Текст книги "Котельная номер семь (СИ)"

Автор книги: Грим

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Пока кочегар пребывал в прострации, подоспевший Сережечка помог покойного выпроводить.

– Как же двери ты запер? – укорил он Данилова.

– Черт знает, что за двери у них, – ответил тот.

Лязгнули задвигаемые засовы. Потом несколько раз кувалдой ударили по металлу. От этого звука Борисов совсем очнулся.

– Куда-то кочегар подевался, – сказал Сережечка. – Совсем я замучился с ним.

– Ничего, подкрепимся сейчас. Кочегар же никуда не денется. Все герметично заперто. Не иначе, прячется за котлом.

Они проследовали в бытовку. Павел прокрался к двери. Но с первого взгляда понял, что отпереть ему дверь вряд ли удастся. Щеколды из толстого стального прутка были задвинуты, а концы их загнуты. Выправлять их кувалдой – шуму наделаешь. Он попробовал отогнуть их кочергой, однако нескольких суетливых секунд хватило, чтоб убедиться в бесполезности этой попытки: он только в дугу изогнул это железный жезл.

– Вдвоем на него накинемся – как можно более дружно, – доносились до слуха Борисова реплики Исполнительного Комитета.

– Уже 18 стаканов стукнуло, а я еще трезв.

– Не делай на меня большие глаза.

– Чем тебе мои глаза не нравятся?

– А чего они на меня пучатся?

Следующие полминуты – покуда вскипала обида в Данилове – из бытовки не доносилось ни звука. Затем оплеуха достигла слуха Борисова. Он выглянул.

Ухо Сережечки прямо на глазах вспухало и наливалось краской – от обиды, которую Данилов нанес. Артист, чуть привстав, ибо Данилов от него отпрянул, быстро своей длинной рукой ухватил приятеля за нос. Данилов отпрянул еще, и нос остался в руке у Сережечки. Осветитель взревел, как будто ему действительно было невыносимо больно. И тут же последовал удар еще более хлесткий. И все это покрыло рычанье и вой, словно они закусывали собачьими языками.

Павел засуетился: самый подходящий момент, чтобы попытаться отсюда бежать, пока они между собой заняты. Однако как? Двери надежно заперты. Через единственное окно под потолком не выпрыгнешь: лестницу испортил Исполнительный Комитет. Других подходящих отверстий нет.

То есть, как нет, вспомнил вдруг он.

Обе трубы – подача и обратка – уходили под пол. Он откинул железный лист, прикрывавший отверстие теплотрассы. Помнится, возле дороги магистральный колодец был, прикрытый деревянным щитом. В этом колодце можно вылезти. А если повезет, если трасса, уходящая через дорогу, достаточно широка, то еще дальше можно по ней уйти. Скрытыми крысиными ходами убраться в самый конец квартала. Вылезти через отдаленный колодец или подвал.

Хотя это конечно вряд ли. Самый широкий участок начинается здесь, но чтобы в него влезть, нужно ужаться до минимума. Ненадежная, но возможность. Шаткий, но шанс. Он сбросил телогрейку, в которой не втиснешься.

Трубы внутри железобетонного лотка были уложены на кирпичи, сверху прикрыты тоже бетонными плитами. Он еще утром обратил внимание, что земля вдоль теплотрассы подтаяла, а значит, вряд ли трубы изолированы по всей длине. Это существенно облегчит его продвижение внутри лотка: без теплоизоляции было просторней. Система же никогда не разогревалась настолько, чтоб о голые трубы ожечься, а сейчас, в процессе борьбы с нечистью, он температуру вообще градусов до двадцати опустил. Так что ожоги ему не грозят – как бы наоборот, не замерзнуть. Его больше настораживало другое: он помнил, что метрах в десяти от дороги, а от котельной – в ста, трасса сильно просела: возможно, плита лопнула, и ее обломки вдавило бульдозером или КамАЗом в лоток, и было серьезное опасение, что на этом участке придется застрять.

Тем не менее, он подтянул и навалил сверху железный лист, попытавшись вернуть его точно на то место, где он лежал, надеясь, что таким образом лаз обнаружат не сразу. Что больше времени на его поиски будет затрачено, и это даст ему возможность подальше уйти. Хотя в сверхъестественных способностях Сережечки, в его прозорливости по поводу арматурщиков он уже убедился. Да и позднейшее развитие событий в этих способностях не разочаровывало. Но – тем не менее – лаз он прикрыл. И погрузился в полную тьму.

Темно, а главное – тихо. Грохот и визг дерущихся сюда не проникал. Впрочем, с выводами насчет полной тьмы он поторопился. Как только немного привыкли глаза, впереди по трасе что-то забрезжило, и он вновь вспомнил про сломанную плиту – наверное, через пролом и сочился свет. Он удивился: неужели светает уже? В голове примерно прошел час, тогда как в мире брезжило утро. В таком случае, сменщик должен вот-вот подойти.

Он пополз, стараясь держаться трубы подачи воды: пока что она была чуть теплее обратки, хотя температура обоих неуклонно выравнивалась. Он подосадовал, что не выключил насос подпитки, и теперь охлаждение системы идет стремительней.

В днище лотка кое-где скопилась вода от подтаявшего снега, а может – из-за утечек в системе. С верхних плит ему на спину опадал конденсат. Краска шелушилась и осыпалась с труб, а в тех местах, где она облетела раньше, он отирал животом застарелую ржавчину. Так что к угольно-черной раскраске его лица и одежды добавилось рыжая. Хорош он будет, когда откинет деревянную крышку колодца и покажется на люди, на белый свет.

Впрочем, ползти ему было удобно, и эти сто метров, составлявшие расстояние от котельной до пролома в лотке, он преодолел довольно быстро, сам удивившись той ловкости, с которой удавалось ему пресмыкание.

Здесь сверху сквозь щели струился свет, и прежде чем двигаться под провисшей плитой, он огляделся.

Лоток был узок: протиснуться между трубой и боковой стенкой не представлялось возможным. Плита же переломилась как раз посредине: возможно изначально была бракованная, а может быть, отслужила свой срок на другой, ныне демонтированной теплотрассе, и была уложена здесь уже сильно выщербленной влагой и временем. И достаточно было бульдозеру нажать на нее своим весом, как она переломилась.

Промежуток меж осевшей плитой и трубами, впрочем, был. И он – была не была – в него сунулся, протиснув голову меж стенкой лотка и трубой и едва не свернув себе шею. Теперь пути назад не было. Вряд ли удастся ему вынуть назад голову, не сломав себе шейного позвонка.

Голова, шея, теперь плечо. Левое, правое... Пошло, кажется. Теперь только задница бы протиснулась.

Где-то над ним впереди, в районе проезжей части, прогудел автомобильный сигнал. Надо спешить. Скоро уголь начнут подвозить – что если угодит колесо тяжелогруженого самосвала на эту плиту?

Он рванулся вперед, но безуспешно, сразу почувствовав, как что-то впилось ему в спину промеж лопаток, словно коготь дьявола. Он дернулся, но коготь крепко держал пиджак. Это был, вероятней всего, конец арматуры, торчавший на месте разлома, небольшой, может длиной в сантиметр, но цепко в него вцепившийся.

Он попытался сдать назад, но пиджак заворачивался ему на голову, и образовавшееся утолщение еще более стопорило обратный ход. Рванулся вперед – пиджак затрещал, а коготь глубже вонзился ему в спину. Только бы плита на него не рухнула. Только б не потревожить ее, не потянуть за собой. Сдвинется вниз – пополам переломит. Лучше уж в таком случае от Сережечки легкую смерть принять.

Пиджак был не самый лучший. Он бы его давно выбросил, да вот пригодился в качестве спецодежды. Только бы удалось протиснуться. Только бы выбраться отсюда, а уж пиджак... Пиджак... Что, однако, они про пиджак? Он замер – что-то вдруг грудь стиснуло. То ли дух захватило, то ли холодом обдало. То ли сердце удар-другой пропустило.

А ведь действительно, был такой случай. С пиджаком и другими последствиями. Пиджак потом делся неизвестно куда. Может быть, в топку выбросили. Вместе с ее одеждой – этой, как ее... Два, или нет – три года тому назад. Давнее, хорошо остывшее прошлое. Но ведь он не трогал ее. Он даже с табуретки за все это время ни разу не встал.

Как сквозь туман... Как сквозь морозный пар с улицы в кочегарку. Шваброй ее в спину: отсюда – туда. Лопатой по голой обвислой заднице... 'Вы чё, пацаны, – хватаясь пальцами за косяки. – Чё попало... Нет, чё попало какое-то...'

Действительно, исчезла она. С той поры ее больше никто не видел. И не интересовался ею никто. Она ведь и впрямь замерзнуть могла. Голая, мокрая – на мороз. Вероятно, была пьяна. Они же, ее выталкивая, думали: весело будет. Стучалась, наверное. Еще не веря в беду. Думала: пошутили и будет. Вы чё, пацаны. А они забыли про нее напрочь. Так то ж не сознательно, не со зла.

Нет, он ни при чем. Он даже с табуретки не мог приподняться – пьяный был.

Наверное, думали, что добежит. Обитала она в ближайшем доме. У нее, как у дворничихи, комната там была. Только без ванной. Так что мыться она в кочегарку ходила. Вот и лицо ее он припомнил. Широкоротая, частично беззубая, пьющая – лет тридцати. Безобразная, образно говоря. Постеснялась она, наверное, голой в свою каморку идти. Предпочла замерзнуть. Звали ее Ханум-Хана.

А он, внимая Сережечкиной новелле – прекрасной ее себе представлял. Да и там, на балконе, красивая грезилась. Может, эти двое что-то напутали? Был еще один, совершенно другой случай, произошедший не с ним?

Вовка, Юрка, Елизаров и я... Трое из них ныне покойники. Расплатились женихи за свои грехи.

Пока она мылась, ее одежду Юрка собрал и в топку бросил. А что кроме этого было – бес его знает. Юрка тогда с Елизаровым в паре дежурил, Елизаров по какому-то поводу всех угощал, мы же с Вовкой с дневной смены остались. Мы тогда все в той котельной работали. Совершенно в другом квартале.

Он даже застонал от непоправимости ими содеянного, живо представив себе эту Ханум. Все это было, было, было и не убыло до сих пор. Вот и мне погибать теперь под этой плитой.

Стало вдруг тошно и душно. В ушах возник посторонний звук, словно кто-то быстренько тренькал на балалайке. Сверху в щель проникал не только свет, но и шум, словно там поднималась суматоха. Чей-то пронзительный вопль дополнял звукоряд. Несомненно, наверху были и суетились люди, много людей.

– Я...я...Эй... – пытался дать знать он о себе.

Он дернулся, рванулся вперед, обхватив впереди себя руками трубу и подтягивая вдоль нее туловище. Пиджак затрещал, но ему удалось продвинуться сантиметров на пять. Он повторил маневр. Появилась надежда, что все обойдется. Все образуется, мир образумится. Только бы задница протиснулась в это игольное ушко.

Она протиснулась. Но он уже понимал, что ничего не образуется, не обойдется. Не сойдет с рук.

Через пару минут уже не столь напряженных усилий он очутился в колодце, аккуратно свалившись в него вниз головой. Трубы разбегались на четыре стороны под прямым друг к другу углом. Сам колодец был неглубок – вряд ли глубже полутора метров, но был он намного просторней, чем узкий лоток, из которого он только что вылез. Другие три были еще уже, так что с мечтой незаметно убраться по ним как можно дальше отсюда пришлось распрощаться.

Вверху, на земной поверхности нарастала суета. Сигналили машины, слышен был отчетливый вой пожарной сирены, раздавались человеческие голоса различной степени накала. Сразу несколько человек распоряжались каким-то аварийным процессом.

– Мы его, понимаешь, пеной, а он только пуще возрос. Словно спиртом этот огонь спрыснули, – донесся до Павла голос пожарного.

Вероятно, горела котельная. Едкий запах гари проникал под землю сквозь щели в щите. Сквозь те же щели сочился утренний свет. Раздались множественные возгласы, предупредительные, предлагающие поберечься, как бывает при чрезвычайных, но предвиденных ситуациях, и тут же продолжительный грохот покрыл весь этот гам, земля дрогнула, как если бы развалился дом – сначала обрушился потолок, и сразу вслед за ним – кирпичные стены.

Но все это доходило до Борисова как сквозь сон, как сквозь пелену тумана, и было не более, чем периферийный фон, почти не фиксируемый сознанием. Он понимал, что спасен, что теперь его не дадут уничтожить, да и не станут доставать его эти двое при таком скоплении свидетелей, но это не вносило успокоения в его душу, не позволяло расслабиться, словно душа сжалась в комок и будет в таком комке теперь пребывать вечно.

Крышка над ним заворочалась, приподнялась, свету прибавилось.

– О! Вот ты где! Вот! Вот он! – закричал мастер обрадованно. В одной руке он сжимал газовый ключ, которым размахивал. – А мы всё твои останки найти не можем никак. Ну, думаем, дотла сгорел, вместе с пуговицами и костями. Так. Вылезай. Хотя погоди. Коль уж ты там, то задвижки эти две перекрой. Котельную заглуши. С другой котельной запитываться будем. С надлежащей надежностью. Давно пора. Давно ее надо было... Ничего, крути-крути... Та-ак. Ну, сейчас пойдет тепло. Сейчас будет! – крикнул он кому-то, кого из своей ямы Павел не видел.

Мастер сунул ему газовый ключ, и он, используя его как рычаг, плотнее прикрутил задвижку. Потом выпрямился, огляделся.

Солнца не было. Было пасмурно и паскудно. Который час, невозможно определить. Могло быть самое начало утра, а мог быть и полдень вполне. Время в последние сутки как-то скачками идет. То замирает надолго. То перескакивает через часы. Вот бы скакнуло года на три назад, чтобы исправить тот случай с Ханум. Эта мысль, как язык колокола, билась в пустой башке.

– Ты не думай, ты не виноват, – бубнил над ним мастер. – Здание старое, треснутое, я им сколько раз говорил.

Воздух был чем-то насыщен, не гарью, запах гари он различал в числе прочих, но гуще всего воняло – он затруднялся определить – в общем, смесью фиалок и уксуса, как тогда, при первом появлении нечисти. От земли, словно пары кислот, поднимался легкий туман. Медленно и негусто валил снег.

Прозревали окна, несмотря на мороз, распахивались, из них выглядывали, едва не вываливаясь, любопытные.

– Ты вот что... Ты про давленье толкуй. Обманул, мол, манометр... Я им давно про манометр твержу... Тюрки...

Котельной не было. На ее месте над бесформенной грудой кирпича вился дымок, а далее открывался простор, серой пеленой лежал нетронутый снег. Крайняя к бывшей котельной опора упала, но дальше столбы хотя и неровно, но еще стояли, провода болтались параллельно друг другу, как провисшие строки, в которые был уже вписан финал.

Соседний дом, что был не доломан, оказался не поврежден.

– Может, действительно дело обернулось так, и от опоры занялось – я ведь и об этом предупреждал, – бубнил мастер. – И ты предупреждал, я помню. Так что вряд ли ты виноват. Хлебни. – Он протянул кочегару фляжку, из которой, судя по ее весу, было отпито не более, чем пара глотков. – А то заработаешь воспаление легких в первый рабочий день. Лечим легкие – садим печень. – Он бодро взболтнул содержимое.

Павел уставился на его запястье с наколкой: там где вчера было солнце, теперь сияла звезда. Да какая теперь разница, подумал он, протягивая руку за фляжкой. Он, несмотря на вполне предсказуемые последствия, сделал первый глоток, и одновременно со вспышкой в горле почувствовал, как в его душу вошло отчаяние, смешавшись с тоской, которая захватила его в теплотрассе и все еще в нем присутствовала. Так входят в запой – последний и окончательный.

Мельком подумалось, что мастер его специально поит, чтобы потом на пьяного все свалить.

– Ты иди домой, – сказал мастер. Нет, голос вроде участливый. А заметив, что Павел ежится – ветер забирался под ребра, так как спину его прикрывал только рваный пиджак – мастер отлучился и тут же вернулся, бросив Павлу новую телогрейку. – Объяснительную сочиняй, – сказал он. – Да не спеши, подумай. Не нагороди там чего-нибудь. Первым делом поспи. Похлебай там чего-нибудь. Супу насущного... Ну, вылезай.

Павел вылез из ямы. Не прощаясь и не оглядываясь, он припустил к остановке, хотя более, чем трамвай, его интересовал продовольственный киоск. В кармане он нащупал тридцатку. Фуфайка сползла с его плеч и упала на дорогу, он и на это внимания не обратил. Кто-то поднял ее и вновь на него накинул.

Киоскерша насторожилась. Подозрительно выглядел в смысле платежеспособности этот измазанный сажей и ржавчиной кочегар, пахнущий гарью. Он сунул деньги в окошечко.

– Четвертинками не торгуем, – отрезала продавщица.

– Поллитровку давай.

– Еще чего.

– Я здесь работаю, завтра занесу остальные.

– Это где ж ты завтра работать собрался?

– Теперь совсем сгорела котельная, – сказал кто-то за его спиной.

– От домика только дымок остался, – подхватил другой очень знакомым гнусавым голосом.

Через плечо Борисова просунулась рука в обшлаге детской курточки, с тремя десятками, зажатыми в этой руке.

– Дай ему поллитровку, сестра. Отметить ему надо одно событие. За счет зачинщика, – пояснил Сережечка, обратившись к Павлу.

– Признаться, я даже рад, что эта кочегарка сгорела, – сказал Данилов, глядя как ни в чем не бывало на Павла. – С детства боялся дыма из труб.

Да было ль у этого черта детство? Носа, по крайней мере, не было. Опять это место было залеплено пластырем.

– Ну и ночь... – сказал Данилов, отметив интерес кочегара к его внешности. – За эту ночь два носа сносил. Ну, ничего, – бодро добавил он. – Было бы место, а мясо нарастет.

Он тоже вынул кошелек – с кривой и синей, словно неумело вытатуированной надписью: Jack. Видимо так звали того человека, кто раньше этим лопатником безраздельно владел. Он заглянул внутрь, однако ничего оттуда не вынул, а Павел внезапно понял, что кошелек обтянут человеческой кожей. Данилов, увидев замешательство Павла, спрятал кошелек из кожи Джека в карман.

– Может ну его к черту, этот трамвай? – Обратился он на этот раз уже к Сережечке.

Тот весело обернулся к Борисову и заговорщически щелкнул себя по кадыку.

Борисов и сообразить не успел, как в его руках оказалась бутылка. Он поспешно отвернул колпачок.

Хотелось плакать. Но слез не было. Тогда он выпил. Они и полились.

Он надолго припал к горлышку, фиксируя краем сознанья удаляющиеся голоса.

– Котельная номер девять...

– Эта вроде седьмая была.

– Я же тебе говорил: не та... А ты – та, та...

– Та-та-та... Та-та-та, – юродствовал Сережечка.

Они удалялись, держа курс на еле тлеющий восток – Данилов, разгоняясь и скользя подошвами по накатанной пожарными колее, и Сережечка – спортивной походкой, вихляя тощим задом, снова с папочкой, зажатой подмышкой – о чем-то переговариваясь, смеясь, совершенно забыв о Борисове и об ими содеянном.

Он хотел им крикнуть вдогонку – да ведь не так все было, попытаться все объяснить – да она же... она же блядь, она ж пьющая, она сама бы замерзла через месяц или через год. Но гортань словно свело судорогой, и он опять припал к бутылке, запрокинув голову, провожая взглядом пернатое облако, сорвавшееся с крыши и устремившееся параллельно полям. Это был последний относительно трезвый в его жизни взгляд. Когда он вновь опустил голову и посмотрел на восток, к нему со всех ног трамвайной тропой спешил селенит.

Конец

Май – июль 2007