Текст книги "Пришедший из моря - и да в море вернется (СИ)"

Автор книги: Glory light

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Исполнение моего плана намечалось на службу через три дня. Во время ежедневных молитв Имбока практически вымирала, все её жители собирались в церкви. Церемонию октябрьского праздника я знал ещё из рассказов Ухии. Сначала читалась особая торжественная молитва, во время которой жрица должна была водить над краем колодца рукой с зажатым в ней амулетом, затем приносили жертву. В честь великого Дагона жертвы всегда выбирались из числа людей. Проблему отсутствия людей в деревне решали довольно просто: группа сектантов отправлялась в Сантьяго, ближайший к Имбоке город, и там они подыскивали того несчастного, который должен будет окончить свои дни в колодце. Ухия утверждала, что нашу яхту послало им само море, – Дагон был доволен Барбарой, отправленной к нему на майский праздник, ибо до нас жертвы не приносились почти год.

Тогда, пораженный самим её рассказом, я не догадался спросить, почему в таком случае никто не ездил в город. Теперь я понимаю, что скорее всего это было связано с усиленными мерами безопасности в Сантьяго: похоже, тамошняя полиция вычислила, что в конце октября и в начале мая несколько лет подряд стабильно исчезают люди. Сейчас я, испытывая уже знакомое отвращение к себе, замечал, что думаю о привезенной из города жертве думаю довольно спокойно. Это часть праздника, а значит, нужно её переждать, и не мне пытаться сейчас рассуждать о человеколюбии, я такой же урод, как и всё население Имбоки. И я собираюсь уничтожить морскую заразу.

Я знал, что в праздник служба начинается раньше обычного, а потому укрылся в церкви ещё с утра. Несколько часов молитвы и кровавое жертвоприношение завершались обычно тем, что вся толпа вываливалась во двор и следом за Ксавьером и жрицей направлялась на берег, где возносилась уже новая молитва, та самая, которую впервые произнес в Имбоке капитан Орфео, молитва о пище. Этим, насколько я знал, праздник обычно заканчивался, а для молодежи начинались соревнования, состоявшие из заплыва на время до рифов. Эти уродливые создания безумно любили воду.

В церкви не было окон, а потому я мог лишь догадываться о том, что происходило на улице. Сектанты стекались в помещение, шаркая ногами и издавая целую гамму совершенно непередаваемых звуков, в которых не было ни намека на человеческие голоса. Продолжая прислушиваться, я различил звук работающего мотора и шуршание автомобильных шин: прибыл Ксавьер. В моем воображении вновь невероятно живо воссоздалась неоднократно виденная картина: моя жена и болтающееся в её руке безвольное чучело её карлика-отца. Если бы он знал о моих планах, я уверен, что не писал бы сейчас этот дневник. Но пока у меня есть возможность делать записи, сидя в тёмном коридоре, я продолжу заносить на бумагу всё, что со мной происходит. Вполне возможно, это мой последний день в Имбоке. Я не знаю, будет ли то, что произойдет со мной потом, полноценной смертью, или со мной случится что-то многократно худшее, но я стараюсь об этом не думать. Я должен исполнить то, что решил.

Ксавьер пересек первый зал и сразу направился к колодцу. Я слышал влажное шуршание щупальцев жены по каменному полу и в очередной раз удивился тому, что Ксавьер заставляет абсолютно не приспособленное для ходьбы тело передвигаться самостоятельно. С тех пор как он занял место Ухии, я ни разу не видел её в хорошо знакомом мне кресле на колесах.

***

Рискуя быть раскрытым, Пабло вышел из своего убежища и постарался незаметно смешаться с вереницей местных жителей. Сектанты стекались в зал. В отдалении показалась Ухия в золотой тиаре – жрица взбиралась на трон, обвивая щупальцами поручни. Рядом застыли носильщики, которым предстояло держать её над колодцем. Боясь поднять голову, Пабло чувствовал, как в него впивается взгляд рыбьих глаз Ксавьера. Впрочем, он не был уверен в реальности этого ощущения: Ухия уселась на трон и теперь жадно смотрела в тёмную дыру в полу. Ксавьер Камбарро ждал подходящего момента.

Пустой зал казался огромным. Сейчас же он был заполнен так, будто сюда собралась не только вся деревня, но ещё и половина соседнего городка. Пабло видел празднество в честь морского бога лишь однажды и не мог даже подозревать, что в пустынной гнилой деревне столько обитателей. Сектанты были один уродливее другого. В зале присутствовали даже те, кто уже несколько лет вследствие происходивших в организме изменений не показывался из дома. Скользкие чудовища в накладных лицах шипели и лаяли, на их телах дьявольской насмешкой смотрелись перешитые человеческие костюмы.

Жрица осматривала собравшихся с высоты своего трона. Никто из жителей не выражал беспокойства по поводу того, насколько внезапно изменились привычки преподобной Ухии. Никому не было дела до Ксавьера, который будто усыхал рядом со своей дочерью и сейчас грудой тряпья примостился у её трона, источая вокруг ужасающее трупное зловоние. Дагон придет в октябрьскую ночь. Дагон примет жертву и пошлет взамен рыбу и золото. Золото из моря – великий бог Имбоки.

Стоя у входа, чтобы иметь возможность в любой момент выскользнуть в коридор, Пабло внимательно оглядывался по сторонам. Никто из местных жителей, стоявших сейчас здесь, не знает о том, что Ксавьер и Ухия – одна безумная химера, тело жрицы Дагона и душа отступника, способ обойти отторжение моря. Они не поверят в такой исход, это не укладывается в их мировоззрении. На голове Ухии сияет шипами золотая тиара. Дагон благосклонен к своей жрице.

Бормотание собравшихся перекрывает голос священника. И вновь тягучей монотонной песней на неизвестном языке льется молитва, изредка прерываемая короткими паузами, во время которых хор чавкающих и шипящих голосов возносил хвалу своему богу. Пабло слушал с мрачной усмешкой на лице и впервые искренне торжествовал, скрывая свое лицо под сушеной маской из человеческой кожи. Сектанты впадали в уже знакомый транс, казалось, переминаясь с ноги на ногу и качая уродливыми головами, они исполняют некий странный танец. Ухия наклонилась вперед, в её руке на длинной цепи покачивался амулет – пирамида с золотым Оком Дагона. Настанет момент – и цепь вырвется из её руки, и пирамида, сверкая гранями, устремится в водную пропасть. Пабло знал, что после таких обрядов море возвращает амулет с ближайшим приливом, – это добрый знак, он означает, что Дагон принял жертву.

Губы жрицы беззвучно двигались. В отличие от остальных, Ухия являла собой сейчас образец сосредоточенности: сведенные на переносице брови, хмурый неподвижный взгляд. Ксавьер Камбарро всматривался в чёрную бездну. Вода в колодце начинала волноваться. Пользуясь тем, что увлеченным своей молитвой рыбомордым уродам нет никакого дела до того, что происходит вокруг, Пабло покинул зал. Всего на полминуты, но и этого ему хватило, чтобы поднести огонек зажигалки к одной из ближайших куч каких-то сломанных досок. Количество хлама, сваленного в коридорах церкви, оказалось поистине бесценным.

Пропитанные бензином доски занялись мгновенно. Не оглядываясь больше на разгорающийся пожар, Пабло бросился обратно в зал и постарался смешаться с толпой. А ещё через несколько минут из коридора потянулся дым. Пожар в церкви охватывал коридоры, перекрывая пути возможного спасения. Дым смешивался с рыбьей вонью и растворялся в ней, маскировался под нее, не позволяя вовремя обнаружить опасность. Погруженные в молитву сектанты опомнились лишь тогда, когда в зал потянулись серые удушливые клубы.

Резкий окрик Ухии на короткое время оборвал начинающуюся панику. Жрица вскинула амулет, выдергивая его из колодца. Несколько храбрецов попытались сунуться в коридор и тут же были отброшены обратно: церковь пылала изнутри. Пабло видел, как растерянно оглядывается священник. Хорхе не мог не догадаться о причине внезапного пожара. Как пастор этой деревни, он должен был спасать своих прихожан, но в единственном выходе из зала бушевал огонь. Оставался только колодец. Чем ближе дым, заставлявший задыхаться и кашлять, подбирался к столпившимся сектантам, тем плотнее они сдвигались вокруг прорубленного в полу хода. Как бы ни была сильна их вера, желающих туда прыгать не находилось, и Пабло успел подумать, что огонь для них является едва ли не лучшим выходом.

Краем глаза он успел заметить, как Ухия, обвивая щупальцами носилки, соскользнула с трона. В одной руке она по-прежнему сжимала золотую цепь, и пирамида с Оком Дагона со звоном ползла за ней по каменному полу. В другой Ухия держала нож, и Пабло показалось, что ладонь жрицы словно опалена от соприкосновения с ритуальным предметом. Море чувствует подмену. Недолго удастся Ксавьеру появляться в чертогах морского бога в обличии дочери. Разве что на длительный срок он и не рассчитывает…

Вслед за этим клубы дыма начали растворяться, обволакивая окружающую действительность, и Пабло с молниеносной ясностью понял, что находится теперь будто за пределами зала, наблюдая откуда-то извне за метавшимися в панике имбокцами. Его самого больше не было в этой реальности. На расстоянии вытянутой руки покачивалась на своих щупальцах стоявшая напротив Ухия. Он вздрогнул, шарахаясь назад, стараясь не смотреть в бездонные глаза на её бледном лице. Химера лишь презрительно хмыкнула и коснулась пальцами длинных шипов на тиаре.

– Чего ты добиваешься, Пабло? – голосом Ксавьера поинтересовалась она, абсолютно спокойно глядя сквозь столпившиеся у колодца фигуры. – Ты не можешь уничтожить Имбоку. Ты уже пытался однажды осуществить точно такой же план – и к чему это привело?

– Я положу этому конец, – собрав всё мужество, Пабло поднял голову и встретился с химерой взглядом. Ухия улыбалась, её губы кривились в характерной гримасе Ксавьера, превращая рот женщины в подобие уродливого провала. – Что ты с ней сделал? Где она?

– Ухия? – химера едва не смеялась. Ксавьер абсолютно не выглядел обеспокоенным, и Пабло невольно подумал, что даже его отчаянный план с пожаром в церкви губернатор предвидел. Более того, уже просчитал ответные ходы, показывающие непутевому сыну его место в иерархии морских существ. – Видишь ли… она сейчас в безопасности. В хорошем месте, где ей ничто не угрожает. Она не может идти за мной и не может предать меня, мне пришлось немного облегчить ей выбор.

– Ты убил её?

– Нет. Я извлек частицу её души и поместил в достойное хранилище. Для выполнения моего плана я нуждался в её теле.

– Море не принимает тебя, Ксавьер. Ты стал там чужим, ведь так? У тебя нет выхода, кроме как пользоваться телом Ухии.

– Я вижу, что ты получаешь сведения от Орфео, – усмехнулась химера и, подобрав под себя свитые в клубок щупальца, опустилась на них. – Учитывая, что дед не питал слабости к столь бесполезным существам, это весьма странно. Орфео выбрал неудачного союзника. Пабло, слушай меня. Ты не знаешь, где находится это место, и не сможешь отсюда выбраться без моей помощи. Здесь нет времени в общепринятом смысле. Я предлагаю немного побеседовать.

– Ты исчез из Имбоки, оставив её жителей умирать в огне? Ничего не скажешь, достойно главы деревни, – Пабло попытался изобразить иронию. Однако он и сам понимал, что находится сейчас не в том состоянии, чтобы вести полемику с Ксавьером. Мужчина постарался хотя бы унять дрожь в руках. Третий из семьи Камбарро во главе деревни, демон Имбоки и её безжалостная сила, Ксавьер не производил сейчас впечатление обеспокоенного судьбой жителей. Химера устало повела густо накрашенными глазами.

– Пабло, ты торопишь события. То, что сегодня устроил ты, я планировал на полгода позже. Я был готов подождать до мая. Однако не строй напрасных иллюзий, нарушение моих изначальных планов нисколько не критично. Особенно если тебе настолько не терпится поставить точку в своей судьбе.

– Где мы находимся? – Пабло огляделся. Воздух казался густым и вязким, словно кисель, контуры расплывались. Даже собственные руки выглядели сейчас чужими и неуклюжими. Сейчас вокруг не было ничего из того, что напоминало бы об отвратительной действительности Имбоки, и вместе с тем от кажущейся безобидности этого места веяло неким древним, неуправляемым ужасом. Ксавьер злорадно оскалился – и вместо ровных зубов Ухии на мгновение ощерился гнилыми пеньками его рот. Пабло отчаянно зажмурился, иллюзия пропала. Он не привык ещё к пониманию того факта, что красивое лицо жены – всего лишь маска на бесформенном отростке, что служил головой Ксавьеру.

– Думаю, ты знаешь, – химера подалась вперед, иронично щуря обведенные чёрным глаза. Пабло встретил её взгляд – и в мгновение ока понял ответ. Ксавьер Камбарро привел его на Порог. Туда, где рождались и находили приют отверженные дети хаоса. Осознав это, он невольно обернулся: ощущение чужого присутствия за спиной не давало покоя с самого начала. Ксавьер согласно кивнул. – Хотя бы об этом ты догадался. Я открыл для себя это место и проложил сюда тропу. Если знаешь законы Порога, то можно чувствовать себя в безопасности.

– Откуда ты их знаешь? – глухо спросил Пабло, стараясь не выпускать из виду движений Ксавьера. Повторялась та же последовательность событий, что и в лаборатории в горах несколько дней назад. С той лишь разницей, что сознанием Пабло управлял голос покойного предка. Но Орфео больше не появлялся, оставив правнука наедине с безумной химерой. – Ты увел меня из горящей церкви, где сейчас мечутся, как тараканы, твои сектанты, и затащил сюда, чтобы просто почесать языком?

– На самом деле нет.

Шипастая тиара двоилась у Пабло в глазах. Лицо Ухии казалось зыбким, в его чертах словно перетекало уродство Ксавьера. Здесь, на краю первобытного хаоса, он управлял положением вещей и наслаждался этим.

– Своей глупой выходкой ты поторопил события, Пабло. Я без труда бы справился с разрушением деревни, не оставив от нее ни единого целого дома. Но ты снова пытаешься повторить то, что однажды у тебя уже не получилось. Неужели Имбока стоит этого?

– Существование вашей секты угрожает всему миру. Поэтому если ты думал, что я смирился с вашей рыбьей братией, то ты глубоко заблуждался.

– Я ни о чем подобном не думал, Пабло, – химера раздраженно передернула плечами. – Ты вырос во внешнем мире. Ухия до последнего надеялась, что зов предков сможет тебя исправить. Я был в этом отношении менее оптимистичен. Глядя сейчас на тебя, я понимаю, что был прав.

– Где сейчас Ухия? – настойчиво повторил Пабло, не надеясь, впрочем, на правдивый ответ. Он был рад уже хотя бы тому, что извращенная фантазия Ксавьера не загнала сознание русалки в разлагающийся труп.

– С каких пор тебя волнует её судьба? Пабло, она моя дочь, я способен позаботиться о её разуме.

– Зачем ты позвал меня сюда?

– Я хочу, чтобы ты понял, за что сражаешься. Ты считаешь себя воином, который несет миру спасение. Но ты, Пабло, всего лишь инструмент в деле установления на земле господства куда более развитых существ, чем цивилизация подводных жителей. Ты сыграл свою роль и имеешь право знать, что произойдет. Я хочу предупредить тебя, Пабло. Когда мое тело начало меняться, я потерял физическую силу. Я стал таким, каким ты видел меня всё это время, а теперь мое тело разлагается, постепенно становясь кормом для червей. Но сейчас мне подчиняется тело твоей жены. Если ты решишь на меня напасть, мне не составит труда задушить тебя её щупальцами. Так что… считай это последней спокойной беседой отца и сына.

Пабло неопределенно мотнул головой. Ему не были интересны излияния сумасшедшей химеры, однако сейчас он и подумать не мог о том, чтобы броситься безоружным на Ксавьера, вооруженного ритуальным ножом и уже неплохо освоившего управление телом дочери. К тому же голос Орфео Камбарро, что придавал храбрости в прошлый раз, не появлялся, и Пабло чувствовал, что надеяться на помощь извне не имеет смысла. Против химеры с телом жены и разумом их общего отца он был один. Хуже всего было то, что намерения Ксавьера пока оставались для него загадкой. Ксавьер знал о его присутствии на празднике и, видимо, именно поэтому успел настолько быстро сориентироваться и вытащить сына по тропе на Порог.

– Время здесь – понятие довольно необычное, Пабло. Оно может идти так, как пожелаю я или кто-либо другой, обладающий ключами. Значит, мы можем не торопиться, да и у тебя, думаю, ещё остались ко мне вопросы.

– Тогда расскажи мне, в каком мире находится твоя лаборатория в горах. Это происходило наяву, или, как меня пытались убедить, я видел сон?

– Пабло… ты вырос во внешнем мире. Ты мог бы уже привыкнуть к тому, что не всё в жизни можно разделить на черное и белое, на сны и явь. Есть пограничные состояния, есть полутона серого. Иногда даже жизнь и смерть сливаются в один оттенок. Чем будет для тебя лаборатория в горах, решаешь только ты сам. Нам было бы выгоднее, чтобы ты считал это сном, но теперь, по большому счету, это не играет роли. Для Орфео это не было ни тем, ни другим, потому что путешествия сознаний находятся за пределами сна и реальности, для Хорхе – сном, потому что он сам в это верит.

– А для тебя?

Ксавьер не ответил. После долгой паузы он продолжил.

– Ты вырос во внешнем мире… – в его голосе мелькнуло что-то вроде сожаления. – Твоя мать не хотела оставаться в деревне даже для того, чтобы дождаться твоего рождения. Она уехала.

– Не думаю, что она была настолько глупа, чтобы связать свою жизнь с чудовищем. Ты обманывал её, вынуждая оставаться здесь.

– Я не обманывал её, Пабло. Мне не было нужды это делать, – непонятная ухмылка вновь искривила губы Ухии. – Орфео мог рассказать тебе, каким образом я познакомился с твоей матерью, но, видимо, посчитал, что будет лучше, если это сделаю я. Орфео находится в Й’хантлеи. Во всяком случае, до последнего времени он был там. Те, кто спустился в море и достиг Й’хантлеи, не нарушают больше покой живых. Видимо, Орфео посчитал, что может продолжать влиять на происходящее.

Впервые Пабло слышал от Ксавьера настолько длинные тирады. Обычно губернатор изъяснялся невнятным сипением, да и то лишь по особо важным поводам. Несмотря на пронизывающий ужас, что леденил кровь спокойствием этого места, Пабло чувствовал некий интерес. Ксавьер пришел в своей вере к морскому богу и покинул ряды его последователей, пытаясь искать силу в других мирах. Если бы только понять мотивы поступков химеры, что смеялась сейчас четко очерченными губами молодой женщины.

– Орфео много плавал по морям этого мира, Пабло. Впервые он вышел в море в конце прошлого века. Морское господство Испании было позади уже несколько сотен лет, мы стремительно теряли свои позиции. И в торговле, и в военной силе… экономика переживала упадок. Нам нужны были новые ресурсы. Орфео покинул деревню, чтобы избежать мести своих земляков. Если бы он остался, по приговору суда Сантьяго его ждала тюрьма, но по общему мнению жителей деревни Орфео Камбарро должен был умереть.

– Он совершил преступление?

– Что-то вроде того. Тогда это обозначалось словом «обесчестил», а жертвой стала одна из первых невест Имбоки. Его преследовала родня девицы, и они были настроены слишком решительно. Христиане, Пабло, проповедуют миролюбие, но если их интересы затрагиваются не так, как хочется им, люди превращаются в озлобленное стадо.

– Дедуля Орфео был банальным насильником, – нервно хмыкнул Пабло. – Я думал, причина его изгнания была более утонченной.

– Все с чего-то начинали, – Ксавьер покачал головой, на длинных шипах тиары заискрился непонятный свет. – Это не столь важно. Орфео бежал из деревни и нанялся судно, которое плавало в западную Африку. Длительные торговые экспедиции были настоящим спасением для человека, которому нельзя возвращаться на родину. Эти места кишели тропическими болезнями, в воздухе роились тучи мух и комаров, но именно там те, кому повезло не свалиться от малярии, впервые увидели золото туземцев. Здесь, в Имбоке, мы называем его золотом из моря.

– Золотом… из моря, – тихо повторил Пабло, неожиданно понимая, что до сих пор не знал, из каких мест распространилась на Испанию морская зараза. Выходит, она пришла из тёплых тропических вод.

– Моряки, приплывавшие из Европы, старались без необходимости не спускаться на берег. Африка считалась проклятым местом, словно там не действуют никакие законы медицины. Если бы ты побеседовал с Орфео немного подольше, он рассказал бы тебе, что в первый год, который он провел в экспедициях в Африку, состав команды сменился процентов на семьдесят. Они умирали от местных болезней. Иногда им казалось, что их душит сам климат, что влажный воздух проникает в лёгкие и разъедает организм изнутри. Такой была Африка конца прошлого века. А потом в Европе началась война. Древесина, какао и слоновая кость потеряли свое значение, и африканской торговле начала угрожать серьезная опасность извне. Это понимали не только белые, это понимали и сами туземцы. Их товары становились никому не нужны. И всё же, несмотря ни на что, они категорически отказывались выдать белым людям золото из моря. Диковинные украшения, сделанные с невероятным мастерством, но в совершенно непонятном тогдашним знатокам стиле, могли быстро разойтись по Европе за хорошие деньги. Туземцы отказывались от любых предложений обменять золото, хотя было очевидно, что ценность металла не слишком их волнует. С этим золотом было что-то другое. Они цеплялись за него, словно за знак величайшего благословения на земле. Никто толком не понимал их наречия, но того набора слов, что сумели освоить черные обезьяны с побережья, хватало, чтобы понять: золото они не продадут.

Корабли уходили ни с чем, объемы грузов уменьшались в десятки раз: в Европе в них больше не нуждались, там шла война. Но для Орфео это золото неожиданно приобрело какую-то необычную значимость. Он чувствовал, что не может покинуть африканский берег, не узнав секрет диковинных предметов. Того, что он уже видел, оказалось достаточно: на украшениях были изображены сцены из жизни разумных амфибий, существ, не виданных доселе белым человеком. Обнаружение этих созданий перевернуло бы научное представление об эволюции. Рисунки и орнаменты однозначно показывали, что разумные амфибии пришли на Землю гораздо раньше всех известных живых существ, они спустились на планету из внешних сфер, сопровождая своего бога. Вновь и вновь натыкаясь на образцы золотых предметов, Орфео приходил к выводу, что полулюди-полурыбы существуют до сих пор, скрываясь от наземных цивилизаций в глубинах океана, что Марианский желоб – ничто по сравнению с той бездной, где стоят их города. Африканские племена каким-то образом нашли способ поддерживать контакт с подводными существами.

Более того, проведя на побережье несколько недель во время своей второй экспедиции, Орфео обнаружил, что местные жители практически не подвержены тропическим болезням. При первых же признаках малярии или сонной болезни они бесследно пропадали на несколько дней, после чего возвращались абсолютно здоровыми, в то время как белых нещадно косила смерть. И вместе с тем, несмотря на невосприимчивость к болезням, Орфео ни разу не видел среди встречавшихся ему африканцев ни одного по-настоящему старого человека. Они не могли умирать столь рано в регионе, где основной причиной смерти являлись именно переносимые насекомыми болезни, но ведь куда-то же они исчезали. Разгадка этой тайны стала для Орфео делом принципа. Во время очередной экспедиции он не вернулся в назначенный срок на корабль, и капитан отдал приказ отчаливать. Орфео остался на проклятом побережье Африки.

Он умел завоевывать расположение к себе. Он был молод, обладал достаточно открытым характером и к тому же неплохо усваивал языки. Уже в скором времени он смог общаться с местными на их варварском диалекте. Не знаю, каким образом у него это получилось, но через месяц Орфео вместе с молодыми людьми племени плавал наперегонки в океан. Это было с их стороны величайшим знаком доверия. А ещё через месяц своего пребывания в Африке Орфео заразился малярией. В тех местах это означало конец. Именно тогда и начались основные откровения, к которым он столь стремился. По иронии судьбы, теперь, когда его мозг туманила лихорадка, Орфео мог думать лишь о том, насколько скоро его посетит смерть. Туземцы доставили его на лодке на крошечный остров неподалеку от побережья. По их словам, за этим должно было последовать скорое излечение. Орфео не помнит, какой была его первая встреча с подводными жителями, в те часы он метался в бреду и с трудом различал происходящее вокруг. Думаю, они забирали его в море, первого после тех туземцев человека, до спасения жизни которого изволили снизойти разумные амфибии. Африка стала для Орфео местом второго рождения.

Корабль, на котором он прибыл на черный материк, вернулся через год. Война в Европе подходила к концу, однако это вовсе не означало возвращение прежних объемов торговли. Голодной и разрушенной Европе не было дела до специй и слоновой кости, и от былых оборотов торговли с Африкой оставались жалкие крохи. Никто из прежних членов команды не ожидал, что за год на пропитанном тропической заразой материке Орфео выживет. Он же практически не изменился, разве что приобрел странную любовь к долгим купаниям в океане и блеск фанатичной решимости в глазах. Едва ступив на борт своего бывшего корабля, Орфео с характерной для него горячностью принялся убеждать команду в том, что лишь новая вера избавит разрушенную войной Европу от голода и болезней. Достаточно лишь вознести хвалу морскому богу и окропить воду человеческой кровью. Море даст людям рыбу и золото, именно то золото, получить которое у туземцев не удавалось в течение нескольких лет.

Ему не верили, вполне обоснованно посчитав сумасшедшим. Всё же год на чужом континенте, в обществе лишь чёрных варваров, не мог не отразиться на состоянии разума молодого испанского моряка. Но Орфео был необычайно настойчив, продолжая кричать о бесчисленных сокровищах глубин, которые можно получить, лишь сменив бесполезную христианскую веру на поклонение богу, который существует на самом деле. Он видел гигантские подводные города с их дворцами и лабиринтами, где живут в течение тысячелетий морские обитатели. Море дарует бессмертие.

Окончательно решив, что Орфео сошел с ума, капитан приказал связать его и доставить на корабль. Пусть и сумасшедший, но матрос был гражданином Испании, а потому имел право на лечение именно в своей стране. В безоговорочном признании его рассуждений о подводных цивилизациях фанатичным бредом была лишь одна нестыковка: при себе Орфео имел странную золотую пирамиду на длинной цепи, и ничего похожего на этот предмет никто из команды никогда не видел. Три грани пирамиды украшало выполненное в причудливой манере изображение глáза какого-то морского чудовища. Казалось бы, вполне безобидный предмет наполнял души матросов таким суеверным ужасом, что, едва чёрный материк скрылся за горизонтом, было решено выбросить пирамиду за борт и забыть о ней навсегда.

Дальнейшее, думаю, ты уже знаешь. Корабль бесследно исчез на пятнадцать лет, просто затерявшись на пути в Европу, а когда вернулся, от его прежней команды на борту оставался лишь Орфео. Теперь его спутниками были диковинные существа, те самые разумные амфибии, изображения которых красовались на золотых предметах. Орфео привел в Имбоку морское племя. За пятнадцать лет в деревне многое изменилось. Имбока держалась только на торговле рыбой, но рыбаки перестали возвращаться с уловом, да и конкуренты в виде крупных компаний усложняли продажу. Имбока приходила в упадок. Орфео увидел её нищей, с заколоченными ставнями на половине домов и окончательно потерявшей былой жизнерадостный дух. Однако жители продолжали упрямо молиться своему богу.

Орфео вернулся, показав людям столько рыбы, сколько они не видели за всю жизнь. Он держал в руке пирамиду на длинной цепи, что дали ему разумные амфибии, пришедшие на крошечный африканский остров. И, повинуясь движениям пирамиды, в сети потерявших надежду жителей шла рыба, а из глубин поднималось загадочное золото из моря. Дагон, сказал Орфео, может дать вам столько рыбы и золота, сколько пожелает ваша душа, лишь отрекитесь от той ереси, которой вы молитесь, и восхваляйте морского бога.

Имбока сдалась быстро. Большинство её жителей не видели ничего дурного в том, чтобы молиться, называя другое имя. Дагон требовал жертв и давал взамен пищу и золото. Среди немногих, кто пытался сопротивляться новой вере, была и та девица – теперь уже, спустя почти четверть века, замужняя женщина, мать. Её мужа сбросили в колодец одним из первых, а с нее содрали кожу. Её сына, кстати, постигла та же участь – если ты помнишь того грязного старика, что помогал тебе бежать из Имбоки. Так Орфео привел на побережье Испании морского бога.

Имбока всегда стояла обособленно. В мире веяло новой войной, а здесь вылавливали золото и снова в огромных объемах торговали рыбой. Словно золотая пирамида в руке Орфео стягивала в Имбоку рыбу со всего мира. Вернувшись из своего путешествия в Африку, он стал фанатичным приверженцем Дагона. Он был первым в нашем роду, кто видел Й’хантлеи, циклопический город на глубине. Дагон был доволен капитаном Камбарро, и тот носил ритуальный нож вплоть до того момента, когда пришло время уйти в море. Орфео был хорошим жрецом. Он верил искренне, не ища для себя никакой выгоды, его не интересовало золото как объект продажи. Ему нужны были лишь знания, он искал способы приблизиться к своему богу. Думаю, даже в Й’хантлеи он не оставил своих занятий, – мы никогда не общались настолько тесно, чтобы я мог знать это наверняка. Хотя я неоднократно опускался в море… Орфео не стеснялся заявлять, что Ксавьер однажды погубит род Камбарро. Возможно, он и имел какие-то способности к предвидению.

Орфео ушел в море, оставив Имбоку такой, какой он хотел её видеть. Вся деревня молилась Дагону. Теперь нож и амулет, ту золотую пирамиду, взял мой отец. Хосе Камбарро был тенью Орфео. Он был рожден от женщины, привезенной из того загадочного путешествия, в котором Орфео пропал для мира на пятнадцать лет. В жилах моего отца текла кровь морского племени, и всё же он не имел того фанатизма. Думаю, просто нужно было кем-то заполнить брешь во времени между Орфео и мной.

Я тоже верил в Дагона. Мы все здесь верим в Дагона, потому что он дает нам пищу. Он – золото из моря. Потом пришла моя очередь. К тому моменту, когда я стал жрецом Дагона, я уже обладал некоторыми полезными навыками, в частности, умел изменять погоду, вызывая шторм и прибивая к берегу Имбоки оказавшиеся поблизости суда. Это же случилось и с вашей яхтой. Я чувствовал недовольство нашего бога. Я не был настолько слепо предан ему, я пользовался иными силами, но именно Ксавьер Камбарро сбросил в колодец в первый год больше жертв, чем отец за десять лет. При мне серые камни колодца пропитались кровью.