Текст книги "Серебряные стрелы"

Автор книги: Георгий Юров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– Странные слова говоришь ты. Эй, стража! – крикнул немолодой мужчина, в богатой одежде увидев идущих по площади стражников. – Этот человек ведёт речи, порочащие Непорочную Деву! Арестуйте его!

– Как можно опорочить непорочную? – спросил его Валаам, не делая попыток скрыться от приближающихся солдат. Остановившись между ними старший караула, кивнул мужчине в богатой одежде как старому знакомому, и тот повторил своё требование: – Арестуйте его, мастер, он подвергал сомнению то, чему учит нас Дева–Мать.

– Покажи мне своё лицо – ты кажешься мне человеком, которого разыскивают за тяжёлые преступления, – важно произнёс стражник, разглядывая смутьяна и его товарищи, которые уже изнывали от скуки, заулыбались, предвкушая потеху.

– Смотрите внимательней все, кто хочет запомнить меня, – по–прежнему спокойно ответил, Валаам и вдруг подняв руку, в которой держал шерстяной пояс, спросил: – но сперва ответьте: что видите вы?

– Змея! – завопили люди, отшатнувшись от него, увидев огромную кобру с грозно раздувающимся «капюшоном» на голове. Змея то извивалась всем телом в его руке, то замирала в вертикальном положении, готовясь к атаке.

– Взгляните на меня и скажите, я ли тот человек, которого ищете вы? И не он ли сейчас возле вас? – спросил проповедник, обращаясь к стражам и те удивлённо взглянув на стоящего рядом с ними человека в богатой одежде, тут же схватили его, и потащили к городской тюрьме.

– Я уважаемый человек, служу в Касагранде старшим канлерярмайстером! Вы же прекрасно знаете меня! – с отчаяньем кричал бедняга, обращаясь не столько к солдатам, сколько к привлечённым этими событиями людям, которых становилось всё больше на площади.

Пока стража уводила упиравшегося бедолагу, виновник происходящего ушёл незаметно, вместе со смертельно опасной коброй, не причинявшей ему, однако никакого вреда. Он исчез, растворившись в толпе, и появился вечером в лачугах Нижнего города, где снимал угол у одинокой женщины по имени Мариам, приходившейся ему дальней родственницей. Ставя на стол нехитрую снедь из овощной похлёбки с куском зачерствевшего хлеба, та сказала утвердительно, хмуро глядя на него:

– Опять сегодня ничего не заработал. Зря ты вернулся сюда, Айвен, здесь давно уже всё изменилось и тебе пора поменяться, только вижу, что слушаешь ты меня, да не слышишь. И ещё вижу – плохо ты кончишь, парень. Сейчас тут всем заправляют Непорочная Дева и Элисандра.

– Мне с ними не по пути, Мариам. Ведь ты же знаешь, я дал однажды клятву и останусь ей, верен, пока буду жив.

– Да помню я, – присаживаясь на табурет, вздохнула женщина, не глядя на проголодавшегося родича, с аппетитом уплетавшего похлёбку. – Это всегда было у вас в роду: отец твой сложил голову в одной из бесчисленных битв, присягнув Салозару, мать умерла в нищете, не пойдя на поклон к королеве, а в ваших замках сейчас живут её приближённые. Если ты приехал сюда ради мести, то выброси это из головы: плетью обуха не перешибёшь.

– Я приехал сюда потому, что меня призвал Бог…

– Чепуха, – перебила его женщина. – Твои родители не были набожными, да и ты рос без Бога, всё своё время, проводя среди солдат.

– Но я вырос, Мариам. Я был тогда словно слепым, а сейчас прозрел – вернее Бог сделал меня зрячим, чтобы смог я открыть глаза другим.

Прошло семь дней, прежде чем человек, называвший себя Валаамом, вновь напомнил о себе. Всё это время он скитался по городу, уходя рано утром и возвращаясь вечером. Мариам подозревала, что работы он так и не нашёл, хотя монеты у него иногда появлялись; ими он расплачивался за жильё и продукты на рынке, из которых хозяйка готовила им обоим еду. И это ещё больше беспокоило старуху.

Однажды вечером она пришла домой, когда Валаам, поужинав, уже ложился спать (он имел обыкновение рано вставать и рано ложиться), и сев на циновку в их единственной комнате запричитала, скорбно качая седой головой: – У соседа дочь умирает, ребёнок десяти лет. Бог забирает её к себе так рано за грехи наши и скольких ещё заберёт, так же как когда-то забрал её мать. Она выросла у меня на глазах, я нянчилась с ней как с собственной дочерью и никогда не думала, что мне придётся её хоронить.

– Ведь она же ещё жива.

– Пока да, но умрёт обязательно; мы бессильны раз на то воля Божья, – строго ответила женщина. Она любила несчастную Фейгу, но глаза её оставались сухи – смерть была обыденна и привычна в те суровые времена, и ник–то не знал что лучше, умереть в детстве или жить долгие годы в мучениях.

– Отведи меня к ней Мариам, может быть я как–то смогу ей помочь, – приняв решение, Валаам поднялся на ноги и, сложив кое–что из своих вещей в походную суму, накинул плащ.

– Да разве ты лекарь? – спросила старуха, недоумённо взглянув на него.

– Нет, но значит ли это что мне нельзя исцелять людей?

В доме несчастной Фейги шло приготовление к скорым похоронам. По старому обычаю трупы не предавали земле, дабы не отравлять её продуктами разложения и не сжигали, чтобы не осквернять огонь, олицетворявший собой Бога. По вере предков не было никакой загробной жизни, переселения душ или чего–то подобного, а смерть, будучи конечным маршрутом пути, являлась победой зла над добром и дабы как можно скорее ограничить распространение скверны человека обычно хоронили в день его гибели.

Обряд погребения начинался с обмывания тела, на него одевали чистую, но старую одежду, поскольку расточительность по древней вере являлась грехом и в железном гробу относили в Башню Молчания, которую строили на самой высокой точке за городом. Сверху деревянная башня не имела крыши, чтобы стервятники и вороны могли склёвывать с трупов мясо, затем кости высушивались и складывались в урны внутри помещения. Люди верили, что Бог создал этих птиц, дабы помочь душе освободится от мёртвой плоти. Пол круглой башни являлся своеобразным кладбищем, поделённым на сектора для мужчин, женщин и детей. Оставшиеся от тела кости укладывали в соответствующий сектор в овальное углубление и привязывали верёвками к крюкам, чтобы птицы не растащили останки. По возвращению домой родственники усопшего в течение трёх дней проводили поминальные обряды, пока душа покойного ожидала божественного суда, и это было лучшей памятью о нём, нежели сооружение склепов.

Часто случалось так, что в погребальную башню относили ещё живого человека из–за того, что наступление смерти определялось «собачьим взглядом», когда к больному подводили собаку, единственное существо, не боящееся демона смерти, и давали посмотреть умирающему в глаза. Если пёс съедал кусочек хлеба с груди несчастного, то его признавали умершим. Попадая в Башню Молчания, назад человек уже выйти не мог, даже в случае выздоровления, дабы не осквернять дыханием смерти живущих и поэтому носильщики, заметив, что бедняга ещё жив, просто добивали его.

Элисандра отменила этот обряд, посчитав дикостью, и усопших теперь хоронили в земле или сжигали в погребальных кострах при заразной болезни, ставя каменные плиты на месте могил, но старые обычаи неохотно уступали своё место и на смену одной снесённой башне Молчания люди строили новую.

В доме больной всё было уже готово к скорой смерти. Лежала погребальная одежда, стоял таз для последнего омовения и многие люди в те времена мылись лишь, когда рождались и когда умирали. Откуда–то принесли железный гроб и нанятые для выноса тела люди слонялись без дела по двору, ожидая, когда больная испустит дух. Мельком взглянув на эти приготовления, Валаам вслед за своей хозяйкой вошёл в дом; женщины–плакальщицы сидели у изголовья, время от времени протирая влажной тряпкой горящий лоб больной, мужчины стояли у порога и, пропустив Мариам, преградили дорогу её спутнику.

– Он лекарь. Пусти его, Равен, пусть посмотрит бедняжку, – вернулась к ним соседка, но отец семейства лишь отрицательно покачал головой:

– Уже поздно, ведунья сказала, что может быть, раньше и можно было что-то сделать, но не теперь. Зачем смотреть на чужую беду? Пусть смерть делает своё дело, мы уже смирились и попрощались с ней.

– Тебе ли решать за Бога? Возможно у Него на счёт твоей дочери свои планы. Позволь мне взглянуть на неё, возможно я смогу вытащить её с того света, – вступил в разговор Валаам и Равен разглядывая его спросил, меня тему: – Кто ты? Ты выглядишь как чужеземец, но лицо твоё мне знакомо.

– Это Керниш, сын леди Мелани, – быстро сказала Мариам и отец умирающей девочки от удивления, сделал шаг назад, заметив с почтением:

– Лорд Керниш, которого ты когда-то кормила своей грудью? Не думал, что Вы до сих пор живы. Что привело Вас сюда, милорд?

– Вот именно что когда-то давно. Я больше не Керниш и тем более не лорд. Я – Валаам, вновь обращённый на служение людям, пришедший из тьмы и несущий с собою свет. Но мы теряем время; пропусти меня друг или я войду туда сам, – от неожиданности этой встречи, а может быть из–за решимости, с которой лекарь произнёс последнюю фразу, Равен, отошёл в сторону.

У девочки был сильный жар, тело её горело, а сама она бредила, лишь ненадолго приходя в сознание. Если Валаам и был лекарем, то лечение его являлось весьма своеобразным. Прежде чем прикоснуться к больной, он тщательно вымыл руки и затем стал водить ладонями над телом Фейги, начиная с головы и кончая пальцами ног.

– Нужно снять одежду. Причины её состояния мне ясны, но чтобы спасти девочку, нужно раздеть её или хотя бы оголить живот.

– Это невозможно, милорд. Вы не её муж, и раздевшись перед Вами, она будет обесчещена, лучше уж сразу убейте её.

– Я лекарь и для меня она человек, которого я буду лечить, а не мужчина или женщина.

– Для Вас может быть и да, но не для нас; здесь люди живут по своим правилам. Да и странный Вы лекарь: если бы я не знал Вашу семью, то принял бы за колдуна или шарлатана.

– Тогда погасите все свечи или завяжите мне глаза, только сделайте так, как я прошу – с каждым истраченным в спорах мгновением мы теряем драгоценное время.

Сошлись на втором; до того как начать Валаам распорядился приготовить обеззараживающую мазь из названных трав и попросил принести ёмкость с чистой водой. Когда эти просьбы были выполнены, ему завязали глаза, и он приступил к делу. Девочка лежала перед ним с оголённым животом, на подобии стола из натянутой на деревянную раму ткани, Валаам, словно прислушиваясь к чему–то, стоял возле неё, родственники несчастной и соседи вышли из дома, лишь отец был тут, тревожно наблюдая за ними.

Положив ладони на правую сторону нижней части живота девочки, лекарь сделал вначале несколько плавных выметающих движений, а за тем стал осторожно погружать пальцы в тело. Мать тихо вскрикнула, тут же зажав рот ладонью, испуганно взглянув на мужа, тот ответил ей таким же изумлённым взглядом и недоумённо покачал головой. Частое дыхание Фейги успокоилось, она уже не металась в бреду и лишь слабо вздымающаяся грудь говорила о том, что несчастная всё ещё жива.

Осторожно погрузив ладонь в тело больной, абсолютно бескровно, словно раздвинув кожу и внутренние органы, лекарь, нащупав нож, отсёк воспалившийся червеобразный отросток слепой кишки. Затем он обработал место разреза приготовленной клейкой массой и медленно вытащил руки. Когда он закончил, Фейга пришла в себя, но была слишком слаба, что бы даже шевелиться. Валаам снял с лица закрывающую глаза ткань, и устало сказал, повернувшись к родителям девочки, потрясённо глядевших на него:

– Пусть сегодня она не встаёт с постели, поите настоем трав ещё три дня, а живот смазывайте мазью, которую сделали по–моему рецепту – это укрепит её силы и снимет воспаление, – бросив прощальный взгляд на дочь Равена, знахарь покинул их жилище, уже начавшее заполняться родственниками, соседями и знакомыми.

Утром Валаам поймал на себе странный взгляд бывшей кормилицы. Приведя себя в порядок и, наскоро позавтракав отварными бобами с козьим сыром, он вышел из дома и удивлённо застыл на пороге. Заросший кустами пустырь на месте снесённого храма был полон лежащих на земле и сидящих людей, явно страдавших от болезней. Дом Мариам находился в низине у берега реки, и ему были хорошо видны спускающиеся с холма люди, поддерживающие друг друга и те, кто нёс совсем уже немощных на самодельных носилках. Казалось, что всем этим руководит отец Фейги, по крайней мере, вначале они подходили к нему и, получив какие–то инструкции, искали себе место.

– И это только начало, – проворчала хозяйка, убирая со стола, – скоро здесь будет не только весь Добробран, а и сползутся калеки со всего королевства. А потом сюда придут королевские стражники и положат всему этому конец.

– Но зачем? Ведь я же всё равно не смогу всем помочь! – удивлённо воскликнул постоялец, а женщина ответила с тяжёлым вздохом: – Об этом нужно было думать вчера.

Накинув на голову капюшон, Валаам пошёл по дороге в город, но больные, увидев его, брели за ним следом, а те, кто был на подходе, преграждали дорогу, цепляясь за полы плаща, повторяя как заклинание: – Спаси нас! Спаси!

Изворачиваясь от чужих рук, он почти бежал по узкой дороге, стараясь как можно скорее выбраться из этой зловонной, поражённой язвами и гниющими ранами человеческой массы. Но когда оказался наверху и оглянулся, то увидел, что возле его временного пристанища уже почти нет никого, лишь тела тех, кто умер или не смог подняться лежат на земле, все остальные последовали за ним. Впереди по улице, вливаясь в неё из всех переулков брели, с упорством одержимых больные и, увидев их, Валааму сделалось не по себе. Сам не желая того он превратил в хаос привычный уклад местной жизни и теперь лавина человеческих тел угрожала погрести его под собой.

– С этого дня они будут всюду преследовать Вас, милорд и Вам не скрыться от них в Добробране, разве что уехать за море. Они видят в Вас Пророка, обещанного древней верой, чуть ли не Бога, спустившегося ради них с небес и рассказы о чуде со–творимом Вами, многократно преувеличенном, лишь ещё больше распаляет их, – сказал Равен, увидев его входящим во двор.

– Но я ведь физически не смогу их не только всех вылечить, а даже просто осмотреть за день – ведь их сотни! Да и я ведь совсем не лекарь!

– Но разве мешает Вам это исцелять людей? Скоро их будут тысячи. Через несколько дней слухи о Вас разнесутся по Добрану и пойдут дальше, лорд Керниш…

– Я больше не лорд, зови меня Валаам, – расстроенно перебил его молодой человек и спросил: – Как Фейга?

– Идёт на поправку. Мы соорудили за домом хижину и перенесли её туда. Через несколько дней я пришлю её Вам.

– Зачем? Да, сейчас ей нужен покой, но совсем скоро она вернётся к полноценной жизни.

– Только не в этом доме. Она – поцелована смертью, тем более Вы касались голого тела моей дочери, не будучи её мужем и теперь она как порченый товар; ник–то не женится на ней.

– Но что я буду с ней делать? – в отчаянье воскликнул Валаам. – Я себя не знаю чем прокормить.

– Об этом не беспокойтесь, я распорядился, что бы за каждого больного Вам выделяли немного еды, или денег, кто, сколько сможет. Учитывая общее количество пришедших сюда, пищей Вы будете обеспечены надолго. А девочка. Несмотря на юный возраст, она станет Мариам хорошей помощницей.

– Похоже, они слушаются тебя. Объясни им, что возможности мои не безграничны, я не смогу отращивать новые конечности или воскрешать мертвецов и если я и стану кого–то лечить, то буду сам отбирать больных.

День ушёл на то, чтобы разделить людей по тяжести недуга. Нашлось несколько отставных военных лекарей и женщин, лечивших в кеновии сестёр и окрестных крестьян. Те, кто мог двигаться занимались строительством палаточного лагеря, устройством кухни и прачечной на берегу реки. Умирающих или тех, кому помочь было нельзя, разместили за чертой лагеря, но они всё равно не уходили, на что-то ещё надеясь. Сам Валаам ходил между больными, которых к вечеру стало заметно больше, не решаясь начать. Ему на глаза попалась девушка лет семнадцати, лицо и часть тела которой (что была не закрыта туникой), были обезображены огромным ожогом, и он решил, что завтра начнёт с неё.

К вечеру в импровизированной лечебнице было установлено подобие порядка. Женщины находились отдельно от мужчин, как заразные больные и те, кто требовал безотлагательной помощи. Спать Валааму пришлось на улице, ведь сердобольная Мариам, смирившись с неудобством, пустила на ночлег десяток женщин, устилавших теперь пёстрым ковром разноцветных одежд весь пол.

Едва утро первыми лучами солнца окрасило небосвод, целитель проснулся и, прочтя утреннюю молитву Отвергнутому Богу, словно заручившись его поддержкой, пошёл к бывшей кормилице. Было ещё совсем рано, но ночевавших внутри женщин уже не оказалось, а сама Мариам суетилась у печи, готовя завтрак сразу на несколько десятков людей. Ограничившись остатками вчерашнего ужина из прошлогодних овощей, он попросил своих добровольных помощников отыскать девочку с ожогом на лице и принести ему в деревянном корыте воды. Когда обе его просьбы оказались, выполнены, он приступил к излечению.

Выпроводить любопытных из дома удалось с трудом; плотным кольцом окружив сложенную из саманного кирпича лачугу люди, как больные, так просто привлечённые сюда скоплением народа, внимательно следили за происходящим сквозь дверной проём. Можно было завесить его тканью, как делали обычно на ночь или в холода, но Валаам не придал этому значения, сосредоточившись на главном.

Положив ладони на голову девочки, он смотрел на неё, просто не зная с чего начать – не считая Фейги, для него это был первый опыт. Девушка испуганными глазами, казавшимися огромными на худеньком вытянутом лице смотрела на него и, ощущая неудобство от взглядов внимательно следивших за каждым его движением десятков людей, лекарь зажмурился, сконцентрировавшись на предстоящем.

«Успокойся», – приказал он себе, уловив, как внутри его головы испуганно вскрикнула девочка, услышав его, и Валааму с трудом удалось удержать её на месте. «Успокойся, – снова повторил он, на этот раз для своей пациентки. – В этом доме тебя не причинят вреда. Скажи, как тебя зовут?»

«Рейна» – изумлённо ответила молодая особа, не открывая рта.

– Рейна, – произнёс он уже вслух, обретая уверенность. – Ну что же, огонь обошёлся с тобой жестоко, но возможно я смогу тебе помочь.

Мужчина, держа ладони у головы несчастной, стал делать круговые движения над местом ожога и рубцы на левой стороне лица уменьшились, и хотя и не исчезли совсем, сделались, в конце концов, малозаметны. Это не было быстрым делом, прошло довольно много времени, прежде чем Валаам добился своего. Он не касался несчастной, водя ладонями на расстоянии от её кожи, то приближая, то отводя руки. Время от времени целитель опускал ладони в корыто, и вода шипела, как бывает, когда в неё погружают раскалённый металл.

Закончив с лицом, он пошёл вниз по телу, освобождая от ожогов руку и плечо. Солнце давно уже перевалило за полдень, когда мокрый от пота осунувшийся Валаам вышел из дома и давившая друг друга, завороженная зрелищем толпа расступилась, давая ему дорогу. Вдруг кто-топал перед ним ниц, за ним последовал другой и вскоре все кто был во дворе Мариам, преклонили перед ним колени, уверовав в чудо, которое он совершил.

– Встаньте же. Говорю вам: не делайте из меня божества – ведь я человек, такой же, как и вы! Если уж кланяться кому, то кланяйтесь Богу! Цари народов господствуют ими, и вельможи правят ими, но между вами пусть не будет так. И больший из вас будет вам слугою, ибо кто возвысит себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится! – рассерженно вскричал молодой человек, но люди, словно не слышали его и он только качал головою от неудовольствия.

– Огонь слизал волосы на её голове, но пройдёт немного времени и, надеюсь, они вырастут вновь, – успокоил он родителей девочки, голова которой была накрыта лёгкой косынкой. Мать с объятиями бросилась к дочери, всматриваясь в неё и вдруг отшатнулась, а лицо её исказила гримаса ужаса. Схватив девушку за руку, она потащила её прочь, ни сказав ничего. Обернувшись Рейна, успела махнуть на прощанье Валааму и скрылась из виду в сомкнувшейся толпе. Многие пришли к нему ещё, но были те, кто, убоявшись увиденного шёл прочь и Валаам только дивился этому.

Дело двигалось слишком медленно, до заката он успел помочь лишь немногим, а когда солнце село за холм, нависший над домом и целитель сел ужинать, его трапезу прервало появление важного господина, в накинутом на голову капюшоне тёмного плаща из добротной ткани.

– Здравствуй лекарь, – произнёс он грубым властным голосом.

– Здравствуй и ты, гость моего дома. Раздели со мной пищу, – ответил Валаам, указывая на лавку напротив него. За день он устал от людской суеты, и теперь ему хотелось побыть одному, но гость продолжил, оставшись стоять:

– Слухи о тебе разносятся быстро по городу, и я пришёл к тебе за излечением. Не для себя, дочь моя проклята за грехи мои. И что я не делал, сколько не жертвовал золота в храм Непорочной Девы, всё бес толку. И теперь я прошу тебя, лекарь, исцели мою дочь и я, поверь, в долгу не останусь.

– Разве несут дети вину отцов своих? Чтобы ты не сделал, твой ребёнок здесь не причём, – с сожалением взглянув на остывающий ужин, возразил Валаам и жестом показал хозяйке, что бы та убрала со стола.

Дочь этого загадочного человека звали Роза–Мари, и было едва ли больше десяти лет. То был перепуганный худосочный ребёнок в хитоне до колен. Один глаз её оказался закрыт бельмом и возможно от этого у неё развилось заметное косоглазие и само лицо, вернее правую половину словно повело на сторону.

Осмотрев девочку, Валаам взглянул на её отца, и утвердительно покачав головою, произнёс:

– Я помогу Вам, милорд. Не корысти ради и не из страха, а потому что, скажу без ложной скромности, кроме меня сделать это некому. Лягте на стол, юная леди и смотрите на меня, – попросил он, и пока девочка ложилась на освобождённый от пищи стол, достал из своей сумы короткий широкий нож с обрезанным под углом клинком. – Что видишь ты сейчас правым глазом?

– Ничего, только мрак, который преследует меня от рождения, – склонившись над девушкой Валаам, погрузил свои тонкие пальцы в глазницу и медленно стал выдавливать оттуда глаз. Немного вытащив его на себя и удерживая одною рукой, второю он принялся осторожно соскребать тёмное пятно, занимавшее почти всю радужную оболочку. Будучи в сознании девочка абсолютно не чувствовала боли, хотя процедура эта не могла быть безболезненной. Бельмо поддавалось неохотно, но, тем не менее, глаз был почти очищен, лишь на уровне зрачка оставалось чёрная точка.

– Что ты видишь теперь? – спросил целитель, утирая со лба пот.

– Тебя, – потрясённо ответила Роза Мари и вдруг закричала, порываясь подняться и взглянуть на отца: – Папа! Папа, я вижу! Вижу обоими глазами!

– Ещё не всё, милая, – удерживая её на ложе, произнёс Валаам, – хотя самое трудное уже позади. Сейчас я наложу тебе мазь, ты походишь с повязкой несколько дней, а потом снимешь. К этому времени думаю, в ней больше не будет надобности.

Было уже за полночь, когда девочка в сопровождении отца вышла из дома кормилицы: – Теперь я Ваш должник, – прочувствованно произнёс на прощанье воин, протягивая ему кожаный мешочек со звенящими монетами.

– Этого много, милорд, – возразил лекарь, но рыцарь не стал его слушать, заметив с усмешкой:

– Бери. В конце концов, теперь тебе нужно кормить весь этот сброд.

– Они не сброд, сэр, а такие же люди как мы с Вами.

– Сегодня они боготворят тебя, а завтра забросают камнями, – сурово ответил на это рыцарь и, махнув рукой своим копьеносцам, с зажжёнными факелами окруживших по периметру двор Мариам, вскочил в седло. – Всего доброго, целитель; надеюсь, мы больше не встретимся.

***

Элеонора, фрейлина Королевы Матери возвращалась домой из дворцовых покоев. Было уже немного за полночь, но младший брат её, упав с лошади, сломал ногу и нуждался в постоянном уходе. Отец с матерью умерли пятнадцать лет назад от свирепствовавшей в городе чумы, и родители тогда бросали своих детей опасаясь заразиться, а дети покидали родителей боясь того же. Сами они благополучно пережили её за городскими стенами, в предгорьях Скалистых холмов у бабки с дедом, куда были заблаговременно отправлены. Почему близкие не уехали сами? Этот вопрос мучал теперь Элеонору, с десяти лет оставшуюся без родительской опеки. Наверное, им казалось, что болезнь пройдёт стороной.

Будучи служащим, городской канцелярии, отец исправно ходил в Касагранду, мать же из придворных белошвеек обшивала кружевными платьями королевский двор. Родители умерли за неделю и их покрытые гнойными ранами тела сожгли за городской стеной вместе с другими несчастными те, кому повезло. Острой косой смерть собирала жатву, насылая на город то войну, то голод, то мор. Сейчас настало благословенное время и о последствиях страшного бедствия унёсшего тысячи жизней говорили лишь многочисленные могильные плиты на городском кладбище, где хоронили тогда не тела, а собранные части праха.

После смерти родителей, благословенная государыня взяла опеку над детьми белошвейки; когда девочка выросла, стала фрейлиной, брата же взяли конюхом на королевскую конюшню. А недавно объезжая норовистую кобылу Каспар упал, отделавшись относительно легко, только лишь переломом ноги. По словам лекаря, кость срастается хорошо и скоро он уже сможет ходить, хотя хромота, возможно, останется на всю жизнь.

Королева не имела собственных детей, судьба словно одарила её за это бесконечно огромным количеством верноподданных, ведь все граждане королевства были её детьми. Как любящая мать Элисандра могла быть сурова, наказывая своё заблудшее чадо, но к девочке относилась всегда доброжелательно, возможно излишне балуя дорогими подарками. Лишь недавно она подарила ей золотые серьги с изумительными зелёными камнями, переливающиеся на солнце как маленькие озёра.

До детей был охоч её покойный муж король Салозар. Для него этот брак стал уже вторым, и только официальных детей было трое, не говоря уже об признанных им бастардах. Два старших сына погибли ещё при жизни отца, один на поле сраженья, другой на охоте, когда раненый вепрь выбежал прямо на принца, вогнав ему в живот огромные клыки.

Терзаемый невыносимой болью, наследник умирал три дня, а городские врачи оказались бессильны даже не спасти, а просто уменьшить мучения. Заглушаемая маковым отваром боль возвращалась по ночам и принц, страдая бредовыми галлюцинациями, метался в постели, истошно крича. Салозар запил; всё это время он провёл в своей опочивальне, слушая музыкальные сонеты, но даже им плохо удавалось скрывать стоны умирающего и вышел из покоев лишь тогда, когда всё было кончено. Элисандра как могла, пыталась спасти пасынка. За излечение было обещано выдать золотых монет столько, сколько весит несчастный принц. Эскулапы как львы бились за вознаграждение, предлагая всё новые снадобья и пилюли, но лекарство не давало результата. Принц угасал. И тогда лечащий врач был сброшен вниз с крепостной стены, остальные посажены в Драконий Коготь, как звали мрачно возвышавшуюся башню городского острога и теперь они уже сражались за собственную жизнь. Королева готова была умертвить их всех, одного за другим предавая казням, и когда другого выхода не осталась, она отправилась к ведьме. Произошедший между ними разговор остался в тайне, но вернулась Элисандра одна, а к этому времени бедняга принц тихонько отдал богу душу и Добробран погрузился в траур.

Звонко цокали в ночной тишине подбойками каблучки её туфель о камень брусчатки, здесь, в периметре стены Верхнего города было безопасно, и Элеонора шла нисколько не боясь, наслаждаясь свежестью весенней ночи и умиротворяющей тишиной, какой не сыщешь в суматохе дня. Да и кого ей было бояться, ведь здесь жили в основном состоятельные благообразные люди: королевские придворные, чины из Касагранды, банкиры, купцы, сановные дамы и клирики Храма. На ночь внутренние ворота закрывались, и смена караула пропускала внутрь только по самым неотложным делам. Это там, в Нижнем городе, раздавшимся вверх и вниз по течению Леи было небезопасно из–за обилия бродяг, привлечённых возможностью лёгкой наживы. Там по ночам ходили патрули, освещая горящим факелом себе путь. Случаи грабежей и насилия были не редки; пьяные гуляки окрестных трактиров выясняли отношения, по поводу и без хватаясь за ножи. Разбойничьи шайки грабили подвыпивших прохожих, состоятельных клиентов с улицы Зелёных Крыш и поэтому хорошо вооружённые стражники не ходили там поодиночке.

С наступлением сумерек город погружался во тьму, и чтобы немного рассеять мрак на улицах Добробрана королева приказала ставить в окнах домов зажжённые свечи. Много света они не давали, но направление угадывалось легко, и в этом было преимущество Верхнего города. Город пустел – с боем комендантского колокола после захода солнца жителям запрещалось выходить из дома без специального разрешения, и только свита, сопровождавшая кареты знати скакала верхом на лошадях по улицам, освещая путь факелами.

Девушке вдруг показалось, что она не одна в узком переулке. Дом был совсем рядом и Элеонора, прибавив шаг, шла дальше, убеждая себя, что бояться нечего. Может это какой–то хмельной бродяга, забредший сюда днём. Сзади раздались шаги быстро перебежавшего улицу существа; девушка резко обернулась, успев уловить взглядом в неясном свете мелькнувшую тень. В том, что ей угрожает опасность, неясная и потому заставившая сердце учащённо биться, сомнений больше не было. Элеонора ещё стояла, тревожно вглядываясь во мрак, а потом, развернувшись, быстро пошла, и снова раздался этот щекочущий нервы звук лёгких приближающихся шагов, и тьма, сгустившись, словно стала ближе, она уже почти касалась края её голубого платья, облизываясь, словно злобный голодный зверь. Не выдержав, девушка побежала, задрав подол до лодыжек; дом, её милый дом был близко, но тот кто, уже не скрываясь, преследовал её, практически дышал в затылок. Зацепившись за булыжник Элеонора упала, до крови сдирая руки и колени о брусчатку, но даже не почувствовала боли на волне охватившего её страха. Ей нельзя умирать сейчас, ведь дома ждёт Каспар и без неё о нём совсем некому заботится. Пусть забирают всё что хотят: почти новое платье, драгоценности которыми одаривала её королева, только не отнимают жизнь. Поднявшись на колени, она обернулась, и гнавшееся за ней существо сделало шаг назад, растворяясь во мраке, но и то, что девушка успела увидеть, заставило её закричать от ужаса, в предчувствии неизбежного конца.

***

Пять дней Валаам лечил больных, шестой же сделал днём отдыха. Многие пришли к нему ещё и даже те, кого он смог исцелить решили остаться, чтобы быть с ним. Они называли себя его учениками и взяли на себя функции по управлению и обустройству лагеря. С каждого взималась плата, какую тот мог внести и на общие деньги покупались продукты и дрова для костров, на которых готовилась пища, и которыми грелись ночами.