Текст книги "Пули на васильковом поле (СИ)"

Автор книги: Freude der Berge

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== Глава 1 ==========

…Обдумывая впоследствии произошедшее, Коля со всей уверенностью мог заявить, что сам не понял, как всё произошло. Он весьма устойчиво (при его уровне истощения, конечно) стоял, а после – миг – и он понял, что летит вниз с моста. А он всего-то немного подался корпусом вперед поглядеть на падающий танк.

В лицо ударил холодный и влажный от воды порыв ветра, в ушах засвистело, и мир перевернулся с ног на голову. Сноп брызг окатил его, когда «Пантера» рухнула в воду, взрезая гладь воды. Николай не думал ни о чём в этот миг, растянувшийся в короткую вечность, лишь смотрел и чувствовал. Внутренности от падения будто менялись местами, и ему казалось, он вот-вот выплюнет какой-нибудь из них.

Он успел услышать кинувшийся за ним вдогонку крик Степана и зажмурился, прежде чем с головой ушёл в ледяную, взрытую танком воду. Дыхание отбило, колени и ступни обожгло огнём, а из носа вверх по скуле настойчиво полезли к поверхности пузырьки воздуха. Ивушкин как можно ближе подтянул к себе колени, понимая, что вот прямо сейчас наткнется ими на металлическую поверхность танка и, скорее всего, сломает себе что-нибудь.

Но всего этого пока не было.

Вода отрезала звуки, от давления заложило нос и сдавило его внутри, будто при болезни. Он слышал, как колотится собственное сердце в оглушительной тишине: лихорадочно, панически быстро. Холод залил поясницу, а одежда тут же стала мокрой и ужасно тяжёлой. Речка под водой перестала быть речкой вовсе: потеряла берега, своих подводных обитателей, дно и фрица с его «Пантерой» – и превратилась в одно большое хранилище воды, спокойствие которого, кроме самого Ивушкина и пробивающихся с поверхности рассветных лучей, не нарушало ничего.

Под Николаем разверзлась темнота и пустота, и, будто в глубокую пещеру, он медленно и неподвижно шёл ко дну. Он было дернул руками, понял, что в левой всё ещё сжимал винтовку, но скованные кожаной курткой верхние конечности лишь безвольно всколыхнули толщу воды, плыть в которой было по меньшей мере невозможно.

Поняв это, Николай вдруг просто прикрыл глаза. У него совершенно не было сил делать хоть что-то. Накатила сонливость, такая настойчивая, что он широко зевнул бы, если б не вспомнил, что воздух ужасно ценен. В вакууме было мирно, спокойно и колюче-холодно, но если не двигаться, последнее ощущение смазывалось и почти пропадало.

И было бы прекрасно просто уснуть вот так, здесь, в окружении тишины и спокойствия, не сдавливай так сильно горло и грудь. И чем больше проходило времени, тем яростней жгло внутри от нехватки воздуха, разбивая умиротворение. Он дёрнулся, краем сознания понимая, что всё происходящее – неправильно.

Но почему? Что не так?

Неожиданно мощная волна разбила вдребезги все заторможенные мысли и с силой толкнула вверх, наружу. Он будто упал снизу-вверх, преодолевая гравитацию и силу сопротивления.

Он вынырнул, ощущая жгучую смену температур, тут же глотнул воздуха и зашёлся кашлем, чувствуя, как саднит горло и грудину.

Он мог снова дышать.

И Коля дышал, жадно и нетерпеливо, медленно и беспрепятственно сносимый течением до тех пор, пока что-то не зацепилось за его ногу. Он опять с головой был утянут под воду, липкий холод пробирался через короткий ряд жёстких волос на затылке; с трудом сквозь речную муть разглядел тело немца, который безжизненно дрейфовал на глубине около трети метра, как упавшая в воду деревяшка или… впрочем, неважно. Коля раздраженно выдохнул, но всё же подплыл к нему ближе и с усилием потянул на себя, сжимая в кулаке темно-серый китель.

– Степа-а-ан, – хрипло прокричал он, отплёвываясь от воды, – Василё-ёнок!

Никто не ответил ему.

Раскрыть глаза было сложно – вода жгла, но он заставил себя сделать это и с трудом сфокусировался на мутной линии берега, погрёб к нему. Пару раз, когда Ивушкин уходил с головой под воду, он думал «всё, не доплыву», потому что одеревеневшие от холода и голода мышцы не слушались его.

Однако вновь делал рывок и вновь глотал ледяной после воды воздух. Его «марш-броску» мешали не только дополнительный вес и жуткое истощение, но и что-то металлическое, гонимое течением, хоть раз в пару минут, но бившее его по бокам.

Ещё и немец, сука, ни капельки не помогал, явно находясь без сознания. Ледяная вода щипала свезённые скулу и костяшки пальцев, но то были такие мелочи по сравнению с лесным пожаром в лёгких, честное слово. Коля вытолкнул на склон берега сначала чужое тело, потом – своё, подтянулся, вылезая на сушу и упал без сил, всё ещё краем сознания чувствуя не желающие отпускать волны, бившие его по голеням.

Чуть переведя дыхание, Ивушкин с трудом подобрался. Привстал на локти, забрался выше, наконец доползая до более ровной земли, втащил немца за собой, толкнул на живот. Застыл на пару секунд, опуская голову и хрипло дыша, и с силой впечатался плечом в чужой живот. Ягер, отплевываясь от воды, выгнулся, приходя в себя, и судорожно закашлялся. Коля шумно, выдохнул, не в состоянии чувствовать что-то по этому поводу: не сейчас. Сил не было – ни капли, пусто, выжато до дна. Фриц рядом только сипло, рвано дышал, перевернувшись на спину и не подавая никаких других признаков жизни.

Мокрые штанины неприятно облепили ноги, а всё тело колотило от холода и усталости крупной дрожью. Коля лежал и слушал навалившиеся на него после оглушительной тишины звуки природы. Клонило в сон.

– Danke… schön… – вдруг послышалось сиплое со стороны немца.

Он едва расслышал, прикрывая глаза – сон удержать было уже невозможно.

***

«Директор Фьюри!» – раздался в наушнике голос Марии Хилл.

По тревожному тону Николас понял – недолгие спокойные будни закончились.

Мария уже пересылала на его компьютер данные об объекте Z12, попутно докладывая о ситуации, и, судя по иногда сбивающемуся дыханию, неслась куда-то.

Агент говорила о вспышке активности секретного объекта, обращала внимание на ранние документы о нём, которые Ник перечитывал параллельно, вновь напоминала, что первые увеличения радиуса покрытия были замечены пару месяцев назад, сразу после создания огромного прорыва в небе над Нью-Йорком, и хотя изменения были незначительными…

– Агент Хилл, – оборвал её Фьюри, – давайте по существу. Насколько силен всплеск? Мог ли он, подобно Тессеракту, разорвать ткань пространства?

– Думаю, да, сэр, – вынесла неутешительный вердикт Мария, – так же я могу предположить, что сигнал засекла и организация ГИДРа.

– Н-да, – цокнул себе под нос директор, барабаня пальцами по подлокотнику дорогого кожаного кресла. – Готовность пять минут. И, Хилл, включите в команду захвата Наташу и Стива. Пусть вылетают немедленно.

– Есть, сэр, – отозвалась уже спокойнее Хилл, охваченная собранностью солдата, получившего четкий план действий. – Уже сообщила.

Через пару минут ему пришло сообщение о взлёте джетта.

***

Ивушкин пришёл в себя от того, что кто-то тянул его за ногу. Порядком недоумевая, он открыл глаза, совершенно не понимая, что происходит. И едва не шарахнул затылком о камень, когда увидел перед собой изуродованную, частично в разводах крови, рожу фрица. Тот глядел куда-то за него, потом перевёл взгляд и красноречиво приложил палец к губам, с опаской косясь в сторону и отползая с ровной линии берега обратно на склон обмелевшей речки. Коля повернул голову и едва не выпучил сухие глаза – шагах в сорока от них вперевалочку брёл к реке чёрный медведь.

Там расстояние между водой и сушей сокращалось почти втрое, и лесному чудовищу приходилось только немного пригибаться. Косолапое, худое, не слишком большого размера, оно уже почти добралось до реки и начинало слабо водить носом, выискивая еду. Ивушкин сглотнул внезапный комок в горле и стал как можно тише отползать вслед за немцем назад к реке. Он чувствовал, как вода вновь нахолодила штанины, зато в этом закутке хищник вряд ли бы заметил их.

Николай всё ещё был в том подвешенном состоянии, которое наступает после резкого пробуждения. Истощение заставляло его глаза закрываться снова, а ледяная вода подбадривала, пуская волны дрожи по всему телу. Он чувствовал, как скользят руки по мокрой глине склона, но это не добавляло ему ощущения реальности. Ивушкин услышал выдох рядом и повернул голову: это немчура провожала взглядом удаляющегося медведя, перекусившего рыбой.

Он и сам выдохнул, подтягиваясь обратно до ровной покрытой зеленью земле и уткнулся лбом в траву, позволяя себе свободно дышать. Спать ненадолго перехотелось – вид перекатывающихся под шерстью мышц отрезвил его. Коля открыл глаза, всё ещё не поднимая подбородок с земли, и поглядел вперед. Подтянись он на пару сантиметров ниже, угодил бы лбом на камень. Тут, где они оказались, было ещё сумрачно, но он легко разглядел частые мелкие камушки среди высокой зеленой травы, обломанные сучья, опавшие, явно прошлогодние листья, муравьёв, что бродили тут и там в поисках материала для своего жилища. Впереди, сколько хватало глаз, высились деревья, и земля была усеяна их вздыбившимися корнями. Он скосил глаза вверх – рваные клочки полу тусклого неба подтверждали мысли о рассвете.

Лежать было спокойно, и его вновь потянуло вздремнуть, но земля больно давила на подбородок и Коля со вздохом сел нормально, помогая и немцу вылезти из запруды. Тот неловко забирался, опираясь только на одну ногу, а вторую подтягивая волоком. Весь измазанный разводами крови и земли, растрепанный, он походил на раскрытого разведчика, которого успели здорово попинать, и, Ивушкин полагал, он и сам выглядел не лучше.

Он вздохнул. Этот чёртов немец слишком часто появлялся рядом в последние пару лет: сначала Нефедово, потом злополучный концлагерь, побег и вот сейчас. События менялись, а эта фашистская гадина была постоянно под боком. Вот и пойми: невезение это или..?

Стоило его, конечно, пристрелить, по-хорошему. Внизу, на склоне осталась лежать его чудом выжившая винтовка. Которая, если и согласна работать дальше, то только после чистки и сушки. А даже если она была бы в идеальном состоянии у него под рукой, сил выстрелить всё равно не было. А даже если бы и были – они не пойми где, пуль мало, а фриц всё равно в ногу раненый, далеко не убежит.

Николай вздохнул, косясь на эту ногу. Тут был либо перелом, либо вывих, не меньше. А в этом случае нужны шины.

***

Короткая пробежка, казалось, выкачала из Клауса все с таким трудом восполненные силы, и теперь он не мог заставить себя даже открыть глаза. В груди догорали последствия пожара, но дышать уже было намного легче. Ягер, впрочем, совершенно не думал об этом. Его гложила досада, что умереть в бою не вышло.

«Теперь, – подумалось ему невесело, – есть два пути: быстрая смерть от пули или же медленная – в советском лагере».

Вариант того, что он скоро станет военнопленным, грозился перерасти в факт, если только немецкая разведка не найдет их первой – не с его ногой куда-то бежать.

«Ну уж нет, – тут же решил Клаус, – сейчас, только рука немного окрепнет, и сразу убью себя».

Но чем спокойнее билось сердце, тем меньше хотелось умирать. Он знал, что должен это сделать если не для себя, то для страны, но сил сделать решительный шаг всё равно не находил.

Меж тем Николай встал на ноги, и Клаус подобрался весь, как смог, ожидая.

«Стреляй же, – с напряжением подумал он, – давай же, ну!»

Но Ивушкин только отряхнул колени, сделал пару шагов прочь и ушёл куда-то. Клаус почувствовал замешательство, но всё равно не смог заставить себя открыть налившиеся тяжестью веки. Мир вокруг затих, и лишь где-то наверху раздавались заливистые рулады птиц.

«Может, – запоздало пришла мысль, – он просто решил бросить меня тут? С раненой ногой, наедине с медведями – я недолго протяну. И врага прикончит, и рук не запачкает».

Ягер подумал над этим, и понял, что, наверное, это лучший вариант для них обоих – разойтись без боя. Может быть, ему даже хватит сил встать и добраться до одного из немецких аванпостов или удачливости, чтобы натолкнуться на отряд. Определённо, лучшее решение.

И вдруг ему совершенно неожиданно подумалось, что тогда их противостояние с Ивушкиным оборвется, ведь вряд ли они уже пересекутся. Эта возвращённая жизнь, спасение из реки, в обмен на жизнь Николая, которую Клаус выторговал в стенах концлагеря, слишком напоминала конец, расхождение дорог их судеб.

Клаус не понимал, почему так не хотел этого конца. Слишком много стало этого русского за последние пару лет в его жизни. Пусть лучше застрелит.

А меж тем Коля, совершенно не подозревая о терзаниях своего невольного спутника, вернулся с несколькими крепкими ветками. Бросил их рядом, потянулся к сапогу. Немец, лежащий на земле приоткрыл глаза и от неожиданности дернулся так, что впечатался затылком в траву.

Ивушкин фыркнул от смеха, поглядывая на него:

– Не боись, калечить сильнее не стану. Ты и так пришибленный. На голову, – ехидно добавил он, вспоминая их рукопожатие.

Клаус по интонации догадался, что Ивушкин не собирался пока что его убивать, и потому постарался не дергаться, только вот зашипел сквозь зубы, когда Николай перехватил его подмышки и сильнее втащил на траву. Пересел и аккуратно стянул сапог. Лодыжка посинела и распухла: возможно, даже закрытый перелом. Он вздохнул, поднял глаза на немца, который поглядывал на ногу обречённо, будто уже потерял её или будто она – его смертный приговор.

Что, в принципе, было правдой.

Ивушкин прикусил с силой внутреннюю сторону щеки. С ногой надо было что-то делать. Но не аптечки, ни даже тряпки перевязать у него нет. Хотя…

Николай скептически оглядел лежащего без движений на спине немца и решительно склонился над ним, дергая за полы чужого кителя и вытряхивая того из рукавов. Потянулся к рубашке, спешно выдавливая пуговицы из петель. Ягер оторвал взгляд от неба, дернулся и с возмущенным недоумением покосился на русского, заговорил что-то на своём.

Сил уговаривать его или что-то объяснять не было. Николай чувствовал, что если ещё и заговорит сейчас, быстро отключится от усталости, а потому продолжал молчать, делая то, что задумал. Он сорвал с немца рубашку, заставив выпутываться из узких манжет, и утянул серо-белую от воды ткань себе на колени. Немец укутался в мокрый китель, растирая плечи ладонями. Николай краем глаза успел заметить следы от нескольких пулевых на животе и левом плече, но у него не то, чтобы было время и желание разглядывать.

Ягер мельком подметил, пока Иван возился с его вымокшей одеждой, что сейчас, вероятно, было раннее утро – солнце ещё не показалось из-за высоких деревьев, лишь лучисто рыжело где-то за широкими кронами. Они действительно оказались в лесу. Клаус с недоумением вспоминал карту – а этот участок он в связи с операцией изучал тщательнее других, – и никак не мог понять причины такого коренного различия ландшафтов. Первая мысль о том, что их снесло течением, разбилась вдребезги о доносившийся грохот водопада левее, и река явно брала начало там, а значит вынести их по реке сюда не могло.

Но и если бы их нашли, какой смысл было, во-первых, вылавливать их, во-вторых, переносить на новое место и, в-третьих, топить снова? Этот вариант ещё более невероятен.

Николай тем временем спокойно поддел небольшим ножичком нитки на стыке плеча и рукава и, дернул, рванул по шву раз, затем – второй. Бросил получившуюся безрукавку обратно владельцу, а лоскутами обернул распухшую ступню, зафиксировал её под прямым углом к голени, подложил ветку под подошву. Приделал к конструкции ещё пару хворостин покрепче с двух сторон и оглядел свой шедевр, едва не морщась от топорной работы.

Он вздохнул, вытянул сначала свой пояс, а потом и ремень фрица – пафосный кусок черной лакированной кожи, – из петель и стянул им художество потуже. Главное – чтоб держалось. Тут не госпиталь, чтоб в перчаточках да со стерильными бинтиками.

С этой мыслью Ивушкин откинулся от пострадавшего к своей части камня и перевел дух, борясь с голодным обмороком.

Поглядел краем глаза, как немец быстро дрожащими от холода пальцами натянул сначала безрукавку, как потом накинул поверх голых плеч китель. Ивушкин задумчиво поскреб подбородок, глядя на него.

– С погонами надо что-то сделать, – пробормотал он сам себе, вздохнул, понимая, что снова придется вставать и решительно придвинулся полулежащему немцу обратно, опять приставая к его верхней одежде: поддел ножом левый погон и одним рывком тут же срезал его.

Клаус, ощутив нож в опасной близости от горла, предусмотрительно не стал дергаться, но когда понял, чем был занят русский, тут же оттолкнул того изо всех сил, обжёг яростным взглядом прищуренных глаз и начал выплевывать проклятья на родном языке – по интонации всё и так было понятно. Невольно потянулся рукой к оставшимся торчать ниткам, боязливо и медленно, словно к открытой ране. Николай на это фыркнул, хоть и без всякого веселья, поглядел на спутника:

– Избавься от них. Наткнемся на кого – сочтут за мелкую сошку. Тебе ж лучше.

Клаус долго смотрел на него, будто через зрительный контакт понимал доводы чужой позиции. И явно понял: со вздохом отобрал ножик у настороженно косящегося Ивушкина и срезал второй погон сам. Не останавливаясь на этом, опять стянул китель и принялся за петлицы на вороте, отстегнул оба Рыцарских креста, значок «За танковую атаку», оставляя только золотой «За ранение», ведь смысла убирать его не было – шрамы на своём лице он не спрячет. С ощутимым сожалением Клаус передал все металлические пластины Николаю, который изучающе поглядывал на него всё это время. Тот взял, но явно неохотно – вражеские награды, казалось, жгли ему пальцы. Ивушкин огляделся, приметил сапог, в который опухшая нога Ягера уже явно не влезала, хмыкнул и спрятал всё внутри, а сам сапог замотал, как мог покрепче, и приткнул под корневище одного из замерших неподалеку деревьев. Отступил и поглядел на творение своих рук, добавил пару веточек для прикрытия и перевёл взгляд на поднятые в безмолвном удивлении брови немца. Фыркнул со смеху себе под нос, довольный проделкой:

– Идем давай, пока ещё силы есть.

***

Им потребовалось три с половиной часа, чтобы добраться до Калифорнии.

Кэп, сидевший вторым пилотом, завороженно глядел в лобовое окно. Национальный парк приближался хребтом Сьерра-Невада, острой, протяжной махиной, чертой, разделявшей мир на принадлежавший людям и тот, что так и остался непокорен. Стоило пересечь вершины хребта, как всё внизу утонуло в зелени. Высадиться в конечной точке не представлялось возможным, пришлось делать это южнее, где была площадка, пустая от деревьев, к которой узкой змейкой вилась тропа, протоптанная редкими туристами. Несколько километров на север, и они должны были выйти к реке, что привела бы их к водопаду. Где-то там должен был находиться вход в одно из секретных хранилищ Щ.И.Та – их конечная цель.

Снаружи было влажно и сыро, а потому, несмотря на близившееся лето, холодно. Сложнее всего оказалось выйти к реке: подлесок стоял плотной, совершенно нетронутой стеной. Изредка встречались следы забредавшей сюда живности: той было мало, ведь артефакт, как полагали ученые Щ.И.Та, действовал на живые организмы угнетающе.

– Кэп, разрешите обратиться?

С ним поравнялся солдат из отряда. Стив оглядел его, вспомнил: видел пару раз на базе. Бойкий, веселый мальчишка.

– Вольно, солдат, – усмехнулся он, замечая взволнованное лицо, – Парламентёр?

– Скорее, народный избранник, сэр, – парнишка явно смутился, но ответил в прежнем задорном тоне.

– И что же хочет знать «народ»? Никак насчёт артефакта?

– Так точно, сэр.

– Информация совершенно секретна, сам знаешь.

– Так мы через час сами всё увидим, сэр, – отмахнулся тот, – нам без подробностей. Только бы узнать: он – как тот, синий? Который пришельцы унесли?

Стив прислушался и понял, что разговоры перебрасывавшихся шутками солдат, шедших за ними, притихли – все ждали ответа в напряженном молчании.

Боялись.

Он вздохнул, чуть повышая голос:

– Значит, так. Этот камень не сравнится по силе с тем, о котором вы думаете. Он во много, много раз слабее. Так что никакая очередная армия Читаури нас в засаде не поджидает, ясно? Отставить панику.

– Что вы, сэр, никто не паникует, да, парни? – засмеялся избранный для переговоров парень и тут же сам себя перебил: – Но тогда зачем с нами послали вас и агента Романофф? Да и «захват» подразумевает цель. То есть, прорыв был…

– Был, – спокойно подтвердил Стив, – и продлился он, судя по нашим данным, одну целую пятьдесят семь сотых секунд. Это не дыра над Нью-Йорком, провисевшая почти полчаса. Даже если оттуда кто и выбрался, то это единичные особи, и мы в состоянии справиться с ними. Даже если это Читаури – наша задача схватить их, желательно живыми, и предоставить нашим учёным для дальнейшего изучения. Вам всё ясно? Успокойтесь.

– Будет исполнено, – сглотнув, отдал честь солдатик и отбежал к своим.

Стив вздохнул, надеясь, что они поверили.

На самом деле, всё было так, как он и сказал, но с одной маленькой неточностью – они не знали, вышел ли кто из прорыва, вошёл ли или произошло что-то совершенно иное. Это могло оказаться всё что угодно. Но энергии было зафиксировано несравнимо меньшее количество, чем при открытии портала Локи, когда тот только украл Тессеракт – её было недостаточно для открытия «двери» между мирами.

Но тогда для чего её было достаточно?

========== Глава 2 ==========

Они успели сделать с сотню шагов, оставляя позади место, где пришли в себя, как Ивушкин, почувствовав, что мир совершенно возмутительным образом пришёл в движение, оступился и закачался, как ГАЗик на раздолбанной разрывами дороге. Немец, передвигавшийся с помощью Николая, пошатнулся, но всё же сумел удержать равновесие и помог Коле осесть на землю, прислонив спиной с дереву.

– Твою ма-ать… – с обреченно-веселыми интонациями простонал тот, когда перед глазами всё сильнее и сильнее поплыли чёрно-белые фигуры.

Он переждал, выравнивая дыхание. Сознание осталось при нём. Картинка, достигнув критической отметки, когда весь внешний мир превратился в один сплошной пёстрый фон ярких точек и темных провалов, стала медленно приобретать реальные очертания и проясняться. Как будто ухнул человек в воду и теперь поднимается к поверхности, выталкиваемый водой обратно. Коля попробовал пошевелиться, встать, только ноги, слабые и ватные, были будто чужими.

«Вот что бывает, когда жрёшь одну хрень, капусту да морковку, как косой. Не надо было позволять Серафимке схарчить тот качан в одну морду», – с досадой подумалось ему.

Как говорится, умная мысля…

Главное, само чувство голода не терзало его: было серым, незаметным, привычным, неотделимым, утратившим всякие очертания – а сил не было ни на что.

Клаус тем временем опёрся о камень; восстанавливая дыхание, оглядел далекое светлеющее небо и покосился на русского, на его болезненный, потрёпанный вид и решил, что всё это от голода и усталости, и ничем смертельным, кроме нахальности, тот не болен. Ягер подозревал, что и сам выглядел не лучше, – чувствовал, как по вискам катился от боли холодный пот, как липла рубашка к спине, как сводило всё внутри от напряжения. Нога всё время напоминала о себе, а стоило её задеть или резко дёрнуться, взрывалась искрами перед глазами. Он должен как можно скорее найти полевой госпиталь или хоть какого-нибудь санитара, иначе быть ему калекой. Клаус вздохнул и принялся разглядывать чащу, простирающуюся вокруг них во всех направлениях.

С одной стороны, оставаться на месте означало мало того, что просто глупо терять время, так ещё и подвергаться опасности нападения животных, медведей в частности. С другой – отдых, даже небольшой, не помешал бы им обоим. Далеко они сейчас в любом случае не уйдут: русский не встанет от усталости, а он не сможет двигаться без русского.

Вывод напрашивался сам – нужны были отдых и еда.

И если с первым проблем почти не возникало, сел и сиди, оглядывайся только по сторонам иногда, то со вторым…

Еда… Где её искать, если они двигаются с минимальной скоростью и лишних патронов не имеют?

Ягер оглянулся на реку позади себя и, неловко поджав ногу и используя всё, что попадалось на пути, в качестве опоры, побрел к ней. Ивушкин, заставивший себя открыть глаза, чтобы не потерять сознание, с трудом сфокусировался на фрице и молча следил за его угловатыми передвижениями. Тот неловко сел-упал на край, за которым начинался пологий береговой склон, и неотрывно уставился вниз.

– Чего там разглядываешь? – не выдержав, хрипловато уточнил Коля.

Немец услышал говор, поднял голову и молчаливо кивнул на воду:

– Там рыба.

Ивушкин только вздохнул. Зачем спрашивал, интересно? Будто смог бы понять ответ. Этот-то по интонации догадался, о чём вопрос.

Ягер задумчиво, устало оглядел его, едва удерживающегося на грани сознания и сна и медленно приходящего в себя, усмехнулся слабо и сделал вертикальную волну рукой, подсказывая: вот такое, вьющееся, тонкое, в воде, Ивушкин, не тормози…

Тот хмыкнул: понял.

«Так забавно, – отстраненно подумал Николай, чувствуя, что реальность всё ещё плавает, а его иногда то обдавало потоком холода, то окатывало жаром отступающая слабость, – еда, вот она, в метре, а сил поймать нет».

Клаус покосился на русского, опустил руку на колено и перевел глаза обратно в воду. Поверхность иногда искажалась кольцами и слабыми волнами. Но как эту рыбу поймать, с его-то ногой? Без опоры он вряд ли устоит против течения. Но и на русского полагаться нельзя: этого вышеупомянутое течение просто снесет, не заметив сопротивления. Что же делать?..

Он снова глянул на Ивушкина и удивленно застыл. Тот, чуть раздвинув ноги и согнув их в коленях, устроился ровнее и теперь копался в земле, врезаясь в неё сведенными вместе пальцами; он вдруг замер, осторожно вытаскивая из земли своё белковое сокровище, и устроил его у себя на ладони. Клаус разглядел розоватого длинного дождевого червя и невольно сморщил нос, когда иван, мизинцем очистив того, как смог, от земли, быстро сунул находку в рот.

– Гадость редкостная, – выдал он, с закрытыми глазами шустро двигая челюстью, но немец так и не понял, бахвалился тот или жаловался.

Они посидели так ещё немного: фриц – у камней на краю речки, русский – раскапывая себе ранний завтрак, разжевывая и глотая его так быстро, как глотал ложку рыбьего жира под пристальным взглядом матери в далеком детстве. Вскоре Ивушкин почувствовал себя лучше. Клаусу думалось, это больше самоубеждение, чем реальное последствие «перекуса», но факт оставался фактом: кряхтя, русский поднялся. Потянулся, чуть пошатнувшись, подошел к краю, поглядел на плещущуюся рыбу, чему-то кивнул и обернулся к немцу.

– Поднимайся, – велел он и, объясняя, схватил того за плечо и потянул вверх.

Позволяя опираться на себя, довел до первого дерева, росшего шагах в десяти, и не слишком заботливо сбросил там. Вернулся к краю, стянул куртку, тщательно сворачивая её вокруг отобранной у немца кобуры, лямку винтовки, тюремную робу, от которой не успел избавиться раньше, а после стало поздно, остался в одних трусах и полез в воду.

Ноги ошпарило холодом, он заохал и заулыбался, чувствуя быстро возвращающуюся жизнь. Сначала часто оглядывался на берег, опасаясь из-за того, что все оружие пришлось оставить там, в опасной близости от немца. Конечно, пока тот бы поднялся и проковылял почти пятнадцать шагов до брошенной Ивушкиным кучи вещей, тот, скорее всего, успел заметить эти поползновения, но тревога все равно была.

Пока Николай вглядывался в воду, мимо него постоянно мелькали, проплывая, металлические обломки. Когда один из них ударил по быстро коченеющей ноге, Ивушкин перехватил его, вытягивая на сушу и встряхивая. Это оказалась широкая труба сантиметров десять-пятнадцать в длину, и русский с некоторым удивлением и недоумением признал в ней обломок дула танка, будто обрезанный умелым сварщиком. А чуть погодя, по маскировочной окраске, даже понял, какого именно.

Это была «Пантера», буквально разорванная в клочья. Мимо него все это время проплывали её части.

Как вообще такой танк, как фашистская «кошка», оказался настолько раскуроченным, будто распавшимся на маленькие кусочки? Связано ли это как-то с ними двумя? Кто бы знал…

Ивушкин вздохнул, вновь поворачиваясь к реке, вцепляясь в проплывающую мимо рыбку мертвой хваткой и отправляя её к парочке своих собратьев в выемку на берегу.

Мысли его теперь, когда появилось время для них, завертелись вокруг последних событий на мосту.

Неясно, что значило то рукопожатие для Ягера, ведь Ивушкин не мог читать его мысли (да что мысли, он даже просто спросить об этом не мог, ведь не знал его языка). Оставалось лишь гадать: благодарность? прощание? примирение? А кто его знает. Впрочем, Николай знал кое-что другое: что оно означало для него самого.

Выбор. Спасать врага или позволить тому умереть. Он решился, он потянулся вперед, подал ему руку, как сослуживцу, как нуждавшемуся в помощи, потому что мог спасти. Потому что протянуть руку было правильно.

Не спас – упал сам. А потом всё равно спас. Что за издевательство?..

Однако здесь, в лесу, или где они тут оказались… тут всё было совершенно иначе. Что двигало ими обоими раньше теперь не имело значения. Новые условия – новые причины действовать, и не важно, каких усилий стоило ему протянуть свою дурацкую ладонь.

Кто они отныне, застрявшие неизвестно где и успевшие уже спасти друг другу жизни? И что руководит ими теперь?

Ивушкин считал, что с ним самим всё и без того предельно ясно: добраться до своих и не попасться врагу снова. Возможно, даже привести пленного языка.

А мог бы привести офицера и получить награду за заслуги. Зачем сдернул чертовы погоны, спрашивается? По-хорошему, стоило гада застрелить, и дело с концом. Куда они уйдут с его-то ногой? Скорее попадутся только. Да только рука не поднималась. Мысли метались: в первый раз застрелить не смог, во второй – утонуть не дал, вытащил, неужели в третий, в спину, в безоружного – получится? И Николай понимал – нет. Сроду в пленных не стрелял, слишком подло. А Ягер и пистолет свой отдал, руки б ему связать, да он так грохнется только быстрее. Да и к чему, если тут вокруг один лес, у немца покалеченная нога, а у него самого – винтовка?

Кстати, о ней. Надо бы просушить после воды.

Так, о чём речь? Ах, да, Ягер. Вот же ж странный фашист, право слово. Кто ж таких фашистов видел?

Коля прозевал рыбу, которая юркой молнией проскользнула между пальцев, и красочно ругнулся, стирая брызги с лица.

И зачем он вообще подсказал немцу срезать чертовы погоны? Откуда взялся этот очередной дурацкий порыв милосердия?!

Николай вздохнул, обращая внимание на движение совсем близко, и цепко впился в рыбу.