Текст книги "Северные истории. Книга II (СИ)"
Автор книги: Глиссуар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Глава 4
Начавшиеся с ноября метели обещали суровую зиму. Лорду Рейвину оставалось только гадать, не связано ли это с трагедией, случившейся в его семье – в конце концов, погода так внезапно переменилась именно с той ночи. Любой книжник, сверившись с погодными записями, заверил бы его, что в осенних холодах нет ничего странного, но все же последние восемь-десять лет, что Рейвин помнил, конец осени выдавался дождливым, промозглым и ветреным, но не таким холодным.
Рейвин написал послание лорду Хэнреду – короткое и не содержащее никаких подробностей: «Мой добрый друг, я нуждаюсь в вас». Но о том, что отправить его в такую погоду и речи не было, пришлось ждать больше недели, пока пурга не унялась.
Лейлис чувствовала себя уже лучше, но из спальни почти не выходила и большую часть дня по-прежнему проводила в постели. У нее были книги и давно начатое кружево из вергских золотых нитей, но Рейвин ни разу не видел, чтобы она к ним притрагивалась, и рисунок на кружеве не расширялся.
– Вам, может быть, скучно, миледи? Или что-то требуется? – спрашивал лорд в надежде занять ее хоть чем-нибудь, но получал отрицательный ответ. Сверх того супруги почти не разговаривали.
Сам лорд, чтобы немного отвлечься от мрачных раздумий, решил заняться делами, и так как зимой их было немного, принялся проверять и править торговые накладные и учетные записи за осень. Разобравшись с этим, начал расписывать дела, которыми следовало заняться по весне, а то и ближе к лету. Вот только на все планы не хватало денег. Золота было мало; последний раз сундуки в сокровищнице наполнялись до краев, когда леди Альда выходила замуж за лорда Вильморта Фержингарда, но почти вся сумма выкупа за невесту ушла в первый год правления лорда Рейвина на подарки соседям и дополнительный гарнизон в крепостях на восточной границе.
Золота в недрах северных земель всегда было мало; во владениях Эстергаров – не было вовсе. Выкуп за невесту или военный поход были единственными способами получить его, отчасти именно этим обстоятельством был продиктован брак лорда Рейвина с южанкой.
Разбирая старые бумаги, Эстергар нашел запись о давнем неоплаченном долге – лорд Тистельдер обязывался вернуть три сотни золотых еще отцу лорда Рейвина. С тех пор прошло десять лет. На Севере знали – от южан, конечно же – что такое проценты по долгу, но между собой их не назначали. Однако просрочка в десять лет, к тому же явно недобросовестная забывчивость в вопросе осведомления наследника покойного кредитора о долге стоили как минимум ценного подарка. Но что делать дальше, было неясно; поехать к Тистельдеру лично, как ездил к Хостбину, лорд Рейвин не мог – не располагала погода и вызывающее беспокойство состояние жены, а с письмом некого было отправить. Посылать малолетнего брата было слишком рискованно, а любого другого Тистельдер мог бы просто не принять, справедливо сочтя подобное отношение оскорблением.
Необходимость ждать еще два года до совершеннолетия брата чрезвычайно обременяла Рейвина, сковывая во многих начинаниях. Слишком многие дела на Севере не делались без участия представителей в лице кровных родственников лорда. Конечно, существовал способ сделать брата формально взрослым еще до двенадцати – договорной поединок, как это называлось, то есть бой с тем, кто за плату или по какому-то иному уговору сам позволит ранить себя. И хотя девять из десяти отцов предпочитали доверить испытание сына своего другу или близкому соратнику, большего позора, чем договорной поединок, если удавалось доказать сговор, сложно было вообразить. Рейвин положил расписку в шкатулку к недавним письмам, решив, что поедет к Тистельдеру позже, когда Лейлис станет лучше. Предчувствие подсказывало, что будет это нескоро.
Сначала Рейвин думал – так она выражает скорбь. Поутру, после того, как все случилось, к нему приходили женщины, спрашивали, должны ли они носить траур по ребенку. Лорд ответил им, что ребенок не прожил ни минуты, и все согласились с тем, что траур в этом случае не положен. «Зачем было спрашивать, если все знают, что траур не носят по детям, не дожившим до года». Но если леди Эстергар захочет, если ей это требуется… Рейвин бы принял и ее молчание, и нежелание покидать покои – столько, сколько это необходимо, чтобы справиться с утратой – если бы только был уверен, что это действительно идет жене на пользу.
Но дни шли, и Лейлис, поправляясь физически, все больше замыкалась в себе. Все, что Рейвин слышал от нее, было выражением недовольства и раздражения. Что-то надломилось, что-то было глубокого не так – Рейвин это чувствовал, но как изменить, не знал и снова ощущал себя беспомощным, как в день смерти отца, матери. Его всегда пугала не столько сама смерть, сколько то, что она делала с живыми. Что-то происходило с его женой, и хуже всего было то, что ему не у кого было спросить совета. Даже когда приехал лорд Хэнред.
Старик прибыл в Эстергхалл поздним вечером, и лорд Рейвин не стал ни будить жену, ни поднимать слуг, сам встретил гостя, провел к огню, предложил вина.
– Пусть демоны пьют вино в такую погоду! Проклятье, мой плащ можно рубить топором… Сейчас бы чего покрепче… И рассказывай, что случилось.
И Рейвин рассказал ему все, кроме правды о том, что произошло той ночью.
– «Холодная рука»… – понимающе протянул старик, выслушав его. – Скверная штука, скажу я тебе. Но что поделать – одна из тех, что всегда будут рядом, покуда люди будут жить на этой скорбной земле… Ведь вы сожгли останки?
Рейвин кивнул, глотнув из чарки крепкого хлебного вина, которое прежде почти не пил, и сам удивляясь тому, как легко дается ему ложь.
– Я не думал, что ей будет так тяжело. Ведь это даже не был ребенок, он не жил, не дышал, ему даже не дали имя.
– Женщины всегда переживают больше о таких малютках. Им кажется, что это их вина. Но даже если так – ведь не намеренная… – старик и сам уже был изрядно пьян и настроен меланхолически. – Я иногда думаю… что, должно быть, в самом начале времен, когда первые мужчина и женщина ступили на эту землю, они, видно, чем-то прогневали богов. Иначе за что век от века родители должны хоронить своих детей?
– Я не знаю.
Рейвин вдруг понял, что никогда не спрашивал лорда Хэнреда о его детях. И никто, наверное, не спрашивал, хотя все знали, что наследником Айбера Хэнреда уже много лет является его единственный внук, Джоар. А это может означать лишь то, что у лорда Айбера были сыновья и все они мертвы.
– Мы потеряли нашего младшего, Ульва. До чего славный был мальчуган, хоть и последыш! – горестно вздохнул старик, утирая хмельные слезы. – Бренна рвала на себе волосы и кричала, что лучше бы он не рождался… А потом, когда появился Джоар и девочки одна за другой… Нет, я не говорю, что начинаешь забывать, просто… реже вспоминаешь о тех, кто не дожили…
– Дело не в ребенке, дело в Лейлис.
– Ну так сделай своей южанке нового ребенка, и она утешится. Негоже молодой жене ходить пустой слишком долго.
– Вы не понимаете, – с досадой процедил Рейвин. Не в таких советах он нуждался.
Кувшин почти опустел, кованая чарка уже покачивалась на столе, как на волнах – верный признак, что пора прекращать возлияния.
– Вы устали, – не без труда проговорил Эстергар. – Вас проводят в ваши покои.
– Глупости, едва начали, – отмахнулся старик.
– Значит, устал я.
Лорд Рейвин встал из-за стола и шатким шагом направился к себе, думая о том, что если завтра Лейлис не выйдет к обеду и не поприветствует, как полагается, гостя – это будет верхом неприличия. Но волновался он напрасно. Утром Лейлис, уже одетая и причесанная, сама растолкала его:
– Почему ты не сказал мне, что в замке гость?
У лорда после вчерашнего еще болела голова и он дольше обычного задержался в постели. Окна были закрыты на зиму, и Рейвину сперва показалось, что еще ночь, он даже не сразу сообразил, что ответить.
– Это лорд Хэнред, он прибыл уже в ночь, я не хотел будить тебя.
– Мог бы предупредить заранее! – моментально вспылила Лейлис. – Я хозяйка в этом замке или нет? Почему я узнаю обо всем от слуг? Теперь придется переодеваться…
Она позвала Шиллу, велела принести из дальнего сундука лиловое верхнее платье с отделкой из меха осатры, но служанка не могла вспомнить, где оно лежит, и Лейлис, выбранив ее, отправилась искать сама. Нужное платье так и не нашлось, пришлось выбрать другое, не менее нарядное – алое с золотой вышивкой и жемчугом, а под него полагалось походящее нижнее платье, и переодевание затянулось надолго.
– Эта южанка раздражает меня, – пожаловалась Лейлис, когда Шилла вышла за требуемыми сапожками с гранатовыми пряжками.
– Я в курсе, что такое периодически случается, – отозвался Рейвин.
Лейлис уже несколько раз то прогоняла, то снова приближала к себе Шиллу, и лорд не считал необходимым вникать в их отношения.
– Ничего не помнит и не может найти и скверно заплетает волосы. Если сейчас принесет не те сапоги, точно накажу ее.
Лорд пожал плечами:
– Вы ведь хозяйка в этом замке, как вы изволили напомнить. Наказывайте, если считаете необходимым.
Лейлис только фыркнула в ответ.
* * *
Приезд лорда Хэнреда необычайно взволновал и обрадовал Лейлис. На шею ему, конечно, не бросилась, но поприветствовала торжественно, по всем правилам.
– Почему ты говорил, что твоя жена в печали и молчании? – украдкой шепнул старик Рейвину. – Как по мне, она в отличном настроении. И не вспомню, когда прежде видел ее такой.
– В самом деле, – задумчиво откликнулся Эстергар. – Не иначе, ваш приезд так ее развеселил.
– О, это не удивительно! – расхохотался лорд Хэнред.
Во время обеда, на который спешно подали все самое лучшее из того, что было, леди Эстергар мило щебетала и лучезарно улыбалась лорду Хэнреду и всячески подбадривала его рассказывать истории. Старик, как всегда в таких случаях, терялся и долго не мог выбрать, о чем поведать.
– Лучше после трапезы лорд Хэнред споет нам что-нибудь, – поспешил предложить Рейвин, который уже слышал абсолютно все истории лорда Хэнреда по несколько раз.
– Да, это еще лучше! – с воодушевлением подхватила Лейлис. – Только не здесь, слишком шумно. В библиотеке или… да, в малом зале. Я сейчас распоряжусь, чтобы там все приготовили. Какой инструмент вы предпочитаете, лорд Айбер?
– Ха, а много ли их у твоего мужа?
– Не припоминаю… – задумчиво протянула Лейлис, – кажется, я еще не смотрела…
– В нашей семье мало кто любил музыку, – признал Рейвин.
– Была бы любая лютня, а лучше мандолина с целыми струнами, а дальше я сам разберусь, что с ней делать, – заверил их лорд Айбер.
Одна великолепная старинная мандолина с золоченым грифом и расписным корпусом действительно нашлась в одном из хранилищ. Старик по привычке поворчал, что «лютня» – как он пренебрежительно называл все, на чем полагалось играть, перебирая струны – должно быть, была сделана, когда был мальчиком тот лорд, что умер от старости, когда всех присутствующих еще не было на свете, но после все же признал, что инструмент изготовлен мастером. Пока лорд Хэнред настраивал и приводил в порядок мандолину, леди Эстергар приказала слугам зажечь побольше свечей в малом зале, подать горячего вина, сыра и сладостей.
Удобно устроившись рядом с Рейвином в его же широком кресле, одной рукой обняв мужа за шею – что выглядело бы совершенно непристойным, будь это при ком-то постороннем – молодая хозяйка приготовилась слушать.
– Какую песню вы хотите услышать от старика? – распевно начал Хэнред. – Я ходил по девяти землям трижды по девять лет и знаю столько же песен на каждом из известных языков…
– Спой ту южную, про степи! – воскликнула Лейлис. – Мою любимую.
– Это которую? – старик наиграл несколько трезвучий. – Пылают пожары в степи нелюдимой…
– Нет, нет, не эту. Дороги…
– Ах, эту? Нечего говорить, очень южная песня, ее уже не одну сотню лет поют на нашем языке… Ну, хорошо. Притихните все, я начинаю.
Эх, дороги… Пыль да туман,
Холода, тревоги да степной бурьян…
Голос у старика был все еще сильным и удивительно глубоким, мелодичным – едва ли хуже, чем в молодости.
Знать не можешь доли своей:
Может, крылья сложишь посреди степей…
– Что это означает, про крылья? – шепотом поинтересовался Рейвин между куплетами.
– Тише! – тут же шикнула на него Лейлис. – Это идет из древних поэтических текстов Империи, они сравнивали жизнь человека с полетом птицы.
А дорога дальше мчится, пылится, клубится,
А кругом земля дымится, чужая земля…
– А это про погребальные костры степняков, – все так же шепотом пояснила Лейлис, наклонившись к мужу.
– Не знал, что вы так любите музыку, – произнес Эстергар со странной для самого себя неприязнью в голосе.
– Что ты, очень люблю, – заверила его Лейлис. – Если бы не песни и музыка, как бы мы жили? Лорд Айбер, а спойте теперь ту, про спящих в курганах…
***
Как Рейвин вспоминал потом – все началось с праздника. Точнее, с намерения Лейлис его устроить.
Как-то за ужином в узком кругу лорд Хэнред обмолвился, что родился в самый, как считалось, несчастливый день года – в первый день зимы. И леди Эстергар так и загорелась энтузиазмом.
– Это же совсем скоро! – воскликнула она. – Сколько же тебе исполняется?
– О, возраст солидный – пойдет шестой десяток, – усмехнулся Хэнред.
– Шестой, как шестой? Не-е-ет, ты обманываешь, старик! Обманываешь женщину! Восьмой или… уже девятый?!
– Что же, миледи, я, по-вашему, настолько стар?
– Ты очень старый человек. Я никогда не видела, чтобы настолько старый мужчина мог носить меч. Ты необыкновенный! – развеселилась Лейлис. – Скажи, сколько лет тебе исполнится? Ну, говори же!
– Вы были недалеки от истины, миледи. Девятый десяток пойдет мне через год. А пока что всего семьдесят девять.
«А может, зря я беспокоюсь? – думал Рейвин, наблюдая со стороны за их шуточной перепалкой. – Когда она последний раз была так весела и приветлива? Разве что летом».
– …если только мой дорогой супруг не будет против. Не будет ведь?
Он все пропустил, думая о своем и не вслушиваясь в их мирное щебетание.
– Простите меня, я, кажется, отвлекся. О чем речь?
– Мы должны устроить праздник в честь нашего гостя, – охотно пояснила Лейлис.
– Что, в первый день зимы? – скептически осведомился Эстергар.
– Именно. Устроим пир. Хлеб и дратха, южное вино и песни… и что еще нужно для веселья?
– Мясо, конечно же! – тут же подсказал Хэнред.
– Точно, и зажарим оленя.
– Где же мы его возьмем? – сухо поинтересовался лорд Рейвин. – Вы, должно быть, позабыли, что олени уже лет пятьдесят как перестали водиться в моих землях.
– Слава Неизвестному, все еще водятся в моих. Твой покойный отец всегда приезжал ко мне, когда…
– Нет, так далеко за оленем в начале зимы я не отправлюсь.
– Любое другое животное с четырьмя копытами и жирными боками подойдет, – заявила Лейлис. – Хотя бы и кабан. У кабана ведь есть копыта? Достаньте свежее мясо, а уж я разберусь, с чем его лучше зажарить. Не подавать же солонину за праздничным столом?! Даю вам слово, такого позора не будет, покуда я здесь хозяйка!
– Твоя жена знает толк в развлечениях, а? – старик подтолкнул своего лорда в бок.
Рейвину не слишком хотелось отправляться на охоту в такое время, но Лейлис настаивала, и лорд в конце концов сдался. В самом деле, может быть, праздник – именно то, что всем им теперь нужно? Еще с вечера Рейвин сам собрал свою походную сумку, сложив туда все необходимое на несколько дней, в том числе маленькую деревянную баночку с жаркой мазью. А утром, задолго до рассвета и за пару часов до условленного с товарищами времени, он вдруг проснулся оттого, что что-то было не в порядке. В спальне было почти светло, потому что горел камин, не забранный чугунной заслонкой, а Лейлис сидела в кресле у огня, кутаясь в домашний шерстяной плащ поверх сорочки, и тихонько напевала какую-то смутно знакомую мрачную балладу:
Пусть волны ложатся покорно, шумя у далекой земли,
Но ветер последнего шторма уже закипает вдали…
Заметив, что он проснулся, Лейлис обернулась, опершись локтями о резную спинку кресла.
– Все хорошо? – спросил он, прочистив горло.
В комнате пахло как-то странно, не так, как обычно – очень приятно, пряно и свежо, как будто кто-то жег в курильнице благовония, но не южные, цветочно-сладкие, а северные – с запахом хвои, трав и еще чего-то до боли знакомого…
– Все как нельзя лучше, – звонко отчеканила Лейлис. – Думаю, тебе пора вставать, мой дорогой муж. Нехорошо, если твоим спутникам придется ждать тебя.
Рейвин выбрался из прогретой постели – сон как рукой сняло – и начал одеваться в походное. Лейлис, снова отвернувшись, все так же сидела в кресле, обхватив руками колени и бездумно глядя в огонь. И только взявшись за сумку и по привычке проверив содержимое, лорд понял, что за неуловимо-знакомый и в то же время непривычный запах растекается по спальне. Теперь ясно, отчего сразу не узнал – никому ведь не пришло бы в голову жечь жгучий корень…
– Миледи, я уверен, что положил жаркую мазь в сумку. Была небольшая деревянная баночка… – начал было Эстергар.
– С выжженным клеймом в виде птицы? – безразлично уточнила Лейлис.
– Да, верно.
– Думаю, я бросила ее в огонь.
От простоты и спокойного равнодушия ее слов Рейвин не сразу нашелся, что ответить.
– Зачем же вы это сделали? – растерянно спросил он.
Лейлис хмыкнула и дернула плечом, не удостоив его ответом.
– Миледи!
Он тронул ее, только слегка прикоснулся, чтобы попросить повернуться и поговорить, но она отпрянула, скинув его руку, вскочила с кресла, дрожа от прорывающейся наружу злости и обиды. Толкнула дубовую спинку – откуда только силы взялись? оно ведь, верно, тяжелее всей ее хрупкой фигурки – кресло рухнуло с грохотом на каменный пол.
– Ты..! Ты смеешь спрашивать?! – взвилась леди Эстергар. – Ты был с другой женщиной!
Обвинение, как и вся эта вспышка, было столь внезапным, что Рейвин застыл, совершенно ошарашенный. Первой мыслью было, что кто-то нашептал леди Эстергар о Свангильде.
Свангильда была любовницей лорда Эстергара на протяжении четырех лет, но даже не первой любовью, и все закончилось еще за несколько месяцев до помолвки с Лейлис, а к самой свадьбе – стараниями леди Бертрады – бывшей любовницы лорда не было даже в окрестностях. Так к чему ревновать? Почти у любого мужчины найдутся одна-две подобные истории до брака. Чести это, конечно, никому не делает; но ведь и выкуп платит не женщина!
Словом, Рейвин хоть и был смущен, но выслушивать столь резкие упреки за то, что было до брака, не намеревался. Но начать объясняться он, по счастью, не успел, потому что Лейлис закричала, уже не сдерживаясь:
– Откуда у тебя жаркая мазь?! Кто ее делал для тебя?!
Рейвин смотрел на нее, медленно осознавая: «Это из-за мази. Она злится из-за жаркой мази». Он думал, что все было обговорено еще год назад. Лейлис пыталась научиться делать жаркую мазь, но каждый раз получалось не то – или недостаточно густая, стекающая бурым ненастоявшимся соком, или слишком жгучая, или не того цвета, не по тому рецепту – словом, всегда не так, как у леди Бертрады, и потому неправильно. И после третьей или четвертой попытки Рейвин просто перестал напоминать жене о мази, чтобы лишний раз не расстраивать.
– Я купил ее у женщины в деревне, – ответил он как мог спокойно.
На всю небольшую деревню была одна женщина-травница, звали ее Бьерда, она изготавливала в основном бальзамы и притирания для женщин, но кроме того жаркую мазь, смолку для жевания и некоторые лекарства. Покупали у нее все – от замковых обителей до нищих рыбаков – и не реже чем раз в два-три года кто-то из приезжих лордов или их поверенных пытался сманить травницу к себе.
Но такое объяснение Лейлис не удовлетворило:
– Что еще ты купил у женщины в деревне? – с нажимом произнесла она. – Может быть, саму женщину?
Лорд понял наконец-то, о чем она толкует.
– Прекрати! Старая Бьерда была стара, еще когда меня не было на свете. Она мою мать учила!
Обвинение в супружеской измене с травницей, которой лет не меньше, чем северо-восточной башне Эстерхалла, звучало нелепо, и вся сцена была до того безобразной, что лорд не знал, как ему реагировать на все это. К истерикам жены он уже успел привыкнуть – бывало, особенно в первый год брака, что Лейлис долго переживала из-за чего-то и под вечер это выливалось в желание высказать все наболевшее и немного поплакать, но после она, обыкновенно, быстро успокаивалась. Обычно достаточно было немного переждать, пока она выплеснет все накопившиеся эмоции, а потом обнять и уложить в постель – и назавтра все снова будет совершенно замечательно.
А теперь Рейвин смотрел на жену и не узнавал. Точнее, узнавал, но…
Воспоминание пришло из детства. Рейвин не помнил, сколько ему тогда было лет, но еще была жива сестра, и они играли вдвоем, прячась и отыскивая друг друга, и как-то оказались в алькове за родительской спальней. Оттуда доносился шум – мать кричала на своем родном непонятном языке, перемежая слова древними проклятиями, а отец громко смеялся, что могло означать у него в равной степени и злость, и веселье. Потом послышался грохот мебели, новый крик и ругательство – на этот раз не выдержал отец, потом глухой удар и все стихло. Когда отец вышел из покоев, его правая ладонь была в крови, наскоро перевязана салфеткой, но он все еще усмехался.
«Так бывает, когда auterre, – сказал он детям. – Только так и бывает. Ваша мама ревнует».
Мать не выходила из покоев еще неделю. Рейвин потом узнал, что отец в тот день оттолкнул ее так сильно, что она ударилась головой о высокую спинку кровати и от этого заболела. И было по-детски страшно от понимания: они могли тогда убить друг друга. И все еще могут в любой день.
– Хватит. Замолчи.
Рейвин вдруг осознал, что Лейлис больше не кричит, а он сжимает ее запястья с такой силой, что, должно быть, причиняет боль. Но она все-таки замолчала.
– Я не давал тебе поводов для подобных обвинений, – строго сказал он. – Пожалуйста, не веди себя так.
Это подействовало – его тон, его внешнее спокойствие. Когда он выпустил ее руки, Лейлис отступила на несколько шагов. Жестом попросила помочь ей поднять опрокинутое кресло. Рейвин закончил сборы в полной тишине.
– Я бы сделала тебе жаркую мазь, можно было просто сказать, – негромко произнесла Лейлис, снова устроившись в кресле у камина, исходящего приятным хвойно-пряным запахом. – Не покупай больше ничего у женщин. Иначе скажут, что я плохая жена.
– Никто такого не скажет, – заверил лорд, уходя.
Охотились лорды, если не облавой, обычно у маленького озерца, не имеющего названия, в полудне пути от замка на собаках или на лыжах. Там становились лагерем и охотились, пока не надоест.
– Три дня, три дня на охоту… Хорошая охота должна длиться неделю, – повторял старик Хэнред. – Прекрасная – две недели. Дольше уже не нужно. Как-то раз я охотился два месяца. Месяц охотился, месяц искал путь до дома.
А Эстергару было до того не по себе, что слов собеседника он будто не слышал. Он не настолько любил охоту, чтобы забывать ради нее обо всем на свете, как умел делать лорд Хэнред.
– Она все время чем-то недовольна. Не плачет, но злится. Ругает слуг, швыряет и рвет вещи…
– Олени, олени… Она просила оленя, твоя жена? Ее устроит косуля? Скажем, две молодые косули заменят одного оленя?
– Я боюсь, ее сейчас ничего не устроит… Она думает, я изменяю ей.
– Все женщины думают так, когда на сносях. Они думают, что мужчина не может обойтись пару сезонов без их тела. Как же тогда мы ходим в походы, интересно? Или они думают, мы тут же хватаем всех женщин, каких встречаем на пути? Да, именно таково их мнение. Моей жене было двенадцать, когда нас поженили. Я хотел подождать, но девчонку отдавали за бесценок, как на ярмарке, а моя сестра, Хельха – помнишь ее? – хотела сохранить деньги. Я уехал сразу после свадьбы – что мне было с ней делать? Но я не спал с другими женщинами, пока путешествовал. Хотя было из кого выбрать, – старик мечтательно присвистнул. – И женщины всегда меня любили…
Рейвину было скверно и хотелось поскорее вернуться. Они со спутниками сидели у костра, соорудив лежанки из лапника, косули подходили совсем близко, одна, давно прикормленная, клала голову на плечо Эстергару, пыталась лизнуть его ухо под меховым капюшоном. Возле озера животных не трогали, и потому они ничего не боялись. Рейвин глянул на своих приятелей-сопровождающих – те отдыхали, негромко переговариваясь и никуда не торопясь.
В замке тоскливо в зимнее время – в коридорах не теплее, чем снаружи, все окна закрыты и больше половины комнат необитаемы… Женщины шьют и рукодельничают в эти месяцы, а мужчинам остается только пить, играть в сейг и ждать, не заедет ли какой-нибудь гость или путешественник с новостями или не соблаговолит ли лорд отправиться на охоту.
Рейвин достал нож и коротко полоснул косулю по горлу. Кровь брызнула фонтаном, на утоптанный снег вокруг, на оторочку плаща Эстергара и на сапоги сира Тарека Горлстера.
– Что ты, что ты! – замахал руками Хэнред. – Девочка ведь!
– Еще одну, любую, и возвращаемся, – отрезал Эстергар.
– Вот и поохотились, – проворчал сир Тарек, розовеющим комком снега стирая кровь с сапога.
***
Лейлис никогда особо давалось хозяйничать в замке, хоть она и очень старалась. Особенно это было заметно в сравнении с тем, как все было устроено при жизни леди Бертрады. Приказы прежней хозяйки всегда исполнялись точно и незамедлительно, и Рейвин мог быть уверен, что мать справится с подготовкой и к празднику, и к зиме, и к длительной осаде, если потребуется, причем лучше его самого. В других обстоятельствах Рейвин бы не доверил Лейлис готовиться к празднику, во всяком случае, не оставил бы ее одну этим заниматься, но ведь она сама хотела, это была ее идея, так почему не дать ей возможность сделать так, как она хочет? В самом скверном случае, если что-то пойдет не так, с лордом Хэнредом гораздо легче будет загладить любое недоразумение, чем с любым другим лордом на Севере.
Однако вернувшись в замок, Рейвин обнаружил, что зря волновался. Все было подготовлено лучше, чем он мог надеяться, с большим почтением к его родным традициям. Стены и пол в великом чертоге были вычищены от пыли и копоти, длинные лавки застелены бархатом с бахромой, серебряная посуда блестела. Хоть Лейлис мало смыслила в готовке, она добросовестно провела на кухне несколько дней, следя за работой поваров и кухарок. И, следовало признать, результат ее трудов был весьма впечатляющим – помнится, прошлую годовщину их с Рейвином свадьбы праздновали скромнее, хотя знатных гостей тогда было больше.
– Начнем в полдень, закончим в полночь, как водится, – объявила леди Эстергар. – На завтрак не ешьте ничего, кроме бульона из одной луковицы, иначе в чем удовольствие от пира?
– Надеюсь, вы, миледи, не собираетесь задерживаться до полуночи за столом с мужчинами? – холодно напомнил Рейвин. – Сами знаете, после заката разговоры становятся вольными.
– Я хозяйка или нет? – насупилась Лейлис. – Когда у нас будут дочери, выгоняй их сколько хочешь! Но я останусь следить за всем, пока наш гость не отправится спать или не свалится под стол.
В другой раз Рейвин бы непременно напомнил ей о приличиях и о том, что ее положение хозяйки замка прямо следует из того обстоятельства, что хозяин – он, но теперь решил не начинать ссору. «Она все еще нездорова, – напомнил он себе. – Лишь бы не начала кричать при мужчинах». Это нужно было как-то прекращать, уже все обитатели замка, не только челядь, но и друзья лорда, сир Орсилл и его жена – все, кто часто видел леди Эстергар – замечали, что с ней произошли перемены.
Раньше, случалось, хозяйка привередничала, ей не нравились какие-то мелочи просто потому, что у нее дома, на Юге, было заведено по-другому, иногда она жаловалась, иногда просто отказывалась есть или носить то, что было ей не по нраву, но ее недовольство обыкновенно ни на что влияло. Теперь она злилась, когда что-то, как ей казалось, было сделано или устроено скверно – кубки с подкисшей дратхой летели в стену, а плохо вычищенные башмаки – в лицо первой подвернувшейся служанке. Хотя, стоило отдать должное, лорд начал реже слышать девичью болтовню, и чаще видеть слуг за работой.
Вечером накануне пира, когда Лейлис уже спала, лорд спустился в купальню, чтобы привести себя в порядок перед праздником. Последние месяцы он носил недлинную бороду, главным образом потому, что борода позволяла ему казаться старше, чем на самом деле, но теперь решил побриться, вспомнив, что жене нравится, когда у него гладкое лицо. На самом деле, он надеялся, что эта небольшая уступка будет приятна Лейлис и в конце концов сподвигнет ее к примирению. Но вышло, разумеется, совсем иначе.
Утром, едва разглядев в полутьме лицо супруга, Лейлис вдруг отчего-то испугалась, даже вскрикнула, очевидно, не сразу узнав его. С опаской приблизившись, она недоверчиво провела ладонью по его щеке и подбородку, как-то незнакомо нахмурилась и спросила в совершенном недоумении:
– Что это с твоим лицом?
– Я побрился, как вы всегда советовали, – ответил Рейвин. – Кажется, раньше вы говорили, что вам это нравится.
– Я говорила? – растеряно переспросила леди Эстергар. – Как я могла такое сказать? Твое лицо… – она неожиданно захихикала, тоже незнакомо, по-новому, – совсем голое, как у женщины или ребенка!
– Если вам не нравится, я могу снова отпустить бороду, – успокоил ее Рейвин.
– Я не говорила, что не нравится, – возразила она, не спеша убирать руку от его лица. – Просто это очень странно… для мужчины на Севере.
Она много стала говорить о Севере и его традициях последнее время – это сложно было не заметить. Часто, конечно, путала что-нибудь; вероятно, оттого, что читала слишком старые книги в замковой библиотеке – все же нравы и обычаи хоть и медленно но менялись, даже льды меняются за сотни лет – но все же успехи леди Эстергар в этом деле заслуживали уважения. И все-таки разительные перемены в характере жены не внушали ничего, кроме опасений. Как выяснилось позже, не зря.
* * *
Крик он услышал еще на лестнице. За ним – звук чего-то тяжелого, брошенного в стену. Взбегая по ступеням и минуя альков, лорд уже знал, что увидит; Лейлис только сказала, что будет переодеваться к пиру, а каждое ее переодевание в последние дни не обходилось без сложностей.
Когда Эстергар вошел в свои покои, Лейлис стояла возле стола, еще и растрепанная и в нижнем платье, и пыталась за волосы вытащить из-под стола свою служанку.
– Миледи, что тут происходит? – строго спросил лорд.
– Она украла мои серьги с изумрудами! – с остервенением выкрикнула Лейлис. Пустая шкатулка валялась на полу возле камина – очевидно, именно ее Лейлис в ярости запустила в стену, а ее содержимое в беспорядке валялось по всей комнате.
