Текст книги "Имя дракона (СИ)"

Автор книги: Джин Соул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Юноша выдохнул и привалился спиной к злополучной двери, а та… распахнулась вдруг, и он свалился навзничь, чудом не разбив голову о каменный порог. Должно быть, Дракон, заторопившись, забыл запереть дверь. Менестрель тут же подскочил: если так, то у него есть совсем немного времени, чтобы всё тут рассмотреть, пока Дракон не вспомнит и не вернётся, чтобы запереть дверь на ключ. Нечего тут было рассматривать: голые стены, совсем маленькое окошечко, меньше смотрового… Тогда менестрель поворотился и встал как стоял Дракон, лицом к стене, и… застыл, ещё не осознавая, что в этот самый момент им завладела та же страшная тоска, что он видел на лице Дракона, быть может, ещё страшнее.

На стене висел портрет принцессы в солнечном платье (то самое платье!), старинной работы портрет, чуть выцветший от солнца, чуть потемневший от сырости, чуть растрескавшийся от времени… портрет прекрасной принцессы… с лицом менестреля. Юноша осознал это и крепко зажал рот руками, чтобы не вскрикнуть. Как же он был похож на эту принцессу со старинного портрета! Те же золотом вьющиеся волосы, те же сапфировые глаза, те же полукруги в углу нарисованных губ (принцесса на портрете улыбалась).

– Что же это… – прошептал менестрель, попятившись.

Внизу заскрипели ступени (это возвращался Дракон), юноша вылетел из комнаты, перепрыгивая через несколько ступеней, взобрался на чердак и притаился у собственной двери, припав к ней ухом, но едва слыша от поднявшегося в виски сердцебиения. Дверь на четвёртом пролёте поскрипела, тихо крякнула, дойдя до порога, послышался лязг ключа, потом – снова скрип шагов по ступеням. Менестрель выдохнул и сполз по двери на пол.

Дальше было только хуже.

Уж слишком часто Дракон заглядывал в ту комнату; дверь скрипела иначе, чем остальные, и менестрель выучился безошибочно определять, когда мужчина уходил любоваться (томиться ли?) портретом. А юноша всё чаще ловил себя на мысли, что чувствует досаду и даже раздражение. Эти новые эмоции были неясны, нечётки, и он не сразу понял, отчего досадует и злится, а когда понял – похолодел, потому что досадовал он не из-за того, что Дракон уходил и смотрел на портрет, а из-за того, что не на него смотрел Дракон, что не его видел, поглядывая на него во время трапезы, а всего лишь отражённую в менестреле ту неизвестную принцессу.

– Что же это я… – со страхом пробормотал менестрель, – влюбился в него?!

Неровный, испуганный стук сердца вторил его мыслям, так что сомневаться не приходилось: влюбился.

– Да нет, – сам себя оборвал юноша, – быть того не может!

Могло, ещё как могло! И вот тут менестрель начал делать глупости.

Первой глупостью было пойти в трактир. Думал за кружкой эля поразмыслить, отвлечься и непременно найти другую причину досаде, а оказался на сеновале вместе с трактирщиковой дочкой, которая была совсем не прочь развеять очевидную тоску юноши своими прелестями. Девичьей лаской и вниманием менестрель был всегда балован, где бы ни появлялся, и зачастую бессовестно этим пользовался. Почему бы и теперь не воспользоваться? Дочь трактирщика сочная, пышногрудая, приятная на взгляд… и на ощупь. С ней-то он непременно позабудет обо всём, даже и о Драконе. Но вот только ничего не вышло.

Как бы девушка ни старалась, а зажечь менестреля не смогла: поначалу он ещё отзывался на её ласки, а потом как-то разом поник, перестал отвечать на поцелуи, с жалкой улыбкой отстранился и… расплакался, настолько тошно ему стало. От самого себя тошно. Трактирщикова дочка удивилась («Чудной какой-то!»), привлекла его к себе на грудь и как-то по-матерински стала по голове оглаживать, успокаивая. Менестрель скоро опомнился, дал девушке золотую монету (за неоправданные ожидания или за молчание?) и вернулся в башню, ненавидя себя за малодушие.

Впрочем, его можно было понять: не каждый день в дракона влюбляешься, откуда ему знать, как себя в таком случае вести?

За первой глупостью последовала вторая.

Сердце никак не успокаивалось, и досада переросла в настоящую ревность: менестрель ни о чём другом думать не мог и ночами ворочался на постели без сна, размышляя о том, как несправедлив мир. Угораздило же влюбиться в дракона, который влюблён в какую-то принцессу из прошлого! Но всё чаще думалось не об этом, а вспоминалось о крепких объятьях, в которые его мужчина тогда заключил… и всё больше хотелось снова в них оказаться.

– И окажусь, – упрямо решил менестрель и полез в шкаф за жёлтым платьем.

Дракон и не подозревал, что творится в душе менестреля, а во всех странностях и недомолвках винил… себя. Он думал, что менестрель попросту боится его теперь – боится, как бы он ещё чего не сделал, – и поэтому так нервничает и дёргается всё время.

Чужой запах, принесённый в башню менестрелем после вылазки в трактир, Дракон тоже подметил, с неудовольствием подметил, но пока не решил ещё, как к этому отнестись. Пожалуй, некоторую досаду он всё же испытывал: предпочёл бы, чтобы юноша не делил общество с кем-то ещё, а оставался в башне, как и было оговорено, – но говорить об этом вслух не стал, поскольку кто он такой, чтобы менестрелю указывать?

И со всей смелостью можно утверждать, что однажды Дракон тоже отыскал бы верное объяснение своей досаде, стоило только немного подождать…

Но мужчина твёрдо решил объясниться с менестрелем, пока это недопонимание окончательно не испортило их отношения. Придумать какую-нибудь правдоподобную причину, уверить, что подобное больше не повторится… и запретить ходить в этот проклятый трактир! (Дракон приподнял брови, настолько этот «проклятый трактир» внезапно вторгся в его мысли.)

Решив так для себя, Дракон с утра занялся подготовкой к разговору, а поскольку он решил, что разговор этот начнёт за трапезой, то и к обеду: зажарил несколько пойманных накануне куропаток, а для похлёбки использовал не бобы, которые менестрель почему-то не любил, хотя похлёбка из них была очень вкусна и пользовалась в этих местах популярностью, а дикую фасоль. В общем, менестрель должен был остаться трапезой доволен, а значит, и с благосклонностью принять извинения. Дракон довольно покивал и отправился звать менестреля обедать.

Так бы и вышло, но менестрель уже сделал очередную глупость и, когда Дракон поднялся на чердак, предстал перед ним во всей красе, то бишь в жёлтом платье. Дракон округлил глаза и даже поначалу попятился. Юноша был бледен, но решимости ему было не занимать. Он побледнел ещё больше и без выражения выговорил:

– Принцесса могла в моём облике вернуться, господин дракон.

Ни на что особо он не надеялся, думал: мужчина непременно осерчает на него за такие слова… Но тут уже глупости начал делать Дракон, и менестрель с удовольствием оказался в его крепких объятьях, а потом, к своему удивлению, и в постели. Дракон не был с ним груб, скорее даже нежен, и первый же поцелуй, бережный и трепетный, убедил, что бояться нечего. Но всё же так тошно юноше ещё никогда не было: истомлённое ласками тело плавилось горячим жаром, но вот сердце… его переполняла горечь, и он начал терзаться муками совести, что обманом добился своего.

Менестрель упёрся ладонями в грудь Дракона, оттолкнуть и рассказать правду – вот что он собирался сделать, но не успел. Мужчина выгнулся в сладострастном экстазе, возвещающем о пике наслаждения, и от него полетели во все стороны крохотные сверкающие искорки – такие же, как когда он превращался в дракона. И изумлённый менестрель увидел, как Дракон меняется: попрятались рельефные вены на локтях, втянулись и стёрлись морщины на лбу, атласом засветилась кожа, и, когда он упал на менестреля, тяжело дыша тому в плечо, это уже был не величавый мужчина, а юноша – немногим старше самого менестреля! Должно быть, на нём были какие-то чары. Полежав так немного, он перекатился на другую сторону кровати, запрокинул голову, закрывая лицо локтем. Грудь его часто вздымалась.

Менестрель притаился возле, потихоньку на него посматривая и не без страха размышляя о том, что же делать дальше.

Дракон сдвинул руку выше, закладывая её под голову. Губы его ещё вздрагивали неровным дыханием, но видно было, что он уже успокоился. И кажется, если это только менестрелю не привиделось, на его губах секундной вспышкой промелькнула улыбка. Во всяком случае, никакого неудовольствия выходкой менестреля он не выказывал, и юноша несколько приободрился.

– А ведь, если подумать, – сказал менестрель, улыбнувшись, – имени-то твоего, господин дракон, я до сих пор не знаю…

Сказал так и обмер. Губы Дракона сложились в узкую чёрточку, на лицо наползли тени, как будто разрушились чары: вернулись и морщины, и нервно напряжённые жилы, разом превращая прекрасного юношу в усталого мужчину.

– Нет у меня имени, – сухо сказал Дракон, – я давным-давно позабыл его. – И, забрав одежду, ушёл.

Менестрель полежал-полежал и вдруг начал колотить себя кулаками по лбу. И надо же было всё испортить! А потом призадумался. Как так – нет имени? Хотя задуматься стоило о другом: как теперь Дракону в глаза смотреть, после всего того, что произошло, как вести себя с ним… Юноша тихо застонал и ещё усерднее заколотил себя по лбу. Но сожалений или раскаяния – этого он не чувствовал.

Дракон, к облегчению менестреля, предпочёл сделать вид, что ничего и не было (а что думал на деле – неизвестно), и за утренней трапезой говорил всё больше о надвигающейся зиме. Юноша кивал, поддакивал, но из головы у него не выходило: как так – нет имени? И когда Дракон улетел по своим делам, менестрель тут же отправился в деревню: уж крестьяне-то непременно должны знать! Но в трактире, кого бы он ни расспрашивал, лишь пожимали плечами: дракон для них всегда был «господином драконом» и они никогда не задумывались, что его могут называть как-то иначе. А ехидный старичок, подумав, присоветовал:

– Ты бы сходил к бабке-сказительнице, уж она-то должна знать: как-никак старше всех в Серой Башне. Не считая дракона.

И менестрель отправился к сказительнице. Жила она на самом краю деревни в добротно сколоченном доме, из которого никогда не выходила, – во всяком случае, менестрель не видел, чтобы выходила, и решил, что это, должно быть, дряхлая старуха, раз уж старше её в Серой Башне только сам Дракон. Удивился же он, войдя в дом! Его встретила крепкая сухощавая старуха с густой седой косой, обвязанной вокруг головы, и какими-то уж совсем молодыми глазами. Не бывает таких у старух!

Занята сказительница была тем, что отбивала на столе тесто для пирога: хватала колобок, со всего маху бросала его на столешницу и скалкой била по тесту, пока оно не превращалось в толстый блин. Ну и силища же в руках!

На менестреля старуха взглянула одним глазом и, ни слова не проронив, протянула ему скалку. Юноша понял, что без этого разговору не бывать, закатал рукава и принялся за работу. Ну, по чести сказать, он не только лютню в руках держать умел, так что скалкой по столу грохнул так, что аж стоявшие по бокам чашки-ложки подскочили, и за пару ударов выровнял колобок в лепёшку. Старуха со значением крякнула, отобрала скалку и уселась в стоявшее возле стола кресло. Менестрель остался стоять, отирая ладонь об ладонь, чтобы стряхнуть муку.

– Зачем пожаловал? – спросила сказительница. И голос у неё был не старческий: не надтреснутый, не обветшалый годами, а чистый и звонкий, как у юных дев.

– Хочу послушать сказку о безымянном драконе, – сказал менестрель.

– А кто тебе сказал, что я такую знаю? – нахмурилась старуха и сделала ему знак сесть.

Менестрель придвинул табурет и сел.

– И что же, из любопытства послушать желаешь? – поинтересовалась сказительница.

– Как знать, может, и из любопытства, – с кривой улыбкой ответил юноша. – Кто же, как ни старейшая жительница Серой Башни, его удовлетворить сможет?

– А у Дракона отчего же не спросишь? – прищурилась старуха. – Быть может, он-то получше меня бы рассказал.

Менестрель прошамкал что-то невразумительное. Старуха усмехнулась и заговорила, а юноша понял, что она начала сказ, поскольку голос её опять изменился: из звонкого стал тягучим, как мёд.

– И то верно, у Дракона о том спрашивать нечего. А было то лет под триста назад, если годами человеческими мерить, а то и под пятьсот. Жил-был дракон в башне, милостивый господин дракон, честь по чести драконовой жил, с рыцарями сражался за принцесс похищенных, однако без лишнего кровопролития принцесс возвращал, да и похищал их, только потому что так было положено. Имени у дракона не было, был он без роду без племени, а происходил, верно, от драконов древних, да только тех и след простыл: вымерли драконы на белом свете, этот один последний остался и вынужден был без устали выполнять драконам предписанное, то бишь принцесс похищать да за них с рыцарями сражаться.

И было так, что не осталось непохищенных принцесс в близлежащих королевствах, вот и похитил дракон принцессу издалече: год пути до её королевства, да ещё год обратно, это если драконом по небу не рыскать. Принёс её в башню, вызов королю-отцу отправил и стал ждать, когда придёт войско с рыцарем али принцем во главе, чтобы за прекрасную принцессу сразиться. А принцессу застращал и в башне запер.

Год пути до королевства, да ещё год обратно, время то быстро летит, то долго тянется, и так уж вышло, что влюбилась прекрасная принцесса в дракона, а дракон в неё влюбился. Принцесса-то была что луч солнечный, как не полюбить? И имя дракону придумала, потому что негоже возлюбленному без имени. А уж до счастья, так в целом мире никого счастливее этих двоих не было.

Год пути до королевства, да ещё год обратно, пришло войско короля-отца к Серой Башне, сам король его и привёл, чтобы единственную дочь от дракона вызволять. А принцесса возвращаться отказывается. Король осерчал, и началась битва великая, кровопролитная, ибо дракону всё равно, что смерть, если без принцессы возлюбленной, столь крепка была их любовь невозможная.

На этом сказительница замолчала. Менестрель подождал-подождал и спросил:

– И каков же исход этой битвы был?

– Королевское войско дракона одолело, – уже обычным голосом ответила старуха, – потому что привёл с собой король многие тысячи. А что дальше было – кому про то известно! Только с тех пор никто не видывал, чтобы дракон улыбался или с принцессами заговаривал: заточит в башне и служку из деревенских приставит.

Юноша несколько растерялся: как так, не улыбается? Да ведь же… Припомнился и смех Драконов, и улыбки, и сердце опять сжалось и тихонько затрепетало.

– Однако, – засмеялась старуха, – время то быстро летит, то быстро тянется.

Менестрель сглотнул и задал главный вопрос:

– Так как же зовут Дракона? Какое имя дала ему та принцесса?

Сказительница лишь развела руками:

– Кому о том ведомо! Имя то лишь сам Дракон знал, да позабыл давно. Да та принцесса знала.

– Из какого королевства она была? – взволнованно спросил менестрель. Отчего-то думалось ему, что сходство их неслучайное.

Но сказительница ответила:

– Из Северного Королевства.

О таком он слышал впервые.

– Что тебе до его имени? – проницательно спросила старуха. – Или что-то у тебя на уме?

Менестрель покраснел и выдавил:

– На Дракона, верно, чары наложены.

– Хм, – задумчиво сказала она, – и о чарах знаешь?

Сердце у менестреля заколотилось: он всё верно предположил!

– Да, должно быть, чары, – подтвердила старуха, – вот только кто их наложил и как их снять – кому то ведомо! А ведь был дракон прекраснее солнца, – прежним, тягучим голосом добавила она, – глядеть и не наглядеться.

«Это уж точно…» – подумал юноша, вспоминая те солнечные вспышки во время Драконового преображения и с трудом проглатывая подкативший к горлу комок.

Большего от сказительницы менестрель не услышал, да и этого было довольно. Он отправился обратно в башню, размышляя над услышанным. Ума у него хватило предположить, что чары связаны с потерянным именем, вот только отчего-то думалось, что Дракон сам на себя их наложил, вольно или невольно. А причиной была разлука с той принцессой.

Менестрель приостановился, посмотрел на возвышавшуюся над ним башню.

– «Год пути до королевства, да ещё год обратно», – пробормотал он себе под нос. – Далече же ты, господин дракон, залетел за судьбой!

Но унывать долго юноша не умел, так что решил: если принцесса имя Дракону придумала, а тот его позабыл или потерял, то он, менестрель, его, имя Драконово, вернёт.

«Уж я-то не отступлюсь, – подумал он, исполненный решимости, – да и за мной войско не станут посылать, коли я тут решу навсегда остаться!»

Он улыбнулся своим мыслям, и улыбка его была что луч солнечный.

========== Имя дракона ==========

Собирался в дорогу менестрель недолго, да долго собирался сказать Дракону об этом. Сунуть в мешок лютню да сухарей на дорогу да отыскать в библиотеке карту до Северного королевства (а что-то подсказывало юноше, что такая карта непременно должна найтись) – вот и все сборы. А вот прийти к Дракону и сказать… Тут ещё и подумать надо, что сказать! Не скажешь же, что имя возвращать отправился? А поди придумай достойную причину! Разгневается Дракон, что отплатили ему за гостеприимство такой чёрной неблагодарностью, чего доброго ещё и драконьи обычаи вспомнит, а всем известно, чем обращение к драконьим обычаям грозит: съест! Так-то Дракон уверял, что людей не трогает, но кто его знает, на что может толкнуть дракона гнев! Потому и медлил с этим разговором менестрель.

Карта в библиотеке и точно отыскалась, старинная, в углах подкопчённая огнём, будто её в очаг кидали или, что вероятнее, драконьим пламенем обдали. Менестрель её наизусть затвердил, на случай если потеряет или украдут: дороги в других королевствах опасные, а по городам – проходимцев полно. Северное королевство, или Нордь, нашлось в самом углу карты, в левом верхнем, а Серая Башня – та была ближе к центру, и при взгляде на карту менестрелю даже подумалось, что не так-то и далеко до Норди: ладонь приложи, так указательный палец в неё и упрётся. Но кто по дорогам бродил, тот знает, что обманчивы карты: на пергаменте – два вершка, а пешим-то и за год не управишься!

И вот менестрель выбрал день, собрал дорожный мешок, переоделся в своё старое платье, которое прятал от Дракона под кроватью, чтобы тот его ненароком не выкинул, сунул карту за пазуху и – пошёл вниз, виниться.

Дракон был в трапезной, книгу держал только для вида, а сам всё больше размышлял. О разном размышлял: о надвигающейся весне, тревожащей ноздри первыми соцветиями на яблоневых ветках, всё ещё свежими, но уже ласковыми ветерками, и о том, что надо бы развести известь да выбелить стены по лестнице, а может, и потолки заодно, поскольку за зиму они закоптились. И о менестреле тоже думал.

С того дня Дракон до юноши и пальцем не дотронулся, и хоть неловкостей между ними не возникало – оба притворялись, что ничего не было, – но не думать о том Дракон уже не мог. И может, вот-вот уже бы и нашёлся верный ответ, готов уже был застучать в виске иголочкой откровения ответ: забыто давно прошлое, давнее некуда, и дело-то вовсе не в том, что похожи они, как две капли воды, а если бы и не были похожи, то всё равно бы случилось… Но тут к Дракону спустился менестрель.

Взглянув на него, Дракон сразу же понял, что к чему. Вид у менестреля был смущённый, виноватый даже, а походное платье и дорожный мешок, который юноша волочил за собой, только утвердили Дракона в мысли, что невмоготу менестрелю тут оставаться, и – по его, драконьей вине! Дракон шагнул к нему, перехватил мешок сильной рукой.

– Собрался куда, господин менестрель? – суровее, чем сам от себя ожидал, спросил Дракон (сурово – чтобы скрыть собственное волнение) и вытряхнул содержимое мешка на столешницу.

– Засиделся я в башне, господин дракон, – как можно беззаботнее ответил менестрель. – Вот думаю пойти побродить по королевствам, послушать да поглядеть, что где деется, какие нынче песни поют, послушать да потом, как обратно вернусь, тебе их спеть.

– И когда обратно вернёшься? – недоверчиво спросил Дракон, но всё же оговорка менестреля мёдом капнула на его закостеневшее тревожными мыслями сердце.

– К весне через весну, – сказал юноша заготовленный заранее ответ.

– Гм… гм… – отозвался мужчина, раздумывая.

Не пусти, запри в башне – так сбежит или осердится. Да и кто он, Дракон, такой, чтобы менестрелю указывать? И Дракон решил менестрелю поверить, но – подстраховаться на всякий случай: сложил всё обратно в мешок, туда же отправил два каравая хлеба и мешочек с монетами, а лютню – забрал. Дракон рассудил так: уж за ней-то менестрель непременно вернётся, поскольку инструмент ему по сердцу пришёлся. А что Дракон слово нарушил и подарок отобрал – так Дракон своему слову сам хозяин: захотел – дал, захотел – забрал.

– Посторожу для тебя, – рассудительно сказал Дракон, припрятывая лютню, – не ровён час опять отберут разбойники, жалко будет.

Менестрель, обрадованный, что Дракон ему идти не запрещает, да и особо ни о чём не расспрашивает, охотливо согласился оставить лютню в башне. На том и распрощались.

Провожать менестреля Дракон не вышел, да оно и к лучшему: так-то уходить юноше вовсе не хотелось, а позови Дракон остаться – поди, и дал бы слабину, отказался от своих замыслов.

Дракон же пребывал в некоторой растерянности, а потом – запоздало! – сожалел, что менестреля не вернул, и сколько раз порывался лететь его искать… Да где сыщешь! Оставалось только надеяться и ждать, а в ожидании время тянулось ох как долго!

Менестрель же, ни минуты не теряя, отправился в путь, торопясь покинуть Серую Башню по упомянутым причинам и уговаривая себя мыслью: «Раньше уйду, раньше вернусь».

В первом же городишке он купил себе новую лютню, плохонько, но всё же бренчала, ибо менестрель рассудил так: мешок с драконовыми монетами лучше поберечь на какой-нибудь непредвиденный случай, а на хлеб себе зарабатывать по дороге тем, чем прежде перебивался: песню споёт, сказку расскажет – неужто не покормят? Люди до развлечений охочи.

Рассудил он верно и приют находил чуть ли не в каждой таверне, а там, кроме того, что пел, слушал да запоминал, а всё больше расспрашивал, не слыхал ли кто о Норди, или Северном королевстве. Но покуда никто не слыхал. Узнав или не узнав, что хотел, менестрель не мешкал и отправлялся дальше, хоть его и уговаривали остаться подольше да потешить слух песнями. Как мог торопился: иной раз просил подвезти, если обоз встречался или лодочник, а уж шагал и вовсе и днём и ночью, оставляя лишь пару часов для сна. Год пути до королевства да год обратно – срок не шуточный!

Люди разные попадались, но всё больше беззлобные: странника не обижали, хотя в паре деревень всё же турнули, сочтя за простого бродягу-нищеброда.

А один раз, уже осенью это было, когда менестрель добрался до срединных королевств, попался разбойникам на большой дороге. Он их и не приметил прежде, а они налетели разом со всех сторон, окружили с гвалтом и гиканьем. Менестрель и опомниться не успел, как до нитки обобрали: и мешок выпотрошили, и медальон с шеи сорвали. Начали делить награбленное, подъехал их атаман – смотреть, что за добыча на этот раз его молодцам попалась. Разбойники и начали хвалиться: золота в мешке менестреля было порядочно, не успел растратить, снеди кой-какой в прошлой деревне прикупил на дорогу да, грядущей зимы побаиваясь, меховую накидку. Один, особо желая угодить начальнику, кинул ему сорванный с шеи менестреля медальон.

– Отдайте, разбойнички, добром прошу, – счёл нужным сказать менестрель.

Разбойники расхохотались, атаман, ещё не глядя на медальон, тоже. И то верно: воробей щуплый, а туда же, храбрится! Добром он просит – ну что за потеха! А потом атаман на медальон глянул, перекосился лицом и крикнул, швыряя медальон об землю:

– Бросай всё, что ни взяли! Из Треклятого Королевства идёт.

Разбойники тотчас побросали всё на землю, отшатнулись, как будто перед ними не юноша в потрёпанной накидке стоял, а дракон о трёх головах, попятились, нащупывая на шеях, у кого были, ладанки да обереги. Менестрель медальон подобрал да обратно на шею повесил и, совсем осмелев, о Норди справился.

– В трёх верстах к северу город будет, – сказал атаман, пятясь и стараясь не поворачиваться к юноше спиной, – оттуда дороги во все концы света идут.

И поспешно, будто за ними черти по пятам гнались, умчались по просекам в лесную чащу.

Менестрель свои вещи обратно в мешок собрал, отыскал брошенный в спешке разбойниками нож – длинный, в полмеча, с изогнутым лезвием и малость зазубренный – и за пояс сунул: всё оружие.

– Треклятое Королевство? – пробормотал он себе под нос. – Вон нынче как его называют…

Дальнейший путь обошёлся без особых происшествий, вот только сапог у менестреля прохудился, да подмётка отвалилась, пришлось верёвочкой перевязать да ждать, покуда до города доберётся, а уж там можно и новые справить. Так менестрель и сделал.

Через три версты, как и обещали разбойники, показался город, от которого, действительно, во все стороны расходились стёжки-дорожки… Постов не было, в город пускали просто так, без грамот или мзды, по улицам людей кишело, как муравьёв в муравейнике. Одних таверн было с полдюжины, так что менестрель рассудил, что город этот – перевалочный пункт, где останавливаются всякие путешественники, прежде чем путь продолжить.

Но первым делом он к сапожнику отправился и – в шею был оттуда выпровожен собственно сапожником.

– Иди подобру-поздорову, – незлобно, но со значением посоветовал сапожник.

– А не поспешил ли ты, господин хороший, – с усмешкой спросил покоробленный менестрель, подбрасывая на ладони золотую монету, – меня выпроваживать? Как знать, может, заработаешь таких с десяток, а то и с два. – И с этими словами юноша швырнул монету сапожнику.

Тот поймал, попробовал на зуб – настоящая! – но приветливее не стал. Оглядел менестреля с головы до ног и вопросил сурово:

– А ты кто таков будешь и откуда? И что тебе до меня за дело?

Менестрель приподнял ногу:

– Вот что за дело. Сапоги новые нужны, да покрепче: идти мне, верно, ещё долго. А кто я да откуда… Из Серой Башни иду, слыхал?

Сказав так, юноша и не думал, что сапожнику про Серую Башню известно. А известно было. Сапожник и вовсе нахмурился:

– Из драконьих уделов, значит? А что, драконы всё рыщут по королевствам в поисках девиц?

При этом глаз у сапожника сощурился, как будто ещё добавить хотел: «Уж и сам-то ты не из драконов ли будешь?» Менестрель намёк понял, но в ответ только руками развёл:

– Мимо проходил, о драконах не слыхал, драконов не видал, стало быть – не рыщут. А у вас что слышно?

Сапожник сел за верстак, степенно и со значением водружая ногу на ногу – сапоги знатные! – и промолвил:

– А так и у нас одни слухи. Верно, перевелись драконы после битвы с Нордью!

Менестрель навострил уши. Но сапожник, обронив это замечание, важно насупил брови и, занятый собственными мыслями, а именно: подсчитыванием барышей, если возьмётся сапоги стачать, спросил:

– Хорошие сапоги-то надо?

– Чтобы до Норди не развалились, – ответил юноша.

– А ты в Нордь идёшь? – К сапожнику вернулась прежняя подозрительность: а ну как всё же из драконьей породы, да мстить за предка отправился?

Менестрель кивнул и, чтобы последние сомнения развеять, показал сапожнику лютню.

– Так ты бард? – с облегчением спросил сапожник. – Слыхал я, что они немало зарабатывают!

– Бывал и в королевские замки приглашён, и перед королями да королевами пел, – подтвердил менестрель. – Золотишко не переводится, так что сделай мне хорошие сапоги. Не зазорно чтобы было и перед королём Норди показаться.

– Что ж, это можно, – согласился сапожник, – есть и готовые. Коли по ноге придутся – так и забирай… за дюжину кругляшек. Вот только я бы на тёплый приём в Норди особо-то не рассчитывал.

– Отчего же? – удивился его серьёзному тону менестрель.

– Места суровые, чужаков не любят, – пояснил сапожник, извлекая из кладовки несколько дюжин пар отличных сапог. – Ну, барду-то, может, исключение сделают, а всё же не любят туда люди ходить. Я бы на твоём месте южнее забрал, там люди весёлые, щедрые.

– Мне в Нордь надо до весны успеть, – ответил менестрель, к сапогам примериваясь, – не по забаве иду – по делу.

– Ну, коли так, то и говорить не о чем, – рассудительно заключил сапожник, – иди. Дорогу выбери, что с перечёркнутой стрелкой, в той стороне Нордь и будет. А, верно, без малого туда полгода и добираться.

Менестрель, наконец, выбрал себе пару сапог, да ещё одну на припас, с сапожником рассчитался. Тот напоследок ещё посоветовал к скорняку зайти да мехом запастись: места там северные, холодные, а зимы так и вовсе лютые. Юноша на то ответил, что меховая накидка у него уже есть, а вот снедью бы запастись не мешало, и сапожник указал ему хорошую таверну, где можно не только голод и жажду утолить, но и ночь переждать.

Менестрель пробыл в городе пару дней, деньжат немного подзаработал, развлекая тамошнего градоначальника, тот ему ещё и одёжу пожаловал со своего плеча, пару раз только ношеную. Менестрель привередничать не стал, свою в мешок спрятал, а в градоначальниковой путь продолжил: одёжа та была крепкая, из кожи, да мехом подбитая, самое то для северных дорог!

Зима менестреля в дороге застала, а уж зимы тут были – не сравнить с Серой Башней! Намело сугробов, наморозило, выстудило воздух – и меховая накидка не спасает! Менестрель уже второй месяц чах кашлем и насморком, которые никак не проходили, чудом только не обморозился. Тут уж в каждую деревеньку заглядывал, чтобы погреться немного, не разбирая, хорошая таверна или плохая: коли есть очаг – так и хороша таверна!

Хоть сапожник и предостерегал, что народ в этих местах суровый, но менестрелю всё больше любопытные попадались. Странников, как он понял, тут видали нечасто, и всё-то им было интересно: и куда, и откуда, и зачем, и отчего. Даже кормили даром, только бы послушать, что в мире делается, а уж когда менестрель лютню доставал – так вообще всей деревней сбегались слушать.

Много песен за дорогу менестрель успел наслушаться да запомнить, но никакие другие ему в сердце не запали, как эти песни северных деревень! Были они тоскливые больно, но – красивые, дух захватывало!

«Дракону спою, доволен останется», – думал менестрель, запоминая и их. Память у него была под стать драконьей: без малого три сотни помнил наизусть, да ещё столько же в пути выучил!

И эти ему в Нордь идти не советовали. «Король в Норди своенравный, – говорили жители деревень, – традиции свято чтит, а обычаи у них суровые! Что ни день, то кого-нибудь казнят!»

Но менестрель, понятное дело, всё равно пошёл. И на третий месяц зимы, как морозы начали спадать, сменяясь пронзающими насквозь ветрами, дошёл до границ Норди, или Северного королевства. Границы были вполне осязаемы – высокий обледеневший забор, вдоль которого менестрель и побрёл, надеясь отыскать врата в королевство или заставу. Врата обнаружились через три сотни шагов, а в них – два промёрзших до сосулек в усах стражника, которым, впрочем, и мороз был нипочём: лица у них были красные, пышущие здоровьем, позавидуешь!