Текст книги "Стой, ты мой (СИ)"

Автор книги: Гринч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Глава 19

Моя выдержка подвергается серьезным испытаниям.

Каждую неделю ночуем в отделении, чудная традиция.

Кратенько о главном:

Пятница, начало десятого вечера. Наушничаем в полицию на счет сумки с бабосиками и ждем у меня в машине через дорогу, у ДК. На место подруливают экипажи групп быстрого реагирования, кинологи, оцепляют территорию и эвакуируют народ, собаки что-то вынюхивают, и как-то...может, я ошибаюсь, но на поиски сумки немножко не похоже.

Потом из толпы оперативники выдирают Тигру-охранника и увозят в наручниках.

Мы в недоумении жуем попкорн. У нашего триллера непредсказуемая развязка, а мы никудышные сценаристы.

Дальше к нам подкрадывается довольный Егор:

– Капец, ну и дела творятся. Охранник спятил, позвонил в полицию и наврал, что в здании бомба. Его арестовали. Телефонное хулиганство. За его шутеечку или большой штраф, или срок дадут. Если бомбы, правда, нет. Пока еще ищут. Он отпирается от всего.

Егор беззаботно улыбается.

Идет снег, но тепло, у нас открыты окна, мы настроены доброжелательно, надеялись, что сегодня все решится, но пора, стало быть, подозревать: что-то пошло не так.

– А деньги, которые ты украл, там? – невинно хлопает ресницами Николь.

– Ты о чем? – поражается Егор.

– Не прикидывайся идиотом, – Ваня крутит пальцем у виска. – Успел сумку перепрятать? Но она же где-то близко, да? Далеко бы не унес, – он выбирается из машины. – Егор, без обид. Но мы покажем следователю одно интересное видео.

– А-а, – коротко говорит Егор. – На котором вы осла мочканули? – складывает руки на груди, самоуверенный и спокойный, жмет плечами. – Давайте, идите.

– Я тебя умоляю, – Николь закатывает глаза. – Мы вчера здесь были, и видели осла, жив он.

– Уверена? И кто, по-твоему, осел? Вы шею парню свернули. Его со вторника никто не видел.

Мы скептически переглядываемся.

Иа, когда его через перила уронили, остался в маске, ни волос, ни лица его не знаем, но судя по комплекции, это был второй охранник, и он вчера работал, на входе стоял, с Тигрой. Мы его методом исключения вычислили, мы молодцы.

– Вы облажались, недоумки, – разочаровывает Егор. – Но, конечно, зовите полицию. Объясните им, куда тело спрятали и почему.

– Ну ты же врешь? – высовываюсь в окно.

– А ты проверь.

В толпе через дорогу, Алекс болтает с мужчиной в форме. Пальто расстегнуто, руки в карманах, на лице озабоченность, в черных волосах тают снежинки. Невольно залипаю, он крупный, броский, и привлекает внимание. Не пойму, в курсе ли он про Егора, мне надо поговорить, и обняться, сильно хочу к нему, долго не виделись, и меня это не устраивает, куча мыслей и все о нем.

Перевожу взгляд на Егора. Он весело объясняет, что тело ослика в надежном месте. И как только мы ляпнем полиции про ограбления, они тут же сдадут нас. Вопрос, кому дадут больше: им за налеты или нам за убийство?

Он все врет, он не был бы настолько невозмутим. Скорее всего. Я и про Винни-Пуха не верила, что это Егор, но он не отпирается. А гнет свое: друзья, сушите сухари.

– Сам суши! – Николь бросается в него попкорном.

– Ладно, – Егор медленно разворачивается. Орет. –  Гражданин следователь! Можно вас на секунду!

– Ты больной? – Ваня шикает. Растерянно смотрит на нас с Николь. – Он ведь блефует?

– Нет, показывай видео, – Егор машет мужчине, отделившемуся от опергруппы. – А я расскажу про осла.

Молча наблюдаем, как следователь быстро перебегает дорогу. Внимательно всматривается в наши физии, ставит бровки домиком и морщится:

– Не понял. Опять ваша четверка? Какого черта?

Ну и вот, после этого нас забирают в отделение.

Ночью не трогают, а с самого ранья полощут мозг. В полицию поступило два звонка с разных номеров, но мы все твердим, что охранник подражатель Пуха, крышей поехал. Он, наверное, тоже самое говорит, не признаваться же ему, что он член банды. И мы молчим, позорно трусим.

Это какая-то воплотившаяся в жизнь тупая пародия: " я знаю, что вы сделали в прошлый вторник". Малодушно скрываем переделку с ослом, но мироздание справедливо, и нас настигнет возмездие, каждого по очереди шлёпнут, как в фильмах.

Сижу в коридоре, листаю учебник по креативному продюссированию и зеваю, Николь еще торчит у следователя. Сегодня суббота, а у нас две пары с половины пятого вечера, но зато последние в этом году, с понедельника сессия.

Оптимистично полагаю, что мы до нее доживем, да.

Хотя, если и преступим закон жанра ужастиков, и нас не убьют, то нас посадят. Мы полицейским и глаза намозолили, и плешь проели, и по горло залезли, и колем попу шилом, короче, они наверняка будут рыть.

Кроме меня в коридоре Мария. Мучает уши спутнику. Чувачок симпатичный, на актера похож из сериала про маньяка, но до Алекса ему далеко. Алекс мужественный, от него веет мужчиной, до него мне нравились высокие и худые парни, но теперь почуствовала разницу, когда он такой мощный, а ты рядом малявка, это так надежно, и сексуально, и тянет меня неотвратимо, рассматривать картинки на его теле, и трогать каменные мышцы, и глянуть еще разок на заросшую грудь, в нем есть что-то животное, вброс в атмосферу, неуловимый, с воздухом ко мне в легкие, и мне кружит голову, и жду, чтобы он обязательно сказал нечто вроде:

Кристина, я без тебя не могу, давай поженимся.

Бодренько.

Ну а почему нет?

Нормальное желание.

Бабушка познакомилась с дедом на дискотеке. Они танцевали, он проводил ее домой, она подарила ему свой платочек, он позвал ее замуж. Утром ему надо было на корабль, но он пообещал, что вернется за ней. Она ждала. И он вернулся через два месяца, и забрал ее с собой.

А мама встретила папу на свадьбе старшей сестры. Он был свидетелем жениха, она наврала ему про свой возраст, они не расставались два прекрасных дня, пока свадьбу отмечали, но потом он узнал, что ей шестнадцать, и впал в шок. Объяснил ей, что ему тридцать один, и это невозможно. Она ревела по нему целый год, звонила и бросала трубку, тайком наблюдала за ним возле дома, знала по именам его женщин, мазохистка, но не хотела забывать. И вот через год они снова встретились, на крестинах ее племянницы, и он на все наплевал, и они почти двадцать лет счастливы.

А мы три месяца не замечали друг друга в институте, и встретились по-настоящему в клубе, в начале этого месяца, и он мой, я знаю это так же четко, как и то, что стану журналисткой уровня Кристиан Аманпур, да.

Мария прижимает пальцы к вискам и нудит:

– Герман, какой кошмар, господи, неужели это происходит со мной.

Прикрывшись учебником, кошусь на них.

– За что мне это, Герман, скажи.

Герман меланхолично пилит ногти. Мария скоро продавит себе дырки в черепе.

– Они меня в больницу загонят своими выкрутасами. Боже... Сердце. Задыхаюсь. Рядом с этой девицей. Невозможно Герман, проводи меня в уборную.

– Конечно-конечно, кисонька, – оживает Герман. Берет ее под ручку и ведет по коридору.

В уборную.

Ага.

Туалет в огороде у нас на даче и то привлекательнее. Там есть дверь. Представляю рожу Марии при виде клозета и хмыкаю.

У меня из рук вдруг выдирают учебник.

– Привет, – Алекс рывком поднимает меня с лавки, прижимает к стене, говорит. – Так соскучился, чуть не умер.

– Может...– не успеваю закончить "не здесь". Ну и ладно. Пусть здесь. С удовольствием целуюсь, моя футболка вплотную к его пидажку и пропитывается его запахом, его язык во мне, мазками с привкусом мятной жвачки, и с любительницами колбасы, он мне, скорее всего, не изменял, меня давит доказательство в его брюках, и мне приятно. Закидываю руки ему на шею и улыбаюсь ему в рот, настроение поднимается синхронно с его членом, мне становится смешно, и я хихикаю.

Он отрывается. Разглядывает мои губы, улыбается. Шепчет на ухо:

– И мне тоже расскажи.

– Саша! – гремит возмущенно. – Ты другого места не нашел, кроме отделения? Господи, какой стыд.

Смотрим на Марию. Вцепилась в своего Германа, трясет завитыми волосами. В глазах осуждение, причем не наигранное, поразительно. Ей срочно пора надеть юбку до пола, замотаться в платок и запереться в монастыре, чтобы, о-о, никогда-никогда не видеть нас, грешников, прочь от порока, Машуля.

– Это оскорбительно, – цедит. – Герман, почему ты стоишь? Сделай что-нибудь.

– Так, ясно, – Алекс подхватывает с лавки мою куртку. – Поехали.

– Куда ты собрался? – она преграждает дорогу. – Сына еще не отпустили, а тебе лишь бы любовницу развлекать? Немыслимо!

– Герман, приведи даму в чувство, – просит он. – Кристин, вот тут обойди, – тянет меня за руку. Маша делает шаг в мою сторону, но он выставляет локоть. – Стой тихо, а то щас малыша мне заразишь.

У нее даже истерика стопорится. Как рыба, беззвучно шлепает пухлым ртом. Уже в спину нам кричит:

– Попомни мои слова, пожалеешь!

Непонятно только, для Саши пророчество, или мне угроза.

Выходим на улицу и садимся к нему в машину. Он просит:

– Не хмурься.

– А чего она, – запальчиво возражаю. – Ты ей поводы даешь?

– Нет, Кристин, там все кончено.

– А чего она, – повторяю.

– Завидует.

– Чему?

– Тому, что мы поедем в ресторан и закажем буйабес. Хочешь есть?

– Что закажем? – поднимаю бровь.

– Вкусный суп.

– Хочу.

Смотрю в окно. С утра похолодало, люди закутались до глаз, снова валит снег, такими темпами скоро померяемся сугробами с Камчаткой. Я уехала и бросила Николь, и должна спросить у Саши про Егора, и мог ли осел сломать шею, но мне кажется, если я начну, то не выдержу, и мы поругаемся, а пока все так хорошо, и я тяну резину.

В ресторане нам приносят странную похлебку. В чашках суп с разной рыбой и омарами, вроде, и отдельно на подносе соусы и еще куча рыбы. Он подробно болтает: мидии, кальмары, тигровые креветки, гребешки, лангусты, и бла предыстория про марсельских рыбаков.

Ему вкусно, и мне поэтому тоже. Когда так расписывают, не соображаешь, что ешь.

Он смотрит на часы, и я спрашиваю:

– Какой сакральный смысл в гляделках на будильник?

– Счастливое число ищу, – он вытирает рот салфеткой.

– Давно?

– Ага.

– Давай помогу, – коварно предлагаю.

Алекс щурит глаза. Собирает лоб складками – думает. Кивает. Растегивает ремешок и тянет через стол мою руку к себе. Закрепляет часы на запястье, встряхивает. Часы большие и болтаются, как браслет, но не спадают. Рассматриваю обруч. Платина, брилльянты, стильная и очень дорогая модель, точно. Но ценность в другом, в самом жесте. Он от паранойи отказался. Меня послушал. Это так вдохновляет, что я продолжаю, пока он мягкий и расслабленный:

– А на сигаретах черточки?

– А еще что? – он смеется. – Ты сильно любопытная, Кристина. Секунду, – отрывается на телефонный звонок.

Пью кофе и вполуха слушаю музыку. Зал полупустой, на субботний завтрак, стоимостью в хороший смартфон, очередь не выстраивается, да. Так что, может, Мария и завидует.

– Прокатимся до редакции? – он убирает сотовый в карман. – Ненадолго.

– У меня, кстати, машина на площади осталась, – встаю из-за стола. – Я могу пока...

– Нет, потом заберем.

Прячу улыбку.

Я тоже хочу с ним. Но когда он про нас говорит "мы", аморозо, я знаю, где седьмое небо и со всеми хочу поделиться адресом, почему они сонные и грустные, когда в окнах такое солнце яркое.

На светофорах он целует, и потом у издательства на парковке, и потом на лестнице, все пользуются лифтами, а пешком мы одни, и можем развратничать.

В редакции Алекс сразу идет к Антону. Я болтаюсь по офису. Николь пишет, что они с Ваней скоро приедут, сноб Антон Геннадьевич припахал.

Перегибаюсь через стойку, и смотрю, как секретарь сортирует коробки. Она поднимает растрепанную голову и улыбается.

– Кристин, закинь бумагу в туалеты, если не трудно, – сует мне коробку.

Выполняю поручение.

Вот так. Носим кофе, заботимся, чтобы сотрудникам было, чем подтереться – мы тут занимаемся чем угодно, только не журналистикой.

Четыре женских кабинки, дальше дверь напротив и четыре мужских. Уже выхожу из последней, когда в туалет влетает Егор. Прижимает трубку к уху и говорит:

– Да-да, пап, в издательстве.

Шмыгаю обратно. Слежу за ним в приоткрытую дверь.

Он стоит перед зеркалом, зачесывает пальцами волосы назад и закатывает глаза:

– Потому, что я им сказал, что осла грохнули. Ага. Пап, конечно, все норм с ним, а что оставалось? Да. А ты у Кристины спрашивал что-то? Что? Понял.

Он дает отбой. Заходит в соседнюю кабинку.

Напевает.

Слушаю журчание и думаю, что меня, похоже, используют.

Разумеется, жив-здоров осел. И Тигру они, наверное, подставили,

Мало того, что Алекс знал про Егора, он одобряет его, а меня от себя от не отпускает, возможно, поэтому. Чтобы в курсе быть. Наших планов. Банальная история, в Аверине и близко ничего нет от мужчины, судьбой предназначенного, как у мамы, у бабушки, он просто козел, и сыночек в него уродился.

Ясно. Хотят войну, будет им.

Глава 20

Выхожу от Антона и сразу натыкаюсь на скандал.

Они с Егором возле туалетов, орут друг на друга. Сын закрывается рукой, она лупит его рюкзаком.

– Дура, укол от бешенства поставь!

– Ой, боже, Егор, причёска помялась, гляди-ка! – ахает она. – Привезу тебе в тюрьму гель для укладки и...

Понесло дикую кошку.

Борец за справедливость.

Иду к ним. Хватаю её за руку и тащу за собой, пока она всю редакцию на уши не поставила. Кристина упирается и тормозит по паркету, отрываю её от пола, открываю дверь и забрасываю в конференц-зал. Запираюсь, она у меня за спиной, яростно бунтует:

– Ты меня обманул, использовал, специально дал ауди, добренький, чтобы нас прослушивать, ты врун и подлый человек, и тогда в институте, будто надувной вагиной мной развлекся!

О, как.

– Ты что такое плетешь, Кристина? – оборачиваюсь. Подхожу ближе, привлекаю к себе, она вырывается. Удерживаю ее на месте. – Я сам недавно узнал, и это к нам не имеет отношения, абсолютно. Честно. Проблема с Егором мешать нам не должна и не будет мешать.

– Да неужели?! – она хмыкает так значительно, что мне на пиджак летят её слюни. – Я взяла и поверила. Ты мне говорил, что у тебя все серьёзно, а сам вынюхивал. Блохастый пес, фу, рад теперь? Вот, конец, все, давай, марш в будку!

Она замахивается, а я не успеваю среагировать.

Бьёт меня.

По лицу.

У нее на запястье мои часы. От души проезжается по мне корпусом.

От неожиданности впадаю в ступор. Так и стою, смотрю на неё. Чувствую, как по виску вниз струйкой сползает кровь.

Блохастый пёс, марш в будку.

Пока не встречал психов, рискнувшись мне подобное ляпнуть.

А чтобы кто-то разбил мне лоб и айда спокойно дальше по делам – это за гранью где-то.

Глаз заливает красным.

Она бледнеет и отступает на шаг. Бежит.

Делаю подсечку, она падает. Едва не шлепается с размаху коленями, но перехватываю ее у самого пола, синяки нам не нужны. Она пытается подняться, я давлю ей на плечи.

Наклоняюсь, выдыхаю в ухо:

– Нет, не вставай. Сиди. Подумай, ты всё правильно сделала?

Она молчит. Стоит на коленях, опустив голову, и шмыгает носом. Ревет.

Маленькая злокачественная опухоль. Ей бы рот с мылом прополоскать. И пару дней в наручниках походить, если полагает, что можно меня метелить, как Егора.

Черт, я совсем не воспитатель. Она беззащитная, и по сути ребенок, и напугалась.

– Кристина, – зову.

Она не реагирует. Поднимаю подмышки. Она валится обратно, куклой виснет у меня в руках.

– Кристина! – прижимаю к себе, тоже пугаюсь. Может, у нее шок, а я большой страшный дебил.

– Что, Саша! – рявкает в лицо. Вскидывается и лепит мне пощечину.

Да ладно. Аж окаменела вся от страха.

Выкручиваю руку ей за спину, она кроет меня матом и топчется сникерсами по моим туфлям. Тяжело дышу, не могу унять бешенство, но я бессилен –  женщинам не чистят пятаки, женщины и не распускали раньше ручонки, в самую первую нашу с Машей ссору, лет двадцать назад, я закрыл ее голую на балконе, зимой, она постучалась спустя минуту и попросилась впустить, и больше мы к дракам не возвращались, а сейчас эта мелкая провокаторша срывает мне резьбу, таблетки в машине, ее длинный язык треплет меня на износ, я и гад, и сволочь, и скотина, она добивается, чтобы я заткнул ее нахрен, и я выплескиваю злобу в нее.

Сжимаю ее подбородок, грубо целую.

Она отвечает. Сразу. С такой же злостью.

На губах смешиваются кисло-сладкие ручьи моей крови и соленый град ее слез, похлеще, чем водка с соком в "отвертке", одним махом вскрывает мне мозг. Она накручивает на запястье галстук и душит меня, я наматываю на кулак волосы и заставляю ее пятиться, давлю своим весом, она плюхается на диван в углу, крепко держит меня за шею.

– Ты козел, – вякает.

– Сама ты коза, – сдираю с неё джинсы вместе с бельем. Расстегиваю брюки, подхватываю её и разворачиваюсь, сажусь, на её нежной коже остаются блестящие отпечатки моих зубов, пока я медленно спускаю её ниже.

Многочасовая прелюдия курит бамбук. Я планировал долго ублажать хорошую девочку. А на меня садится грубиянка и драчунья, и я хочу ее так, что у меня вырубает пробки, проводка горит.

Поддерживаю её за талию, она цепляется в мои руки, и сама резко бухается вниз до упора. Ойкает, выгибается и раздирает мне татуировки ногтями.

– Жива? – говорю ей в грудь. Горячо, мокро и туго, до головокружения прёт. Мои владения. Она стискивает член, я зажимаю её саму, отбрасываю ее волосы и целую шею.

– Чтобы не как в первый раз, а дольше, – нашептывает мне на ухо.

Двигаюсь, в ушах звенит её протяжное "м-м-м", как драм-музыка, с вибрацией в стены, в зале шумоизоляция, но Кристину услышат в другой галактике, я срываюсь с катушек, она скручивает громкость, ловлю ее язык, вопли наполняют мне рот, горячо и остро, жаримся в реках лавы на краю ада, заплыли в токсичность, не выбраться.

Кладу пальцы ей на губы, она втягивает их в рот и сжимает челюсть, боль должна отрезвить, не помогает, обнимаю ее крепче, чувствую её глубже, я хотел с ней заняться любовью, а на деле еще никого так по хардкору не брал, и мне никто так не отдавался, это оно, крайняя ненависть и крайняя любовь сродни вулкану, страсть слепит, в черноте есть движения, остальное разрушено, ее спутанные волосы мокнут от пота, она такая хрупкая, под моей ладонью хрустят позвонки. Счет на секунды, и, кажется, я переломаю ей кости, а она откусит мне пальцы, отобрали друг у друга контроль и вместе тонем в самых дальних скрытых гибельных гранях порока.

Она сдается, когда я сам на подходе. Ее лихорадит, она дергается, отталкивает меня, лезет под моим локтем. Теряюсь, наблюдаю, как ее мотает по дивану, она сжимает ноги и громко делится впечатлениями в мягкий подлокотник: а-а, блин, Саша, что ты сделал, блин, блин, я не могу, убери это.

Первый раз вижу, чтобы так кончали. Тянусь к ней, раздвигаю ее ноги и жадно изучаю. Внутри на бедре большое родимое пятно, усыпанное родинками. Представляю пляж и ее, и как всякие упыри тонут в слюнях и мечтах снять ей трусики и глянуть, где заканчивается метка, и мои собственнические замашки бьются в припадке, всё, Кристина будет носить купальные шорты, никому не покажу, нереальное украшение, с зоны бикини родинки растягиваются до влажных нижних губ, это чуть ли не стрелка, намек, что там вкусно, я не сдерживаюсь и наклоняюсь, пробую. Веду языком глубже, переворачиваюсь на спину и тяну ее за бедра к себе на лицо.

Она мокрая.

И гладкая.

И пряная.

Аккуратная. От нее пахнет женщиной, еще юной, но уже такой горячей, слизываю все до капли, мне мало, глажу ее живот под футболкой, ее до сих пор потряхивает, ноги дрожат. Касаюсь ее ртом, медленно и ритмично, она ерзает и подается вперед. Берет меня за волосы и приказывает:

– Быстрее.

Поднимаю глаза. Она смотрит сверху вниз, крутится у меня на лице и наслаждается властью. На щеках засохшие багровые полосы, под глазами небрежно размазанная тушь, обкусанные губы красные, волосы в беспорядке раскиданы и прилипают к шее, она воплощение страсти, естественного импульса, что стал непослушен разуму, моя мания, влезла в сознание, у меня привыкание,

Кристина, мне отныне кранты без тебя.

Скольжу руками на ее бедра, сжимаю, обхватываю губами клитор и втягиваю, она взвизгивает.

– Саш, я пошутила, отпусти, о-о-й, – она скребет ногтями диван и вздрагивает.

Управляю ее дыханием, добиваюсь второй порции, ее тело послушно откликается, она давит лбом подголовник и начинает возню. Не даю встать, вплотную прижимаюсь к ней ртом, ее колотят судороги, и меня за компанию, на языке танцует ее оргазм.

Кристина как после отжима, медленно неловко сползает по мне, ловлю в объятия, долго целую, она устраивается у меня на груди.

Эх. Надо застегивать брюки от греха, он зря стоит и болит, жаль ее тревожить, уставшая кроха.

Или подождать. Пять минут. Хватит ей отдохнуть. В круглосуточной тренажерке на первом этаже есть душ, и, вообще...

Кто-то пытается войти, ручка не поддается, стучат. Кристина вяло приподнимается на локте, прислушивается. За дверью тишина.

Кристина щурится на меня. Отбрасывает назад волосы и откашливается:

– Это всё, конечно, очень хорошо. Но тебя ведь напрягает, что Егор так спалился, а я все знаю. Отношения, замешанные на лжи, ненастоящие, Саш. Я хочу по правде.

– Кристин, недоговаривать и врать – разные вещи, – опрокидываю ее, нависаю сверху, нос к носу. – Я тебе просто не сказал. А ты мне наврала. Что к экзамену готовишься. А сама по площади расссекала.

– Суть не меняется, когда двое вместе, нельзя против друг друга что-то мутить.

– Так не мути.

Она задумчиво теребит мою рубашку. Обнимает меня бедрами, лежит подо мной, я упираюсь в неё. Она кусает губу. Господи. Я ведь не железный, у меня будет инфаркт, она сама знает, какая красивая?

Отжимаюсь, встаю.

Она лениво, по-кошачьи потягивается. Напоминает:

– Саша, так и что делать, банду-то ищут.

Поправляю костюм, морщусь:

– А что ты хочешь делать?

Она смешивает нас и лишнее.

Тигра под стражей, суд ждет, если его и мурыжат на счет Винни-Пуха, он же не дебил сдаваться, за вооруженные налеты штрафом не отделается. От нее и остальных отстанут, тупо не о чем уже разговаривать. В обществе резонанс, молодежь главный двигатель, полно придурков с букетом мелких правонарушений во имя косолапого. С такой популярностью полиция на шайку не забъет, в ближайшее время точно. Но если не тратить деньги, не соваться в скупку с драгоценностями, нигде не отсвечивать, и если Попкова с Хромовым рты закроют, тогда им предъявить нечего, флешмобы устраивать законом не запрещено.

– Доносить на них смысла нет, – Кристина натягивает джинсы. – Из доказательств только видео, где Ваня осла с лестницы столкнул. Там даже не видно, что в сумке. Можно уверять, что миллионы, но со вторника несколько дней прошло, а мы молчали. Из-за ослика. Начинать трепаться себе во вред, – помолчав, торополиво добавляет. – Я бы и не стала уже, я с тобой, – подходит ко мне, касается лба. Улыбается,  – ты как из триллера. Очень болит?

– Малыш, себя еще не видела, – усмехаюсь, корябаю засохшую корочку у неё на щеке. Возвращаюсь к поучениям. – Кристин, учись решать конфликты словами. Если повторится такое, будешь наказана.

– Наказана? – шепчет, округлив глаза. – Плеткой? – встаёт на носочки и трется об меня, она не боится, прячет улыбку, а я ведусь.

– Ты маленькая развратница, – целую родинку на губой, поворачиваю её руку и смотрю на часы. – На пары поедешь сегодня?

– Неа, там у меня все сдано, – мотает головой, дергает меня за жилет. – А ты давно обещал по магазинам. Поехали. Может, купим ёлочку. Игрушки? И к тебе в гости, и отключи телефон, до понедельника. Да? Скажи да.

Киваю.

И так рассчитывал домой ее заманить, ёлочка, так ёлочка. Сама виновата, нельзя быть такой шоколадной, и чтобы тебя не съели, два дня постельного режима, потом колечко на пальчик, и все, никому не отдам.

А пока до понедельника лично моя. Сорок восемь часов – вечность.

Сорок восемь часов – миг. Понимаю это, когда в понедельник торможу на парковке возле института. Целую Кристину, отпиваю кофе, возвращаю ей стакан.

– После экзамена позвоню, – она выбирается на улицу. Дверью не хлопает, снова заглядывает в салон, тянет меня за воротник и чмокает. – Я супербыстренько. Елку без меня не трогай.

– Слушаюсь, – салютую.

Провожаю глазами ее фигуру, как она несется по заснеженной аллее к зданию. Смешная. Первая моя женщина, которая не качает попой на каблуках, но сексуальностью размазывает меня в мокрое пятно.

Включаю телефон. Сотку долбит смс-атака, листаю вести.

Егор требует угомонить его шайку, ребятам не понравилось, что тигра под монастырь подвели. Да неужели, они бы и так сели, все вместе, а тут всего один, зачем возмущаться, не пойму.

Отправляю сыну сообщение, что приеду к открытию.

До вечера разгребаюсь в издательстве и выношу людям мозг. Еду в клуб, названиваю Кристине.

Экзамен четыре часа назад кончился, а у нее телефон не абонент.

На парковке натыкаюсь на Егора. Стоит, прислонившись к капоту и курит.

– Однако, – киваю на сигарету. С воспитанием поздненько, маслом кашу не испортишь, наварил-то он будь здоров.

– Пап, они хотят, чтобы ты договорился со следователем, – вываливает Егор. – За шутку с бомбой можно штраф выплатить, и тигра отпустят.

– Еще что хотят? – роняю телефон, наклоняюсь.

Поразительно. Творят херню, палятся по-черному, и условия мне выдвигают, оборзели края не видят.

Дверь со стуком ударяется в стену, едва успеваю сдвинуться и не получить по мордасам. Из тамбура вылетает Кристина, с рюкзаком в руках, в глазах паника. Мазнув взглядом, бежит мимо нас, но рассмотрев, резко тормозит.

– Ты! Совсем тупой? – швыряет в Егора рюкзак. – На, сам разбирайся!

– Что там?

– Побрякушки твои ворованные, – она встряхивает волосами.

– Откуда?

– От верблюда!

Егор шарит по карманам пуховика. Машинально поправляю съехавшую крышку на смартфоне и еще на что-то надеюсь.

Его рюкзак с украшениями из ювелирки лежал в камере хранения на вокзале, я хотел забрать и не успел. Ячейка автоматическая, нужен лишь смарт-ключ.

– Попкова с Хромовым? – спрашиваю.

– Сперли ключ, – подтверждает Кристина. – Думают, я оставила рюкзак за горшками с драценами между первым и вторым этажом и...

– ...сейчас звонят в полицию, – заканчиваю.

– С именами и фамилиями, – добавляет.

Блестяще.

Где-то на улице сигналит машина. Егор гулко шоркает подошвой бетон. Чертыхается и открывает дверь:

– Пошли, за шариком и сотовый у осла возьмем.

– Опять бомба в здании? – Кристина крутит пальцем у виска. – У тебя совсем балки рухнули?

– А у тебя варианты есть? – он делает шаг к ней.

– Да это уже на цирк похоже! – она закатывает глаза.

– Замазали сумку, замажем рюкзак и свалим с радаров, все, подкидывать им больше нечего, Крис, Бога ради, не тупи, – Егор щелкает пальцами у нее перед носом.

– Я туплю? Ты просираешь ключи, а я таскаюсь с твоими бриллиантами, чтобы тебя не посадили, ты...– она кашляет от дыма и выдирает у него сигарету. Оборачивается. – Саш!

– Пап!

Тру переносицу.

Второй донос, что шайка тут окопалась, а тут ничего не будет – оперативников откровенно дурят, яснее некуда. В пятницу у них был виновный – поехавший мобер, играющий с телефоном, на него можно было спустить злость, неудачу, всех собак, а сегодня без бомбы эту муть загонят под лупу, Егор прав.

– Иди за шариком, – говорю Егору и захожу в тамбур.– Малыш, езжай домой, – сую Кристине брелок с ключами. – Сваришь макароны, как тогда.

Она не берет и не отстает, почти бежит рядом, пристраиваясь к моему шагу. Я резко торможу, она натыкается на мой локоть.

– Я не уеду, я с тобой.

– Кристина, мы играем с законом, это очень плохо. Тебе весело?

– Нет, Саш. Николь, наверное, уже вызвала полицию, Егор еще здесь с рюкзаком, а мы стоим и тратим время.

Она собрана и сосредоточена, та самая умница с моих семинаров, и лезет за мной вытаскивать моего сына, которого терпеть не может, и я не въезжаю, как все это, вообще, что вот мы в искусственном тумане под музыку премся по залу, в полутьме, мигают синие лампы, на танцпол подтягивается народ с коктейлями, а мы пить и танцевать не будем, сворачиваем прямиком к главному входу.

Осел-охранник в одиночестве трется у дверей.

– Здарова. Дай телефон, – говорю, равняясь с ним.

Он смотрит на меня, на Кристину.

– Да конечно, два, три телефона! А меня потом по статье закроют, – ухмыляется, рефлекторно придерживает карман на форменной куртке. – Короче, так, Сань. Во-первых, вытаскиваешь Тигру, отмазываешь его или денег следователю даешь, хоть что делай, но чтобы свой косяк...

– Какой косяк? – влезает Кристина. – Ты в башке своей ослиной циферки прибавь, он или месяц там потусит, или десять лет.

– Но чтобы свой косяк... – повторяет осел.

Некогда.

Выкручиваю ему руку, прижимаю плечом к стене, шарю в кармане и достаю телефон. Он лягается и отскакивает к дверям.

За спиной визжит Кристина. Смотрю через плечо. Официантка-Пятачок размахивает бутылкой шампанского и поливает Кристину пеной. У меня выбивают смартфон, он летит Кристине под ноги, она трет глаз и вслепую пинает поросенка. В проеме, картинно под бум-бум музыку, вылезает голова Мистера Пропера.

– Эй, че за дела, – орет уборщик. Оглядывает заварушку и огибает угол.

– И ау, Сань, так-то век прогресса, – от двери охранник машет растопыренной пятерней. – На отпечаток блокировка смартфона, ку-ку.

Хватаю его запястье, тяну к себе. Ладонью бью в подбородок. Он запрокидывает голову, пьяно шатается, поплыл.

– Постой, щас пройдет, – прислоняю охранника к двери. Оборачиваюсь.

Кристина уже пролезает снизу, отбрыкивается от держащей ее за ногу официантки и оперативно подставляет сотовый, берет безвольный ослиный палец, пока тот в нокауте, и жмет на экран блокировки.

– Есть! – сообщает позади запыхавшийся Егор. Мимиходом валит на пол уборщика и трясет шариком.

Кристина бросает ему телефон. Тот ловит его в воздухе, показывает мне рюкзак на плече и жестом парковку, поворачивается спиной.

– Отпечатки протри, – кричу вслед.

– Вы от нас так по одному, от каждого и избавитесь?! – вопит поросенок. Толкает Кристину и с горя выливает в рот остатки шампанского.

– Ты не соображаешь, что от вас подозрения отводят? – Кристина дергает плечами в растегнутой куртке, отряхивается и липнет ладошками, морщится. – Кому в здравом уме в голову придет, что банда, когда у них миллионы на руках, рискует и шутит шутки с полицией. Они телефонных хулиганов и вооруженных налетчиков не свяжут, и Пуха искать здесь не будут, понимаешь, Линда? – Кристина трясет слипшимися волосами. – Блин, ну и нафига ты на меня это вылила? – она задирает футболку и вытирает мокрое лицо.

Смотрю на ее плоский загорелый живот, на контрасте с белой тканью бесподобный, сорок восемь часов анатомии, в память врезался каждый изгиб, я целовал и мял каждый сантиметр, моя красавица, кажется, это любовь.

Она поправляет одежду, встречаемся взглядами. Она осторожно улыбается.

Отвлекаюсь на вибрирующий телефон. Читаю сообщение от Егора. Кристина подходит, заглядывает через мой локоть: