Текст книги "Нежнее шелка, острее стали (СИ)"

Автор книги: Ginger_Elle

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Нет, это было невозможно…

Юноша сидел к нему боком. Вельс догадывался, что тот знает о его присутствии: когда он вошёл, поза незнакомца не изменилась, но он напрягся, подобрался. Раб сделал шаг вперёд, и тогда юноша поднял на него лицо.

Вельс узнал бы эти глаза где угодно. В прорези покрывала или на открытом лице, щедро насурьмленные или без следа краски, они светились таким удивительным зелёным огнём, какого он не встречал никогда раньше. Лицо юноши тоже было на редкость красивым, но эти глаза, в которых плескалось зелёное море… Они были просто сказочными.

– Это ведь ты? – спросил Вельс. – Ты был на рынке?

– Я, – ответил юноша со спокойной уверенной улыбкой. – Садись и ешь. Или ты сыт?

Вельс опустился на пол и кое-как устроился. У него никогда не получалось так ловко подворачивать под себя ноги. Вельс не был сыт, но чувствовал такое напряжение, смешанное со страхом, что аппетит пропал. Он наугад потянулся к какому-то блюду, не сводя при этом глаз с хозяина.

– Почему ты был в женской одежде?

– Потому что женщины закрывают лицо, а моя внешность слишком приметна. Не хочу, чтобы меня узнали.

Юноша сказал ещё что-то, но Вельс последнюю часть не понял. Наверное, слов таких не знал.

Вельс привык есть, пользуясь ложкой (чтобы черпать) и ножом (чтобы накалывать), здесь же не было ни того ни другого. То, что надо было наколоть, брали руками, а то, что зачерпнуть – выбирали сложенным кусочком лепёшки. Он взял с блюда крупный кусок мяса и запихнул в рот. Странный сладковатый соус, но вкусно.

Хозяин, видимо, заметивший лёгкое замешательство Вельса, пояснил, что это было. Тот понял, что соус был из толчёных в муку грецких орехов и гранатов, но что это за мясо было – не разобрал. Оставалось надеяться, что это не собака или крыса какая-нибудь. Дом был богатым, вряд ли тут крыс будут подавать… Хотя, кто их знает, этих дикарей…

– Кто ты такой? – спросил Вельс. – У тебя светлые волосы.

Теперь, когда Вельс рассмотрел своего хозяина ближе, он уже не думал, что тот мог происходить из тех же мест, что и он сам: разрез глаз, острый подбородок, тёплый золотистый оттенок кожи – всё указывало на то, что юноша был из здешних мест, но, видимо, с примесью каких-то ещё кровей.

– Меня зовут Зейн. А цвет волос и глаз я унаследовал от матери. Она ситийка.

– А-а… – только и протянул Вельс. Как же он сразу не догадался! Сразу ведь тионины зелёные глазищи вспомнились.

Зейн холодно, чуть презрительно рассмеялся:

– Сразу видно, что ты не из этих земель, раб. Любой другой после этих слов понял бы, кто я.

Вельс только пожал плечами: у него не было никакого желания играть в загадки с хозяином. Да и какой он ему хозяин? Разве мальчишке с ним совладать? А про то, кто он такой, он всё равно узнает. Ему в этом доме придётся провести несколько дней, а может, и недель.

– Не хочешь – не говори, – равнодушно хмыкнул он. – А что, тебе нельзя покупать рабов? Зачем скрываться?

– У меня полно рабов, – раздражённо бросил Зейн, заметно разочарованный тем, как мало интереса проявил раб к его особе. – Мне нужны особые, для такого, о чём не говорят. Ты понимаешь?

Зейн по-особенному улыбнулся, отчего у невольника мурашки по позвоночнику пробежали, и вызывающе посмотрел на Вельса.

– Нет, не понимаю, – честно ответил тот, хватая с тарелки какой-то оранжевый то ли фрукт, то ли овощ.

Мальчишка аж на месте завертелся от злости. Вельс увидел, как гневно начали раздуваться тонкие ноздри. Потом хозяин, судя по всему, выругался, но Вельс ничего не разобрал, кроме трёх известных ему простых слов: верблюд, собака и дерьмо.

– Знаешь, какое наказание полагается мужчине, который ляжет с другим мужчиной? – спросил вдруг Зейн, заставив раба изумлённо вскинуть на него глаза. – Его прогонят по всему городу с позором, а потом за воротами закидают камнями. До ворот немногие живыми добираются – забивают ещё на улицах.

Вельс дар речи потерял и пытался сообразить, точно ли мальчишка это имел в виду или же он всё не так понял из-за плохого знания языка. А его хозяин продолжал:

– А как в твоих землях? Законы так же жестоки?

– Только к сординн, тому, кто внизу, – ответил Вельс, не сводя с Зейна изумлённого взгляда.

– Нигде под небом нет справедливости.

– Так ты хочешь быть внизу? – всё ещё не веря в происходящее спросил Вельс.

– А что, ты хотел бы заползти под меня? – с насмешливым блеском в глазах произнёс Зейн.

Вельс смотрел на хозяина недоверчиво: несколько часов назад он валялся на грязной подстилке в вонючем сарае, а теперь он отмыт, накормлен и ему предлагает себя зеленоглазый хозяин, юноша редкой красоты. Может, его раны всё же загноились, и он бредит от лихорадки? Может, у него жар? В штанах у него сейчас жар – это точно ему не мерещится.

– Говоришь, для вашего народа в том, чтобы быть сверху, нет греха? – задал очередной вопрос мальчишка, начиная расстёгивать крохотные пуговички на вороте рубахи.

– Некоторые этим даже похваляются, – Вельс как заворожённый смотрел на движения длинных пальцев Зейна.

– Значит, если ты возьмёшь меня, твоя честь не пострадает.

Юноша начал стягивать рубаху, обнажив плоский мускулистый живот, безволосую грудь и сильные руки. Может, личико у него и нежное, тонкое, а тело мужское, и не такой уж он изнеженный, как сначала показалось Вельсу. Одной рукой не скрутишь. Но у него их на такой случай две.

И красивый, до чего же красивый…

Зейн поднялся на ноги и начал развязывать шнурок на поясе, а потом снимать с себя штаны.

Вельс в начале своего путешествия был в других странах, где не было ничего противозаконного в том, чтобы мужчине лечь с мужчиной. Там в банях прогуливались накрашенные мальчишки, предлагая себя. Ни разу Вельс не соблазнился: слишком вертлявыми и слащавыми они были, семенили ногами, как женщины, строили гримаски, как обезьянки, похотливо крутили бёдрами, бесстыже зыркали чёрными глазами. Прелести свои незавидные выставляли так, как мясник на базаре куски мяса перед покупателем трясёт, чтобы расхвалить и продать подороже.

Зейн совсем иначе перед ним раздевался, вроде и без смущения тоже и без стыда, но грязи в этом не было. Он с гордостью себя отдавал, будто дарил, будто честь великую оказывал. А кто ж его знает, он, может, так и думает: он же хозяин, а перед ним раб. Да и хорош он был – тем потаскушкам не чета!

Во все глаза смотрел на него Вельс, каждое движение ловил и пил, словно жажду утолял. С тех пор, как покинул свою родину, он не был с мужчиной, ни сверху, ни снизу, никак… Может, память об Рагнаре хранил. Но стоило Зейна увидеть, вся память пропала. Тот помедлил перед ним, будто красуясь, а потом усмехнулся:

– Так и будешь на меня всю ночь смотреть, раб? Не для того тебя покупали.

Вельс отпихнул в сторону разделявшие их подносы, встал на ноги, сделал к Зейну шаг и схватил его за руку. И тут он опять почувствовал… Значит, в тот раз не показалось. Где-то здесь была его заветная вещица, и молодой хозяин её касался. Здесь она была, здесь! Попалась, наверное, среди сокровищ, захваченных в Ситии, и прибыла в этот дом. И ждала теперь его здесь, совсем рядом, только руку протяни… Только руку протяни и… И там его кожа, мягкая, нежная, горячая… Только глаза подними, а там чужие – яркие, блестящие, бездонные, как зелёные омуты.

И тут Вельс и думать забыл: и про Ситию, и про то, что он там искал, и про рабство своё – про всё. Только мальчик остался.

Обхватил его за острые плечи, прижал к себе, и их тела во всю длину соприкоснулись: его, рабское, грубое, в шрамах, синяках и ссадинах, и Зейна – гибкое, холёное, шёлковое… Вельс хотел коснуться его губ, но мальчишка увернулся – глянул зло, бешено, и рот скривил. Верхняя губа приподнялась, оскалилась, того и гляди зарычит бесёнок. Сказал что-то, как сплюнул. Вельс слов не разобрал, но понял, что тот нежностей не любит. Или рабом брезгует. Посмотрим ещё, как ты запоёшь, как сам просить будешь…

Вельс впился в плечо, в ямку над ключицей, раз до губ не допускают… А потом покрывал поцелуями плечи, грудь, живот, Зейн же стоял как статуя, не шевелясь и прислушиваясь, пока раб не толкнул его на подушки.

Стоило юноше лечь, как Вельс развёл ему ноги и торопливо, жадно уткнулся лицом в горячий пах. Ноздрями втянул сладкий, пряный аромат неведомых благовоний, которыми весь его хозяин был пропитан, и только тут сквозь пряную пелену пробивался какой-то особенный телесный запах, пьянящий и томительный, от которого Вельсу всё нутро скручивало в узел.

Волос не было и тут, только нежнейшая беззащитная кожа. Вельс в тех же банях видел, как наносят тем продажным мальчишкам на тело пасту, от которой они становятся гладкими и скользкими, как рыбки. И этот такой же… Ах, как же хотелось взять его вот прямо сейчас, сразу – такой Зейн был открытый, доступный. Но Вельс стерпел.

Когда его губы сомкнулись на члене юноши, тот дёрнулся, будто хотел вырваться, но Вельс придержал, не выпустил и только глубже заглотил. А Зейн от этой ласки опешил: никто из купленных им рабов этого не делал, каждый спешил лишь сам насытиться. Только наложницы и мальчики из гарема ублажали его вот так, но с ними было не то, совсем не то. Они целовали его и нежили, вылизывали бархатными кошачьими язычками. Раб же делал это сильно, почти грубо, с какой-то дикой жаждой, с хлюпающими звуками, иногда царапал зубами, да и губами запёкшимися, обветренными, тоже иногда царапал. Зейн думал, что всё уже знал – нет, не всё, вот так его никто и никогда… До боли, до онемения, до такого огня меж ног, и в груди, и в голове, что задыхаться начал и в этот жёсткий мужской рот толкаться.

А раб ещё и палец в него засунул, он даже не заметил, когда и как, и пошевеливал там тихонечко, осторожно, маняще.

Когда Зейн со стонами и дрожью во всём теле излился в рот невольнику, тот проглотил всё до капли, ещё и облизал напоследок. Потом поднялся на руках и навис над ним, огромный, мускулистый, широкоплечий.

Вельс схватил его руку, положил на свой член и накрыл сверху ладонью. Зейн, ещё не отошедший от оргазма, не сразу и понял, чего от него хотят, а когда понял, то зашипел, как дикая кошка, скривился и начал вырывать руку. Раб только усмехнулся и ещё крепче сжал ладонь. Мальчишка свою вывернуть пытался, но получалось, что как раз то что надо и делает. Вельс даже губу прикусил от удовольствия.

– Убери свой грязный член! – шипел Зейн и ещё как-то ругался, но очень витиевато – раб не понимал.

– Ты же сам хочешь, чтоб я его в тебя сунул! – прерывисто отвечал Вельс, а в его светло-голубых глазах плясали насмешливые искорки.

– Так и то место не чище! – прорычал Зейн, уже всем телом крутясь под рабом, как золотистая змейка.

Тому лишь слаще от этого делалось, и через пару яростных рывков он кончил, выплеснувшись хозяину в ладонь. Когда он разжал руку, мальчишка выкатился из-под него с руганью и бросился обтирать пальцы о подушки.

– Как ты посмел?! – зло кричал Зейн, поминая при этом опять же собак, козлов и ещё каких-то животных, Вельсу неизвестных. – Я тебя сечь прикажу, пока мясо с костей не слезет!

Раб не стал вслушиваться в проклятия, схватил Зейна поперёк туловища и на пол бросил, развёл ему ноги пошире. Мальчишка брыкался, но Вельс был гораздо сильнее. Он лёг между ног Зейна, так что бёдра уже было не свести.

– Грязный, говоришь, – пробормотал он. – Собака, говоришь…

Вельс видел, что юноша хочет его, шипит и отбивается, но хочет. Ему даже жалко юнца было, потому что тот кроме грязи и греха в любви к мужчинам ничего не видел. Мучился от своих желаний, стыдился их и считал позором. Стыдился, и всё равно шёл на рынок, покупал рабов и ложился под них… «А где же остальные? – подумалось вдруг Вельсу. – Ему что, остальных мало? Или разнообразие любит?». Подумалось – и тут же вылетело из головы. Он только об одном сейчас мог думать: о том, что лежал меж раскинутых ног молодого красавца, в чьи зелёные глаза он чуть ли не на рынке влюбился, когда мельком в узкую прорезь увидел.

Из-за того, что Зейн сопротивлялся, он вошёл в него грубо и неловко, наверное, причинив боль: юноша вскрикнул и выгнулся дугой. Вельс чувствовал, как он затем расслабляется и приспосабливает себя – мальчишка был опытный. И как же в нём было хорошо… Правильно сделал, что сразу не полез, потому что кончил бы через мгновение, так внутри было скользко, тесно и жарко.

Он и не заметил, как сопротивление Зейна перешло в страстные объятия. Они просто двигались один на другом, один в другом, сплетались, хватали, сжимали и кусали друг друга. Вельс пытался держаться ритма, двигаться размеренно, но все эти умствования и уловки тут же бросили его, оставив на произвол желания, безумного, звериного, острого. Он, почти не сдерживаясь, вбивался в юношу, такого тоненького и хрупкого, того и гляди раздавишь… Но это лишь казалось так: его хозяин на деле оказался ещё как силён, когда закинул ноги ему за спину, сплёл и начал ими вжимать любовника в себя ещё глубже.

Зейн стонал в голос, кусал губы, бился под тяжёлым телом раба и пальцами царапал его спину так, что из только-только заживших ран пошла кровь. Он не мог этого видеть, но как будто чувствовал кровь, словно волчонок, и раздирал рубцы ещё сильнее. Потом он изогнулся и просунул свою руку с окровавленными ногтями между их тел и сжал свой член, приноравливая движения ладони к их бешеному ритму.

Вельс не чувствовал боли в спине: он чувствовал лишь приливающее наслаждение, готовое прорвать преграды и растечься по телу медовой волной. И когда мальчишка под ним закричал и заметался, сладко сжался изнутри, он тоже кончил, позволив волне затопить себя.

Когда он выпустил юношу из-под себя, тот подполз к подносу и начал что-то жадно пить. Вельс последовал его примеру.

Потом, когда они отдохнули, Зейн ещё раз пожелал и на живот перекатился, словно приглашая. Вельс тут же потянулся к нему, вот ведь ненасытный мальчишка…

Он приподнял его бёдра вверх, чтобы было удобнее, развёл половинки ягодиц и коснулся губами припухшего отверстия.

Зейн взвыл от этой ласки и зубы сжал, чтобы криком не закричать. У него аж слёзы на глазах выступили… И не от того даже, что приятно было, а от мысли о том, что раб ртом его там касается и даже языком играет. Зейну в голову от этого такой жар бросился, что и представить страшно, а уж что меж ног делалось… Он ещё гибче в спине выгнулся и прохрипел сквозь зубы:

– Возьми!

Невольник вошёл в него легко, плавно и тут же двигаться начал медленно, пробирающее. Зейн вспомнил, как он его член в руках держал. Хоть и унизительно было, зато он теперь лучше представлял, какой он в обхвате да какой твёрдый. Глазами этого не понять… И дурно делалось от того, что такую огромную штуковину в него на всю длину засовывают, и стыдно, и сладко до неимоверности.

Вельс не припоминал, чтобы хоть кто-нибудь ему с такой же яростью отдавался. Всяко было – и страстно, и жарко, и исступлённо, но этот мальчишка бешеный был, чисто дикий кот… И было это волнительно до дрожи – усмирить зверёныша, пересилить, уткнуть головой в пол и овладеть.

Даже когда они оба кончили, Вельс не отпускал юношу, придавив всем телом, целовал ему плечи, шею, тонкие пряди волос, выбившиеся из причёски. И всё: и влажная кожа, и светлые волосы, и крутые изгибы плеч – всё было атласно-гладким, нежным, балованным… Зейн сначала позволял, видно, не придя ещё в чувство, а потом начал выкарабкиваться. Вельс выпустил его из под себя – взмокшего, скользкого, тяжело дышащего. У него самого тоже в голове начало проясняться, и опять он про других рабов вспомнил, про того, в татуировках, с которым он на помосте стоял.

– А где остальные?

Глаза у хозяина до сих пор были затуманены и полуприкрыты, как у сытого хищника. Он не сразу заговорил, словно раздумывая, отвечать ли вообще:

– Какие ещё остальные? – лениво спросил он.

– Те рабы, которых ты раньше покупал.

Губы тут же сжались, а глаза опасно сверкнули:

– А ты откуда про них знаешь?!

И промелькнула в этом зелёном блеске такая явная угроза, что Вельс почти не раздумывая прыгнул на юношу. Он успел сообразить, что раз у Зейна оружия не было, да и держать его в комнате под рукой было невозможно, то хозяин станет звать стражу на помощь. А он хорошо помнил, какой палаш был у чёрного раба…

Он прижал мальчишку к полу и широкой ладонью зажал ему рот. Тот извивался под ним, пытался оттолкнуть руками… Он хоть и сильным был, но не как Вельс, не мог из-под него выбраться, а рука, зажимавшая рот, словно из железа была выкована.

Вельс замер над бьющимся под ним Зейном, не зная, что ему теперь делать. Отпустить его – крикнет стражу. Не убивать же его теперь… А может, и стоит свернуть ему нежную шейку – с теми-то рабами явно что-то нехорошее произошло. В темницу бросили? На рудники услали? Или убили? Неужели всех их убивали, чтобы мальчишку от позора уберечь? От этой мысли Вельса взяла такая злость, что другая рука сама собой потянулась к горлу хозяина и сомкнулась на нём.

Нет, не станет он его убивать, так, придушит немного, чтоб сознание потерял и лежал тихо, а там посмотрит, что делать, как выбраться из новой передряги.

Глаза Зейна словно остекленели, когда пальцы стали пережимать его горло. Руки метнулись куда-то вверх, за голову.

– Ты их убил?! Убил? – спрашивал Вельс, медленно сдавливая шею.

В глазах юноши не было ответа – только ярость. Он выбросил руку куда-то в сторону так быстро, что Вельс едва заметил холодный стальной блеск мелькнувший рядом с его лицом. А потом последовал удар. Тонкое лезвие вонзилось ему в шею сбоку и двинулось поперёк неё, перерезая и брызгая кровью. Вельс разжал руки и опрокинулся на спину.

И теперь Зейн оказался сверху, вскарабкавшись на него. В руках у него блестел короткий и тонкий, как игла, кинжал. По торчащему кончику рукояти Вельс узнал серебряную безделушку из причёски хозяина. У того было оружие… в волосах запрятанное…

– Их обычно убивал Хасан, – хрипло ответил Зейн на вопрос и тут же закашлялся.

Вельс почти не чувствовал боли в перерезанном горле, только утекающую из него жизнь и наползающую смерть.

– Тебе выпала большая честь, раб, – умереть от руки царевича.

Всё вокруг исчезало – даже боли не было. Вельс медленно тонул в зелёных глазах, смотрящих прямо на него, в сияющей яростью изумрудной мгле.

Умирать тяжело. Но эта смерть была всё же лучше, чем предыдущая…

========== Глава 3 ==========

Он плыл в зелёном мороке, и плыл, и плыл, и плыл, пока тот не начал сгущаться и темнеть и не превратился в черноту. Потом всё пропало, но через мгновение, хотя на деле могла пройти и вечность, звуки и ощущения опять вернулись.

Вельс лежал на чём-то жёстком, угловатом, остром, как будто на камнях. Рядом слышались голоса – всё тот же проклятый гортанный язык! Глупо было надеяться, что смерть перенесёт его в другое место. А было бы неплохо… Попасть бы домой…

Он открыл глаза: над ним было полутёмное розоватое небо в длинных лиловых облаках. И вместе с утренним светом на Вельса хлынули запахи и звуки во всей полноте, а на языке у него…

Вельс перевернулся, скорчился, и из горла полился поток грязной воды. Он кашлял до колющей боли под рёбрами, так, что его чуть не наизнанку вывернуло… Разговоры, которые он недавно слышал, стихли, а потом послышались испуганные вопли и топот нескольких пар убегающих ног.

Он сел и осмотрелся. Тело немного ныло, голова была мутноватая, но для недавнего мертвеца он чувствовал себя вполне сносно.

Находился он под городской стеной, на узкой каменистой отмели, которую намыла грязная река, вытекавшая из-под специально устроенной арки в стене. Какие-то бедняки, видимо, промышляли тем, что вылавливали из воды всякий хлам, надеясь отыскать там что-то ценное. Вот, например, мешок, из которого они вытащили его самого, – отличные куски кожи. Могут сгодиться на обувь или сёдла… Или же можно продать их в городе.

Вельс встал сначала на четвереньки, потом и на ноги. Его слегка шатало, но идти он мог. Куда вот только идти? Да ещё в таком виде. На нём не было никакой одежды, но – Вельс ощупал шею – и ошейник раба тоже пропал. Шрама от удара кинжалом там тоже не было, по крайней мере, на ощупь. В прошлый раз от раны на животе осталась только белая полоска незагоревшей кожи, через неделю скрылась и она.

Вельс почесал спину между лопатками: рубцы от кнута тоже исчезли. Но это оказалось слабым утешением – из-за проклятого мальчишки он потерял ещё одну драгоценную жизнь! Чтоб он сдох, тощий похотливый ублюдок! Ему показалось, что тот называл себя царевичем, но не был уверен, что это не послышалось ему. Ничего, он всё выяснит… Вот доберётся до города и выяснит!

Только в чём же ему добраться? Не идти же голым. Вельс стал озираться по сторонам в поисках хоть чего-нибудь, чем можно было прикрыться. Неподалёку была свалена куча каких-то мокрых тряпок – видимо, улов нищих, которые вытащили его из воды. Скривившись от отвращения, Вельс начал в них рыться.

Силу и решимость придавала мысль о коварной твари, из-за которой он тут оказался. Кинжал в причёске – это ж надо додуматься! Вот ведь змеёныш! Он ещё полюбуется, как дрянного мальчишку погонят по городу с позором, или как он там рассказывал… Камнями забросают? Тоже неплохо.

Только вот как быть с кольцом? Гадёныш к нему прикасался, он может знать, где оно находится, или же привести к нему. Может, рано забивать его камнями… Надо подумать. Надо поесть, поспать и подумать.

***

Через две с лишним недели после того, как она купила северного варвара, загадочная госпожа снова появилась на невольничьем рынке. Торговцы вытаскивали в первые ряды самых высоких и крупных рабов, зная вкус покупательницы. Они, конечно, подозревали, что за этими покупками могло скрываться что-то недоброе, но какая разница? За невольников она платит хорошо, почти не торгуясь, а там уж её дело, что она с ними делает… Вон, говорят, ванны из молока ослиц и крови юных девственниц помогают сохранению красоты и молодости. А вдруг мужчины тоже подходят, пусть и не девственники?

Стройная и высокая покупательница, пожалуй, очень высокая для женщины, неторопливо переходила от одного помоста к другому. Сегодня на ней было покрывало густого тёмно-красного цвета, фиолетовые шаровары и фиолетовая же вуаль сверху.

Покупательница остановилась напротив мускулистого раба, который не только за ногу был прикован, как все остальные, но и руки у него были в кандалах. Тело и лицо раба украшали многочисленные шрамы. Один наискось проходил через весь лоб к скуле, задевая глаз, из-за чего тот был странным образом перекошен. Покупательница помедлила, посмотрела внимательно на лицо невольника, но потом всё же развернулась и отошла. Видно, уродство не понравилось.

Вельс наблюдал за её перемещениями с небольшого расстояния. В рыночной толчее легко было оставаться незамеченным, а самому всё видеть.

Последние две недели он приходил сюда каждый день и крутился меж помостами, надеясь увидеть в толпе ту самую покупательницу, царевича Зейна. Теперь он знал, кем был мерзкий мальчишка, купивший его. Вызнать это не составило труда, гораздо труднее было устроиться в городе, придя туда замотанным в отвратительнейшие тряпки и не имея кроме них ничего. Для начала пришлось ограбить какого-то бедолагу, но потом дела пошли на лад. Вельс, благодаря высокому росту и крепкому сложению, нашёл себе работу в курильне опиума. Оттуда редко кто мог уйти своими ногами. Хозяин заведения платил ему за то, чтобы он вышвыривал неугодных или безденежных клиентов, а их родственники – за то, что он помогал дотащить блудных сыновей, мужей и отцов до дома. Поблизости находились маленькие грязные бани (такие бани в странах франков назывались публичным домом), Вельс иногда и там подрабатывал. Зачастую разбушевавшимся посетителям достаточно было взглянуть на светловолосого варвара, чтобы отпала всякая охота бесчинствовать.

У своего нанимателя Вельс расспросил, что он знал о царевиче Зейне. Тот рассказал, но не много. Царевич был младшим из трёх сыновей. Старшему, наследнику Хангиру, было уже за тридцать, среднему – около двадцати пяти. Зейну было девятнадцать, и он был любимцем отца, осыпавшего его подарками и выполнявшего любую прихоть. По рассказам, услышанным от местных жителей, Вельс знал, что слепой любовью отца Зейн был обязан своей матери: шаху Захабу было уже более пятидесяти лет, когда он женился на шестнадцатилетней красавице, наследнице трона Ситии.

Вельс, как в Ситии побывавший (немногие мужчины могли бы этим похвастаться до недавнего похода шаха), знал, что никакого там трона не было, и королев не было, а была верховная жрица. Та ещё тварь!.. Наследницей называли, вероятнее всего, её дочь. Брак был заключён, чтобы скрепить перемирие между двумя государствами – Ситией и Дарази.

Шах, разумеется, влюбился в молодую ситийку до беспамятства и дал её титул любимой жены (отняв его у матери среднего сына, Казвина). Новая жена отказалась войти в гарем и жила в построённом для неё загородном дворце. Её сын находился все эти годы при ней, приехав в столицу лишь после смерти матери три года назад. «Быстро же нашёл тут себе развлечение!» – зло думал про себя Вельс, собирая сплетни и слухи, насколько знание языка ему позволяло.

В эти недели, чтобы не терять на рынке времени зря, Вельс старался расширять своё знание местного наречия, особенно налегая на бранные выражения: готовился к встрече с Зейном. Тот не показывался.

Из подслушанного ещё раньше разговора надсмотрщиков Вельс знал, что покупательница приходит на рынок раз в две или три недели. Правда, в тот раз она за северным варваром быстро прибежала, недели не прошло… «Видно, под хвостом ему пекло, щенку паршивому!» – не переставал ругаться Вельс, стоило ему вспомнить о юном царевиче, отнявшем у него жизнь ни за что ни про что и с которым он… Нашёл, что вспомнить, даже думать не смей!

Вельс, отработав в курильне всю ночь чуть не до зари, ложился спать, а после полудня приходил на рынок, надеясь застать там Зейна. Наконец, удача ему улыбнулась. Царевич пришёл, всё так же в сопровождении стражников. Одежда на нём была другой, но Вельс узнал его по росту и по лёгкой красивой походке, не столько танцующей, сколько крадущейся. Уж он-то знал, что под покрывалом скрывается не томная красавица, а настоящее исчадье ада, бешеный зверёныш.

В лесах его родины водилось много зверей, но ни одного охотники так не боялись, как рыси. Она страшнее и волка, и медведя. Зверьё, если не сильно оголодавшее, не в гоне и не обороняющее детёнышей, на человека обычно не нападало, наоборот, сторонилось и старалось уйти в чащу. А вот рысь, огромная дикая кошка, набрасывалась. Страсть у неё была – убить, растерзать! И нападала обычно из засады: сидела на ветвях дерева, невидимая в своей пятнистой шкуре, и обрушивалась на человека сзади, вонзаясь когтями так, что даже если и было кому помочь, то всё равно не оторвать было рысь от её жертвы. Вот и младший царевич Вельсу рысь напоминал: коварную, опасную, смертоносно быструю…

Вельс пристроился сбоку от охранников Зейна и вместе с ними остановился у ещё одного помоста, где царевич засмотрелся на двух коренастых рабов, то ли очень похожих братьев, то ли вообще близнецов. Засмотрелся, но прошёл мимо, а Вельс всё ближе к нему подбирался. Наконец, когда мальчишка начал присматриваться к ещё одному рабу, Вельс ловко обогнул стражников, так что они даже и не заметили, и громко произнёс над ухом Зейна:

– Купи меня! Не пожалеешь! – и тихонько добавил шёпотом: – Царевич…

Тот отшатнулся, даже руками зашарил по боку, словно оружие искал: если бы кто на него смотрел сейчас, сразу бы мужчину по этому движению распознал. Жаль, что под плотно вуалью глаз не было видно, Вельс бы дорого отдал, чтобы посмотреть на выражение лица Зейна.

Стражник бросился к Вельсу и схватил его за руку.

– Закричать? – спросил тот, не сводя глаз с царевича.

Тот помедлил секунду, словно не сразу сообразив, а потом махнул рукой, подав стражнику знак. Вельса тут же отпустили. Зейн смотрел на варвара и не шевелился, и из-под покрывала ни одного звука не долетало. Но Вельс чем угодно поклясться мог, что юноша напуган: и тем, что объявился тот, кто знает его самые страшные тайны, и тем, что ожил убитый им раб.

– Что?.. – прошелестело из-под покрывала. – Что тебе нужно? Убить меня?!

– Ещё раз попасть во дворец. Веди!

– Я не могу… Зачем?

– Веди! – повторил Вельс с угрозой в голосе.

Он только на то и рассчитывал, что царевич в первые минуты растеряется и станет слушаться. Зейн наверняка был не из пугливых, но воскресший мертвец кого угодно мог привести в ужас.

Зейн развернулся и торопливо пошёл к выходу с рынка, не задавая больше никаких вопросов. Когда они дошли до занавешенных носилок и царевич начал усаживаться внутрь, Вельс забрался туда вслед за ним, надеясь, что рослые рабы смогут унести их двоих: отпускать от себя царевича он не собирался.

Как только занавеси опустились за ними, Зейн сорвал с себя покрывало. Он был бледен, а зелёные глазищи казались ещё больше прежнего.

– Кто ты? – прошептал он дрожащим голосом. – Злой дух?

– Нет, но я буду преследовать тебя не хуже злого духа за то, что ты сделал! – рявкнул Вельс в ответ.

Зейн, выбравшись из-под покрывала, скрывавшего обыкновенную мужскую одежду, скинул с себя вышитые туфельки с загнутыми носами и поменял их на низкие сапожки из мягкой кожи. При этом он ни на мгновение не отводил глаз от Вельса, словно боясь, что тот сейчас на него набросится.

– Мне надо найти во дворце одну вещь, – сказал ему северянин. – Ты мне поможешь. А не поможешь – сильно пожалеешь. И я не буду тебя убивать: для такого как ты позор хуже смерти.

Царевич ничего не говорил, как язык проглотил. Вельс радовался: значит, не пришёл ещё в себя. Пока поганец в растерянности, надо действовать.

Какое-то время Зейн просто ошалело таращился на недавнего раба, а потом, словно опомнившись, вытащил из-под подушек тонкую тряпочку и флакончик с маслом и начал оттирать краску с глаз. Потом он выудил откуда-то маленькую бархатную шапочку, украшенную пёстрым соколиным пером, и надел на голову. Вельс внимательно посмотрел на его причёску – оценить, не могло ли в ней опять оружие прятаться. Пепельные волосы были сплетены в короткую толстую косу, украшенную подозрительными побрякушками.

Едва Зейн успел переодеться в полагающуюся царевичу одежду, как паланкин остановился и снаружи послышались голоса. Вельс выглянул наружу: они уже добрались до одних из тридцати ворот в стене, окружающей дворец, его павильоны и сады. На воротах вопросов не возникло: стоило только царевичу показать своё лицо, как их тут же пропустили внутрь. Стражники лишь спросили, кто такой Вельс. Юноша растерялся на секунду, но быстро придумал, что сказать: