Текст книги "Заметки к Блокноту (СИ)"

Автор книги: Drugogomira

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Спустя какое-то время после того, как промывание желудка было сделано, пациент запросился в свой номер. Юра отпустил его со спокойной душой, внутри себя торжествуя: наконец-то товарищ перестанет изводить его дурацкими вопросами из разряда: «Доктор, а вдруг у меня что-то плохое?», «Доктор, а не сдать ли мне анализы?». Да сколько угодно! Если ему охота потратить время и нервы впустую, врач ему сейчас порекомендует список из обследований и анализов – месяц по кабинетам бегать будет. Только если начистоту, оснований для этого он не видит никаких: человек выглядит вполне здоровым. Всучив «Несчастью» блистер таблеток для налаживания ЖКТ, Юра отправил его восвояси.

Чтобы быть у него в номере уже спустя час. Постоялец решил сходить в душ: неудачный вышел поход. На выходе из ванной поскользнулся, упал, ушибся, еще и ногу умудрился подвернуть. Врача вызвали с reception.

17:30 Кому: Ксения: Ты знаешь, мне кажется, если его запереть в туалете, он утонет в унитазе

17:32 От кого: Ксения: Что произошло?

17:40 Кому: Ксения: Ничего особенного, в ванной поскользнулся. Хорошо, что мозги себе не вышиб. Кстати, жалуется, что смеситель сломан: якобы, именно с него вода на пол натекла. И кондиционер якобы морозит. В общем, высылай подмогу :)

Спустя 10 минут – Юра еще не закончил с компрессом – дверь номера отворилась: на пороге стоял Борис Леонидович. Скользнув по врачу равнодушным взглядом, проследовал в ванную комнату. Достаточно быстро разобрался со смесителем и с гордым видом переместился в комнату – к кондиционеру. Врач искоса наблюдал за мужчиной. На мгновение взгляды пересеклись: инженеру, видимо, самую малость было все же интересно, кого там выбрала его дочь.

– Ну, собственно, вот и всё. Принимайте работу, – протянул Борис Леонидович через некоторое время, щелкая кнопками по пульту кондиционера. – Смеситель тоже в порядке. Извините за причиненные неудобства.

– И я как раз закончил, Сергей Петрович, – Юра свернул свой чемоданчик и поднялся на ноги с края кровати, на котором сидел. – Сегодня ногу не нагружайте. Через три часа я зайду – наложим новый компресс. Но в целом – ничего страшного, отек небольшой, не волнуйтесь.

– Доктор, а если это все-таки перелом? – «Несчастье» смотрел на него испуганным взглядом.

– Был бы перелом, у Вас бы кость наружу торчала, – невозмутимо ответил врач, – Вам бы вряд ли понравилось это зрелище, – Борис Леонидович ухмыльнулся в усы. Он тоже заканчивал сворачивать свои инструменты.

«Ну, вовсе не обязательно торчала бы, но…»

Но еще 20 минут объяснять ему, чем открытый перелом отличается от закрытого, не было никакого вдохновения.

За дверь инженер и врач вышли вместе.

– Быстро Вы управились, Борис Леонидович, – слишком подходящий момент, чтобы им не воспользоваться.

– Да потому что не было там ничего сломано. Просто у кого-то руки кривые и глаза слепые.., – буркнул тот недовольно, – Но зато от дочери успел наслушаться…

– Я скажу ей, что всё работало. Не волнуйтесь, – он не может дать ему уйти, но в голову, как назло, не идут фразы-крючки.

– Благодарю, – спустя пару мгновений озадаченного молчания пробормотал мужчина, поглядывая в сторону лифтов, – До свидания, Юрий Сергеевич, дела не ждут.

– Борис Леонидович… Погодите. Меня не покидает чувство, что у Вас ко мне есть какие-то вопросы. Или претензии. Если это действительно так, я готов их выслушать и на всё ответить.

– Вы ошибаетесь, Юрий Сергеевич, – холодно ответил тот, – вопросов у меня к Вам нет.

– Но претензии, видимо, все-таки есть… И я даже догадываюсь, какие именно.., – Юра смотрел прямо ему в глаза, не отводя взгляд, всем своим видом показывая, что в отличие от инженера готов к разговору.

– Извините, я действительно тороплюсь, – несколько нервно произнес инженер, отводя глаза – В лобби wi-fi барахлит, – он явно намылился слинять. Уже сделал несколько заветных шагов в сторону лифтов.

– Подумайте о дочери, Борис Леонидович, – эти слова звучали уже в спину, – Подумайте о том, каково ей смотреть на наши с Вами взаимоотношения?

Борис Леонидович остановился, спина его ссутулилась… Обернулся к врачу:

– Хорошо, если Вы хотите начистоту, Юрий Сергеевич, то мое мнение такое: она не будет счастлива с человеком, который однажды уже причинил ей такую боль. Вы не видели её слез, а я – видел.

Да, примерно это Юра и ожидал услышать. Её отца можно понять – он защищает собственного ребенка. И хотя Ксения уже давно не ребенок, для него навсегда им останется.

– Борис Леонидович, я понимаю Ваши чувства. И не собираюсь отрицать вину за случившееся. Мне следовало яснее выражать свои намерения, быть с Ксенией более открытым. Одно я могу наверняка Вам сказать: я никогда не хотел причинить Вашей дочери боль. Поверьте мне… Всё, чего я хотел, чтобы свой выбор она сделала сама, осознанно, без какого-либо давления хотя бы с моей стороны. Если Вы помните, на тот момент она была в отношениях со своим заместителем.

Борис Леонидович смотрел на врача с подозрением и сомнением во взгляде, но хотя бы его слушал. И пока слушал, нужно было говорить. Другой такой возможности, вероятно, еще долго не представится.

В 212-ый, между тем, зашел официант с тележкой: видимо, пациент заказал в номер ужин.

– Я знаю, что в своем стремлении предоставить ей эту свободу выбора перегнул палку. Если Вас это утешит, знайте, что сам чуть с ума не сошел, когда выяснилось, что она сбежала. Но уверяю Вас, я бы Ксению в любом случае нашел.

– Кстати, а как Вы её нашли? Она даже родному отцу не сказала, куда едет, – с явной обидой в голосе пробормотал Борис Леонидович.

– Валентина Ивановна дала номер Юлии. Та все же скинула адрес, правда, лишь на следующий день…

– Валя? – переспросил Борис Леонидович удивленно.

– Да. У Вас чуткая избранница, она мне поверила и поделилась контактами. Поверьте, я сделаю всё, чтобы ничего подобного больше не случилось, Борис Леонидович. На ошибках учатся. По крайней мере – я стараюсь учиться. Я не меньше Вашего хочу, чтобы она была счастлива и улыбалась. Вашу дочь я люблю.

Инженер вздрогнул. Кажется, это признание ему было нечем крыть. А может, он и не хотел крыть.

– Я надеюсь, Вы говорите правду, Юрий Сергеевич. Иначе.., – голос мгновенно приобрел угрожающую тональность, – Смотрите у меня…

– Правду… Борис Леонидович. Обманывать Вас – не в моих интересах.

– Ааааааааа! – из 212-ого послышался вопль и трехэтажные маты: не прошло и 20 минут…

«Да твою ж налево!»

– Извините, Борис Леонидович, но кажется, мне пора. Спасибо, что уделили время, – Юра кивнул мужчине и быстрым шагом направился к двери.

За спиной вдруг раздался его неуверенный голос:

– Да что уж… Я с Вами. Вдруг помощь какая нужна…

Чувство облегчения, которое врач успел испытать, объяснившись с ее отцом, накрыло с удвоенной силой:

«Кажется, действительно продуктивно поговорили»

________

«Ходячее несчастье» умудрился опрокинуть себе на ноги чашку с горячим чаем. К счастью, с в меру горячим. Какой веселый, однако, и насыщенный день. И последовавший за ним не менее увлекательный вечер. 6 ходок в 212-ый за 7 часов. Давно он так не упахивался.

22:32 От кого: Ксения: Юр, ну что там у вас?

22:34 Кому: Ксения: Ты знаешь, я вообще удивляюсь, как он умудрился дожить до своего возраста… Когда там, говоришь, у него чек-аут?

22:32 От кого: Ксения: Завтра утром… :( Ты сам-то там как?

22:40: Кому: Ксения: Подумываю постелить себе на диванчике в его номере :) Мало ли…

22:45 Медиафайл: От кого: Ксения: Не могу выбрать: пижама с единорогами и вот эта комбинация. По-моему, неплохо сидит… Да?

22:46 Кому: Ксения: Я передумал!

Управляющая довольно ухмыльнулась, глядя в окно мессенджера:

«Так-то лучше…»

В этой новой шелковой комбинации она его и встретит. А там – там видно будет. Как говорится – по состоянию…

========== Жажда ==========

Комментарий к Жажда

Вы сами попросили…

Иногда с ним невозможно. Невозможно смотреть на него спокойно днём, в разгар рабочих процессов, вспоминая все то, что он творит с ней ночами. Ни одна живая душа здесь не представляет, глядя на равнодушного, иногда надменного, иногда насмешливого врача, обладателя холодного взгляда, прически волосок к волоску, скупого для других на улыбки, каким он становится, стоит им остаться наедине. Днём она смотрит в его глаза цвета летнего ясного неба, снова и снова оценивает его идеальный на её вкус внешний вид, любуется им исподтишка, боясь показаться излишне откровенной в своём внимании, и раз за разом не может отделаться от ярких вспышек воспоминаний. Она знает, как эти глаза умеют темнеть, она знает, как падают на брови растрепанные волосы, как вода капает с них на ее разгоряченную влажную кожу, она постоянно чувствует эту исходящую от него ударную волну. Она помнит на себе этот его бесстыжий взгляд. Днем в Юриных океанах лишь его отголоски, но Ксении и того достаточно, она плавится под ним, растекается. Эти образы, картинки в голове мешают сосредоточиться на деле, отвлекают, она бегает от врача весь день, пытаясь на работе думать все-таки о работе. Выходит неважно. Он догадывается, почему она бегает – читает в шоколадных глазищах. Бегай не бегай, настанет ночь. И тогда… Тогда они друг друга поймают.

Оба втихаря недоумевают, как они умудрились целых полгода проходить в «друзьях», сохраняя дистанцию и относительную невозмутимость на лицах, если ток между ними виден невооружённым глазом, буквально осязаем – расстояние ближе полуметра убийственно опасно. Ни одному из них ни разу не снилось ничего, даже отдалённо приближенного к происходящему сейчас, в реальности. Приснилось бы, глядишь, кончилась бы их дружба значительно раньше, чем через полгода… Как оказалось, их реальность дает фору самым безумным снам. Врач и управляющая как инь и ян – что при свете солнца, что при свете луны. Схлёстываются друг с другом, сливаются и танцуют свой танец, то преступно медленный, то пугающе стремительный, отдают без остатка и берут своё…

В их первые ночи они не могли насытиться, теряя силы лишь к рассвету, спали по несколько часов каждый. Теперь, когда рабочий ритм захватил обоих, эта роскошь становится непозволительной. Но как и в те их первые ночи, раз от раза каждый отдает себя другому на растерзание, они выжимают друг друга до последней капли… Пьют друг друга и всё никак не могут напиться.

***

С ней в такие моменты каждый раз творится одно и то же.

Он наполняет ее до краев, до самого предела, а ей всё мало его. Она обхватывает бёдра ногами, прогибаясь, толкая себя навстречу, желая проникнуть в него в ответ. Ей всегда его мало, даже когда она уже вот-вот, когда она бьется в агонии, вцепившись пальцами в измятые простыни или в его спину. Она хочет его пить. До дна. Но там, на дне, остаются последние несколько капель. Эйфория. И снова неминуемая, неизбежная жажда.

Он её наркотик, сорт, выведенный специально для нее, введенный в нужный момент. Что в первый раз, что в сто первый – всё одно. Он отключает сознание простым прикосновением губ к шее. Это действует на неё всегда, везде, исключений нет. Никто никогда так легко и играючи не доводил ее до состояния подкашивающихся коленок. Он знает, насколько опасно это касание именно там, в этом месте, она тут же становится мягкой, податливой, словно тесто – делай с ней, что хочешь. Она готова его растерзать, желает быть растерзанной здесь и сейчас. Он знает и пользуется этим в самые неподходящие моменты, в разгар рабочего дня, в его кабинете, в ее кабинете, в замкнутом пространстве лифта. И оставляет изнемогать до вечера. Она помнит как вчера, что с ней было, когда он целовал ее в шею впервые – она забыла себя. Она до сих пор раз за разом себя забывает, стоит коже ощутить обжигающее дыхание и касание его сухих губ под мочкой уха. После этой сладкой и мучительной пытки он отстраняется, насмешливо смотрит ей в глаза и шепчет с многообещающей ухмылкой:

– Вечером договорим…

Самые лучшие, самые плодотворные «разговоры» случаются ночью за закрытыми дверями. В эти моменты, ночью, за задернутыми шторами, оба красноречивы как никогда. В эти моменты мира нет, весь мир схлопывается до одной комнаты и двух людей в ней. Если днем он целует ее в шею где-то в пустом коридоре, где в любую секунду из-за угла вынырнет какая-нибудь горничная или какой-нибудь инженер, то вечером должен быть готов ответить за это уже на этапе открывания двери в номер. Он это знает, причем, прекрасно. Раз за разом она видит по его хитрому, направленному прямо в нутро взгляду – он готов ответить за все свои «невинные» шалости. Прямо сейчас.

Самые плодотворные их разговоры – молчаливые. Бывает, начинаются они так: дверь открывается, закрывается, и вот уже они стоят и обнимают друг друга за этой закрытой дверью, в которую никто не ворвется в самый неподходящий момент. Он целует ее в макушку, она его – в любимую ямочку на подбородке. После напряженного рабочего дня им обоим нужны простые объятия, в тишине, замереть в этом мгновении, чувствовать руки друг друга, вдыхать родные запахи, наслаждаться теплом, прислушиваться к дыханию. Через минуту-другую начинающему углубляться, учащаться…

А бывает, начинаются их «разговоры» иначе. Бывает – сдержанным шагом до домика персонала, он рядом в своем привычном ложно беззаботном состоянии, предвкушение, дорога бесконечна, напряжение растет с каждой секундой, его можно трогать рукой, резать ножом, на пути до домика никаких касаний, иначе крышу сорвет преждевременно – на радость всему стаффу. Дверь открывается, закрывается, и тут уже не до уютных объятий, их сносит с порога, одежда летит на пол, на стулья, на постель, он подхватывает ее на руки и… В этой комнате, кажется, уже и «живого» места не осталось… Вся хрупкая мебель пала смертью храбрых.

А бывает, она задерживается и приходит «домой» к ночи. Дверь открывается, закрывается, в комнате тишина, врач уснул на кровати в наушниках или с журналом в руках. Мирный вид родного спящего человека, она крадется на цыпочках в ванную, она хочет скорее к нему под бок, готова остаться без сладкого, острого, любого, лишь бы его не будить, юркает в кровать, склоняется, чтобы аккуратно коснуться губами щеки, сообщая этим действием, что она тут и желает ему спокойной ночи. Он чувствует, улыбается сквозь сон, загребая ее в охапку одной рукой, чтобы уже через полминуты оба осознавали, что ночь снова будет совсем не спокойной.

Начинаются их молчаливые разговоры всегда по-разному, а заканчиваются одинаково: жаждой. Безумием. Дурманом. Забвением. Выходом куда-то за пределы сознания. Они доводят друг друга до умопомрачения. Она бьется под ним, борется с ним, склоняется над ним, изгибается в его руках, рвано дышит, тихо стонет, судорожно вздыхает, а когда контролировать голос становится совершенно невозможно, кусает плечо, вцепляется зубами в подушку или одеяло. Через эти картонные стены слышен даже шепот. Они отодвинули от стенки кровать. Губы опаляет поцелуями, горячим дыханием, губы бродят там и тут, губы уже горят, болят, губы искусаны, съедены, но это такая приятная боль. Боль, которую причиняешь себе сам, наслаждаясь. Звуки отключаются, мир отключается, разум отключается. Он её подчиняет, властвует над ней, измывается над ней, ведет её по самому краю пропасти, ускоряется, они сорвутся туда вместе, без шансов, ему нравится за ней наблюдать, он влюблен в эту ямочку меж ключиц, где на цепочке примостилась чайка, он слушает её прерывистое дыхание, пальцы очерчивают изгибы тела, под его ладонями её влажная кожа, её упругий живот, её острые лопатки, её тонкие запястья, он не чувствует ни ногтей, ни укусов, ни мертвой хватки бедер, всё, что ему нужно – видеть её глаза. Читать в её глазах признания.

Ей нужно видеть его глаза. Ей хочется проникнуть через них туда, в самое его нутро, почувствовать так, как чувствует он, его всего. Ей всё кажется, она не предельно его чувствует, ей нужно больше, еще больше, еще. Ей все мало. Она плавится от желания быть с ним одним. Слиться в единое целое и остаться так навеки. Она оттягивает момент до последнего в этом бешеном темпе, у самой черты останавливает себя снова и снова – такая сладкая добровольная пытка… Но накатывающие по низу живота горячие волны бьются, бьются о ее сопротивление и в конце концов превращаются в сносящее всё на своем пути огненное цунами: цунами обрушивается, поглощая, обдавая жаром каждую клеточку тела, агония неизбежна, он чувствует её, отпускает себя, агония накрывает обоих… И ресницы непроизвольно смыкаются, голова откидывается назад, тело выгибается дугой, с губ срывается низкий стон, пальцы немеют. Транс. Эйфория. Их зрительный контакт всего лишь на несколько мгновений, но прерывается. Навеки – не выходит. За разрядкой неизбежно возвращается сознание, и она его «теряет». Такая странная штука: она теряет, обретя. Обмякнув, лежит в его руках и слушает, как медленно успокаивается его сердце. Она снова самую малость не добралась, что-то неуловимое вновь ускользнуло от неё.

И снова жажда. И вновь он целует ее посреди дня в шею где-то между вторым и первым, и перед глазами все расплывается; с легкой словно бы издевкой он смотрит в её затуманившиеся глаза и бархатным голосом произносит:

– Вечером договорим…

========== Сделка ==========

– Юра!? – она распахивает дверь медкабинета, стоит в проеме, запыхавшаяся, с пеленой воды на ресницах, и смотрит на него таким взглядом, что из-под ног начинает уходить земля.

– Что? – спрашивает врач осторожно, вглядываясь в шоколадные глазища любимой девушки. Что, черт возьми, могло случиться за те 40 минут, что они не виделись? Почему она плачет? Абсолютно невозможно сохранять спокойствие, видя эти слезы. Он подрывается со стула, еще секунда – и уже обнимает ее, чувствуя, как колотится ее сердце.

«Кто-то умер?»

– И когда ты собирался мне рассказать? – Ксения отстраняется, внутри все холодеет, замирает, замерзает, покрывается тонкой коркой льда, тут же дающей многочисленные трещины. К этому моменту он не рассказывал ей только об одном. Но вдруг… Вдруг речь не об этом?

– О чем? – все силы направлены на то, чтобы придать собственному голосу ровности звучания.

– О клинике….

«Твою мать!»

***

Иногда так бывает: давно назрел разговор, но ты ищешь все новые и новые поводы отложить его еще на какое-то время. Цепляешься за какие-то аргументы, сам себе объясняешь, почему все-таки стоит подождать, почему не сейчас. Сомневаешься, мечешься… У вас же нет друг от друга секретов! Нет… Что-то останавливает. Потом вообще перестаешь понимать, стоит ли об этом говорить. Что этот разговор изменит? На что повлияет? По-хорошему, сказать бы надо… Загоняешь себя в угол. Отказываешься признаваться самому себе, что на самом деле тобой управляет ни что иное, как страх.

Юрий Сергеевич Симонов заключил с Львом Глебовичем Федотовым сделку: врач увольняется с насиженного теплого местечка и идет работать к нему личным врачом. Не пойми куда – в какой-то загородный отель. Штаны просиживать в кабинете с утра до ночи. Скучать перед монитором. За хорошую, качественную работу Юрий Сергеевич Симонов впоследствии получает собственную клинику. Не понятно, что же конкретно этот богатый сумасброд нашел в обычном терапевте, что же конкретно было у него на уме, ведь карты-то он раскрывать не торопился, но было видно, что настроен он серьезно, не обманывает. Покажите Юре того дурака, который добровольно отказался бы совершить такой неравнозначный по вложениям бартер? Юра был далеко не дурак. Заявление об увольнении врач написал на следующий день, дав себе сутки на раздумья. Формальность.

Отельная жизнь оказалась гораздо насыщеннее и богаче на события, чем он мог ожидать. Врач втянулся, не успев толком даже обжиться. В полевых условиях Лев Глебович быстро сориентировался, вменив «Юрцу», как он его сразу начал называть, новые обязанности: не только за его здоровьем следить, но и оказывать консультации топ-менеджменту, а в каких-то острых случаях – и рядовым сотрудникам. Даже целый медицинский департамент под него придумал. Такому переобуванию буквально на лету Юра не обрадовался. Нет, он был совершенно не против работы, он, в конце концов, врач, он выбрал эту профессию, потому что всю жизнь хотел помогать людям. Просто он очень не любил, когда условия сделки меняли на ходу. Это был ровно тот самый случай: вчера ты поступаешь на должность личного врача, сегодня становишься местным Айболитом. Не обрадовался, но принял новые реалии и достаточно быстро ко всему привык.

Несмотря на то, что с момента устройства в отель тема клиники с Федотовым больше не поднималась, первое время Юрий Сергеевич довольно часто возвращался к мыслям о мечте. Они его грели. Юра прекрасно понимал, какие перспективы перед ним открывает эта возможность. Всех не перечислить, одно можно было сказать однозначно и наверняка: прежней его жизнь больше не будет никогда. Эта сделка станет трамплином в прекрасное светлое будущее. Иногда она ему даже снилась: ее широкие светлые коридоры, ее кабинеты, современное оборудование, снилась серебряная табличка с его ФИО, уведомляющая всех и каждого, что за этой дверью находится кабинет главврача. Всё, что требовалось от него в данной ситуации – внимательно следить за здоровьем Льва и делать все, от него зависящее, чтобы оно не только не ухудшалось, а даже и укреплялось. Результаты своего труда врач начал замечать довольно скоро: владелец хорошел на глазах. Сердечко, правда, все так же пошаливало. Нервы у Федотова были ни к черту. Возможно, отчасти это обстоятельство было причиной, по которой врач и сам не поднимал вопрос – ни к чему будоражить его лишний раз. Юра принял решение просто терпеливо ждать.

Однако, вскоре жизнь начала вносить в его мечты свои коррективы: случилось то, чего Юра никак планировать не мог. В его голову ворвался человек: врач перед ним даже сам дверь распахнул и пригласил внутрь, не ожидая подвоха. Перед ней. Перед ней открыл. В какой-то момент он, правда, подумал о том, а не поторопился ли, но было уже поздно. Она, особо не церемонясь, разметала там, в голове, весь порядок к чертям собачим, перевернула всё вверх тормашками и с победным видом заняла в мыслях главенствующее место. Их общение постепенно затянуло Юру, закрутило, он полагал, из неё выйдет прекрасная подруга, она напоминала ему себя самого, он вообще избегал отношений в силу определенных причин, но Вселенная, услышав об этих его предположениях, покатилась со смеху, схватившись за живот.

– Забудь! – да, вот прямо так и сказала, – Глаза открой, дурень!

***

Так они и смотрят друг на друга уже больше полугода широко распахнутыми глазами. Всё никак не налюбуются.

Карьерный рост для амбициозных мужчин особенно важен, но оказывается, есть не менее, если не более значимые в этой жизни вещи. Лев Глебович хранил молчание, а Юра молился, чтобы тот про клинику как можно дольше не вспоминал. Потому что когда вспомнит, придется озвучить свои соображения и поставить жирный, вполне материальный, а не мысленный крест на его и своих планах. Здесь и сейчас врач выбора не хочет, гонит мысли прочь из головы, здесь и сейчас он чувствует себя отлично, ему нравится его нынешнее положение, он счастлив возможности работать бок о бок с Ксенией, засыпать с ней и просыпаться, он отчетливо понимает, что её место – тут, что она уже один раз похоронила мечту – из-за него, и он просто не в праве просить ее сделать это снова: бросить всё тут, потому что ему нужно реализовывать свои амбиции где-то там. Не хочет выбора, однако совсем не думать об упущенной возможности все равно не может.

Да, в глубине души Юра четко осознавал, что его приоритеты на данном жизненном этапе совсем другие, но духу признаться в этом Льву не хватало. Тот всегда был за то, чтобы брать от жизни все, что она дает. Не хватало духу признаться, потому что в ту секунду, когда слова будут произнесены, сбывающаяся мечта о клинике рассеется дымом. Очень глубоко в душе врача жила надежда, что выход есть, просто он пока его не видит.

Выход найти Юра не успел. Значит, всё Лев Глебович помнит… От кого еще Ксения могла об этом узнать? И обсудить это решил вдруг с ней, а не с врачом!? Вот это медвежья услуга – всем медвежьим услугам услуга.

«Ну спасибо! Низкий Вам поклон…»

– Так когда? – Ксения все всматривается и всматривается и явно не может найти в его встречном взгляде ответ. Потому что у врача его нет. Он не знает, когда собирался ей рассказать.

– Может, ты присядешь? – Юра тянет время, тянет, как может. Он не хочет и не будет ей врать, он сам поставил себя в это положение, затянул, оказался в ловушке. Выбирайся теперь оттуда, как хочешь. Как хочешь, но без потерь. Как?

– Извини, не могу, – её взгляд вдруг становится очень холодным. Она его читает как открытую книгу, и там на одной из страниц между строчек написано, что её доверие намеренно обманули, – Нет времени. У меня делегация на пороге, уже вот-вот. Просто хотела в глаза тебе посмотреть!

Врач молчит. За эти жалкие пару минут, которыми она располагает, он не сможет Ксении нормально ничего объяснить. Так объяснить, чтобы она поверила, что здесь не было злого умысла, объяснить всё от и до. Он виноват – в том, что не нашел в себе сил закрыть этот вопрос с Федотовым.

– Я так понимаю, что ответа не дождусь, – Ксения не спрашивает, она утверждает. Констатирует факт. Смотрит на него с такой болью, что хочется в окно выйти. – Хорошего дня.

Дверь хлопает. Она оставляет врача один на один с собой, своими мыслями, в тишине своего кабинета. Охваченная вихрем эмоций, управляющая стремительным шагом удаляется по коридору, не видя за пеленой слез, куда идет, не слыша ни грохота, ни звона бьющегося стекла. А может просто звукоизоляция тут неплохая.

***

Каждая девушка втихую мечтает найти любовь. Абсолютно в каждой живет надежда на счастье до глубокой старости с человеком, которому она будет ее дарить и получать в ответ. Каждая мечтает найти того единственного и стать для этого кого-то той единственной. Той самой мечтой. Той, ради которой мужчина готов от всего отказаться, если встанет вопрос выбора. Ради Ксюши никто никогда ни от чего пока не отказывался, никто никогда не выбирал Ксюшу. Стас выбрал карьеру. Зуёнок – тот вообще посмеялся над ее мечтами, они в разные стороны всегда смотрели. Зуенок выбрал плыть по течению и не париться. Выбрал не напрягаться и не поддержать. Рома подминал ее под себя, пытался получить послушную куклу. И лишь когда вопрос о продолжении их отношений встал остро, попытался что-то изменить в себе. Проблема одна – она его не любила. Не его она любила.

А Юра… Ей казалось, Юра может стать тем самым человеком, что он тот единственный и есть. Но Ксюша, обжегшись на молоке, дула на воду, боясь лишний раз позволить себе об этом мечтать, даже думать… Нет, она не осторожничала, не то что бы перестраховывалась, ей просто было страшно в своих фантазиях взлететь очень высоко. Чем выше полет, тем больнее падение – этот жестокий урок жизни девушка усвоила хорошо. Но незаметно для себя она все-таки взлетела выше всех, и сейчас, услышав от Федотова про клинику, которая будет строиться у черта на куличиках, не найдя у Юры опровержений, начала стремительно, камнем падать вниз. Земля приближалась…

«Не может этого быть! Неужели снова?»

Не может. Этого. Быть.

Почему он сам ей не сказал? Когда собирался? Собирался ли вообще? А как же они? Как же она? Все его слова ничего не значат? Всё, что с ними происходит, ничего не значит? Она в его жизни – всего лишь промежуточный этап? Думать об этом было невозможно.

Просто.

Невозможно.

Немыслимо!

В памяти всплывает брошенная им в ее кабинете фраза – тогда, на заре их знакомства:

– Я так понимаю, Вы не очень рады новой должности?

– Просто не люблю, когда условия сделки меняют на ходу

В памяти всплывает их разговор:

– Ты… ты уезжаешь?

– Да. Сейчас, правда, всего на несколько дней.

И главное – в памяти всплывает ее сон, их несуществующая в реальности переписка:

От кого: Юра: Ты знаешь, я принял предложение Льва.

От кого: Ксения: О чем ты? Я не в курсе…

От кого: Юра: Мы договаривались, что спустя какое-то время после начала работы здесь я получаю клинику.

Ксения тогда проснулась в слезах и холодном поту, она тогда страшно перепугалась, что этот сон – в руку…

Откуда ее подсознание могло это знать!? Так не бывает… Так не бывает!

На самом деле, Ксюша понимает, откуда. Юра же сам рассказывал ей! Вот же… «Родился в Питере, учился в Москве в медицинском, проработал несколько лет в госучреждении, потом перешёл в частную клинику – платят там больше и не такие жесткие требования к врачам, можно спокойно заниматься своими пациентами. Теперь хочу свою открыть». Вероятно, она где-то когда-то слышала обрывки разговоров Льва, в которых он упоминал о клинике. Слышала, но связать одно с другим не связала. Ей и в голову не могло прийти.

Управляющая ощущает себя перышком на подвешенной в воздухе чаше его весов. Чаша с его мечтой в ее изъеденном переживаниями воображении существенно перевешивает. Это страшно – осознавать, что никак не можешь повлиять на собственный «вес». Все, что она могла ему отдать, она отдавала и отдает: всю свою любовь, всю нежность, всю свою заботу, всю страсть, всю свою чуткость. Свою дружбу, свою поддержку, свое сердце. Всё. Всё то, что наверняка когда-нибудь сможет ему дать кто-то еще, кто так же искренне его полюбит. А на той стороне весов – вся жизнь! Кто она против жизни?

Ксюша не может поверить, что Юра намеренно ей не говорил. Здесь есть какое-то объяснение! Есть, наверняка… Не может ее сердце обманывать ее – он ее действительно любит, она это чувствует каждую минуту, проведенную вместе, чувствует и тогда, когда его рядом нет. Но этот выбор он должен будет сделать… Она боится задавать себе вопрос о том, что бы делала сама, окажись в подобной ситуации: мечта, к которой шла всю сознательную жизнь, против любимого человека. Голова эти мысли блокирует: сейчас перед ней такой выбор не стоит. Но сердце… Сердце шепчет, что она готова была бы все бросить и поехать за ним хоть во Владивосток, хоть в Балтийск, хоть куда, и начинать там свою жизнь заново, если бы вопрос встал ребром. Однако Юра его вообще никак не ставил. Он молчал. Думать о том, почему именно, страшно. А вдруг она заблуждается? Выдает желаемое за действительное? Вдруг…? Невозможно!

17:40 От кого: Юра: Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Немедленно выбрось из головы!

Юра требует невыполнимого…

***

– Юрец, я тут с тобой поговорить хо.. тел.., – Лев Глебович замолкает, замирая в дверном проеме медицинского кабинета, ошарашенный представшей его взору картиной. По полу разметаны бумаги, ручки, карандаши, журналы, книги, у стены валяются осколки стакана, ширма покоится на полу. Его личный врач стоит у окна и равнодушно смотрит на владельца.