Текст книги "Имя дракона (СИ)"

Автор книги: Джин Соул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Покончив с сеном, Голденхарт вытер руки прямо об одежду, присел на плетень и поманил Талиесина присоединиться и передохнуть. Эльф с радостью согласился: он уже совсем уморился. Юноша вытащил припрятанный хлеб, разломил его, вручил половину эльфу, и какое-то время оба помалкивали, занятые едой. Талиесин подивился тому, что хлеб оказался необыкновенно вкусен, а ведь это был всего лишь обычный хлеб, к тому же черствый. Менестрель остатки своего размял в пальцах и посыпал ими землю возле своих ног. Тут же набежали куры, эльф опасливо подобрал ноги.

– Эльфийский камень, значит? – спросил Голденхарт. – Им меня Дракон на ноги поставил?

Талиесин смутился. Теперь, поразмыслив над вчерашними событиями, он понял, что Эмбервинг чего-то от него хотел, иначе не стал бы строить ему такие страшные рожи, но вот чего? Помалкивать насчёт камня? Или насчёт слёз? Скорее всего, слёзы имел в виду. И Талиесин твёрдо решил, что о слезах и полслова не скажет.

– М-да… – неуверенно отозвался он на вопрос менестреля.

Слёзы того, кажется, не интересовали.

– Редкое, должно быть, лекарство, – заметил Голденхарт, вполглаза поглядывая на Талиесина, – никогда о таком не слышал.

– Ещё какое редкое! – радостно подхватил эльф, решивший, что это благодатная тема для разговора и ничуть не опасная. – Он раз в пятьсот лет появляется. Вообще-то камень должен был мне достаться – очередь моя была, – но раз уж Эм… господин Дракон, – исправился тут же он, заметив, как поехала вверх бровь Голденхарта, – так дорого за него заплатил, то ему и досталось.

– А он дорого заплатил? – как бы между прочим спросил менестрель, делая вид, что это ему ничуть не интересно, а на самом деле весь замер в ожидании ответа. Что-то подсказывало ему, что плата должна быть колоссальной, чудовищной.

– Расплатился своими рогами… – начал Талиесин охотно, но тут же осёкся и испуганно прикрыл рот рукой. А стоило ли об этом говорить? Но было уже поздно.

– Рогами?! – воскликнул Голденхарт, вскакивая с плетня и вплетая пальцы в волосы на виске. – Да ведь это же…

Люди, как и эльфы, полагали, что вся колдовская сила драконов в их рогах. Новость о том, что Дракон отдал свои рога за лекарство, а значит, и лишился своих чар, поразила менестреля до глубины души. Поразмыслив о некоторых странностях в поведении Дракона, юноша пришёл к выводу, что Эмбервинг более не может превращаться в дракона, потому и уходит от башни подальше, когда говорит, что собрался на облёт Серой Башни. Он пришёл в ужас, предположив, что, возможно, потеря рогов и другими бедами чревата, только Дракон отмалчивается.

– Ой-ой-ой… – выдохнул Голденхарт, беспокойно озираясь, как будто ища поддержки у кого-то невидимого. – Что же делать-то теперь?

Талиесин его беспокойство разделял:

– Он теперь своих чар лишился, а для волшебных существ, к коим и драконы относятся, это смерти подобно. Я, признаться, рад застать его в добром здравии, но как знать, что дальше будет?

Голденхарт пришёл в ещё больший ужас. Случиться могло что угодно.

В это время из башни вышел Дракон, томно потягиваясь. Истома тут же пропала, когда он увидел менестреля с эльфийским принцем. Нет, конечно, в юноше Дракон не сомневался, знал, что тот ему верен, но пребывание наедине со столь сомнительной персоной грозило кучей проблем. О чём-то они уже успели поговорить! Эмбервинг знал, что менестрель умён, даже слишком, так что определённые выводы он уже должен был сделать. А у эльфа хватило бы ума сказать правду. Эмбервинг поспешил к ним, чтобы предотвратить беду, но, взглянув на бледного, расстроенного Голденхарта, понял, что опоздал: менестрель что-то узнал. Вот только что?

Едва он подошёл, менестрель тотчас на него накинулся:

– Оборотись драконом.

Эмбервинг не таких вопросов ожидал, потому несколько растерялся:

– Зачем?

– Оборотись! – буквально потребовал юноша.

Дракону совсем не хотелось, чтобы Голденхарт видел, в каком состоянии его рога, поэтому отнекивался. Мол, в дворике и места-то нет… Но менестрель насел на него и теснил к изгороди, пока Дракон не упёрся в неё спиной и вынужден был через неё перемахнуть: теперь они стояли по разные стороны, Дракон оказался на лугу, так что оправдания насчёт недостаточности пространства для колдовства использовать было уже нельзя.

– Да что на тебя нашло, Голденхарт? – попытался отшутиться он.

– Скажи мне правду. Я имею на это право! Я должен знать, чем ты ради меня пожертвовал! – выкрикнул менестрель. – Ты ведь больше нее способен превращаться в дракона?

Эмбервинг, который свирепо поглядывал на эльфа, полагая, что тот рассказал юноше о его смерти, теперь удивлённо воззрился на Голденхарта.

– Что-что? – переспросил он, не веря своим ушам.

Менестрель повторил, вспыхнул, начиная серчать, поскольку Дракон откровенно рассмеялся на его расспросы. От сердца отлегло – не знает!

– Какие же глупости тебе в голову приходят, Голденхарт! – повторил он уже сказанное менестрелю накануне.

Но юноша не отступался:

– Оборотись!

Эмбервинг поморщился – ничего не поделаешь, придётся – и, отступив на пару шагов от изгороди, повёл руками, повернулся на каблуке и стал драконом. Он двинул мордой в сторону менестреля и сказал телепатически: «Ну, видишь? Оборотился». Голденхарт при виде этих обкорнанных рогов страшно расстроился, обхватил голову Дракона руками, прижимаясь к ней лицом, слёзы брызнули из его глаз.

– Бедный, что же теперь с тобой будет! – выговорил он, всхлипывая.

Дракон опешил, потом спохватился, поспешно стал человеком и, перемахнув через изгородь обратно в дворик, привлёк юношу к себе, растерянно пытаясь его утешить.

– А плакать-то к чему? – изумился он.

– Но ведь рога же… твои рога…

– Снова отрастут, – пожал плечами Эмбервинг.

– Отрастут?! – поразился Голденхарт и даже плакать перестал.

– Ну конечно, отрастут, – подтвердил Дракон и, кажется, начал понимать, отчего менестрель заплакал, когда увидел сломанные рога. – Суеверия это всё людские, предрассудки. Драконы колдовскую силу не теряют, уж точно не когда ломают рога. Это всё равно что чешую сбросить. Вырастут и ещё красивее да крепче станут. Неужто ты подумал, что я из-за таких пустяков сил лишился?

Именно это Голденхарт и подумал, да и вообще все так думали, припоминая легенды.

Талиесин удивился меньше, чем от себя ожидал, полностью захваченный представшим перед его глазами зрелищем – плачущим менестрелем. Он теперь был уверен, что влюбился именно в него, а это грозило крупными неприятностями – если Дракон заметит. Эльфы свои привязанности выражали открыто, от них это даже не зависело: невозможно было скрыть сияние, которым начинало лучиться всё их существо при взгляде на объект страсти. Поэтому Талиесин смотрел исключительно на Дракона, когда сказал:

– Ну, мне пора уже домой, отец ждёт вестей. Скажу, что всё устроилось наилучшим образом.

И прежде чем Эмбервинг успел выразить удивление, что эльф отправляется так скоро, даже не позавтракав, или хотя бы попрощаться, в воздухе сверкнуло прежней зелёной молнией, и Талиесин ускользнул в открывшийся портал.

«Смутился, должно быть», – поразмыслив, решил Дракон. Обнял-то он Голденхарта объятьями явно не дружескими, а объятиями, какими любовник любовника утешает.

– Ничего так эльф оказался, – заметил менестрель, стирая остатки слёз с лица, – двор даже нам подмёл. Расскажешь мне о своём путешествии в их мир?

– Расскажу, – пообещал Эмбервинг, и не думая выполнять своего обещания.

А на другое утро, когда менестрель, по обыкновению, вышел во двор – хозяйничать, то обнаружил, что на пороге лежит букетик полевых цветов, каких в этих местах точно не встретишь. Голденхарт подобрал цветы, понюхал. Пахло сладко, но чуждо. От эльфийского принца букетик.

========== Двое из Серой Башни. Цыгане и «зачарованный принц» ==========

Случилось это в то время, когда Дракон разрешил менестрелю покидать башню, но всё же оговорился, что отходить тот от неё не должен дальше, чем на десять шагов (радиус действия драконова «менестрелеметра» приходился как раз ровно на столько). Десять шагов – это как раз до изгороди не доходя одного шага: хватит, чтобы весь двор обойти и даже чтобы с пригорка заглянуть, что ниже, в деревне, делается. На пригорок, впрочем, юноша не поднимался: та сторона теперь казалась чужой.

Утро омрачилось дождиком, который кончился, не успев начаться, даже луж на дорогах не оставил, только поблескивали каплями дождя, похожими на росу, окружавшие Серую Башню травы. Лето было в самом разгаре: травы цвели метёлками, полевые цветы благоухали, жадные до нектара пчёлы и шмели с бархатными брюшками тучами роились над лугами, пополняя свои кладовые, досталось нектара и бабочкам. Самое время было народиться кузнечикам.

Как раз когда высохли на стеблях последние дождевые слёзы, на дороге, ведущей мимо башни к деревне, показалась кибитка, запряжённая двумя муаровыми лошадками. Кибитка эта виды видела: потрёпанная, с разбитыми, дребезжащими колёсами, – но лошадки были знатные! Холёные, вычесанные, с лентами в хвостах. Тягла эти лошадки точно никогда не знали.

Правила кибиткой сумная старуха-цыганка в цветастом платке, обвязанном вокруг седых, но ещё густых волос, в пяти – не меньше! – юбках, одна другой краше (выбрось – так и не подберёт никто!), и с длинной узкой трубкой во рту, припыхивая табаком на каждом особенно крутом ухабе. Позади неё, на куче всякого барахла, сидели её внуки, Ружа и Вайда, дети сущие, семнадцатое лето доживали. Вайда, как и полагается, был в щеголеватой алой рубашке с рукавами заковыристого фасона, с золотой серьгой в ухе; у Ружи на шее брякало монисто в шесть, а то и в семь рядов; юбок на цыганочке было побольше, чем у бабки, но все новые, узорчатые, пышные, смешливые, как и их обладательница. Цыган напевал что-то сквозь зубы, рассеянно поглядывая по сторонам, цыганочка то и дело поглядывала в маленькое зеркальце, привязанное к поясу лентой. Кажется, она сама себе очень нравилась.

Семейство это ещё час назад смущало народ в соседнем городке, предлагая сомнительные услуги, как-то: гадание на картах и по руке, снятие порчи и подобную чепуху. Цыган ещё и приторговывал лентами и прочими безделушками, повесив себе лоток на шею, как заправский коробейник, и певучим голосом наговаривая, заговаривая зевак подойти и глянуть на товар. Подходить-то подходили, но покупали мало, и Вайда на горсть медяков, что ему накидали в лоток, смотрел едва ли не с отвращением.

У бабки дело шло бойко: она продала с десяток флаконов снадобья от зубной боли (кто знает, что там на самом деле в них было налито!), успела погадать дюжине судомоек, кухарок и прочих особ низкого сословия, жаждущих знать, когда же и на их залитом помоями пути повстречается прекрасный принц. Прекрасных принцев, надо полагать, на всех бы не хватило, так что бабка-цыганка предрекала им вельмож и прочих важных господ. Бабёнки млели и верили.

Цыганочку к делу не пустили (берегли), она сидела в кибитке, с завистью поглядывая на то, что происходит вокруг, и иногда отвечая лукавыми улыбками и притворно смущёнными взглядами на погляд проходящих мимо франтов.

К вечеру сочли барыши, результат, даже и с бабкиным заработком, вышел неутешительный. Старуха крякнула, отсчитала несколько монет и отдала их внуку, остальные припрятала в кошель, что висел у неё на поясе.

– Сходи в лавку, – распорядилась она, – прикупи снеди на дорогу, а заодно выведай, нет ли поблизости богатеев каких.

Вайда отправился в лавку, посвистывая и подкидывая медяки на ладони. Он ещё не растерял оптимизма юности. Лавочник встретил его с подозрением – знаем, мол, вас, цыган: так и норовят что-нибудь украсть! – но Вайда скоро расположил его к себе шутками-прибаутками, а больше тем, что сразу же выложил деньги на прилавок.

– А что, дядька, – по-свойски обратился к нему Вайда, – в городе вашем-то богачей нет совсем? Одними медяками кидаются.

Лавочник степенно отвечал:

– Богачей в столице искать надобно. У нас городок небольшой, откуда богачам взяться?

В столицу цыганам путь был заказан: вместо документов у них была только репутация, да и то подмоченная, так что в большинство столичных городов их попросту не пускали.

– А вокруг что за люди, что за земли? – продолжал расспрашивать Вайда.

Лавочник пригнулся к прилавку, поманил к себе цыгана, будто хотел поведать какую-то страшную тайну. Тот наклонился.

– К западу, говорят, лежат земли, прозванные Серой Башней, – свистящим шёпотом сообщил лавочник.

– Королевство?

– Земли, – со значением повторил лавочник, как будто в этом слове была сокрыта вся соль или суть. – Говорят, что ими владеет колдун.

Цыган недоверчиво выгнул брови, а лавочник прежним свистящим шёпотом стал ему рассказывать, как столько-то лет назад мимо проходил отряд рыцарей, посланный из какого-то там королевства, чтобы вызволить из плена колдуна какого-то там зачарованного принца, однако обратно они не вернулись, стало быть – сгинули на тех землях. Доверия рассказ не вызывал. Колдуны не так-то часто попадались, на самом-то деле, всё больше шарлатаны, уж кому, как ни цыганам знать!

Старуха-цыганка, когда внук пересказал ей историю, долго попыхивала трубкой, размышляя, потом изрекла:

– В Серую Башню и отправимся. У меня нос чешется, барыши чует.

– А колдун как же, бабушка? – с трепетом спросила Ружа, немало этой байкой перепуганная.

– Сколько на белом свете прожила, – проворчала бабка, – а ещё ни одного не встречала. Извелось волшебство не один век назад!

Вайда в колдунов не верил, но история ему понравилась: вот если бы на самом деле был зачарованный принц и они бы его вызволили, сколько бы золота им отвалили принцевы родители!

– А куда ж тогда рыцари делись? – допытывалась дотошная Ружа.

– Рыцари? Гм… – ненадолго задумалась бабка. – Верно, другой дорогой вернулись. Мало ли дорог на свете!

– А может, сеча была и полегли все? – подхватил Вайда, и глаза его разгорелись. – Вот бы на то поле брани набрести: сколько там, верно, сокровищ осталось! Рыцарские доспехи, я слышал, всегда драгоценностями да золотом украшены.

– Ну, полно, – оборвала его старуха-цыганка. – Узнал, какая дорога на те земли ведёт?

Вайда кивнул, и вот кибитка уже потащилась на юго-запад…

Они как-то сразу поняли, что въехали на земли Серой Башни. Будто переступили какой-то невидимый порог, и тут же повеяло в лицо чем-то тёплым и… не от мира сего. Даже старуха, умудрённая жизнью, и то засомневалась: на чары похоже. Внуки ничего не заметили, восхищённые расстилавшимися вокруг лугами да полями. Цыганам в городах всегда тесно, им подавай простор да волю! Даже лошадки приободрились и зацокали копытами с таким норовом, словно кому напоказ.

На холме приостановились. Внизу была деревня, большая, богатая, если судить по внешнему виду: таких добротных домов и крепких хозяйств во всего лишь деревнях цыганам ещё видеть не приходилось. Чтобы попасть в деревню, нужно было проехать мимо высокой башни из серого камня – другой дороги не было, – по ней, видно, эти земли и назвали. Старуха-цыганка стегнула лошадок, и они потащили кибитку выше на холм. Башня казалась обжитой.

– У хозяев спросим, который из домов – набольшего, – сказала старуха. «Набольшими» цыгане звали господ. К ним прежде следовало идти на поклон и просить разрешения поселиться на время в деревне.

Любопытный Вайда вытянул шею, разглядывая подворье. Башня была окружена невысокой, но справной изгородью, однако бóльшая часть земли была не возделана – сплошные травы, вероятно, оставлено для лошадей, храп которых чуткое ухо цыгана сразу уловило: доносился от башни. По двору хлопотала девушка с фантастически длинной косой, перевязанной небрежно ленточкой. Ружа толкнула брата под бок, тот приосанился, пригладил кудри, затянул покрепче пояс. Обхаживать девиц, дабы выудить полезную информацию, – это по его части.

Бабка-цыганка остановила повозку, Вайда выскочил, прихватил с собой лоток, щедро присыпав туда всякой всячиной из мешка, и подошёл к изгороди. Ружа вылезла следом, неся большой бубен (в него откладывали выбранные для покупки вещи и туда же потом сыпали монеты). Старуха осталась сидеть в повозке.

Вайда ещё раз оправил кудри и, ухватившись рукой за изгородь, позвал обычной присказкой:

– Хозяюшка! Хозяюшка, милая, подойди на пару словечек, подарю пару колечек, а заведём разговор – так и целый набор!

Менестрель – а это был он – обернулся, растерянно гадая, к нему ли столь бесцеремонно обращаются, даже по сторонам посмотрел на всякий случай, но девиц поблизости не обнаружилось, так что стоило думать, что обращались к нему. Ну, сзади-то и не отличить: таким волосам любая девица позавидует, – тем более что день выдался жарким, а менестрель поленился одеваться и щеголял по двору в одной лишь перетянутой поясом рубахе и босиком. Немудрено спутать. Свои бы не спутали, а это явно были чужие, проезжие. Голденхарт поставил корзинку, из которой кормил кур, на землю, прикрыл полотенцем, чтобы до зерна не добрались скачущие по двору же вороватые воробьи, и подошёл к изгороди – шага не доходя, как и уговаривались с Драконом.

– Вы что за люди? – не без любопытства спросил менестрель. Цыган в них он сразу признал, видел таких во время своих путешествий по королевствам, но вот в Серой Башне ни разу не видел.

С ответом вышла заминка. Цыгане уже успели убедиться, что это вовсе не «хозяюшка», но до сих пор не поняли, какого роду-племени этот юноша, а значит, и сомневались, как к нему обращаться. Одет он был слишком просто. Работник? Но уж слишком изящно и благородно выглядел для всего лишь батрака: таких не нанимают на чёрные работы, толку не будет – зачахнут. Но цыган смутить сложно.

– А что же ты, дружочек, – прежней присказкой спросил Вайда, – так далеко стоишь, оттуда глядишь? Подойди ближе, не украду.

– Да уж не советую, – рассмеялся менестрель, представив, что бы в таком случае сделал Эмбер.

Цыган несколько растерялся – смех действовал обезоруживающе, – Ружа покраснела немного и спряталась за плечо брата. Вайда тряхнул кудрями, чтобы избавиться от наваждения, и выставил вперёд лоток:

– Мы цыгане-коробейники. Подходи, выбирай, что любо – покупай. Стоит монетку. Скажешь ласковое слово – даром отдам.

Менестрелю этот говорок нравился. Было в нём что-то поэтическое. Он обернулся, взглянул на башню. Эмбер спал ещё. «Ну, – рассудил менестрель, – хоть изгородь – это уже одиннадцать шагов, но за неё-то я не собираюсь?» И он подошёл к изгороди («менестрелеметр» тут же щёлкнул и Дракон проснулся), чтобы взглянуть, что навалено в лотке цыгана.

Там был целый ворох безделушек. Глаза Голденхарта невольно разгорелись, и он стал рыться в лотке, разглядывая то ленту, то замочки, то крючочки. Вайда по-прежнему на него поглядывал с сомнением, пытаясь определить природу загадочного юноши. Ружа была наблюдательнее. Когда менестрель протянул руку, чтобы взять ленту, она тут же пихнула брата под бок: на безымянном пальце юноши красовалось тяжёлое золотое кольцо с крупным камнем-сапфиром, и намётанный цыганский глаз тут же безошибочно определил, что кольцо не фальшивка: и камень, и золото настоящие. Кольцо это ему Эмбер подарил.

Менестрель покуда разглядывал вытянутую из общего вороха ленту и чуть улыбался собственным мыслям. Лента была янтарного цвета. Как бы хорошо она пришлась к волосам Дракона!

– Возьму эту, – сказал Голденхарт, сворачивая ленту в клубок. – Монетку стоит, говоришь? – Он порылся в рукаве, вытащил серебряную монету и протянул Вайде со словами: – Этого хватит?

Цыган уставился на монету, ничего не отвечая. Ружа проворно сцапала монетку и заворковала:

– Лента дешевле стоит, хозяйчик, золотой ты мой, драгоценный, выбирай ещё что-нибудь. Столько раз да по стольку!

Менестрель ей в ответ улыбнулся, цыганочка опять покраснела, но на этот раз за брата прятаться не стала, а наоборот, ворошила лоток вместе с менестрелем, предлагая ему то и это и вспыхивая румянцем, всякий раз как их руки соприкасались.

Вайда же был огорошен. Неужто настолько богатые крестьяне в деревне живут, что в состоянии и серебром расплачиваться? Ответ напрашивался сам собой, конечно, и старуха-цыганка, и цыганочка его давно угадали, едва кольцо на пальце у юноши приметили: хозяйчик-то из «набольших»! Но Вайда до этого пока не додумался. Парень был не из глупых, но уж слишком много потрясений разом. Старуха громко крякнула, цыган опомнился, покосился на неё и начал:

– А вот что…

Договорить он не успел. По траве от башни золотым вихрем пронёсся Дракон и прервал его всего лишь взглядом, вроде бы и не суровым, но таким, что – ух! Язык у Вайды заплёлся, и цыган с ужасом понял, что и полслова произнести не может. Старуха-цыганка на мужчину взглянула с растущим беспокойством. Он явно был из «набольших», но этим дело не ограничивалось. Старуха даже грешным делом засомневалась: а вдруг люди верно болтают о колдунах? Потому что было в нём что-то этакое… нечеловеческое, понять бы ещё – что!

– Одиннадцать шагов, Голденхарт, – с укоризной сказал Дракон, покуда не обращая внимания на цыган.

– Да я всего-то и хотел, что взглянуть на ленты, – оправдывался юноша, – посмотри-ка лучше, что я тут нашёл.

Он с удовольствием продемонстрировал на ладони золотой браслет с сапфирами, который выудил со дна лотка.

– Подделка, – не глядя, бросил Дракон.

– Эй, эй, господин сиятельный, – начал было возмущаться Вайда, но старуха-цыганка опять крякнула, да так, что цыган даже на неё обернулся.

«Не болтай лишнего!» – словно бы говорил её сердитый, а больше – тревожный взгляд. Если уж с первого взгляда определил, что фальшивка, значит, дело и впрямь неладное: цыганские подделки были хороши, даже ювелиры и те ошибались. Тревога её всё нарастала, но бабка-цыганка никак не могла понять, что же не так с этим господином за изгородью. Он, словно бы почувствовав её взгляд, поднял глаза на неё. Старуха обмерла: глаза-то были не человечьи! Вместо зрачка – тонкая тёмная полоска, совсем как у змеи глазищи!

– Лучше настоящее покажи, – потребовал Дракон, переводя взгляд обратно на Вайду. – Я ведь чую, что у вас в повозке припрятано что-то ценное.

Вайда хмыкнул было, но старуха приказала:

– Покажи ему.

Внук был слишком молод и неопытен ещё, чтобы подмечать детали. Но она уже точно уверилась, что стоящий перед ними господин не из людей. Уж колдун или кто ещё – неизвестно, но не человек. Она невольно сжала в кулаке висящий у неё на шее амулет и повторила:

– Покажи.

Внуки переглянулись, но спорить с бабкой не стали и вытащили из повозки большую корзину, завязанную холстом. Эмбер неслышно потянул носом: золото. Менестрель вздохнул: раз уж Дракон почуял золото, теперь его за уши от этой корзины не оттянешь. Сокровищницу он пополнял регулярно, как того и требовала драконья природа. Но зато был шанс, что позабудет про проступок самого юноши. Так что Голденхарт приободрился и наблюдал за ними с интересом.

– Так что вы за люди? – спросил Эмбер, запуская руку в корзину и вытягивая оттуда первое, что в руку попало, – какое-то ожерелье, золото напополам с жемчугом.

Вайда было раскрыл рот, но старуха-цыганка его опередила:

– Хотим в деревне поселиться ненадолго, отдохнуть с дороги, поторговать… Подскажешь, какой из домов – набольшего? Мы чин чином, без спросу не заходим, зла не чиним.

– Хм, – только и сказал Дракон, перебрасывая одну вещичку за другой в подставленный цыганочкой бубен. Выбирал он исключительно драгоценности, к подделкам не прикасался даже, что в который раз убедило бабку-цыганку в его нечеловеческой природе (или породе).

Вайда начал кипятиться. И бабка вмешалась, и Дракон вёл себя грубовато, как ни посмотри: цыгане старых людей уважали, а этот и ответом не удостоил!

– Чем расплачиваться будешь, господин сиятельный? – прорычал буквально он.

– Молчи, дурак! – рявкнула на него бабка, внутренне съёжившись: в глазах Дракона ей почудилась вспышка.

Эмбер был настроен благодушно. Пока.

– Раз уж надумали тут жить, то вам местные деньги нужны, – ровно сказал он, разглядывая сапфировое ожерелье и прикидывая, как оно будет смотреться на шее юноши; прикинуть не удалось, поэтому он просто надел его на шею Голденхарту и посмотрел. Менестрель довольно раскраснелся.

– Взвесить бы надобно, – процедил багровый от гнева Вайда. То, что бабка дураком обозвала, его вообще из себя вывело.

Эмбер взялся за бубен, примериваясь к весу, покрутил глазами в стороны, подсчитывая, и спросил у бабки-цыганки:

– Медь? Серебро? Золото?

– Всего понемногу, что тут в ходу, – ответила та. – Чтобы на недельку али две хватило.

Дракон кивнул и пошёл в башню за деньгами.

– Сердитый твой хозяин-то? – спросила старуха у менестреля, когда Эмбер отошёл на порядочное расстояние.

– Бывает, и сердится, – с улыбкой ответил Голденхарт.

– Набольшего-то дом нам искать не придётся, верно? – прищурившись, спросила она.

Юноша только опять улыбнулся, и старуха-цыганка поняла, что не ошиблась: перед ними был хозяин этих земель, тот самый, о котором шептались в городе. Или хозяева? Насчёт менестреля у неё тоже сомнения имелись.

Вернулся Эмбервинг, принёс и перекинул через изгородь три увесистых мешка: самый большой – с медью, чуть поменьше – с серебром, самый маленький – с золотом, – и один пустой.

– Пересчитать бы надобно, – важно сказал Вайда, но бабка опять так на него зыркнула, что он без лишних возражений забрал все три мешка и пересыпал в четвёртый выбранные Драконом драгоценности.

Эмбер свой мешок возле ног поставил, помолчал немного – для солидности – и сказал:

– Что ж, остановиться в деревне вам никто не запрещает. Однако же помнить следует: будете людям голову морочить или воровать… пеняйте на себя. К старосте прежде зайдите, скажите, что в Серой Башне были, он вам отрядит место под… хм, шатёр?..

Вайда, было, для красного словца хотел поклясться, что ворованных вещей в их руках – солнце свидетель! – никогда не бывало, но взгляд Дракона его так пригвоздил, что он опять и рта открыть не смог, куда уж там врать! Цыгане да не воровать? Легче поверить, что лошадки летать научатся.

Дракон кивнул на прощание, поднял мешок с золотом и пошёл в башню, прихватив за собой и менестреля.

– Хорошенькие оба, – мечтательно сказала цыганочка, пряча данную ей менестрелем серебряную монету в лиф платья.

– Экой грубиян, – фыркнул Вайда. – Что с ним вообще разговаривать? Пошли лучше к тутошнему большаку.

– Да это и был их большак, болван ты такой! – не удержалась от крепкого словца старуха-цыганка. – Тот, про кого в городе болтали.

– Колдун-то? – усмехнулся цыган.

– Кто его знает, – поёжилась бабка-цыганка и закуталась в шаль, будто её бил озноб, а после стегнула лошадок, и кибитка покатила к деревне.

Дракон менестреля пожурил всё-таки, что уговор нарушил – отошёл от башни дальше, чем на десять шагов, но сердиться не стал: прежде нужно было отнести купленное у цыган золото в сокровищницу.

– А как ты вообще узнал об этом? – догадался спросить Голденхарт.

– Узнал и всё, – уклончиво ответил Эмбер.

Спрашивать дракона о чарах – всё равно что спросить у рыбы, откуда она плавать умеет.

В сокровищницу Дракон снёс всё, кроме сапфирового ожерелья (прежде надел на шею менестрелю), долго возился там, пристраивая вещички в одному ему известном порядке к прочим драгоценностям. Юноша ждал внизу, во-первых, потому что пора было и отобедать, а во-вторых, потому что не терпелось повязать на волосы Эмбервинга новую ленту. Когда Дракон вернулся из сокровищницы, Голденхарт усадил его на скамью, поворотил к себе спиной и ленту на волосы приладил. Смотрелось очень хорошо. Мужчина этому подарочку даже растрогался и заключил юношу в такие крепкие объятья, что тот потом полдня отдышаться не мог.

Ночью же, когда менестрель сбросил одежду, чтобы они приступили к таинству, известному людям с самого начала времён, Дракон долго любовался им, а заодно и ожерельем: массивное, оно подчёркивало хрупкость ключиц и изящество шеи юноши.

Цыгане между тем расположились в деревне, но отчего-то дело не ладилось: не барыши, а шиши! Крестьяне приняли их хоть и радушно, но пользоваться их услугами не спешили. Они с удовольствием приходили на представления, которые устраивали внуки: Ружа танцевала с шалью, Вайда пел, наигрывая на гитаре, крестьяне охотно сыпали медяками. Иногда подбрасывали и серебро. Песни тут любили, Вайду звали «цыганчиком-менестрелем» и зазывали спеть ту или иную песню в трактире, угощали щедро.

А вот у бабки-цыганки дела на лад не шли. Гадать приходилось много: любопытные молодухи просили поворожить насчёт женихов или благополучных родов. Но ни снадобья от немочи, ни обереги от нечисти не покупали. Напрасно старуха стращала крестьян мором, порчей, лихоманками и прочей бесовщиной. Крестьяне улыбались только, кажется, снисходительно, и изредка кто-нибудь говорил:

– Ну, бабка, откуда ж тут бесам взяться? Они разбежались давно.

Или:

– Да отчего коровам дохнуть-то? Они на нас не в обиде.

В общем, наблюдалось у крестьян какое-то равнодушие к собственной судьбе. Или грядущее не страшило отчего-то.

Цыгане не знали, разумеется, что не было мора на скотину, потому что чары, довлеющие над Серой Башней, эту землю защищают, а нечисти не водилось по вполне понятным причинам: кто бы посмел к дракону сунуться!

Вайде же всё не давали покоя те слухи, что он в городе слышал, так что, как случай представился (а они как раз всем семейством в трактире обедали), спросил:

– А что, говорят-то, будто хозяин ваш – колдун?

Старый трактирщик, который теперь от дел отошёл, но всё равно каждый вечер исправно в трактире сидел, с посетителями лясы точа да за зятем приглядывая, важно ответил:

– А может, и колдун.

Цыган приободрился и дальше стал спрашивать:

– И будто какого-то принца зачаровал?

– А может, и принц, – тем же тоном ответил трактирщик.

Прочие посетители притихли и стали прислушиваться к заведённому разговору. Он обещал быть интересным: уж больно лукаво трактирщик на крестьян поглядывал, верно, выдумал учинить какую-нибудь штуку.

– И будто рыцари, что его выручить пришли, все головы сложили?

– А может, и рыцари.

Вайда разволновался, поёрзал на стуле. Старый трактирщик же сощурил подслеповатые глаза и спросил:

– Этого-то в башне видел? (Вайда кивнул.) А другого? (Цыган снова кивнул.) Вот! Тот-то и оно, – ухмыльнулся трактирщик. – Держит его, бедного, в башне. Чары на нём такие, что и шагу от той башни сделать не может…

Цыган слушал, а сам вдруг припомнил тот разговор о «десяти шагах», что невольно подслушал у изгороди. Не врёт, значит, трактирщик!

– А что же, нельзя заклятье разве снять? – с тревогой спросил Вайда.

Дочка трактирщика на отца недовольно шикнула (вон что удумал!), но тот решил над цыганом подшутить.