Текст книги "Виноватых нет! (СИ)"

Автор книги: Gellalina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Прижавшись друг к другу под шерстяным пледом, рядом с камином, поливающим комнату приглушённо-рыжеватым светом.

Но теперь на душе становится всё тяжелее с каждым днём, ибо имеющегося тепла уже не достаточно. Гермионе хочется быть уверенной, что Джинни никуда не денется и навсегда останется рядом, отдавая всю себя исключительно ей. Приходится с трудом отвлекаться от разнообразных неуместных порывов, которые могут неприятно удивить или заставить призадуматься над степенью её адекватности. Собственно, Гермиона и без того не считает себя такой уж нормальной.

Будет очень плохо, если Джинни вдруг узнает, что близкая подруга неожиданно почувствовала нечто посерьёзнее обыкновенной привязанности.

***

Рон старательно барахтается, извивается всем телом и упрямо барабанит по чужой спине, как никогда отчётливо ощущая собственную беспомощность.

– У меня, представь себе, есть ноги. И они умеют ходить. Круто, не так ли?

– А у меня есть голова. И она вполне неплохо справляется со своей задачей, – бледная внешне хрупкая рука на талии неожиданно крепко удерживает на месте, как бы прозрачно давая понять: побег теперь – вообще не вариант. Рон и подумать не мог, что Драко может оказаться физически крепче, хотя, судя по пережитому опыту, он вполне способен за себя постоять. Они не раз и не два друг другу лица подправляли в порыве неудержимой «страсти», – Если отпущу, ты смоешься.

– Конечно, а ты что думал – послушно следом за тобой побегу?

– Ну, как вариант, было бы неплохо.

– Не дождёшься.

Сейчас эта ненависть приобретает странный, какой-то неправильный оттенок: чувства закипают и выплёскиваются наружу, раскрашивая реальность в разноцветные расплывчатые кляксы. Комната, в которой они находились, – явно чей-то незапертый на ночь класс, и думать о причине подобного явления хочется меньше всего. Тут бы в себе для начала разобраться, остальное откладывается на неопределённый срок.

Рона бесцеремонно скидывают на на какой-то низкий столик или даже помост, предварительно отпихнув куда подальше, судя по грохоту, глиняную посуду или парочку горшков. Пронзительно-серые, по обыкновению ледяные газа нависающего сверху Драко голодно поблескивают в свете зажигающихся по очереди факелов на стенах, и это приевшееся равнодушие из их глубины испаряется без остатка: остаётся только чистое, ничем не замутнённое желание.

Руки, действующие сами по себе, помимо воли тянутся к чужому телу, упираются в крепкую грудь и сминают изумрудный свитер, который однажды Рон специально выкрасил в алый, но не на долго. Воспоминания кажутся ненастоящими, чужими и странными, сердцебиение Драко чувствуется непозволительно близко и сливается с его в единый неукротимый ритм.

– Что, уже не хочется убегать? – шёпот обжигает ухо, выпуская по венам стремительное, жидкое пламя, – Какой же ты непостоянный, котёнок.

Последняя шпилька Малфоя остаётся без ответа, по крайней мере – словесного: Рон порывисто касается его губ, затягивая в головокружительно длинный, мокрый поцелуй, обвивая руками шею и забывая, что лёгким, вообще-то, нужен воздух. Здравый смысл разочарованно покидает их обоих, но сожаления по этому поводу никто не испытывал по причине занятости гораздо более интересным делом.

А ведь они с азартом скандалили, отстаивая неоднозначные никому не нужные идеалы, и действительно ненавидели, наслушавшись глупостей, которые вдохновенно рассказывали враждующие меду собой родители. И продолжаться это могло бы без малого до конца жизни, ничем хорошим в итоге не закончившись. Почему же только теперь подобные мысли решили атаковать неподготовленную к подобному голову окончательно запутавшегося Рона?

– Ты соображаешь… Хоть что-нибудь? – в перерывах между стонами получается выдавать исключительно обрывочные, не шибко наполненные смыслом замечания, пока увлечённый процессом слизеринец покрывает поцелуями его шею, нагло запускает руки под расстёгнутую кофту и задирает футболку, жадно оглаживая оголившийся живот.

– А разница? Что хочу, то и делаю, – неискренние возражения пресекаются очередным голодным поцелуем, и Рон окончательно перестаёт узнавать самого себя: ни тело, ни срывающийся на высоких нотах голос, который бесконтрольно выдаёт какой-то жалобный скулёж напополам со стонами.

Вспоминается нелицеприятный факт на тему отношений с девушками, то есть их полнейшего отсутствия в полном смысле этого слова. Они, как правило, завязывались излишне сумбурно, длились недолго и быстро заканчивались, никогда не достигая «того самого» волнительного момента. Да и не то чтобы на них вообще имелось достаточное количество времени или желания. Голову постоянно занимали рандомные мысли на иные, более насущные, темы.

А теперь его, поражённого каким-то ненормальным заклинанием, не иначе, самого скрутили по рукам и ногам – Драко уже деловито завязывает руки над головой зелёным галстуком, который, словно фокусник, ловко вынул из кармана школьных брюк. Явно не просто так оглаживает бёдра, но самое обидное – Рону нравится.

Да и Малфоя, похоже, всё целиком и полностью устраивает. Нежность, которая не вяжется совершенно ни с его характером, ни взглядами на жизнь, читается в каждом жадном, но на удивление бережливом прикосновении. Впервые за свою недолгую, но насыщенную событиями жизнь Рону наконец-то наглядно показывают – он действительно нужен. Пусть и странно, неожиданно, своеобразно, но всё же. Драко выглядит глубоко убеждённым в правильности происходящего, якобы видит в этом логику и даже удовольствие получает.

– Ненавижу тебя, – прозвучало неуверенно и скорее вопросительно, исключительно по привычке и больше для успокоения совести. Чтобы услышать собственный голос, отделиться от Малфоя, проникшего в самые глубокие уголки души и растворившегося в несущейся на бешеной скорости по венам крови.

– Я в курсе, взаимно.

– Отпусти, – Рон откровенно выгибается навстречу и неосознанно облизывает припухшие от покусываний губы. Слова стремительно разбегаются с действительностью в противоположные стороны.

– Да, конечно, сейчас, – Драко покрепче затягивает галстук на чужих запястьях: во избежание, так сказать. Нетерпеливо, но достаточно эффектно, он избавляется от свитера, который аккуратно раскладывает (именно раскладывает, как истинный слизеринец-аристократ) где-то неподалёку. В свете факелов его безупречно-гладкая фарфорового оттенка кожа кажется ещё более совершенной, а худощавая и тонкая, казалось бы, фигура оказывается вполне себе ничего в плане физической силы. На культуриста Малфой смахивает, как фестрал на велосипед, однако мышцы перекатываются вполне отчётливо: Рон бы позавидовал с чистой совестью, если бы не чувствовал исключительно острое всепоглощающее восхищение.

В одежде становится крайне тесно, жарко и просто неуместно, но будучи придавленным чужим телом с руками, плотно перетянутыми галстуком, освободиться не получается.

– Не суетись, котёнок, – прозвище довольно старое и в исполнении Малфоя звучало на редкость пренебрежительно, мол убогий слабак, мелочь негодная. Теперь же оно будоражит и заставляет что-то в груди глупо восторженно трепетать. – Расслабься и получай удовольствие, – почему-то свои собственные штаны он решил не снимать, но зато с Рона стянул буквально в мгновение ока без исключения всё, что было надето ниже пояса. Правда, по неизвестным причинам кофту с футболкой оставил.

– Ты сейчас серьёзно? – приходится приподниматься на локтях, чтобы чисто ради любопытства рассмотреть внушительное «орудие» возбуждённого так называемого «противника», уже полностью окрепшее и находящееся в полной боевой готовности. К слову, не у него одного.

– Нет, блин, просто пошутить захотелось, – Рона прошибает на очередную порцию мурашек, когда по его самому охраняемому месту, какое только может быть у приличного среднестатистического натурала, потекло нечто прохладное и вязкое. Узкое колечко мышц напрягается под напором проталкиваемых внутрь пальцев, длинных и тонких. Тех самых, которые столько раз у Рона на глазах обхватывали волшебную палочку, направленную ему же в грудь. И не то чтобы в подобные моменты хотелось почувствовать их непосредственно напрямую.

Ощущения затапливают целиком, разливаются бескрайними океанами, заставляя руки судорожно вцепиться в часть свободно свисающего галстука.

– А теперь потерпи.

– В смысле? – исходя из контекста и просящих интонаций, ничего хорошего просьба Драко сулить не могла по определению.

– В прямом, – трудно что-либо понимать, когда тебя хоть и бережно, однако торопливо растягивают, поглаживая одновременно кожу внутренней стороны бедра: Рон легко отвлекается от подозрительных слов и не успевает во время сообразить, что вообще происходит. Слизеринец пользуется моментом и входит в него на доброю половину.

– Больно, блядь, а по нежнее никак?!

– Понежнее будет в следующий раз.

При условии, что его многострадальная пятая точка до это самого «следующего раза» в целости и сохранности доживёт, а то ведь…

– Погоди-ка минутку, какой-такой «следующий»?

Размеренные, тягуче-медленные движения приносят некоторый дискомфорт, но удовольствие, какое-то фантастическое и просто нереальное, сильно перевешивает. Рон шокирован количеством обуревающей тело страсти, о существовании в нём которой он даже смутно не подозревал. Слух выуживает кое-как из нагромождения пошлых звуков, наполняющих предназначенную для совершенно иных вещей классную комнату, влажные шлепки, которые непостижимым образом возбуждают по нарастающей в геометрической прогрессии. Разум концентрируется на определённой точке, заставляя своего поплывшего от наслаждения владельца возгораться буквально каждой частичкой своего существа.

Малфой предпочитает отбросить последние остатки воспитания, уже не сдерживается и громко стонет в унисон с Роном, который в исступлении просит не останавливаться, самостоятельно подаваясь навстречу. «Глубже… Быстрее…» – отзывается в ушах на пару с каждым последующим толчком. Расслабившийся на галстуке узел распадается и освобождает руки, позволяя упереться ими в чужие плечи. Малфой вроде бы как матерится, и вполне изобретательно, но шепчет при этом всякую розово-сопливую хрень. Рону на секунду посмеяться очень хочется: из горла вырываются придушенные смешки, которые, впрочем, сразу уже сменяются стонами и пожеланиями типа «ещё», «вот так» или даже иногда «пожалуйста».

Время неудержимо разгоняется до сверхкосмической и останавливается одновременно: тело словно бы пронзает электрическим током, от которого умираешь вовсе не от боли, а скорее наоборот. Мысли из головы выветриваются свободно и подозрительно легко – на бесконечно долгое мгновение Рона растворяет в этом и заставляет забывать об остальном.

Драко накрывает в тот же самый момент, причём ни чуть не меньше (а то и сильнее, судя по надрывному «люблю тебя», выдохнутому куда-то в шею Рона). Он обессиленно падает на полубессознательного гриффиндорца и молча пытается помаленьку приползти в себя, что получается отнюдь не сразу. Осознание проявляется с черепашьей скоростью, скачками и очень сильно кое-как: внезапно образовавшаяся тишина, разбавляемая тихим потрескиваем факельного огня, вновь распадается на глубокие вдохи и выдохи.

– Знаешь… – Драко приподнимается на локтях и смотрит непривычно рассеянно, – Вообще-то ты ни разу не в моём вкусе.

Рону хотелось бы ответить что-нибудь неприятное, но вместо этого он с видом закоренелого поффигиста утвердительно качает головой и решает уставиться в потолок. На большее его попросту не хватило. Да и какая теперь, в сущности, разница?

– Но на счёт «следующего раза» я не пошутил.

Казалось бы – куда уж больше удивляться, однако Малфою удалось не просто удивить, а без малого шокировать:

– И как ты себе это представляешь?

– Хочешь красочное детальное описание? – Рон протяжно стонет и потягивается, заставляя Драко недовольно ёрзать.

– Ладно – ты, у тебя явные отклонения психического характера, но я…

– А у тебя, видимо, отклонения в плане сексуальных предпочтений?

С ответом Рон определиться так и не сумел по причине полнейшего отсутствия адекватной мозговой активности.

И на вполне обоснованный вопрос «какого хрена только что произошло» ответа не отыскалось.

========== Часть 7 ==========

Джинни всё ещё прекрасно помнит, словно бы не года прошли, а всего-то пару недель, что некоторый отрезок времени после первой встречи Гермиону понимать было слишком тяжело. И, наверное, делать этого не хотелось вообще – неприветливая и местами странная, эта тогда ещё угрюмая вечно недовольная девушка отталкивала своей постоянно неприятной аурой. Книги, неизменно находящиеся в её руках, пугали своей объёмностью скептически настроенную к учёбе Джинни, а внимательный колкий взгляд каким-то непостижимым образом прожигал буквально насквозь.

Гермиона держалась особняком практически ото всех, кроме Рона с Гарри, да и с ними не то чтобы особенно церемонилась. Джинни удивлялась и присматривалась украдкой, пока имелась редкая возможность понаблюдать, насколько лихо и умело у неё получалось огрызаться за себя и выговаривать за отлынивания по учёбе. Привычка полагаться не столько на свои собственные силы, сколько на поддержку большой дружной семьи, мешала взглянуть на ситуацию Гермионы её же глазами.

Однако, желание разобраться заставляло педантично, исподволь, по кусочку собирать разрозненные фрагменты ускользающего смысла. Без малого несколько лет понадобилось Джинни, чтобы действительно усвоить кое что определённо важное: она по-настоящему восхищается этой девушкой. Выводы приносили чувство окрылённости, но, в то же время, становилось невыносимо грустно – Гермиона казалась одинокой и уставшей.

Выжатой.

Множество проблем и требующих немедленного решения задач покоится на её плечах, но помощь упрямо не принимается из-за временами неуместной привычки делать всё самостоятельно. И не понятно, когда именно она выработалась.

В какой-то момент Джинни начала гадать: как бы сблизиться невзначай, действительно подружиться. По плану действовать, к сожалению, она никогда не умела, выдумывать стратегии – вообще неудачная затея, как ни посмотри. Однако, экстренные ситуации (искреннее желание стать подругой небезразличному человеку в понимании Джинни – крайне важно) требуют рискованных действий. Даже переступить через себя временами жизненно необходимо.

Мельком удалось подслушать разговор Гермионы с Роном и Гарри, мол, сегодня вечером надо бы наведаться в выручай-комнату, отнести кое-что ненужное. «Вот он, шанс!» – подумала восторженно Джинни и опередила её, устроив рядом со шкафами, полными старинного барахла, мнимую засаду. Наврала потом про какую-то выдуманную книгу (заранее подготавливала ложь, и стыдно за неё до сих пор).

Последние несколько месяцев оказались чуть ли не воплощением сказки. Правда, Гермиона оказалась ещё более занятой, чем виделось со стороны, но, что хорошо, не настолько угрюмой. Скорее, молчаливой и любительницей послушать больше, чем поговорить. Джинни даже представить себе не могла, что вечера они будут проводить вдвоём, под одним и тем же пледом, на уютном кресле около слабо тлеющего камина. Подруга, которой для неё стала Гермиона, вскоре заняла все мысли, принося исключительное спокойствие с примесью какого-то детского восторга.

Ну, так оно и было, наверное, некоторое время.

Только слишком уж часто стало появляться странноватое ощущение неправильности. Лёгкости, неясности, какой-то смутной необязательности, а ещё непонятно, как именно описать фонтанирующие во все стороны эмоции и чувства, сливающиеся внутри в один единственный смерч, сметающий буквально все мысли под чистую.

И всё это – стоит лишь увидеть Гермиону. даже если всего-то мельком. Так что Джинни, будучи человеком искренним и не привыкшим врать хотя бы самому себе, честно решила: впервые в жизни она умудрилась действительно полюбить кого-то, кто не является членом семьи. Ведь встречаться – не значит по-настоящему любить или рассчитывать, что останешься рядом навсегда.

А Гермиону отпускать не хотелось. И не хочется до сих пор, даже проведя далеко не единственный час перед зеркалом в попытке убедить себя в том, что, вроде бы как, не свихнулась и не понапридумывала невесть чего. Гермиона ведь, как никак, такая же девушка.

Поэтому без особого повода признаваться ей в неправильных чувствах Джинни не очень-то и хотела. Для начала надо было «подогреть» немного чувства подруги, довести до необходимого градуса, так сказать, и не важно, любила Гермиона в ответ или же чувства невзаимны. Джинни – сообразительная ученица лёгких на разнообразные шалости братцев-близнецов, и как следует всё просчитала.

Правда, составленный во всех подробностях гениальный план разрушился под воздействием банальной невнимательности.

***

Не то чтобы слишком долгий, но вполне тернистый жизненный путь – на редкость талантливый преподаватель по части недоверия, осторожности и где-то даже эмоционального выгорания. Гарри ещё до поступления в Хогвартс усвоил множество жестоких уроков, что уж говорить о последних годах не самого счастливого пребывания в этом неспокойном, наполненном тёмными тайнами и страшными секретами замке.

Наверное, всё-таки у Дурслей огребать было ещё ничего такого. Хотя бы не опасно для жизни (о здоровье, понятное дело, мысли так и не появились по вполне понятным причинам).

Многое приходилось утаивать от Рона с Гермионой. «Неуместные» эмоциональные порывы закидывались в самые отдалённые места душевных погребов, где они накапливались год за годом, так и не дождавшись освобождения. Натура, от природы деятельная, искрящаяся чувствами во все стороны, загибалась от невозможности выплеснуть весь этот хаос и просто пожирала саму себя за неимением другого выхода.

Гарри чувствовал, что медленно умирает изнутри. Одно за другим, в голову закрадывались опасения потеряться в пустоте, которая всё чаще возникала на месте того, что раньше практически вообще не давало покоя, тревожило и заставляло двигаться вперёд. Откуда-то взялась несвойственная ему расчётливость, довелось на собственной шкуре не единственный раз испытать понятие хладнокровия, а интерес, которым раньше приправлялась львиная доля всего нового и ранее не испытанного, потускнел. Перестал учащать сердцебиение и перекраивать опасности в «увлекательные приключения», так что Гарри успел почувствовать себя без малого глубоким стариком. Более того – стариком, разочаровавшимся в жизни и бесконечно от неё уставшим.

И где-то среди потерянных практически позабытых качеств полумёртвой больше не восторженной натуры он обронил способность доверять. Причём имелись вполне обоснованные опасения, что она потерялась одной из первейших, ибо что-то на уровне подсознания противилось открываться, даже в отношении близких людей. И не то чтобы их было так уж много, тут скорее очень наоборот, однако откровенничать Гарри категорически не хотелось. Впрочем, он и не старался особо: желания не возникало как такового, необходимости – тоже. Просто не о чем было рассказывать, ведь пустота – она на то и пустота. Мёртвая, выгоревшая пустыня. Даже нечего добавить. Да и можно ли, ещё вопрос.

Ну, именно так оно всё и было.

Ровно до сего момента, пока у Гарри не закоротило что-то на месте этой самой «пустыни», срывая к Мордреду все замки и проламывая выстроенные годами недоверия стены.

– Ненавижу… – жёсткие, высушенные одному Мерлину известным количеством экспериментов над булькающим котлом, но всё ещё по-человечески тёплые руки касаются и грубо, и нетерпеливо, и едва-едва ощутимо, практически невесомо, нежно. От этого слёзы на глаза накатываются почему-то, немножко хочется умереть, а потом непременно воскреснуть на том же самом месте. Неизменно в его руках. Которые слегка подрагивают, наглядно выдавая своего хозяина, заставляют безропотно ожидать неизвестности, но больше не пугают. Странная уверенность – всё будет хорошо.

И настолько глубокое доверие для Гарри – как прыжок со скалы без уверенности в том, что где-то там, внизу, имеется вода.

Но, может быть, внизу нет вообще ничего. Не существует никакого низа и не было его никогда, а падать придётся в бездонную, бесконечно глубокую чёрную дыру.

Гарри не цепляется больше за ускользающую сквозь пальцы ленточку никому не нужного самоконтроля, послушно оступается на самом краю и чувствует, как эта с виду мрачная туманная чернота принимает его в свои объятия, оказываясь тёплой и окутывая собой, защищая и успокаивая.

– Давайте как-нибудь обязательно поспорим – кто кого сильнее не переносит? – Снейп остаётся Снейпом даже тогда, когда приподнимает форменную ученическую рубашку и добирается до оголённого живота, поглаживает его и переключает внимание на чужую спину, ощупывая её всю, не пропуская ни одного позвонка или ложбинки. Он язвит, иногда отрываясь от припухших губ, и насмехается, выцеловывая влажные дорожки на напряжённой шее Гарри.

– Да тут и спорить нечего, всё и так понятно, сэр, – доверие, конечно, это безусловно хорошо, однако ничего не делание Гарри всегда претило: ненавязчиво так и осторожно, он уже расстёгивает профессорский камзол, хотя и пальцы отказываются слушаться, и перед глазами по-наркомански плывёт.

Внезапно опора под ногами уходит куда-то в сторону: он испуганно выдаёт какое-то ругательство, осознавая, что уже находится в охапке, перевешиваясь через плечо Северуса и созерцая широкую спину, скрытую за ниспадающей материей чёрного плаща. Не особо церемонясь, Ужас Подземелий чуть ли не швыряет свою примолкнувшую ношу на диван, который прятался до этого момента за дверями учительской лаборатории.

Довольно мягкий, кстати, и даже приятный на ощупь – вот уж не подумал бы Гарри, что Снейп, оказывается, любитель комфорта и в целом предусматривает возможность отдыхать между своими «гениальными открытиями». Раньше казалось, мол, у него и времени-то нет на всякие обыкновенно человеческие желания. Да и диван сам по себе, естественно, неизменно зелёный, но древесина подлокотников покрыта золотистыми завитками, а зелёный оттенок, как ни странно, вовсе не холодный изумрудный. Скорее, травянистый, приглушённый и тёмный.

Вот тебе и слизеринский декан.

Профессор зельеварения, сталкиваться с которым в неосвещённых закоулках коридора побаивается его собственный факультет.

Никогда заранее не знаешь, где и что конкретно обнаружишь. Порой привычные к восприятию вещи на самом деле оказываются чем-то неожиданно иным, и это – норма.

– И что мы, по-вашему, сейчас делаем, сэр? – хочется наброситься на Северуса, подмять под себя, победить хотя бы на несколько ничтожных секунд, не позволяя контролировать их обоих.

Почувствовать превосходство. Просто понять наконец-таки, что это такое – победа над самим Северусом Снейпом, если даже Тёмному Лорду не удалось полностью подчинить его.

А потом с упоением посмотреть сверху вниз.

– Организовываем вашу отработку, что же непонятного, – мантия за ненадобностью отлетает куда-то под ноги профессора, оставляя чуть ли не на всё готового Гарри в одной расстёгнутой рубашке.

– Так вот как теперь это называется… – Гарри перестаёт ощущать себя нормальным, адекватным. Да чего уж там: он полностью теряется в другом человеке, растворяется без остатка, и это всего-то один-единственный взгляд. Страшновато как-то думать о том, что случится со способностью соображать, когда Северус решит серьёзно, по-настоящему, прикоснуться.

Гарри намеренно действует неожиданно и касается жёстких, нетипично расслабленных губ своими, углубляет жадный поцелуй, старательно усыпляя бдительность и пытаясь внушить, что окончательно с головой попрощался. Довольный произведённым эффектом, тут же перехватывает инициативу, утаскивая разомлевшего Северуса прямо на пол, покрытый толстым тёмно-бордовым ковром. Устраивается на чужих бёдрах, упиваясь перепавшим превосходством, горьковато-сладким коктейлем из ненависти, возбуждения и восхищения в глубоких, поблескивающих в полумраке чернильных колодцах.

Взгляде, принадлежащему теперь исключительно Гарри. Пристальном, с цепким вниманием голодного хищника, следящим за каждым движением.

Пытающимся предсказать намерения. Заглянуть так глубоко, как никому и никогда ещё не было дозволено.

С намерением проломить эти толстые и древние по меркам человеческой жизни каменные стены.

– Так нечестно, профессор.

– Как именно нечестно, паршивец? – слово, которое Северус так часто произносит в отношении него, прозвучало слишком знакомо. Именно так, как и всегда во время тренировок по окклюменции.

– Вот так, – Гарри наклоняется и прижимается к нему всем телом, проворно расстёгивает пуговицу за пуговицей на учительском камзоле – пальцы предательски заплетаются, и брошенный мельком на Северуса взгляд выхватывает насмешливую полуулыбку. От неё сердцебиение закладывает уши, а лёгкие судорожно требуют новую порцию кислорода, ибо Гарри начисто забывает, что такое «дышать».

– Наглый самоуверенный Поттер, – горячие тонкие пальцы пробираются под рубашку на пояснице, приподнимают её и скользят по напряжённому животу, по груди, касаются затвердевших горошинками сосков. Гарри дышит через раз, хватая воздух приоткрытым ртом, и стонет, неосознанно ёрзая на животе учителя. Не сдерживая тонких жалобных стонов. – Постоянно нарываешься на неприятности, – он порывисто распахивает камзол и трепетно касается обнажённого тела, оглаживает крепкую широкую грудь, так легко и бережно.

Северус же каким-то особенным тактом не отличился: на шее Гарри багровыми бутонами расцветают узоры укусов, тут же, впрочем, зацелованные и тщательно зализанные.

Под ладонями размеренно опускается и поднимается, мягко стучит и становится горячее с каждой пролетевшей минутой. Дыхание профессора заметно учащается: он откидывает голову на длинный ворс пушистого ковра и тихо стонет, на несколько мгновений прекращая исследовать фигуру Поттера.

У которого самообладание заканчивается до самой последней капли.

– Хочу тебя, – он уже не сдерживается и целует глубоко, мокро, нетерпеливо. Новые, никогда прежде не испытываемые ощущения заставляют окружающие предметы искажаться до неузнаваемости. – Пожалуйста, сэр…

– Ну, раз уж ты так просишь, – Гарри уже, было, начал привыкать к своей «главенствующей» позиции и протестующе вскрикнул, оказавшись придавленным к ковру животом. Сверху навалился явно наслаждающийся раскладом зельевар.

– Знаете, кажется, я передумал. – Гарри действительно попробовал отползти в сторонку, однако руки, вцепившиеся в бёдра стальным захватом, наглядно демонстрировали тщетность любых усилий.

– Трусливый Поттер убегает, поджав хвост. Вот уж действительно – щенок.

Наверное, и вправду подходящее обозначение для мальчишки, открыто стоящего на четвереньках, пошло оттопырив зад. Северус несомненно наслаждается открывающимся видом и стягивает с него свободные немного растянутые домашние джинсы, ведёт ладонью по внутренней стороне бедра, оглаживает их и касается губами оголённого участка спины. Гарри пробивает крупная сладкая дрожь, прокатившаяся волнами чуть ли не до кончиков волос: губы сменяются языком, тягуче-медленно скользящим по позвоночнику вверх, прошедшим по правой лопатке, задержавшимся на шее и уступившим место зубам, впившимся в пылающую кожу, оставляя насыщенно-розовый след.

Стало так приятно, что звёзды перед глазами вспыхнули. Больно. Странно.

Хорошо.

Слишком хорошо для реальности, словно бы Гарри поднимается высоко над землёй до самого края озонового слоя, тут же падает на землю, разбивается на тысячи осколков и собирается в единое целое, чтобы всё это сначала повторить, по кругу.

Страшное, ужасное, неконтролируемо восхитительное чувство.

Хочется думать, что в опаляющем сердце желании виновато какое-нибудь хитроумное варево, спихнуть с себя всю ответственность, но врать, хотя бы мысленно, не самый подходящий вариант. Слишком уж глубоко пробралось это большое, тёплое и искреннее, слишком много подробностей в их совместных воспоминаниях.

Слишком много Северуса Снейпа в его усложнённой бесконечными испытаниями жизни.

– Ты доверчив и так легко ведёшься на провокацию, – Гарри настолько погряз в ощущениях, что как-то пропустил тот момент, когда начисто лишился нижнего белья. Жёсткий голос разбавляют лукавые нотки непривычного для Северуса удовлетворения, а прикосновения становятся нетерпеливыми.

– Страшно… – помимо воли на глаза наворачиваются слёзы. Гарри ведь совсем не глупый (даже сообразительный, иначе бы до настоящего момента просто не дожил) и прекрасно улавливает суть происходящего. Ну, по крайней мере, догадывается о планах «ненавистного врага» касательно своей, вообще-то, девственной пятой точки.

Тихий невразумительный скулёж остался проигнорированным, и парень попытался вернуть утерянные бразды правления, однако не тут-то было – его держали достаточно крепко, терпеливо дожидаясь, пока сопротивление исчерпает само себя за неимением сил и недостатка мотивации.

А потом Гарри испуганно дёргается, пытаясь оглянуться за спину: мышцы ануса немного растянулись и напряглись, словно нехотя пропуская внутрь осторожные, но настойчивые пальцы, которые принялись аккуратно разрабатывать неподготовленный узкий проход, попутно смазывая чем-то прохладным и тягучим.

Голова запрокидывается помимо воли. Глаза закрываются от непередаваемого удовольствия. Самый первый опыт близости Гарри Поттера оказался совершенно не таким, каким его можно было предположить. Хотя бы потому, что происходит не с девушкой. Да ещё и в позиции пассива. Если бы кто сказал ему немного раньше – смеялся бы долго, обвиняя сквозь потоки хохота в прогрессирующем слабоумии. Или больной извращённой фантазии.

Пальцы сменяются чем-то большим, твёрдым и горячим, и Гарри понимает: сейчас будет по-настоящему больно. Мельком ему довелось увидеть «орудие», которым Северус намеревается атаковать, и ещё не решил, что именно почувствовал сильнее – уважение или ужас. Вероятно, напополам.

Он входит медленно и осторожно, мягко сжимая ягодицы Гарри, который от укрывших с головой эмоций просто растерялся и не знает уже, куда себя деть. Только интуитивно выгибается в спине, выстанывает имя зельевара голосом, срывающимся на хрип и рваное натужное дыхание.

– Замечательно отрабатываете, мистер Поттер, – ухо опаляет горячее неровное дыхание, прежде чем Северус входит полностью и прихватывает зубами мягкую кожу на линии челюсти, поворачивает к себе лицо за подбородок и впивается в приоткрытые от наслаждения губы. Исследует каждый уголок чужого рта, не отпуская до тех пор, пока у Гарри не заканчивается воздух. Парень уже не может крепко держаться на вытянутых руках и упирается локтями в пол, падая лицом на сложенные вместе ладони.