Текст книги "Имя дракона (СИ)"

Автор книги: Джин Соул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Можно-то можно, – кивнул он и подмигнул слушавшей его публике. – Башня изгородью обнесена, видел? Ежели восемнадцатое звено сломать, да оттуда вывести, да сюда привести, да вот на этот самый стол, – тут трактирщик хлопнул по столешнице ладонью, – усадить, то и чарам конец. Стол-то из тысячелетнего древа срублен, а тысячелетние деревья такой силой обладают, что им любые чары подвластны.

– Стой! – крикнула бабка внуку, но Вайда уже выскочил из трактира, загоревшись идеей спасти «зачарованного принца».

Крестьяне разом расхохотались. Цыганка посмотрела на них укоризненно, а старый трактирщик сказал:

– Да ты не волнуйся, мамаша. Раз уж взялись тут жить, пора и с хозяином нашим взаправду познакомиться. Чтобы не искали больше колдунов да лихоманок.

– Кто ж ваш хозяин-то? – с тревогой спросила она.

– Увидишь, – усмехнулся трактирщик.

В то, что цыган преуспеет, старик не верил. Думал, что попадётся с поличным, а Дракон не преминёт его пугнуть: ему такие фокусы нравились. Крестьяне заказали себе ещё выпивки и стали ждать, когда дверь распахнётся, чтобы встретить непременно перепуганного выходкой Дракона цыгана дружным смехом.

Вайда между тем уже бродил возле изгороди, размышляя, с какой стороны ему отсчитывать это самое «восемнадцатое звено». Потом решил, что и любое сойдёт, и уцепился за первое попавшееся и стал его выворачивать из изгороди. Менестрель, который грелся на солнышке в ожидание завтрака (готовил Эмбер), увидев это, ужаснулся и подскочил к изгороди с испуганным возгласом:

– Ты что это выдумал – чужие заборы ломать!

– Ничего, ничего, – сквозь зубы бормотал Вайда, пыхтя от напряжения, – я тебя вызволю, погодь только маленько.

Голденхарт беспокойно оглянулся на башню, гадая, что Дракон сделает с цыганом за порчу чужого имущества. Изгородь дрогнула, крякнула и, когда звено вылетело, посыпалась, как карточный домик или домино, сикось-накось, распугивая кузнечиков и бабочек, которые так и брызнули во все стороны. Менестрель охнул, прижимая ладонь к виску:

– Что ж ты наделал-то!

Эмбер, который услышал чудовищный хруст, а всё больше потому что «менестрелеметр» сработал, уже показался в дверях башни.

Вайда зашвырнул звено на луг и схватил юношу за руку:

– Идём!

Голденхарт опешил поначалу, потом попытался выдернуть руку:

– Пусти!

– Да ты не бойся, я тебя от колдуна избавлю, – пообещал цыган и, видя, что менестрель упрямится, подхватил его на руки и бегом побежал обратно в деревню, пыхтя и сопя, поскольку тащить юношу было, откровенно говоря, тяжеловато.

– Поставь… поставь… – ужаснулся менестрель. – Да что ж ты делаешь-то! Эмбер же тебе голову снимет!

Дракон обомлел от такой наглости. Сломанный забор – это одно, а вот украденный менестрель – это уже дело серьёзное. А ведь предупреждал же насчёт воровства…

Заминка его дала цыгану фору, и когда Дракон ринулся следом, оборотившись, конечно же, и чтобы быстрее управиться, и чтобы настращать – неповадно чтобы было! – то Вайда уже скатился по холму в деревню и лупил без оглядки к трактиру. И хорошо, что без оглядки: сзади вихрем летело, рассыпаясь искрами, золотое сияние, в котором угадывался дракон.

В трактире шум услышали и приготовились, но… Вайда вернулся не один, а с менестрелем в охапке. Крестьяне притихли и уставились на них. Цыган важно дотащил причитающего юношу до стола и усадил его в центр «тысячелетней столешницы», как торт водружают в разгар празднества. Должно было что-нибудь произойти, так Вайда думал, но ничего не произошло, менестрель только глазами хлопал. Крестьяне переглянулись и в голос расхохотались.

– Вы что удумали – Эмбера сердить? – Голденхарту было не до смеха. Он беспокойно огляделся, чувствуя, как всё тело пробирает жгучая дрожь, будто изнутри собираются прорасти колючие побеги хмеля, и вдруг сообразил, отчего это: так он чувствовал гнев Дракона или вообще его приближение.

– Пошутили маленько, – возразил старый трактирщик, – а то ведь ты сюда давно уже не заглядывал, господин менестрель. Соскучились мы по твоим песням.

– Менестрель? – тупо повторил Вайда.

До него начало доходить, что крестьяне его надули, но рассердиться он не успел. В трактир будто смерч ударил: загудели стены, затрещали доски, зазвенели стёкла, даже земля под ногами (пол в трактире был утрамбованный земляной) заходила, как при землетрясении, с полок полетела, разбиваясь, глиняная посуда, а потом послышался такой рёв или рык, что все невольно уши зажали.

Вайда рванул дверь, чтобы взглянуть, что такое на улице творится, но тут же обмер: за дверью ничего не было, сплошное золотое сияние, в котором… вдруг повернулся и взглянул на него огромный драконий глаз с зрачком-чёрточкой. Цыган в страхе захлопнул дверь, прижимаясь к ней спиной, обвёл безумным взглядом трактир. Крестьяне испуганными не казались, точно сюда каждый день всякие разные чудовища заглядывали, а вот Голденхарт явно был напуган: лицо его переменилось, и он сжал одежду поверх груди, будто сердце прихватило.

На улице между тем всё стихло. Крестьяне вытащили пальцы из ушей, трактирщица, вполголоса костеря шутника-папашу, стала подбирать осколки разбитых кувшинов. В это время дверь дёрнулась, открываемая кем-то снаружи. Вайда от двери отскочил, выхватывая из-за пазухи нож, и приготовился к чему угодно, тяжело дыша и не замечая знаков, подаваемых ему бабкой-цыганкой: уймись, мол.

Вошёл Дракон, вернее, сначала в трактир вплыло золотое сияние, рассыпаясь вокруг ручейками золотых искр, и потянулось к столу, на котором сидел менестрель. Добравшись до стола, оно окутало лодыжки менестреля, свиваясь вокруг них, как кот клубком свивается на коленях любимого хозяина, и засияло. А после уже вошёл Дракон. Чешуйки на лице он прятать не стал, глаза тоже были драконьи, в общем, вид у него был впечатляющий. Он окинул взглядом трактир, вполглаза глянул на застывшего в оборонительной позе цыгана и, проронив: «Не советую и пытаться, приятель», – прошёл к столу. Его интересовал исключительно менестрель и его благополучие.

– Эмбер, – тревожно сказал Голденхарт, – пошутили люди просто, не серчай.

Дракон пригвоздил каждого из присутствующих взглядом, те не смутились и стали вперебой рассказывать, что цыган сам виноват: рассказывал им байку про колдуна в Серой Башне, вот они и решили ему наглядно, так сказать, продемонстрировать, что в Серой Башне хозяин. Эмбер поморщился.

– Идём домой, обед простынет, – сказал он менестрелю и, взяв его за талию, ссадил со стола. Юноша придержался за его шею.

– Натворили, так и разгребайте, – сказал Дракон перед уходом, – назавтра пришлите плотников, чтобы изгородь чинили, которую этот олух, – кивнул он в сторону цыгана, – разломал.

Старуха-цыганка между тем отняла нож у внука, поглядывая на крестьян. Видно было, что хозяев своих те любили: смотрели на них с обожанием, любовались такой красивой парой…

Но когда дверь за Драконом и менестрелем закрылась, лица у крестьян сразу посуровели. Понизив голос, стали переговариваться:

– И ведь ничуть за десять лет не изменился.

– Чары драконьи.

– Жутко делается, когда смотришь…

Цыганка попыталась выяснить, что тут к чему, и ей рассказали, что менестрель – из людей, но они с Драконом пропали на целых десять лет, в башне или ещё где, а потом вернулись, вот только менестрель ничуть не изменился, будто даже моложе и краше стал. Кто-то припомнил, что менестрель болел тогда тяжко.

– Хороший господинчик, жалко его, – говорили крестьяне, – а уж Дракон за него так и вовсе на всё готов.

– Что ж вы меня надули! – запоздало возмутился Вайда, не вслушиваясь, так что и бабке дослушать не удалось.

– Проще чем объяснять да доказывать, – сказал старый трактирщик. – Теперь знаешь, что к чему. А в башню не суйся. Не любит господин дракон, когда на его сокровища зарятся.

– Да кто… – начал Вайда и вдруг сообразил, что пуще золота Дракон стережёт именно этого зачарованного принца (или не принца).

Дракон на крестьян ничуть не сердился. Наутро, когда пришли плотники чинить изгородь, разговаривал с ними приветливо. Менестрель валялся на стогу сена, поглядывая по сторонам. К нему юркнула цыганочка, пришедшая извиняться за брата и принесшая подарочков обоим господам из запасников бабки. Дракон на неё внимания не обратил – дитя сущее, тревожиться не о чем, прогонять незачем, пусть развлечёт юношу болтовнёй.

Голденхарт ей улыбнулся. Ружа раскраснелась и повторила свои извинения, которые до этого Дракону наговаривала. Юноша только головой мотнул.

– А ведь дракон настоящий, – округлив губки, прошептала цыганочка менестрелю на ухо.

– Настоящий, – заулыбался Голденхарт. – Что, напугалась вчера?

– Страсть как перепугалась! – созналась она, дёргая менестреля за руку. – А вдруг съест?!

– Эмбер людей не ест, – возразил менестрель и с рассеянной улыбкой посмотрел в сторону изгороди, припоминая, как и сам в первое время выискивал в башне человеческие останки.

– А правда, что ты принц? – продолжала расспрашивать Ружа, продолжая дёргать руку юноши, пока та не вжалась ей в лиф.

Голденхарт осторожно руку высвободил, покачал головой, словно бы говоря, что не стоит ей пытаться его обольстить, и отрешённым взглядом продолжал скользить по двору башни, выискивая Дракона.

Но цыганочке очень хотелось ему угодить, так что она снова дёрнула руку менестреля к себе и предложила:

– А давай я тебе погадаю?

Взгляд юноши оживился.

– А ты умеешь?

– Все цыганки умеют, – немного обиделась Ружа и, притянув ладонь Голденхарта к себе и водя по неё пальцем, стала приговаривать: – Вот погляжу, да всё расскажу.

Но она отчего-то тут же осеклась, взгляд её дрогнул, и на менестреля она взглянула едва ли не с ужасом.

– Что? – не понял тот.

Ружа соскользнула со стога и попыталась сбежать. Голденхарт был проворнее, он ухватил её за локоть и остановил.

– Что ты увидела? – спросил он, хмурясь.

– Счастливым будешь, – нервно отозвалась она, – брак долгий да счастливый, да детей двое, а то и трое.

Она явно лгала. Менестрель нахмурился ещё сильнее:

– Правду говори! Что увидела?

Цыганочка съёжилась, как цыплёнок перед коршуном, и робко проговорила:

– Ты… мёртвый?

Щёки юноши вспыхнули. Он невольно разжал пальцы, потрясённый этим вопросом, и Ружа ускользнула со двора, едва не сбив идущего к стогу Дракона.

– Что стряслось? – удивлённо спросил он. – Э, Голденхарт, да на тебе лица нет!

Менестрель взял себя в руки и отозвался:

– Да гадала мне по ладони. Счастливый брак нагадала и детишек кучу.

Эмбервинг засмеялся, подхватил юношу и шутливо опрокинул его в стог. Сено зашуршало.

– А что, может, мне на тебе и жениться? – предложил Дракон. То ли шуткой, то ли всерьёз – не поймёшь.

– Да как будто так можно, – со смехом возразил Голденхарт, – нет таких законов, чтобы это позволили.

– Я сам закон. Что хочу, то и делаю, – возразил Эмбервинг.

Менестрель ласково погладил его по плечу и отрицательно покачал головой. Дракон спорить не стал, прижал лицо к предплечью юноши и, кажется, задремал на солнышке.

Беззаботное выражение тут же сползло с лица менестреля. В ушах всё ещё стоял вопрос, заданный цыганочкой: «Ты мёртвый?» – и его отзвуки расползались под кожей холодной дрожью. Цыганки, он знал, могли нагадать, когда человек умрёт: бабке его, вдовствующей королеве, нагадала цыганка, что умрёт та как раз на Свят-день, и аккурат в Свят-день королева и представилась. Так что и его смерть цыганочка легко могла на ладони разглядеть. «Ты мёртвый?» – вот и что бы это значило?

– Эмбер… – начал Голденхарт неуверенно.

Дракон открыл глаза, взглянул на него, мысленно нахмурился. Неладное что-то с юношей творилось, он это сразу почувствовал.

– Что? – вслух спросил он.

– Я… – с запинкой выдавил менестрель, – умер уже… однажды?

«Какую же я глупость говорю!» – подумал он в тот же самый момент, но лицо Дракона так переменилось, когда он этот вопрос услышал, что менестрель похолодел: правда!

– Ну и выдумал ты, – фыркнул Эмбер, тут же совладав с собой. – Умер… Когда люди умирают, они по округе не расхаживают, песни распевая, на солнышке не греются, не едят, не пьют, не смеются не плачут. Они в земле лежат.

Но Голденхарт уже совершенно точно знал, что всё это ложь. Нет, он не просто болел десять лет. Он умер десять лет назад! Потому и деревенские поначалу так ужасались его появлению. Но каким-то невероятным способом Дракону удалось его вернуть к жизни. Теперь всё складывалось: и обломанные рога – ими Дракон за чудодейственное лекарство расплатился, и гость-эльф – у них Дракон то лекарство покупал, и даже эти «десять шагов» – расстояние, должно быть, на котором они теперь друг от друга должны всегда находиться, чтобы не развеялись наложенные воскрешающие чары; и все метаморфозы с менестрелем происходящие. Он выдохнул, невольно дотронувшись до груди, где мерцало – иначе и не скажешь – запущенное волшебством сердце.

Дракон бы нипочём не сознался, Голеднхарт это чувствовал.

– Не умер, так, верно, умру… однажды? – с трудом подбирая слова, спросил менестрель.

– Не умрёшь, – угрюмо возразил Эмбервинг. – Да что ты заладил: умер, умру! Не тверди, накличешь беду!.. Это всё цыгане, немочь их разбей!

Юноша приподнял брови: впервые слышал, как Дракон ругался.

– Выгнать их из Серой Башни, чтобы народ не смущали… – продолжал кипятиться Дракон, за нарочитой сердитостью пытаясь скрыть, что ему неуютно от этих разговоров.

Он не знал пока, как обо всём этом с Голденхартом говорить, не подготовился, и теперь нервничал, боясь расспросов. Разговор этот неминуемо должен был однажды состояться, конечно, но не вот так скоро же!

– Эмбер, Эмбер, – ласково прервал его менестрель, гладя Дракона по плечу, – не сердись на них. Я ни о чём больше не буду расспрашивать, подожду, пока сам расскажешь, как всегда мы с тобой делаем. Скажи только: нечего мне бояться?

Эмбервинг порывисто привлёк юношу к себе, заключая в крепкие объятья:

– Нечего.

Менестрель выдохнул. Пожалуй, ему даже легче стало, когда он догадался о правде: из сердца выскочила тупая игла, которая его всё это время тревожила.

К разговору об этом они ещё нескоро вернулись.

Ружа шёпотом пересказывала бабке своё «гадание».

– Смотрю: а линии говорят, что он давным-давно умер! – волновалась цыганочка, комкая в руках платок. – Как же так-то?

– Волшба, – со значением ответила бабка, и обе притихли.

Цыгане прожили в Серой Башне до конца лета, потом собрали пожитки, свернули шатёр и отправились дальше колесить по Земле-матушке, догонять табор, от которого безнадёжно отстали ещё пару вёсен назад. Поехали прежней дорогой, через городок, в котором их к Серой Башни отрядили. Вайда выискал лавку, в которой про колдуна и «зачарованного принца» услышал, зашёл да и плюнул сначала на пол, а потом на прилавок. Лавочник вытаращил глаза:

– Ты что, такой-сякой, делаешь!

– Не болтал чтобы пустого: нет никаких колдунов в Серой Башне, – сказал Вайда и ещё раз плюнул, уже на порог. – Дракон в Серой Башне живёт, а не колдун, настоящий дракон.

Но лавочник ему, конечно, не поверил. Потому что в колдунов поверить гораздо легче, чем в драконов.

========== Двое из Серой Башни. Баллада о (не)последнем драконе ==========

– Эмбер, а откуда драконы берутся?

Дракон поперхнулся, менестрелю даже пришлось его по спине похлопать. Эмбервинг откашлялся, несколько смущённо взглянул на собеседника. Спрашивать у дракона, откуда берутся драконы? Да это всё равно, что у человека спросить, откуда дети берутся! Но сапфировые глаза Голденхарта глядели невинно, хоть и с любопытством, и Дракон подумал, что вопрос неверно истолковал. И точно.

– Ведь у тебя были родители, Эмбер? – продолжал расспрашивать юноша. – А то я слышал, что горы драконов порождают. Глупо ведь, правда, полагать, что гора может дракона родить?

– Если только мышь, – согласился Дракон, припоминая древнюю присказку.

Однако же на вопрос менестреля он толком ответить не мог: не помнил. Так-то, если рассуждать, то должны быть и у драконов родители, но как Эмбервинг ни старался вспомнить своего детства – если оно у него было, – не смог. Он всегда помнился сам себе взрослым, вот же странно.

– А в книгах твоих об этом ничего нет? – с надеждой спросил менестрель, видя, как замялся с ответом Дракон. Драконий язык он потихоньку осваивал и мог уже – не без помощи Дракона всё же – разбирать некоторые тексты.

– Не припомню таких книг, – покачал головой Эмбервинг, погружаясь в ещё большую задумчивость.

– А других драконов не осталось на свете? – не отставал юноша.

– Должно быть, не осталось. Уже несколько веков ничего не слышал о драконах, – опять покачал головой Дракон. – Стало быть, я последний дракон.

Менестрель отчего-то расстроился, а на расспросы Дракона ответил:

– Так ведь тяжко же, когда один-одинёшенек остаёшься на всём белом свете!

Дракон улыбнулся. Он-то был не один.

Менестрель на несколько раз перебрал все книги в библиотеке и убедился, что Дракон был прав: о происхождении драконов находились исключительно легенды, в которых драконов порождали горы, моря, даже облака, а то и вовсе человеческая алчность (мол, одержимые златом превращались в чудищ огнедышащих). Верилось с трудом.

Зато отыскалась среди прочих книжка, где описывались виды драконов, когда-либо существовавших на земле. Книжка оказалась с картинками. Голденхарт сразу же нашёл Эмбервинга. Нарисовано было, конечно, плохонько. Думается, автор драконов никогда прежде не видел или видел мельком, от этих самых драконов улепётывая, но хотя бы раскрашено было в верные цвета. Эмбервинга именовали золотым драконом, самым редким из всех существующих, а их было не меньше двух десятков: чёрный, зелёный, каменный, морской… И никого не осталось!

Голденхарт невольно поёжился: мысль о том, что мог исчезнуть и Эмбер, наполнило сердце холодом и страхом, которые даже Эльфийский камень оказался не в силах прогнать. А ведь он тогда почти исчез, и не останови его тогда менестрель… Юноша отпихнул книгу и упёрся локтями в стол, роняя лицо в ладони.

– Что случилось, Голденхарт? – всполошился вошедший и увидевший, что на менестреле лица нет, Дракон.

Менестрель, ничего не говоря, крепко обнял его.

Эмбервинг пробежался взглядом по столу, увидел Драконью книгу и безошибочно понял, о чём подумал юноша, читая её.

– Ну, – ласково сказал он, проводя рукой по волосам Голденхарта, – нечего об этом расстраиваться! Я-то остался.

На Серую Башню между тем надвигалась осень. Деревья разоделись в любимый менестрелем янтарный цвет. Дракон начал готовиться к ежегодному сбору податей: вместе с менестрелем собрал в бочки сброшенные чешуйки, выставил их к изгороди, накрыв плетёными из ивовых ветвей крышками. Вечерами из окна башни было видно, что чешуя в бочках испускает слабый свет и на него слетаются привлечённые всполохами ночные мотыльки. Но до сбора податей дело так и не дошло: на другое утро пришли в Серую Башню пастухи из предгорных деревень – жаловаться. Вид у них был изнурённый, измученный, и менестрель даже грешным делом подумал, что только в знакомой ему деревне крестьянам хорошо живётся, а в других, выходит, не очень. На деле же пастухи были измучены дорогой: так спешили к Дракону, что не останавливались ни днём, ни ночью.

– Беда у нас случилась, господин дракон! – сказал старший пастух.

– Что за беда? – нахмурился Эмбер. Бед в его краях уж лет пятьсот не случалось! Лесные пожары – не в счёт.

– Житья не стало от дракона, – пожаловался второй пастух. – Каждый, почитай, день налетает и ворует овец. Сторожи, не сторожи – уносит. А теперь ещё и повадился поля с пшеницей жечь да вытаптывать. Когда овец от него попрятали.

– От кого житья не стало? – поразился Дракон.

– От дракона. Прилетает с гор откуда-то, – перебивая друг друга, заговорили пастухи. – Поначалу только приглядывался, да раз в неделю овцу воровал, а теперь каждый день повадился пакостить. Которую и сожрёт, а какую и бросит. Забавляется, видно.

– От драко-она, значит? – протянул Эмбервинг, и менестрель заметил, что на скулах его заиграли желваки, а зрачки вытянулись и стали уж совсем змеиными, а не драконьими. Видно, крепко осерчал.

– Ты полегче, Эмбер, – с тревогой тронул его за рукав менестрель.

– Уверены, что это дракон? – хмуро спросил Эмбервинг у пастухов, тихонько похлопав юношу по руке. Мол, нечего волноваться, сам знаю, что горячиться не стоит.

– А то! – опять наперебой заговорили пастухи. – Ростом, пожалуй, с корову. С рогами. Серый сам, как камень. На хвосте шипы. Крылья кожистые. И огнём дышит.

– Гранитный дракон? – предположил Голденхарт, вспомнив то, что недавно читал.

Эмбер сделал неопределённый жест. Чувства он сейчас испытывал противоречивые. С одной стороны, это ещё один дракон, живой, настоящий. Стало быть, не последний он дракон на свете, и это, пожалуй, даже могло бы порадовать. Могло бы, если бы этот самый другой дракон не покусился на чужое добро – на его, Эмбервинга, территорию посягнул самым бессовестным образом. А ведь не мог не заметить, что территория другим драконом отмечена! Значит, намеренно. А если намеренно, то задумал ссору затеять, чтобы его, Эмбервинга, территорией завладеть. А уж драконьи инстинкты в этом случае были однозначны: пойти и свернуть шею непрошеному захватчику, чтобы другим неповадно было. Вот только, быть может, других-то и нет.

Дракон досадливо прищёлкнул языком и встрепал волосы на виске:

– Принесла же нелёгкая… Ладно, полечу, гляну, что за гость в моих землях объявился.

– Эмбер, – ещё больше встревожился менестрель.

Эмбервинг улыбнулся:

– Не о чем волноваться. Гляну да пристращаю маленько, чтобы на чужое добро рот не разевал. Надо же, после стольких лет – дракон. И мародёр. Просто самое воплощение дракона… Того гляди, ещё и людей есть начнёт.

– Тьфу-тьфу-тьфу! – начали плеваться через плечо пастухи. – Какие страсти господин дракон рассказывает! Да нешто ему овец мало?!

Дракон расхохотался, некрепко обнял менестреля на прощанье и улетел к горам.

На сердце у Голденхарта было неспокойно и тоже весьма противоречиво. Ещё один дракон – это, конечно, хорошо: пусть и вида другого, но всё же драконьей породы. Что бы там Эмбер ни говорил, а, верно, несладко ему знать, что один остался, что перевелись драконы на свете. Может, и сдружатся с этим неизвестным драконом. А с другой стороны… что в том хорошего? Юноша даже от одной этой мысли взревновал. Вдруг драконьи инстинкты верх возьмут да…

– Тьфу-тьфу-тьфу! – сердито плюнул он через плечо, уподобляясь пастухам, который взирали на него с любопытством.

Эмбервинг за какие-нибудь полчаса уже долетел до края земель Серой Башни – туда, где горы отрезали его владения от других королевств, – приземлился на краю деревни, оборотился человеком, глянул по сторонам. Выглядело удручающе: горелые проплешины точно лишай покрывали поля; сгубленные колосья – те, что были притоптаны, не сожжены, – силились подняться, но сил у них уже недоставало. Гниющие останки овец, которые люди не решились собрать, дополняли невесёлую картину. Дракон нахмурился и какое-то время стоял и смотрел на всё это, не двигаясь, не говоря ни слова, слушая жалобы набежавших к нему пастухов и вообще крестьян.

– Сегодня не прилетал ещё? – спросил Эмбервинг у пастухов.

– Ближе к обеду прилетает, – ответили те, – когда жрать захочет.

Мужчина вздохнул, отправил крестьян по домам, обещав разобраться с напастью, а сам сел на камень, торчавший у края поля, и стал ждать. В памяти миражами проносились те времена, когда драконов на белом свете было ещё много и за территорию приходилось драться, пожалуй, едва ли не раз в год. Это ещё не считая набегов рыцарей. Сам Эмбервинг другого дракона ни разу не убил: был достаточно силён, чтобы отогнать да отбить охоту возвращаться, – но слышал о тех, что убивали соплеменников. Зачастую это были как раз гранитные, или каменные, драконы. И почему изо всех должен был объявиться именно этот!

Небо над вершинами гор между тем затянуло сероватыми тучами – не осенними, предвестниками появления дракона. Вскоре на поля легла тень, и откуда-то с горных каскадов слетел дракон. Он был в точности такой, каким описывали его пастухи: ростом с корову, кряжистый, усеянный шипами и каменными бородавками, с длинным хвостом и кожистыми крыльями. Бухнулся на поле он как-то неловко, точно не рассчитал приземления, расставил лапы и упёрся в землю хвостом. Не обнаружив на поле овец, которых предусмотрительные пастухи уже успели загнать в хлев, дракон рассердился и издал рык, достаточно грозный, чтобы перепугать насмерть людей. Эмбервингу, разумеется, эта угроза была нипочём: слышал рёв и погромче.

Эмбервинг встал с камня и не спеша пошёл в сторону каменного дракона, размышляя, как к нему подступиться. Угрозы для себя он в нём не видел: если бы сам оборотился, то мог был легко одной лапой прихлопнуть, даже не прилагая особых усилий. Но он всё же предпочёл бы дело решить мирно: пообещал ведь менестрелю.

Каменный дракон, увидев приближающегося к нему незнакомца, раскрыл пасть и прорычал:

– Где мои овцы? Я голоден!

– Твоих овец тут и вовсе никогда не было, – спокойно ответил Эмбервинг. – Прочь, прочь отсюда, это не твои земли.

Каменный дракон сердито дохнул огнём, выжигая траву возле своих лап:

– Тогда настало время отведать человечинки! Ты вызываешь меня на бой, жалкий смертный?

– Не вызывал вообще-то, – приподнял и опустил плечи Дракон, – но ты уж прямо нарываешься на неприятности. Неужели ты думаешь, что я позволю тебе есть моих людей, как ты ел моих овец? Повторяю: прочь отсюда, это не твои земли.

Говорил, а сам удивлялся: неужели этот незваный гость ещё не понял, что имеет дело с другим драконом? С каменными Эмбервинг доселе ни разу не встречался, но предполагал, что у всех драконов должно быть отличное обоняние, да и вообще драконьи инстинкты. Отчего же этот обращается к нему как к человеку?

Каменный дракон между тем рассердился окончательно и пошёл на Эмбервинга, разинув пасть, очевидно, намереваясь разорвать его и пожрать, как поступал с овцами. Эмбер уклонился, отступил в сторону и, размахнувшись, ударил тыльной стороной ладони дракона по макушке – в качестве предупреждения, не прикладывая особой силы, просто чтобы показать, что не человек – пойми уже! Каменный дракон грохнулся оземь. Такого даже Эмбер не ожидал: ну и слабак!

– Ах, вот ты как! – завопил каменный дракон, кое-как поднимаясь на лапы и делая ещё одну попытку сцапать Дракона.

Эмбервинг вздохнул и наградил его ещё одной оплеухой, на этот раз посильнее. Дракон снова хлопнулся навзничь и… превратился в человека. Нет, «в человека» – это слишком громко сказано. Превратился он всего лишь в тощего грязного мальчишку со встрёпанными волосами.

– Ах, вот ты как… – начал, было, мальчишка, тут же осёкся, услышав писклявый голос, и с каким-то непонятным ужасом уставился на собственные руки.

Эмбервинг с интересом ждал, что будет дальше. И отчего бы этому дракону пугаться собственного обличья?

– А ну немедленно расколдуй меня! – завопил мальчишка, подлетев к Дракону и схватив его, где достал, за воротник. – Как смел ты меня превратить в одно из этих жалких смертных созданий?!

– «Превратить в одно из этих жалких смертных созданий»… – машинально повторил Эмбер, с удивлением глядя на мальчишку, всё ещё прыгающего возле него. – Ты это сейчас серьёзно?

Судя по гневному виду мальчишки, имел он в виду именно то, что говорил. И Дракон сообразил, что этот каменный дракон, вероятно, никогда прежде не обращался, жил исключительно в драконьей форме, поэтому внезапное превращение в столь слабое существо его и рассердило, и напугало до смерти. Стоило предположить, что мальчишка ничего не знает о собственных силах или возможностях.

– Имя у тебя есть? – спросил Эмбервинг, поймав мальчишку за шиворот и держа перед собой, как котёнка.

Тот вертелся, извивался и всё норовил выцарапать Дракону глаза. Эмбервинг опять вздохнул и, швырнув мальчишку на траву, в мгновение ока обратился и рыкнул на него – вполголоса. Этого хватило. Не обмочился хоть, но затрясся в таком страхе, что и смотреть на него было жалко. Эмбер опять принял человеческое обличье и наклонился к мальчишке.

– Ну? – спросил он. – Понял теперь, с кем говоришь?

– Живой дракон… – пролепетал тот.

Эмбервинг фыркнул:

– А сам-то кто?.. Имя у тебя есть, я спрашиваю?

– Хёггель, – кое-как выдавил мальчишка-дракон.

Имя было явно северное, от него прямо-таки дышало Нордью или окрестными королевствами. Дракон поморщился.

– Хёггель? – повторил он. – Ну, Хёггель, верно ли я понял, что ты не знал, на чьи земли прилетел и чьих овец ел?

– Земли – они ничьи, и овцы ничьи, – буркнул мальчишка, – дед говорил, что они всеобщие.

– «Дед»? – выгнул бровь Дракон. – Хм… значит, ты живёшь с дедом-драконом?

– Сгинул дед, – вытирая сопли под носом, ответил Хёггель.

– Как это: «сгинул»? – удивился Эмбервинг.

– Улетел за овцами и не вернулся. Пришлось самому себе пропитание добывать.

– Покажи мне своё логово, – потребовал Дракон.

– Ограбить меня задумал? – завопил мальчишка, но Эмбер опять ухватил его за шиворот и встряхнул, так что пришлось замолчать и пальцем указать направление.

Ходить мальчишка умел кое-как, то и дело заваливался набок, его прямо-таки тянуло встать на четвереньки. Пришлось Эмбервингу вести его перед собой, держа за шиворот.

– В человека, поди, в первый раз обратился? – поинтересовался Эмбервинг между делом.

Хёггель насупился и проворчал:

– А покажу моё логово, расколдуешь?

Эмбер в который раз вздохнул, но начал терпеливо объяснять, что это не колдовство, что все драконы могут превращаться в людей, потому что это довольно удобно.

– И чем же?! – опять завопил мальчишка-дракон.

– Да хотя бы тем, что не требуется каждый день по овце убивать. Человеку немного нужно, чтобы наесться.

В ответ Хёггель выдал длиннющую цитату из Драконьего кодекса на стародраконьем языке о том, что должны делать истинные драконы, и Эмбервинг догадался, что дед-дракон учил мальчишку старым порядкам: принцесс похищать, рыцарей на бой вызывать, поля выжигать, овец живьём глотать, а то и человеком не брезговать, и прочее, и прочее.

– Теперь другие порядки, – возразил Дракон на эти слова и опять попытался объяснить мальчишке, что к чему в нынешнем мире.

Хёггель только хмыкнул, и Эмбервинг понял, что повозиться с ним придётся порядочно, прежде чем вдолбит в его голову хоть толику смысла.

Логово Хёггеля оказалось в горном ущелье. Настоящее драконье логово: глубокая нора, расширяющаяся в пещеру; лаз довольно узкий, с трудом протиснуться дракону размером с корову, и будь Эмбер в своей истинной форме – попросту застрял бы. Пахло внутри премерзко, Дракон накрыл нос рукавом и огляделся. Не мешало бы этому мальчишке-дракону тут и прибраться: валялись клочки овечьих шкур, кости с остатками мяса, засохший помёт летучих мышей, которые копошились где-то под потолком… Хёггель юркнул в угол, ухватил одну из костей и стал её грызть, полушёпотом ругаясь на колдовство и жалуясь на голод. Есть в человеческом обличье он тоже не умел: ошмётки мяса потекли со слюной по подбородку. Оставь одного – так и с голоду помрёт, если не сообразит, как обратно в дракона превратиться!