Текст книги "Виноватых нет! (СИ)"

Автор книги: Gellalina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Они ещё разговаривали, но подробности за ненадобностью выпорхнули из головы: последнее чёткое воспоминание того момента – фраза про молчание и губы, обрывающие её довольно простеньким, но требовательным поцелуем. Малфоя буквально выпихнуло в параллельные миры, прочь из этой реальности, кровь неистово заметалась по венам, неукротимым ритмом отдаваясь в ушах.

Дальше – хлеще. Началось форменное безумие, и память отказывается распространяться о случившемся в подробностях.

Вот до него доходит вся пикантность положения.

Вот ощущение ужаса переходит в опъянение, следом – просто запредельное удовольствие, пожар и мысли, совершенно неуместные, что так правильно.

А вот Драко страстно отвечает на поцелуй, жадно углубляя его и не понимая, почему не сделал чего-то подобного раньше. Несносный рыжий гриффиндорец, постанывающий в его губы, уже с трудом удерживается на ногах, и Малфой, ведомый то ли нежностью, то ли хрен разберёт чем вообще, упирается собственным коленом в чужой пах, поднимая руки раскрасневшегося Рона над головой. Чтобы даже и не думал вырываться. В тот момент слизеринцу казалось правильным даже укусить, если рыжий вдруг надумает смыться.

Сейчас он пытается успокоиться и забыть, отдышаться как минимум, падая в кресло и закрывая руками лицо. Безрезультатно. Сердце всё ещё заходится в предвкушении, ведь всего каких-то минут пятнадцать назад в его руках извивался парень, которого Малфой хотел намного больше, чем просто до одурения.

Как тут успокоишься? С этим состоянием необходимо срочно разобраться.

****

У Рона морально самобичевание уже на последней стадии, чувство вины выносит конкретно и не по-детски, заставляя в исступлении ходить из угла в угол. Понять бы, что со всем этим делать, но соображалка отключилась очень не вовремя под напором прорывающихся откуда-то из глубины эмоций. Щёки лихорадочно пылают, а свежие ещё картины близости с участием Драко такое с фантазией вытворяют, что никакой выдержки не хватает – дыхание окончательно перехватывает. Частично – от стыда, частично – от желания воплотить навеянное в реальность, причём как можно скорее.

Вина действительно имеется, коллосальная даже, за свою наитупейшую выходку. За удовольствие, полученное благодаря сумасшествию, нашедшему на Рона непонятно с какого перепугу. Сначала получалось контролировать себя, пока эти соблазнительные губы перед глазами не оказались.

И тогда он просто поплыл. Не смог устоять и поддался, хотя не должен был.

Сквозь тревогу, связанную с Малфоем, проглядывалось беспокойство за друга, который должен был уже вернуться, однако где-то всё ещё гуляет. В принципе, факт нахождения его у профессора на данный момент опасности никакой не несёт, но кто его разберёт, этого длинноносого чудика, помешанного на зельях? Мучает, наверное, Гарри на всевозможные лады, подсунув ему на помыть самый трудно-оттираемый котёл.

Ещё, как вариант, он может до сих пор отдирать ту самую синюшную гадость, которую сварганил на сегодняшнем зельеварении. Она была невероятно клейкой и совершенно антимагической. А ещё воняла жутко. Уроки сегодня закончились под самый вечер, поскольку начались около полудня, так что отработка сильно переместилась. Вероятнее всего, лучший друг работает ни чуть не дольше, чем по обыкновению, просто из-за перемещения по времени Рону как-то не по себе.

От переизбытка эмоций у него ощутимо разболелась голова. В комнате сразу стало невыносимо душно, так что приходится подниматься с насиженного места и поспешно одеваться во что-то более тёплое – выйти, хоть немного проветриться. благо, пробираться незамеченным он научился уже довольно давно.

Осторожничать не хотелось: расслабленной, даже расхлябанной походкой он преодолевает один поворот за другим, когда на него едва не налетает другой ученик. Судя по знакомому ненормальному пожару, разразившемуся на щеках и переправившемуся на уши с шеей, Уизли только что втыкается носом прямо в грудь своего злейшего врага. Или уже не врага. Всё перепуталось, завязалось в тугие непонятные узлы, которые мешают нормально жить и чувствовать себя нормальным. Таким, как всегда.

Однако, Рон откладывает решение вопроса про то, кем именно ему приходится хорёк, и прокручивает в голове наиболее насущные моменты. Конкретно сейчас понять бы ещё, как пляшущие колени успокоить, и руки за одно, чтобы не так палевно тряслись.

– М-Малфой? – как ни странно, но с речевым аппаратом в первую очередь удалось совладать именно гиффиндорцу, – Какого Мордреда тебя ночью из комнаты понесло? – хорошо, что из соображений осторожности никто не додумался пользоваться люмосом. Если бы Драко видел сейчас его бледное, как упокойника, удивлённо-перепуганное лицо, смеялся бы долго, – У тебя, похоже, совсем с мозгами проблемы, и судя по всему, это не лечится.

– У меня они имеются хотя бы, в отличии от некоторых, – слизеринец озадачен, но Рону ещё хуже – в сознание возвращается туман, который опутывает мысли только от одного единственного звука этого мягкого голоса.

И это ещё полбеды. Расстояние между ними непозволительно близкое, но расходиться никто не намерен. Чувствуется приятно-терпкий аромат парфюма, мыла и каких-то трав, у Рона голова идёт не первым кругом, так что ему приходится упереться одной рукой в чужую грудь, потому что ничего получше так и не придумалось. Драко стопроцентно выпадает в осадок, но гриффиндорцу как-то по барабану: желание не ударить буквально в грязь физиономией перевешивает инстинкт самосохранения. Даже губа, по-прежнему разбитая и напоминающая о себе покалыванием, не отрезвляет.

Но в этот раз Уизли твёрдо решает, что сдаваться так легко – не достойно его факультета и уж тем более семьи. Только не Малфою.

И кидаться с поцелуями, пусть и почему-то очень хочется это вытворить – чревато последствиями.

Рон уже собирается отцепиться и трусливо, но единственно верно в данной ситуации убежать, чтобы не поддаться на провокационные желания собственного тела. Только руку на груди накрыло другой и крепко, настойчиво сжало. Из тишины послышался глубокий вздох, постепенно переходящий в смешок:

– Если намереваешься смыться, будь готов к тому, что я побегу за тобой. И, не сомневайся, уж я-то поймаю, как нечего делать, – люмосом никто из них по-прежнему не пользуется, но Рон уверен, что достоверно представляет выражение лица Драко во всех подробностях.

Сколько они уже намучились друг с другом? Тут невольно начинаешь отслеживать и анализировать, вникать и попутно открывать много нового. Наизусть зачитывать чуть ли не всю подноготную, быть осведомлённым о вещах, которые не знают даже лучшие друзья.

И с этим уже ничего не поделаешь. Уизли понимает очень вовремя, что хорёк белобрысый уже давным-давно хозяйничает в его голове, по-своему, но тем не менее. А последнее время – ещё и душу оприходовал. Нагло, жадно, невыносимо жестоко и больно.

– Что ты делаешь? – Рон старается отодвинуться, но тщетно. Похоже, отпускать его действительно никто не собирается, и опасения, развивающиеся в геометрической прогрессии, принимают по истине небывалые размеры. Стало реально страшно, – Мне не до тебя. Вали, куда шёл.

– Я мог и передумать, – наглость Малфоя, по всей видимости, тоже не телепалась в одной паре и старательно раздувалась: он укладывает свободную руку на шею Рона, пальцами сначала в рыжих волосах запутывается, а потом и вовсе пробирается ими под горловину свитера, рассылая очередную порцию мурашек.

– Просто исчезни, Малфой.

– А то что, котёнок?

– Ты в Мунго… Когда-нибудь попадал… В качестве пациента?.. – тело с трудом удерживается в стоячем положении, когда Драко опускает голову и ведёт носом сначала по веснушчатой щеке, а потом дразняще медленно перемещается на шею, – Могу… Ммм… Устроить.

– У тебя плоховато с фантазией. Да и умом не шибко блещешь. К тому же – слабак, даже не сопротивляешься, – какое там сопротивление, если всё, о чём получается думать, – шевелящиеся губы слизеринца. Сердце, выпрыгивающее через горло, тоже адекватности происходящему не добавляет. Рон поддаётся эмоциям, так же поступает и Малфой. Их губы встречаются, а внутри что-то обрывается и несётся вниз, разбивается на тысячи осколков, чтобы потом собраться в единое целое и взорваться мириадами фейерверков, уже знакомыми и до умопомрачения приятными.

Однако, рано или поздно всё хорошее приближается к логическому концу. И как бы не затягивало в пучину наслаждения, мозг всё ещё находился на своём законном месте и даже худо-бедно функционировал. Он буквально вопил своему хозяину, что творится пиздец, от которого валить надо, пока есть чему валить и на чём. Пока Драко не решился на кардинальные шаги – тогда уж точно будет непоправимо поздно.

С титаническим усилием над собой приходится оторваться от Малфоя, который в эйфорическом состоянии, и отступить на несколько шагов. Точнее, шажков, едва не сверзившись на пол (опять). Ноги нещадно заплетались, как варёные макаронины, но потуги, вроде бы, окупились:

– Если не свалишь ты, свалю я, – с чувством выдаёт Уизли, впрочем, тут же пожалев.

Затуманенные омуты, коими сначала показались магнетические глаза слизеринца, сжимающего кулаки, засверкали нехорошим, страшным огоньком. Рон бы испугался обязательно, если бы не нашёл случайно, что выглядит он сейчас именно сексуально, и предпринимать попытку избавить его от своей компании уже не шибко-то хочется. А явно перехваленный мозг флегматично махнул несуществующей рукой и снял с себя всю ответственность.

– Посмотрим, кто сегодня “уйдёт”, – фраза навевает смутную тревогу. Уизли продолжает размышлять над способом побега, как только подходящая минутка подвернётся. – И каким именно образом он это попытается сделать. Не получится, будь уверен.

Малфой оказался очень прав, потому что перекинутым через плечо убегать как-то не шибко удобно. Точнее, не возможно, Рон попробовал. Драко захапал его, использовав тот же самый пресловутый элемент неожиданности, нечестно, подло и так по-слизерински. Но тело, вопреки обиде и раздражению, не подавало признаков недовольства. Более того, оно было совсем не против и только радостно поднимало температуру, так что в одежде становилось неудобно и липко, от свитера хотелось избавиться прямо на весу, вышвырнув его прямо под ноги Драко, идущего так легко, словно бы несёт не здорового крепкого парня, а пушинку.

Малфой стоически игнорирует попытки высвободиться, чуть ли не насвистывая при этом какой-то весёленький мотивчик. Телепания руками-ногами не вызывают ровно никакого эффекта, но Рон и сам перестаёт занимать бесполезной ерундой, когда видит, куда конкретно его притащили.

========== Часть 5 ==========

Роняя сначала палочку, а потом и самого себя впридачу, Гарри чертыхается и начинает удручающе медленно понимать: ничего хорошего из этого не получится. Вещи, выпадающие из рук, и заплетающиеся ноги настроения не прибавляют. Ну, оно и понятно, говорить с преподавателем (в особенности – Северусом Снейпом, деканом слизерина) подобным образом чревато без малого смертельным исходом. Хорошо ещё, что не прокляли, только за это очень хочется благодарить свою частенько невменяемую, но иногда вполне адекватную удачу.

Просто, Гарри начинает задумываться о том, что тёмные лорды – ещё далеко не самое страшное, что могло бы произойти. Бывают существа и пострашнее, которые вместо быстрой гуманной кончины противника предпочитают медленную, мучительную агонию.

Снейп точно из таких. И признаваться себе в том, что боишься после очередного косяка на зельеварении просто повернуться к нему спиной, довольно неприятно. Ну, хотя бы честно.

Волнение сказывается и на остальных уроках: Гарри путается даже в самых простеньких заклинаниях, страницах учебников и собственных ногах, мысленно летая где-то очень далеко. Он неловко дергается, если окликают, и чуть ли не подскакивает на месте, если тронут, например, за плечо. Понятное дело, что стресс приключился ничего такой, однако Гарри как-то не ожидал настолько крышесносного эффекта. Словно бы он поначалу сутками целыми не спал, а потом ещё и головой приложился обо что-то. Дрожь практически вообще не отпускает ни на секунду, так что внимательная по обыкновению Гермиона, пристально следящая за ним весь день, уже не выдерживает и под конец уроков очень сдержанно замечает:

– Если продолжить в том же духе, просто сломаешь себе что-нибудь. Ну, знаешь, запутаешься ногами в мантии, пока будешь спускаться по лестнице. Или напутаешь с заклинанием и заколдуешь сам себя.

Гарри торопливо собирает рассыпавшиеся по полу учебники, которые выпали из ослабевших рук во время очередного особенно глубокого мыслеплавания. У него даже нет фантазии на какое-нибудь ругательство. Одна досада вперемешку с ожиданием страшной неизвестности.

– И что ты предлагаешь?

– Не ходить сегодня к профессору. – И как такое понимать? Сама Гермиона, правильная и дотошная относительно учёбы, предлагает в наглую проигнорить Северуса Снейпа, единственного преподавателя, злить которого стоило бы меньше всего. – Гарри, не смотри на меня так, я серьёзно. Видно же – тебе плохо, и профессор сыграл в этом далеко не последнюю роль. Если ситуация станет и дальше развиваться подобным образом, тебя придётся полуобморочного оттаскивать в больничное крыло. Так что не рискуй.

– Да меня хоть так, хоть так – всё равно лечить придётся. Какая теперь разница?

– Разница есть, сам понимаешь.

Гарри сейчас действительно крайне туго соображает и никак разобраться не может, почему голос Снейпа, произносящего его имя, раз за разом транслируется в голове, и каждый раз в районе солнечного сплетения что-то надрывно кричит, несётся на бешеной скорости вниз, забирая все имеющиеся чувства, но оставляя волнительное, от чего-то сладостное ожидание.

– Я должен идти. Просто должен, и всё, – немного подумав, он добавляет: – Иначе мне конец, это же Снейп.

Гермиона задумчиво опускает голову на бок и пристально рассматривает лицо напротив, останавливаясь на выражении зелёных глаз. Она всегда была крайне проницательной. Иногда утаить от неё истинное положение вещей невозможно.

Хорошо ещё – сейчас ему утаивать нечего, просто непонятно, что конкретно стоит утаивать.

– Ну, ладно. Только помни, что…

– Я тебя предупреждала.

– Именно.

Гарри улыбается, обгоняя подругу и оборачиваясь около поворота дальше по коридору:

– Пожелай мне удачи!

– Удачи? Она тебе точно без надобности, рядом со Снейпом все эти штучки не работают.

Около кабинета своего персонального кошмара Гарри старается именно дышать. Остальные вещи, типа слов Гермионы или постоянная обида, подогретая пламенем нескончаемого потока лютой ненависти, послушно уходят со цены и рассаживаются на задние ряды зрительского зала, как временно ненужные.

Этот подлый ворон однозначно наложил на него какую-нибудь особенно изощрённую гадость. Возникают ощущения, которые больше всего подходят прогрессирующей лихорадке, и самое неприятное – качающийся и двоящийся мир перед глазами, который расплывается и утекает временами из-за жара, поселившегося во всём теле. Если бы не ожидание, волнующее странным образом, Гарри бы действительно согласился на счёт болезни и радостно свалил к себе.

Только упрямство становится поперёк трусливого желания, а разошедшийся за несколько уроков интерес мучает посильнее мнимой лихорадки. Это странная неуёмная потребность – выслушать профессора, его бархатистый со строгими нотками голос, наполненный холодным безразличием или ядовитой саркастической ненавистью. Сегодня на уроке последнее куда-то подевалось, однако на смену появилось другое, совершенно незнакомое, и потому, наверное, настолько интересное и волнующее.

Подобного характера мысли следовало бы выпроводить и забыть. Только Гарри, которому очень хочется просто сесть, тупо уставившись на Снейпа, и слушать что угодно, сделать этого уже не способен. Он всего лишь тихонько скребётся в закрытую дверь и, получив разрешение, робко заходит в кабинет.

Самое трудное, как ни странно, заставить заплетающиеся конечности держать своего ударенного головой хозяина в стоячем положении. Страх с увеличивающейся скоростью набирает обороты, и от него захватывает, как на гигантских американских горках, самых огромных и со спусками, ужаснее которых никогда не существовало и вряд ли будет существовать.

Как-то не уместно вспоминается дружеское расположение матери к Снейпу. Следом возникают издевательства Мародёров, после чего приходит нехорошее такое понимание: Гарри практически ненавидит их за всё произошедшее, а маму – за то, что позволила отстраниться и уйти, так и не попытавшись удержать.

Память, почему-то решившая добить и без того запутавшегося Гарри окончательно, словно бы вживую показывает события, почерпнутые из чужого разума. В душе откликается то, что сначала не давало о себе знать, от чего отгораживало упрямое нежелание верить в увиденное и горькое разочарование в чуть ли не обожествляемом отце.

Щемящая жалость к молодому Северусу. Яркая, алая злоба, чувство несправедливости и острая необходимость находиться постоянно рядом. Собственный голос, звенящий гневом во время постоянных стычек с профессором, вываливает на окончательно потерявшегося Гарри очередную порцию вины. Плохо соображая, в чём именно провинился, он уже готов извиняться столько раз, сколько потребуется. В точном количестве он пока что не определился. Наверное, много.

Снейп невозмутимо восседает за столом и занимается увесистой стопкой документов, даже не замечая поначалу испуганного, затем любопытного, а в довершение откровенно выжидательного взгляда, медленно скользящего по серьёзному лицу и суровой складке между сосредоточенно сведёнными бровями, воротнику наглухо застёгнутого сюртука, выглядывающего из-под чернильного цвета мантии, и жёстким на вид рукам с длинными пальцами, скоро записывающих что-то в документах. Сгорбленный в три погибели Снейп уже настолько привычен, что Гарри начинает неосознанно глубже, спокойнее дышать и предпринимать осторожные попытки совладать с собой.

Немного получалось, пока Снейп не надумал поднять голову. В его глазах угадывалось нечто такое, от чего грудная клетка заходила ходуном в тщетных попытках удержать готовое выскочить, неистово бьющееся о рёбра сердце.

А вдруг это проклятье, призванное убивать инфарктом? Изощрённо, ничего не скажешь, даже ведь не подкопаешься потом.

– Вы ожидаете особое приглашение? – бровь профессора вопросительно выгибается, от чего ноги сами собой излишне поспешно делают пару шагов вперёд.

Впрочем, тут же останавливаются, потому что совершенно непонятная энергетика, исходящая со стороны невозмутимо ожидающего Снейпа, тянется к нему удушливыми волнами и вряд ли предвещает что-то хорошее. Гарри думается, что лучше всего близко не подходить, ибо как-то страшно. И стыдно, конечно, трусить ему не свойственно, однако по-другому не получается.

– Поттер, сколько ещё вы собираетесь тратить моё время на всякие глупости?

Организм окончательно закоротило, однако с места он так и не сдвинулся. Снейп избирает выжидательную позицию, пристально наблюдая за учеником, пока последний не осмелится продвинуться к нему ещё на несколько шагов. Потом, наверное, психует мысленно, не терпеливо поднимается и подходит сам, растягивая губы в едва заметной надменной усмешке. Ему-то наверняка происходящее доставляет удовольствие, ведь он буквально упивается чужими муками и ужасом перед неизбежным наказанием.

Молчание постепенно нагнетает обстановку. Гарри опускает голову и смотрит куда-то в сторону, чувствуя себя до ужаса неловко: это странное необычное ощущение, от которого хочется провалиться сквозь пол, или убежать, или раствориться в воздухе, только бы деться отсюда уже куда-нибудь. Снейп нарочито небрежно разглядывает его, перемещая внимательный цепкий взгляд с головы до ног, останавливается на особенно заинтересовавших деталях.

В итоге и без того не шибко развитая выдержка подводит:

– Если вы хотите наказать меня, то давайте уже, зачем тянуть? Хотели помучать – у вас это получилось, весь день покатился ко всем чертям. Послушайте, – краснота, постепенно расползающаяся по щекам, переползает на затылок, уши и напряжённую от раздражения шею, – Может, мне, как обычно, полы помыть, или котёл этот несчастный выгрести. Честно, я понятия не имею, почему эта дрянь к нему так прикипела, но…

Чужая холодная ладонь пугающе крепко сжимается вокруг горла, недвусмысленно намекая на то, что этот прочувствованный монолог пора подводить к логическому концу.

– Я хотел придушить тебя ещё со второго курса, – честно признаётся внешне равнодушный зельевар, поглаживая шею несмеющего шелохнуться ученика. Он затравленно смотрит в бездонные гипнотические омуты и с удивлением обнаруживает в них нечто совершенно необыкновенное – озадаченность, даже непонимание.

Пальцы на затылке забираются под воротник, слегка надавливая на позвонки и заставляя Гарри с опасением отступать назад до тех пор, пока поясница не натыкается на один из ученических столов.

– И почему я этого не сделал?

Вопрос, скорее, риторический по видимым причинам, однако Гарри всё равно задумывается над этим, ведь косячил он довольно много в понимании профессора. Ненависть бурлила в них обоих, не прекращая ни на секунду, как закипающий котёл, выплёскивая ругань и опасные желания, которые приходилось сдерживать неимоверными усилиями.

А что теперь?

Тот самый Гарри, которому бы предпочесть за одно с Воландемортом прикончить ещё и Северуса Снейпа, теперь откровенно поскуливает не то от ужаса, не то от удовольствия. Оно разрядами разносится по клеточкам, поджигая каждую, становясь похуже круциатуса и, вероятно, лишает свободной воли ни капельки не хуже, чем империо. Мозг уже отчаивается подавать предупреждающие сигналы. Что дальше – Гарри не знает, но боится, что ничего хорошего. Для него самого, по крайней мере, уж точно.

Замешательство в глазах Северуса сменяется гневом, а потом снова замешательством, и так по кругу. Опора под ногами Гарри расползается, словно бы прекращая существование, и единственное, что по-прежнему остаётся чётким, – странно потемневшее лицо напротив. Он пропускает тот момент, когда их губы соприкасаются, замечая только через пелену желания что-то мягкое и тёплое, проникающее в его послушно приоткрывшийся рот.

С непривычки Гарри быстро выдыхается и попутно думает о том, что другой человек настолько близко – это как-то волнительно и странно. Подобный опыт в новинку, особенно учитывая невозможность банально собственных родителей обнять (единственных родственников не то что обнимать, вспоминать никакого желания). С Роном, понятное дело, такие вещи не прокатят, а Гермиона по сути свободолюбивая и ни разу не тактильная. Приобнять способна исключительно в стрессовых ситуациях, когда кому-нибудь срочно потребуется моральная поддержка.

Миссис Уизли – явление в жизни Гарри крайне редкое и нестабильное, да и обнимать её, откровенно говоря, хочется далеко не всегда. Ощущения совсем не те. Эта добродушная суетливая женщина с энтузиазмом окружает уютом (иногда навязчиво, но за рамки не выходит), но каких-либо чувств особо никогда не вызывала.

А здесь… Всё слишком ново. Руки профессора, постоянно хмурого и холодного, жёсткие и грубые со стороны, казались приспособленными исключительно для готовки зелий и взмахов палочкой, но на самом деле нежные. Горячие. Тоже самое в голове проносится и по поводу губ, однако думать о чужих губах по прежнему смущает.

Дыхание ускоряется вместе с сердцебиением: Гарри разрывает с явным нежеланием затянувшийся глубокий поцелуй, расфокусировано смотрит в чёрные бездонные пропасти напротив собственных глаз. Первыми не выдерживают ноги, и колени предательски подгибаются, а Северус мгновенно придерживает за талию, не позволяя позорно растянуться прямо на полу.

– Несносный, надоедливый мальчишка, – сквозь красноватую пелену и сжигающее пламенем желание практически нежно, прижимая к стене и жадно вдыхая запах Гарри, больно заламывая руки за спиной.

Волнует в этой ситуации далеко не положение, а то, что всё происходящее нравится от самого начала. И вряд ли разонравится до логического финала, каким бы феерически нереальным он ни оказался.

Стоны неконтролируемо вырываются сами по себе, и здравый смысл за ненадобностью посылается на все четыре стороны, стыд оказывается там же, хотя и продержался немного дольше. Гарри жадно выгибается навстречу, пытаясь ослабить крепкую хватку тонких пальцев на запястьях, чтобы прикоснуться к Северусу всем телом.

– Сальноволосый ублюдок… – ему подарили долгожданный поцелуй, словно делая одолжение и прокусывая до крови губу. Гарри виновато выстанывает «Сэр», получая тут же в качестве извинения влажные поцелуи в напрягшуюся шею. По телу прокатываются волны наслаждения, граничащие со сладкой болью, которая залегла приятным напряжением в паху.

Уж чего-чего, а вот такого исхода отработки в кабинете Ужаса Подземелий Гарри вообще не ожидал.

========== Часть 6 ==========

Гермиона всегда понимала, чего конкретно желает от этой жизни. И уверенно, не оглядываясь назад, следовала по выбранному пути ещё с того момента, как осознала свою принадлежность к магическому миру. Тогда многое встало на свои места, а собственные тараканы перестали пугать (ну, по крайней мере, не так сильно). Доверие рассудку возрастало в геометрической прогрессии, помноженное на долг перед родителями и природный перфекционизм. Иногда он действительно помогает, если магического таланта оказывается маловато.

Когда в жизни что-то запланированное вдруг отказывается идти по сценарию, Гермиона начинает размышлять. Долго или нет, но результатом всегда остаётся возвращение полного контроля. Даже если ситуация кажется безвыходной.

Она действительно привыкла полагаться на здравомыслие. Ставить перед собой разного рода цели, придирчиво взвешенные и рассчитанные чуть ли не пошагово (мама говорит с некоторой досадой – неисправимая рационалистка, качает головой и смотрит как-то необъяснимо грустно). Следовать им само по себе доставляет удовольствие, а результаты получать, понимая, что всему причина – твоя вдумчивая работа, вообще прекрасно. Оно и понятно, впрочем.

Было, по крайней мере.

Ровно до сих пор.

Теперь Гермиона не в чём не может быть уверена до конца. Сухие теории впервые подводят и не дают желаемого объяснения, ибо чувства, ненадёжные, местами глупые и постоянно неуместные, встают на дыбы разъярённым грифоном. Прямиком на первый план, нагло вытесняя всё остальное.

Толстый фолиант перед глазами дико раздражает. Приходится много переписывать, длинные термины и без того запоминаются крайне тяжело, а сегодня информации, ушедшей в никуда, как-то особенно много. Возникает желание головой побиться обо что-нибудь – Гермиона внезапно осознала, что тупо переписывает всё подряд, бездумно и механически, мысленно находясь где-то слишком не здесь.

На этом её терпение жалобно треснуло и развалилось по кусочкам: писанина отправилась в ящик вместе с фолиантом, голова упала на сложенные на столе руки. Эти записи становятся всё длиннее с каждым днём, но пользы от них никакой – мозг отказывается воспринимать, а сознание попросту не фокусируется. То есть, конечно, фокусируется, но совсем не на том.

Краем глаза замечается движение где-то сбоку: в комнату на носочках заходит Джинни и осторожно, наивно полагая, что остаётся незамеченной, устраивается в кресле за спиной Гермионы. Которая чувствует буквально физически заинтересованный взгляд, но старается успокоиться и дышит глубже, удивляясь непредсказуемым изменениям в их отношениях за каких-то несколько месяцев.

Не то чтобы раньше они вообще подругами считались в полном смысле этого слова. Гермиона практически не обращала никакого внимания на происходящее вокруг, если оно не касалось учёбы или борьбы с Воланде-Мортом. Да и не сказать, что бы Джинни вела себя особенно дружелюбно: у неё своя жизнь, свои уроки и увлечения, круг друзей, и ни в одну из этих категорий Гермиона себя не относила. Даже представить не могла, что когда-нибудь в будущем короткие разговоры из разряда «как дела?» перетекут в нечто большее, а думать об этом не хватало времени.

Одна единственная ночь, проведённая вместе с Джинни в выручай-комнате, повлияла на эту непрочную недо-дружбу и что-то поменяла в их отношениях – обстоятельства странным образом свели их в одинаковое время, когда по коридору у выхода курсировал ничего не подозревающий Филч. Вероятнее всего, надеющийся выловить нерадивых учеников, разгуливающих в неположенное время.

Гермионе надо было в срочном порядке избавиться от от подаренных мамой книг по домоводству, но выкидывать как-то рука не поднималась. Было решено отложить их для кого-нибудь заинтересованного, который будет прогуливаться по закоулкам захламлённой выручай-комнаты и, может быть, решит, что немагические способы домообустройства занимательнее (хотя сама Гермиона так не считает).

Как объяснила Джинни, когда внезапно появилась около высокого широкого шкафа со старыми потрёпанными книгами, она надеялась отыскать одно устаревшее заклинание. Которого уже давным-давно не наблюдалось в библиотеке (по крайней мере – в доступных секциях).

Филча было не обойти, а стоящего плана так никто и не придумал: они сидели перед выходом в коридор и добросовестно выжидали подходящего момента, но в итоге не смогли удержаться и прилегли на кучу старых запылившихся ученических мантий. Они даже поговорить успели, проболтали, наверное, около двух часов, а утром пробирались до самых гриффиндорских спален, хихикая и зевая, потому что не спали целую ночь.

С тех самых пор зависать по вечерам совместно, без разницы – где именно и каким образом, стало негласной традицией. Не сразу, постепенно и как-будто осторожно, их повседневные заботы, по обыкновению не пересекающиеся, тщательно смешались между собой и проникли друг в друга, сплетая ниточки чувств и даря ни с чем не сравнимое тепло. Временами – облегчение. Книги, которые по вкусу им обеим, неожиданно схожие взгляды на мир, хотя и не всегда: темы находятся легко и непринуждённо, но и тишина рядом с Джинни становится странным образом уместна.

В её характере помимо воли Гермиона отмечает некоторые фамильные черты, приглушённые и перекрытые трогательной непосредственностью так естественно и мягко, что даже в некоторой степени не верится. Она напоминает непотухающий тёплый лучик позитива, затесавшийся непонятно как среди теней повседневной рутины.

После длительного учебного процесса, иной раз напоминающего бесконтрольный вихрь сухой информации и пустых, ненастоящих эмоций, голова закипает. Тогда Гермиона поудобнее устраивается рядом с подругой на кресле, прикрывает перетруженные глаза и дышит. Действительно, по-настоящему, глубоко и с чувством лёгкой эйфории – всё остальное, прошедшее и более не важное, уходит в закоулки подсознания или забывается насовсем. Разговор перетекает осторожно с темы на тему до тех пор, пока кто-нибудь не станет совсем уж носом клевать, а потом они засыпают.