Текст книги "Нежнее шелка, острее стали (СИ)"

Автор книги: Ginger_Elle

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Почему? Он был таким сильным воином?

– Рагнар – могущественный чародей или… Или не чародей вовсе… Никто не знает, кто такой Рагнар, но про его магию знают все. Его даже ранить невозможно: на его теле никакого следа не остаётся ни от ножа, ни от камня, ни от плети – ни от чего.

– Это от него ты научился колдовству? – продолжал допытываться Зейн.

– Да, – солгал Вельс. Не мог же он признаться, что никаким колдовством не владеет, что магия в нём – это подарки Рагнара, которые он мог дать любому другому человеку. И дары эти были на исходе.

– Если ты умеешь колдовать, как ты оказался на рабском помосте?

– Мне это было нужно. Я сам так захотел, – опять соврал Вельс.

Он даже подивился тому, как разговаривал с ним Зейн: без обычной злости или высокомерия. Оказывается, избалованный мальчишка умел и по-хорошему говорить, когда нужно было…

Вельс вспоминал о Рагнаре без тоски и без горечи, ни сожаления в нём не было, ни грусти. Меж ними не было особых чувств. Они были просто как старший и младший, как учитель и ученик, да ещё делили постель.

Вельсу тогда едва исполнилось девятнадцать. Он со своим двоюродным братом отправился на охоту в Туманный лес. Охота была хорошей, но на пути назад Вельс подвернул ногу. Какое-то время он ковылял, превозмогая боль, но потом ему стало совсем худо – нога невероятно быстро начала распухать.

Брат, часто охотившийся в этих местах, и знавший их гораздо лучше Вельса, сказал, что до дома им так не дотянуть. Он предложил идти к морю: там на высоком скалистом берегу стоял дом Рагнара, идти до которого было совсем немного. Вельс, конечно, слышал о колдуне и слегка его побаивался, хотя дурного о нём никогда не говорили. Он просто жил в лесу вдали от людей, никому ничего плохого не делал, да и хорошего тоже – если не просили. На просьбы он иногда отвечал.

Когда они добрались до маленького дома, сложенного из неровных серых камней, солнце уже садилось. Рагнар встретил их возле дверей. Он обещал, что позаботится о пострадавшем, а брату сказал, что тот может приезжать с лошадью для Вельса завтра утром: ходу от одинокого дома до поселения было больше двух часов, а потом надо было прискакать назад, к тому же с второй лошадью в поводу. К тому времени наступила бы уже глубокая ночь, и обратно в полной темноте ехать было бы нельзя.

– Лучше уж пусть один гость ночует, чем два, – мрачно добавил Рагнар. – У меня тут тесно.

Колдун на вид был явно из их народа: и сложение, и черты лица, и светлые глаза говорили об этом. Но всё равно было в нём что-то особенное, не такое. Волосы у него были странного цвета – не соломенно-жёлтые, как у большинства жителей их острова, не белые, не пепельные – а какие-то яркие, рыжевато-золотистые и вились крупными кольцами. Было в нём и ещё что-то, чего Вельс не мог пока приметить или понять. Рагнар ростом был с Вельса, но помощнее и пошире в плечах.

Колдун помог ему перебраться через ступенчатый порог, усадил на низкий топчан, видимо, служивший ему кроватью, и ушёл за водой к роднику. Вельс с любопытством осматривался. Жилище колдуна оказалось самым обычным домом, может, чуть более тёмным и бедным, чем дом, в котором жил он сам. Да и порядка тут никакого не было. Книги, непонятного назначения инструменты, склянки тёмного стекла, деревянные коробочки, оружие, части конской упряжи были наставлены и набросаны безо всякого разбору. В углу возле окна на большом сундуке были сложены деревянные диски. Вельс видел такие у скальдов: они рунами записывали на них текст по спирали и, вращая, пели. Большинство песней скальды знали по памяти, записывались лишь самые древние висы [2], смысла которых уже часто никто и понять не мог, так изменился язык за столетия или же так темны и непонятны были образы.

Возможно, Рагнар смог бы объяснить, о чём были старые песни: бабка Вельса говорила, что когда она впервые увидела колдуна, будучи ещё незамужней девушкой, он был точно таким же, как и сейчас.

Вельс оглянулся на шум: Рагнар вернулся с кожаным ведром, полным воды.

– Показывай ногу, – сказал он.

Вельс наклонился, чтобы разуться. Но понял, что сапог не снять – так распухла повреждённая щиколотка. Он потянулся к поясу за кинжалом.

Рагнар стоял рядом и внимательно на него смотрел. От этого холодного серо-голубого взгляда Вельсу стало сначала не по себе, а потом вдруг как-то спокойно. Позднее он думал, не навёл ли Рагнар на него какие чары – потому что через полторы недели, когда нога окончательно зажила, Вельс сам пришёл к колдуну, даже не зная толком зачем. Но, подумав хорошенько, от этой мысли отказался: если бы всё так было, Рагнар бы не его выбрал, нашёл бы кого получше. Он ведь ничем примечателен или особенно хорош не был, не красавец, разве что роста высокого, не самый лучший боец, не то чтобы очень умён. Да вообще ничего выдающегося в Вельсе не было, обыкновенный юнец…

Но Рагнар что-то в нём нашёл.

Вёльва сказала, что никому с их острова Рагнар таких даров, как ему, не давал и никому больше не даст. Она видела далеко в будущее. Говорили, что до самой гибели мира.

====

[1] Калам – остро отточенная тростинка для письма, в отличие от пера имеет косой заострённый конец. Обычно в работе используется сразу несколько каламов, отличающихся толщиной и углом среза заострённого конца.

[2] Виса – поэтический рассказ о каком-либо знаменательном событии.

========== Глава 5 ==========

После того вечера, когда царевич пригласил его в свои покои (не постеснявшись выгнать Вельса тут же, как они остыли от ласк), северянин несколько дней не видел Зейна. Тот словно нарочно прятался. Но на третий день опять позвал в свою комнату, через слуг велев принести двух кошек.

Вельс опять забыл всё, когда юноша оказался в его объятиях. Даже то, что изворотливый змеёныш его обманывал: он нашёл кольцо и даже принёс в свои покои, но не сказал об этом. Вельс сразу почувствовал, что кольцо было совсем близко, да и пальцы Зейна хранили следы прикосновения к волшебному предмету.

Вельс, конечно же, спросил его:

– Не нашёл кольца?

– Нет, – соврал тот, ни капли не изменившись в лице. – Пока не нашёл.

– Долго… – протянул Вельс, раздумывая, уличить ли мальчишку во лжи прямо сейчас или же посмотреть, что дальше будет.

– А если я его найду, то ты сразу уйдёшь?

– Уйду, – подтвердил Вельс.

– Откуда мне знать? Может, потом ещё чего запросишь? – подозрительно зыркнул на него Зейн.

– Не запрошу. Кольцо мне нужно, чтобы вернуться домой, как только получу его, сразу бегом кинусь из вашей проклятой земли. Клянусь, – добавил он, заметив напряжённый взгляд Зейна, который так и сверлил его, словно надеясь докопаться через эти слова до чего-то другого, до истины.

Но Вельс его не обманывал сейчас. Кольцо действительно нужно было ему для того лишь, чтобы вернуться домой. Он понимал теперь, как правы были родители и все прочие, отговаривавшие его от путешествия. Наверное, один лишь Рагнар не отговаривал, сказал, что любит это в людях – стремление узнать новое и увидеть мир, и что этим Вельс ему и понравился.

– Ты хочешь познать больше, чем остальные, – обычным своим равнодушным голосом произнёс он. – Хочешь заглянуть за туман так же, как хотел узнать, каково делить постель с мужчиной.

Рагнар читал его мысли легче, чем руны в свитках и книгах. Когда колдун впервые коснулся его руки медленно, по-особому, Вельс понял, что тот предлагает ему запретное, и любопытство пересилило. К тому же Рагнар хотел быть снизу. Да, сначала это было просто любопытство, потом же – страсть и желание. Они были любовниками дольше года, а затем Вельс уехал.

Чародей рассказал ему, что пройти сквозь туман и покинуть остров легко, а вот вернуться назад трудно. Для того он и дал кольцо, чтобы Вельс смог найти путь к родному острову Туле, где укрылись те, кто хранил веру старым богам. Остров был завёрнут в защитную магию, как в кокон, и, по слухам, Рагнар был одним из тех, кто её поддерживал. А он, Вельс, обезумевший от ситийских чар глупец, сам отдал кольцо Тионе, потому что решил, что теперь его дом – возле неё, и никогда он не вернётся больше в Туле, в свой зелёный край за паром голубым. Впрочем, не отдал бы тогда добровольно, потом бы всё равно отняли…

Вельс задумался в тот вечер, почему же Зейн не возвращает найденное кольцо, но размышлял об этом недолго. Царевич распахнул занавеси на белом алькове и приблизился вплотную к мужчине. За всё это время впервые он не крикнул, словно псу приказывая: «Бери!», а подошёл сам и потянул за рубаху Вельса, вытягивая её из-за пояса. Вельс смотрел на него в замешательстве, глядя, как тонкие пальцы крадутся под рубашку, потом выныривают, взлетают и распутывают шнурки на груди. Глаз Зейна не было видно: они были опущены вниз и скрыты ресницами.

Вельс потянулся к царевичу. Провёл руками по плечам, по спине, потом вдоль позвоночника вверх, к шее и затылку, и начал разбирать причёску.

– Не бойся, – тихо сказал Зейн, всё так же не поднимая глаз. – Не собираюсь тебя убивать.

– Я не боюсь. Мне нравится, когда они распущены.

Зейн наконец-то взглянул на него: зелёные глаза были растерянными и пустыми. Пепельные волосы упали на плечи, и юноша откинул их назад раздражённым движением.

– Что смотришь? – прикрикнул он обычным недовольным тоном. – Раздевайся! Или я тебе прислуживать должен?

Вельс не стал гордеца из себя строить – разделся, а потом и царевича раздел.

Зейн лёг на белый шёлк – золотое на лунно-серебристом – и перевернулся на живот. Вельс смочил пальцы маслом, но, хотя ноги царевича были призывно раскинуты, провёл ладонью по спине юноши. Он начал гладить её, нежно разминать, иногда чуть прищипывая кожу, иногда сильно прижимая, прошёлся по позвоночнику, понежил расслабленные плечи, обвёл острые выступы лопаток. Медленно спустился вниз, к расселине между маленьких округлых ягодиц, от его прикосновения сильно напрягшихся; он едва успел коснуться крохотной сжатой дырочки, как Зейн вдруг вскочил.

Вельс удовлетворённо заметил, что член у него уже стоял как каменный. А стоило лишь спинку погладить…

Царевич сел на постели и порывистым движением потянулся за золотым флакончиком с маслом, плеснул себе на ладонь немного и коснулся груди сидевшего рядом Вельса. Движения Зейна были неуверенными, словно он боялся причинить боль, а иногда, наоборот, слишком резкими, но повторяли то, что недавно делал для него Вельс. Он растирал и гладил его грудь и живот, захватывая иногда плечи и с силой прочерчивая линии по ключицам или круги по соскам. Его пальцы, пусть и девичьи-тонкие на вид, не были мягкими. Три пальца правой руки были особенно грубыми, мозолистыми, – от тетивы, догадался Вельс. Он следил за тем, что делал Зейн и не верил своим глазам.

А Зейн всё гладил руками, словно бы не видя и не понимая, что делает, как ведут себя те, что вслепую ходят по ночам под колдовским влиянием луны. Вельс притянул к себе его правую руку и прижался губами к узкому запястью.

Только что он был зол на царевича, а теперь уже готов был целовать пальцы, которыми лживый мальчишка то самое кольцо трогал.

От поцелуев Зейн очнулся: убрал руки и откинулся на кровать. Вельс развёл ему ноги и просунул палец внутрь, начал ласкать гладкие стенки там. Зейн, обычно закрывавший в такие моменты глаза, сейчас почти неотрывно смотрел на него.

«Да, смотри! Смотри, как я тебя готовлю, – думал Вельс. – Потом будешь смотреть, как я тебя брать буду…»

Едва всё было кончено, Зейн сказал ему убираться. Странным он был в тот вечер, не было в нём той жаркой страсти, что со зверем равняла, он как будто был болен или утомлён. Только смотрел пристально огромными зелёными глазами и губы трепетали – без единого стона.

Вельс вернулся в свою тёмную комнатушку и повалился на топчан. Куда как жёстко после царевичевой постели… Он думал о том, почему Зейн не отдал ему кольцо. Казалось бы, отдай – и будешь избавлен от всех бед. Или не верит? Боится, что северянин получит кольцо назад и тут же выдаст? Да мальчишка вообще сегодня был сам на себя не похож. Утром по дворцу разнёсся слух, что шах Захаб слёг с какой-то тяжёлой болезнью, может, царевич за отца переживал, поэтому был грустен?

Теперь, когда Вельс знал, что кольцо в покоях Зейна, оставалось только найти способ оказаться там одному и забрать подарок Рагнара. А может, царевич отдаст кольцо сам? Вдруг он думает, что сумеет использовать перстень для собственной выгоды и изучает волшебные свойства? Да нет ведь там никаких свойств, кроме одного – провести назад через бело-голубой туман к Туле, и сыну шаха кольцо совсем без пользы.

Вельс решил подождать пару дней, а если Зейн не сознается – пригрозить выдать его, если немедленно не вернёт кольцо.

На следующий вечер царевич опять позвал его к себе, и на этот раз был таким, каким всегда бывал: ненасытным в любви и неприступным в разговоре. Но про кольцо опять смолчал. Только уже в самом конце, когда Вельс был одет и готов уйти, вдруг спросил:

– Так ты был в Ситии?

– Был, – кивнул Вельс.

– Мне мать рассказывала. Там красиво… Горы, озёра и дворцы в скалах.

– Я мало видел, – пробормотал Вельс, недовольный тем, что Зейн разбудил не самые приятные воспоминания. – Я жил в особых комнатах и не выходил наружу. Мне сказали, что это только до церемонии…

Каким же дураком он был! Понятно, что Тиона отводила ему глаза чарами, но всё же попасться в такую глупую ловушку надо было суметь! Только потом, когда он выбрался из Ситии, рассказали ему, что когда он находился в заключении, к нему приходили разные женщины, благодаря волшебству принимавшие облик Тионы. Потом, когда стало ясно, что все они благополучно понесли от избранного для них чужестранца, Вельса убили – ядом, добавленным в пищу. Когда жизнь вернулась к нему, он лежал ничком на каменистом пляже на линии прибоя. Волны накатывались на него и заливали лицо и тело, но он не мог не то что сдвинуться, даже рукой или ногой пошевелить.

Это был первый раз, когда он умер, а потом ожил. Тело не желало слушаться и было словно истощено многодневным голодом. Уже потом, когда его ограбили в дороге и убили во второй раз, он понял, что та ужасающая слабость была от яда. Обыкновенные раны от клинка заживали быстро и почти бесследно. Да и Рагнар его предупреждал: чем сильнее урон для тела, тем дольше будешь возвращаться и тяжелее. Яд поразил всё его тело, вот и носило Вельса по морю чуть не полдня, прежде чем он в себя пришёл. Рана в живот была глубокой, саблю ещё и провернули, и изрезанная плоть исцелялась несколько часов. А вот когда Зейн полоснул по горлу своей стальной иглой, там и заживать почти нечему было – хотя крови много вылилось, поэтому Вельс очнулся быстро. Точно он сказать не мог, но вряд ли больше часа прошло до того, как вытащили его побирушки-падальщики из мешка.

Через несколько часов его заметили и вытащили из волн какие-то люди, говорившие на неизвестном Вельсу наречии. Они отнесли его в деревню. Первые два дня Вельс сам был не в силах говорить, а потом нашёлся человек, немного разбиравший по-гречески. Вельс тоже знал это язык плохо, так что объясняться они могли едва-едва, но всё же достаточно, чтобы Вельс понял, что находится в нескольких десятках миль от ситийских скал, с которых, видно, его тело и сбросили в море.

Как только Вельс оправился, то решил вернуться в Ситию – за кольцом. После всех приключений решил он, что лучше всё же дома быть, на знакомом и понятном Туле… Люди из деревни отговаривали его, твердя, что идти в горное королевство – полнейшее безумие. Сами они никогда не подплывали близко к ситийским скалам и ежедневно благодарили богов за то, что горы между их землями и Ситией были неприступны. В Ситию можно было попасть лишь двумя путями – через ущелье на границе с Дарази и морем. Сития не имели ни бухт, ни лагун – скалы стеной обрывались в море, и лишь в одном месте небольшие корабли могли подойти к ним почти вплотную. Тогда из выдолбленного в стене прохода на корабль бросали деревянные сходни, и торговцы могли перебраться по ним в один из горных городов. Первый раз Вельс попал в Ситию именно так, и он намеревался сделать это ещё раз, только для этого ему нужно было добраться до одного из крупных портов, где были смелые купцы, решавшиеся иметь дело с ситийками.

К тому времени, как Вельс добрался до большого прибрежного города и заработал достаточно денег, чтобы оплатить путешествие на корабле, начался сезон штормов, когда к скалам пристать было невозможно. Вельс решил добираться сушей, в обход, но путь его закончился на невольничьем помосте в Дарази.

Неожиданным образом это привело Вельса прямёхонько к потерянному кольцу, которое попало в добычу шаха, а потом – в цепкие пальчики царевича Зейна, откуда теперь его надо было выцарапать. Вельс только собрался открыть рот, чтобы прямо спросить про кольцо, как Зейн произнёс:

– Я нигде не бывал, кроме Дарази. Да и тут только в городе да на охоте, – он поднял на Вельса задумчивые глаза. – И никогда нигде не побываю.

– Почему? – искренне удивился Вельс.

– Для человека моего рода единственный шанс ступить на чужую землю – это прийти туда с войском, – Зейн, сидевший на постели обнажённым, завернулся в тонкое покрывало, словно ему вдруг стало холодно, и рассеянно бросил: – Уходи.

Вельс вздохнул и ушёл.

На следующий день Зейн сам его нашёл в комнате с кошками. Вельс как раз прилаживал тонкий ошейничек на рыжую кошку, которую звали Шафран. Он не стал подниматься с пола, молча поднял глаза на остановившегося в дверях царевича:

– Я нашёл кольцо, – объявил тот. – Теперь ты уйдёшь?

– Да, – ответил Вельс, отпуская кошку, которая подбежала к Зейну и начала тереться об его ноги. – Дашь мне денег на дорогу?

– Что? – яростно свёл брови царевич. – Ты смеешь ещё и золота у меня просить, чёртов оборванец?

– Я бы предпочёл путешествовать со всеми доступными в ваших диких землях удобствами, – заявил Вельс, поднимаясь на ноги. – А тебе это ничего не стоит.

– Ты же могущественный колдун! – рассмеялся Зейн. – Вот и наколдуй себе!

– Я бы мог украсть, но прошу. Я б с твоего павлина горсть камней надёргал, ты бы и не заметил, что они пропали.

– Приходи ко мне сегодня вечером, – приказал Зейн.

– За кольцом?

– Нет, – ответил царевич и чуть ли не бегом вылетел из комнаты.

Кольца он ему и впрямь не отдал – утянул Вельса на постель и, зная, что больше не лягут уже вместе, позволил любить себя так, как северянин давно хотел: давал целовать в щёки, в глаза, в губы, и сам жадным ртом отвечал и горячим языком вылизывал. А когда оба кончили, не оттолкнул любовника, а позволил остаться в себе и опять целовать в губы. Потом и сам прижал к себе и приник, словно не хотел отпускать.

И Вельс тоже не хотел, думал о том, что так бы и провёл всю жизнь рядом с Зейном, каким бы он ни был – таким нежным, как сейчас, или резким и своенравным, как раньше. Может, тот дикий и страстный мальчишка ему даже больше был по сердцу. В нём печали не было… Он просто отдавался радостным и злым телом, получал удовольствие и дарил в ответ, а теперь…

В углу комнаты были приготовлены серебряный таз с водой, пахнущей лимоном, и губкой. Зейн позволил то, что раньше тоже никогда не разрешал: дал Вельсу обтереть себя, убрать с кожи пот и семя. Как настоящий раб, ухаживающий за господином, северянин омывал живот, груди и руки, пока Зейн вдруг не оттолкнул его. Он бросился через комнату, чуть не опрокинув таз, откинул крышку с одного из сундуков, достал оттуда кожаный мешочек и швырнул Вельсу.

– Кольцо и деньги! – крикнул он. – Чтобы завтра, как откроются ворота, тебя здесь не было!

– Не будет!

Вельс глаз не сомкнул всю ночь, вспоминая Зейна. Если бы не был мальчишка царевичем… Или если бы он сам не был для него варваром с севера – что бы было? Нет, прав был Зейн, что выгонял его, – не будет от их связи добра.

Утром он собрал в узел все свои вещи – маленький узелок получился – и пошёл к ближайшим из дворцовых ворот. Вельс оглянулся напоследок на дворец, поискал глазами высокие узкие окна покоев царевича, закрытые сейчас ставнями, и, махнув рукой знакомому стражнику, проскользнул, сгорбившись, в маленькую калитку, открытую для него в створке.

В городе он отправился в чайную, где собирались караванщики, и разузнал, когда из города будет выходить караван, идущий на запад, и договорился о месте в нём. Ждать оставалось трое суток. В тот же день Вельс приобрёл крепкую, выносливую лошадь и кое-что из одежды.

В день отъезда он отправился на главный рынок запастись припасами в дорогу, чтобы хотя бы в первые дни не покупать у караванщиков за двойную цену. А оттуда ноги его сами понесли к находившемуся по соседству невольничьему рынку, где когда-то Зейн купил его. Он не стал ходить меж рядов – видеть измождённых рабов было для него мучительно, постоял у ворот и отправился назад.

Был уже почти полдень, солнце нещадно нагревало воздух, стены и даже пыль под ногами, и на улицах людей становилось всё меньше. Вельс плёлся по теневой стороне улицы, когда в отходившем от неё узком, как лисий лаз, тупичке заметил яркое и блестящее пятно цвета – паланкин с шёлковыми занавесями. Вельс узнал бы его из тысячи.

Он остановился у входа в закоулок и принялся ждать.

Царевич снова отправился на рынок… Три дня не утерпел, похотливая тварь! Проклятый ненасытный мальчишка! Похотливый, да, а ещё, горячий, страстный, зеленоглазый… Вельса несмотря на полуденную жару бил озноб. А чего он ожидал? Что царевич будет хранить память о рабе годами? Что будет вспоминать о нём? Да кто он для него? Грязный варвар… Злой колдун… Просто мужчина, под которого можно лечь, один из десятков других…

Вельс протомился на улице почти час, прежде чем показался укутанный в синее покрывало Зейн в сопровождении двух стражников. Северянин выступил из тени ему навстречу. Царевич вздрогнул и отпрянул, но тут же коротким взмахом руки остановил ринувшихся на Вельса стражников.

– Что тебе опять нужно? – прошипел он из-под покрывала.

– Ничего, я уезжаю сегодня. Случайно твои носилки увидел.

– И что? – с вызовом спросил Зейн, но голос его словно бы дрогнул. – Попрощаться захотел?

– Да, – сказал Вельс и протянул руку, чтобы прикоснуться к царевичу.

Тот не дался – отстранился и вскинул голову высоко и горделиво, как женщинам в покрывалах не положено было. Но их сейчас никто не видел.

– Купил кого-то? – низким голосом протянул Вельс.

– Не твоего ума дело! Получил своё кольцо, теперь проваливай. Или тебе ещё раз горло перерезать?

Сквозь плотную вуаль Вельс не мог видеть лица Зейна, но знал, что зелёные глаза сейчас мечут молнии.

– Нет, – сказал Вельс. – Я обманул тебя, у меня жизней почти и не осталось!

Он развернулся к выходу из тупика и бросился бежать, чуть не сшибив по дороге стражников. Он вывернул на улицу и понёсся прочь, думая, что вот сейчас услышит звонкий окрик Зейна и затопочут за ним ноги охранников. Но нет, царевич не послал погоню. Зачем он сказал ему правду? Со злости? Или из мести? Чтобы щенок тоже почувствовал себя обманутым и преданным… Дурь какая! Какое ж тут может быть предательство?

Ближе к вечеру Вельс выехал из Дарази и направился к отстоявшему от города на час пути огромному караван-сараю, чтобы ранним утром отправиться в путь вместе с несколькими сотнями других путников.

В назначенный час на следующий день караван вышел в путь. Проехали они совсем не много, как их обогнал вестник, посланный в другой город со срочной новостью: вечером скончался шах Захаб.

Вельс задумался о том, поменяет ли это что-нибудь в судьбе Зейна. Он был любимым сыном старого шаха, своевольным и избалованным, драгоценной и яркой безделушкой, которую, впрочем, отец вряд ли воспринимал всерьёз. Как и братья… Может, то и к лучшему: на трон взойдёт Хангир, и он не будет опасаться от младшего брата заговоров и интриг. Потому что если бы Хангир его боялся, то приказал бы убить немедля…

Впрочем, Вельса это теперь не касалось…

Вечером того же дня они прибыли на большой постоялый двор, где так же собирались караваны. Они должны были прождать там целый день, а может, и того больше.

– Будем ждать караван с шёлком, – пояснил один из вооружённых до зубов стражников. – Он большой и охраняется так, будто везёт чистое золото, с ним идти безопаснее. Так что до Мерва пойдём вместе. Мерв – город красильщиков и ткачей, знаешь про это, варвар?

– Я слышал про ковры из Мерва, от которых ткачи слепнут, – ответил Вельс.

– Они слепнут от того, что видят неземную красоту своей работы, – провозгласил стражник и ушёл.

Утром в караван-сарай пришла ещё одна весть из Дарази: молодой шах Хангир приказал ослепить среднего брата, Казвина, и отправил его в заключение, чтобы обезопасить себя и своих малолетних наследников от притязаний честолюбивого царевича, а Зейн… Зейн тоже был в темнице, и известие о нём потрясло всех на постоялом дворе, кроме Вельса. Красивый балованный царевич, оказывается, путался с рабами, и ладно бы путался, но и позорнейшим и недостойным мужчины образом ложился под них. Слава богам, старый шах умер до того, как узнал такую мерзость о любимом сыне!

Нет, эта весть потрясла и Вельса. Он не был удивлён, потому что сам всё знал о распутном царевиче, но у него сердце биться перестало, когда он понял, что Зейна казнят… И не просто казнят – прогонят по всему городу сквозь побои, плевки и оскорбления, а если дойдёт живым до ворот, то за ними забьют камнями.

Что ж там произошло в ночь смерти шаха Захаба? Именно в эту ночь к Зейну должны были привести нового раба, в укромные и дальние покои, где не было надоедливой прислуги. Может, искали царевича, чтобы сказать, что отец скончался? Но как же Хасан пропустил?

Вельсу надо было подумать, но вокруг были суета, толкотня и непрестанный шум разговоров. Все кричали да повторяли весть о братьях нового шаха – слепце и мужеложце. Один был всё равно что мёртв, второму оставалось немного.

Вельс кинулся прочь с двора, затянутого от солнца синей тканью. Ему надо было подумать, подумать… О Хасане. О Зейне. О том, что эта история его уже не касалась.

========== Глава 6 ==========

Шербет холодил изрядно – даже пальцы, сжимавшие расписную плошку, мёрзли. Это было дорогое лакомство: лёд привозили издалека, с гор, укрытым от солнца слоями кож и ткани, но Вельс на царевичевы деньги мог себе это позволить. Зейн одарил его щедро.

Вельс отставил пустую плошку в сторону, подхватил стоявшую на полу хитро сплетённую корзину, накрытую тканью, и прошёл через всю чайную к задней двери: она вела во двор гостиницы, где в скромной и чистенькой комнате под самой крышей, Вельса ждал Хасан. Он нашёл его у одних из ворот, ведущих во дворец: раб пытался попасть внутрь, но его не пускали, гнали прочь. Стражники сказали, что в первый день он пытался прорваться туда силой, бросаясь на вооружённую охрану с голыми руками, но потом будто понял. Время от времени он снова подходил к воротам и пробовал войти, будто бы надеясь, что на этот раз ему могут позволить, но стража опять гнала его.

Со дня, когда царевича схватили, он и не ел почти ничего. Охранники лишь изредка швыряли ему кусок, жалея слабоумного. Без Зейна сильный и устрашавший всех Хасан превратился в беспомощного ребёнка. Вельса он узнал и даже послушался его, когда тот сказал идти с ним. Не сразу, конечно… Сначала показывал на дворец, тянул за руку, прося идти туда, к Зейну, но потом сделал, как сказано.

Вельс, видно, не умнее Хасана был или же настолько обезумел, что вернулся в Дарази. Он понятия не имел, как ему спасти мальчишку, но всё же вернулся.

Он был всего лишь воином, пусть высоким и сильным, но всё же ничтожной пылинкой по сравнению с тысячной дворцовой стражей. Да Вельс и не собирался брать ворота приступом – решил, что проникнет внутрь тайным ходом, которым к Зейну доставляли рабов. Он потратил всё утро, рыща по узким грязным улицам возле невольничьего рынка в попытках отыскать тот самый дом, – и нашёл его. Вельс понаблюдал за ним: там почти постоянно находились трое мужчин, одетых как торговцы. Однако же по росту, ширине плеч и выправке в них легко было узнать стражников из дворца.

Вельс подумал, что при удачно стечении обстоятельств сможет справиться и с тремя противниками. А когда увидел Хасана, то понял, что теперь охрана им точно не преграда. На той стороне прохода тоже может ждать охрана, но вряд ли более одного человека или двух. Их они тоже одолеют.

Оставалось лишь узнать, где держат Зейна, – для того и кружил Вельс у дворца, в тот день, когда нашёл Хасана. Надеялся, что выйдет из ворот кто-то, кого он знает.

Самое страшное – времени у него было в обрез. Зейн находился в заключении уже третий день. Слухи из дворца о его судьбе не просачивались, но Вельс понимал, что в любой час из ворот могут выехать глашатаи и объявить о скорой казни царевича.

Только поздним вечером Вельс заметил одного из поваров, который готовил для дворцовой прислуги. Тот торопился попасть назад, пока ворота не закрыли на ночь. Вельс знал, что если спросить про царевича вот так в лоб, повар заподозрит неладное, поэтому заранее заготовил историю. Придумал её, пока скакал, загоняя лошадь, назад в Дарази.

Он поинтересовался у повара, что сталось с кошками царевича (про него самого ни слова не сказав). Оказалось, что кошки так и жили в своей комнате, и что с ними делать, пока не решили – не до кошек было.

– Выкинут за ворота, да и всё! – предположил повар. – Кому эти твари нужны? Они ж никого не подпускают к себе.

– Даю золотой за двух кошек, – предложил Вельс. – Приноси завтра на постоялый двор почтенного Масу. Никто тебе цены лучше не даст. Буду ждать до полудня.

Вельс назначил хорошую цену. Он знал, что повар с утра справится, за сколько бы он мог кошек продать, и знал, что и всех скопом у него за золотой не возьмут. Да и кому они нужны? Разве что живодёрам продать на шкуры, да те больше пары грошей не дадут. Так что с утра Вельс засел во внутреннем дворике с чаем – поджидать повара. Тот, и правда, заявился ближе к обеду с корзиной, в которой сидели две кошки, изредка завывавшие низкими злобными голосами. Вельс пригласил повара присоединиться к трапезе. По одному взмаху руки прислужники нанесли подносов с сытной едой. За застольной беседой Вельс и вызнал у расслабившегося и потерявшего бдительность гостя всё, что тот знал о Зейне.

Царевича, действительно, поймали с купленным им рабом. Придворные искали Зейна, чтобы сообщить печальную весть: после заметного улучшения внезапно умер шах Захаб. Зейна сначала бросили в темницу, но на следующий же день по приказу Хангира заперли в собственной спальне, предварительно убрав оттуда всё, что царевич мог бы использовать, чтобы лишить себя жизни.