кого-то рядом кошмары заставляют вздрагивать от боли.

Это было гнусно, тошно и вдвойне тяжело из-за того, что он сломался перед самым последним испытанием: он не вытерпел обычного одиночества. Его подразнили слабым, но таким отчетливым призраком счастливого будущего, возможности окончить борьбу, и вырвали это из рук так грубо, как могли. И лучшим, что ему осталось, была элегантная и верная шлюха, которую он заставил себя уважать. В конце концов, они знали друг друга… да, теперь уже – одиннадцать лет. Она заботилась о нем, и он о ней – по мере сил – тоже.

А еще, несмотря на все слова, уверяющие что боль легче переживать поодиночке, что с этим следует покончить, все они – и Офала, и Келгар, и Нишка, и даже Аммон Джерро – появлялись к осени в Невервинтере. И позабытые, запылившиеся за год могилы вновь становились аккуратными и опрятными, а один-единственный дом в Квартале Торговцев на набережной ждал поздних гостей. И только тогда, в этом доме, в их уставших глазах, уже после ужина, за разговорами и новостями, мерцал отголосок того огня, что согревал их когда-то во время самых страшных бед.

Потому что связавший их круг был неразрывным.