Текст книги "И всяк взыскующий обрящет (СИ)"
Автор книги: Dolokhov
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
– Да, место то самое, – сказал он.
– Определенно, – согласился Геллерт. – Даже я чувствую творившуюся здесь когда-то магию.
========== И наконец, тиски переоценки ==========
Во-первых, червоточина сомненья
И разочарованье без надежд,
Лишь горький привкус мнимого плода,
Пока не отойдет душа от тела.
И во-вторых, придут бессилье гнева
Пред глупостью людей и корчи смеха
Там, где никто давно уж не смеется.
И наконец, тиски переоценки
Всего, что ты содеял и кем был;
И запоздалый стыд за побужденья —
Ведь все, что ты вершил другим во благо,
Как выяснится – сделано во вред
Т.С. Элиот
Альбус дважды обошел пещеру по кругу, прикасаясь, где только мог, к грубому камню. Временами он останавливался, долго водя по одному месту пальцами.
Наконец, прижав ладонь к стене, он сказал:
– Мы пройдем здесь. Правда, проход запечатан.
Движение Палочкой – и на мгновение на сером камне проявились очертания арочного прохода. Альбус стоял, внимательно вглядываясь в стену – так, словно на ней было написано что-то необычайно интересное.
– Напомню, что я лишен возможности наслаждаться магией юного Риддла, – сказал Геллерт. – Будет просто прекрасно, если ты озвучишь то, что видишь.
Дамблдор оглянулся на него рассеянно, словно и вовсе успел забыть, что он здесь не один.
– Нам нужно заплатить за проход, – пояснил он.
– И чем же?
– Кровью, если я не ошибаюсь.
– Кровью? – с пренебрежением и даже разочарованием, словно Волдеморт не дотянул до ожидаемого им уровня, сказал Геллерт. – Как грубо.
– Идея, как ты уже, наверное, догадался, состоит в том, чтобы враг, проходя здесь, становился слабее, – Альбус знакомым Гриндельвальду движением разрезал ладонь и прижал ее к камню.
– Твой Риддл нравится мне все меньше, – заметил Геллерт, наблюдая, как на стене снова проявляются очертания арки. Окропленный кровью камень исчез, освобождая им проход, ведущий в густую темноту.
Пройдя вперед, они оказались на берегу черного озера. Высокие своды пещеры терялись в неясном свете, излучаемом Палочкой. Где-то далеко впереди виднелся дрожащий зеленоватый проблеск, отражающийся в совершенно неподвижной воде.
– Попробуй призвать его, – посоветовал Геллерт. – Узнаем, что именно попытается нас остановить.
Альбус взмахнул Палочкой. С грохотом, похожим на взрыв, что-то очень большое и белое вырвалось футах в двадцати от них из темной воды и со страшным всплеском, оставившим на зеркальной глади озера сильную рябь, снова исчезло.
– Думаю, воды лучше не касаться, – мрачно сказал Геллерт.
Дамблдор, казалось, снова его не слышал, погруженный в созерцание чужой магии. Он задумчиво водил рукой по воздуху, словно надеялся ухватиться за что-то. Вдруг его пальцы сомкнулись на чем-то невидимом. Не разжимая кулака, он коснулся его Палочкой. Теперь Геллерт понял, что тот держит толстую, позеленевшую от времени медную цепь, тянущуюся откуда-то из глубины озера. Еще одно прикосновение Палочки – и цепь зашевелилась, вытягивая что-то из воды. Скоро на поверхности озера оказалась небольшая лодочка и заскользила, не возмущая зеркальную гладь, к берегу.
– Уверен, что лодка выдержит нас обоих? – спросил Геллерт неуверенно, подходя ближе.
– Думаю, что чары, наложенные на эту лодчонку, позволяют плыть в ней только одному волшебнику за раз.
– Прекрасные новости! Предлагаешь мне остаться здесь и дожидаться тебя в одиночестве? – Геллерта возмутил спокойный тон Альбуса; то, с какой легкостью он сообщил, что собирается бросить его.
Дамблдор помедлил немного, подбирая слова:
– Волдеморта заботит не вес, а объем магической силы, который пересекает озеро. Геллерт, мы отправимся туда вдвоем, и лодка нас выдержит.
Гриндельвальд снова посмотрел на крошечную лодку, на друга, на Палочку в его руке.
– Ах да, разумеется, – он зло прищурился, – по меркам Темного Лорда я теперь маггл. – не поднимая на Альбуса злого взгляда, он первый поднялся на борт, отметив, что лодка не шелохнулась.
Они медленно заскользили вперед, к мерцающему вдалеке свету.
Вдруг рядом с ними послышался тихий всплеск. Альбус опустил огонек на конце Палочки ближе к воде, и Геллерт не без удовольствия отметил, что его друг вздрогнул.
На них было обращено посеревшее и распухшее от воды лицо. Мертвые глаза были подернуты мутной дымкой и слепо смотрели в пустоту. А в глубине озера, освещенного заклинанием, шевелились десятки бледных тел.
– Это инферналы… – медленно проговорил Дамблдор. От его голоса веяло холодом.
– Заметил, наконец? – усмехнулся Гриндельвальд. – Я понял, что это, еще когда ты призвал крестраж. Гении, судя по всему, мыслят одинаково.
– С той лишь разницей, что твои планы на армию трупов так и не осуществились, – он бросил еще один короткий взгляд на черную гладь, казавшейся теперь еще более отталкивающей.
– Армии у меня не было, но были отдельные, очень преданные солдаты. Не представляю, правда, как Риддл смог сделать такое количество инферналов за такой короткий срок… – задумчиво протянул Геллерт.
– Что ж, его страх смерти как всегда работает против него. В конце концов, трупы – это далеко не самое страшное, что могло нас здесь ждать.
Гриндельвальд задержал на Альбусе долгий взгляд:
– Только человек, не видевший настоящей войны, может назвать такое количество мертвых тел чем-то «не страшным».
Дамблдор не нашелся, что на это ответить. В тишине, нарушаемой только редкими всплесками воды, они медленно двигались сквозь мрак пещеры.
Зеленоватое свечение разрослось, и через несколько минут лодка встала у небольшого каменного островка. На нем не было ничего, кроме стоящей на постаменте каменной чаши, освещавшей темные своды пещеры.
Они осторожно выбрались на берег.
Геллерт чувствовал напряжение друга, видел, как тот крепко сжимает в руках Палочку, готовый к любому сюрпризу, что Том для них приготовил.
Ничего не произошло. Они спокойно подошли к чаше, которая, как оказалось, до краев была наполнена зеленоватой жидкостью. Недолго думая, Гриндельвальд протянул к ней руку.
– Геллерт, что ты делаешь? Не трогай! – Альбус хотел перехватить его запястье, но не успел.
– Ох, прекрати. Ничего бы не случилось. Кроме того, я и так не могу коснуться ее. Попробуй сам, – воздух между его пальцами и содержимым чаши казался непробиваемо плотным.
Альбус попробовал. Затем несколько раз задумчиво провел над чашей Палочкой. И с почти отсутствующим видом изящным пасом сотворил из воздуха хрустальный кубок.
– Ты шутишь, да? – этот день нравился Геллерту с каждой минутой все меньше и меньше.
– Зелье не подпускает к себе руку, заклятию исчезновения не поддается, раздвинуть, вычерпать или испарить его невозможно, трансфигурировать, зачаровать или заставить как-то еще изменить свою природу – тоже. Остается только один способ добраться до дна чаши, – небрежно пожал плечами Альбус. Но Геллерт чувствовал, что тому не по себе.
– Дай мне кубок, – не терпящим возражений тоном сказал Гриндельвальд. – Давай, чего ты ждешь? – он протянул руку.
– Геллерт, не стоит. Ты не обязан этого делать, в конце концов это не твоя война. Так что зелье выпью я, а ты проследишь за мной, – Альбус с тоской вглядывался в мерцающую зелень.
– Не будь идиотом. Если с тобой что-нибудь случится, я останусь здесь без магии наедине с армией инферналов. Дай сюда кубок, говорю, – на этот раз Геллерту удалось забрать его из пальцев друга. – Кроме того, чего мне терять? Полвека в Нурменгарде? А ты все же производишь впечатление человека, у которого есть какая-никакая жизнь.
И прежде чем Альбус успел ему возразить, он уже опустил кубок в чашу, наполняя его зельем.
– Твое здоровье, мой друг. И я очень надеюсь, что, если тебе придется вливать мне эту дрянь в горло, ты не струсишь, – и Геллерт осушил кубок, вцепившись в края чаши с такой силой, что побелели кончики пальцев.
Зелье обжигало язык и горло, наполняя его жидким огнем.
– Геллерт? – он услышал взволнованный голос Альбуса. Гриндельвальд потряс головой, глаза его были закрыты. Ответить сил у него не было.
Не открывая глаз, Геллерт опустил кубок в чашу, снова наполнил его и снова осушил. В совершенном молчании он выпил четыре полных кубка. Затем, выпив до половины пятый, он покачнулся и повалился на чашу. Глаза его оставались закрытыми, а дыхание стало тяжелым.
Гриндельвальд силился абстрагироваться от заполняющей его боли, как делал сотни раз до этого. Ускользнуть от нее прочь, спрятаться в спокойствии тисовых ветвей, но безжалостная мерцающая зелень не пускала его, тянула на самое дно жалящего яда.
Что-то холодное и скользкое сжимает его руку. Не отпускает. Что это? Он открывает глаза. Мокрые мертвые пальцы переплетается с его собственными. Инфернал. Почему Альбус его не остановил?
Тело совершенно изуродовано.
Должно быть, это волки.
Ему так повезло, он надеялся найти всего лишь мертвого оленя, а тут такая удача. Неужели правда оживет? Заклинание сложное, но он знает, что справится, знает… Жар, палящий жар разливается по телу.
Темнота расступается. Половина мира остается во мраке. Почему не открывается правый глаз?.. Он сидит на земле, зубы стучат от холода, должно быть, упал. Ну, что же? Сработало? Что-то полусъеденное-полуживое шевелится в снегу, тянет к нему свою единственную кровавую руку… Он был не готов, он не хотел, бежать, бежать прочь, но сначала убить это, чем бы оно ни было, что бы он ни создал.
А оно все еще тянет, тянет к нему руку. И рука такая тонкая, девичья. На ней россыпь веснушек.
Почему на ней веснушки?
Она лежит на полу и смотрит вверх. Ариана лежит на полу, рядом с ней сидит побледневший Альбус.
Ее еще можно принять за спящую, можно подумать, что она оживет. Альбус же безоговорочно мертв. И ужас такой жаляще горячий; он пламенем струится по жилам.
Горевать и надеяться поздно.
Так издыхает воздух.
Альбус хочет прикоснуться к ней, не может решиться, Аберфорт что-то кричит, Геллерт хочет бежать. Он один, он остался один, он бежит, но перед ним человек. А за ним еще один, и еще один, а за ним десятки, и десятки, и десятки людей. Есть в них что-то ужасное. То, что они вместе, а он – в одиночестве? Нет, не то.
«Все они мертвы» – подсказывает память.
Но вот же они, живые.
«Живые, но теперь здесь ты», – глумится память.
В руке что-то знакомое, что-то хлесткое и теплое, как свежая кровь. Во рту бузинная горечь. А под кожей – адский пожар.
В глазах и в гортани стынут
Наводнение и пустыня.
Рука поднимается, я не хочу, рука поднимется, я не хочу, Палочка вспыхивает. Режет, жжет, кромсает, вспарывает. А лица не кончаются. И под ногами что-то мягкое, под ногами что-то мягкое, там внизу – ковер из трупов, и кости хрустят под подошвами, а ботинки вязнут в податливой плоти.
Мертвые воды, мертвый песок
Рвут друг у друга кусок.
Я не хочу, хватит, я не хочу. А рука все хлещет и хлещет, как кнутом, по знакомым лицам, он помнит каждого, каждого из них.
И вдруг:
– Все закончится, – это голос такой мягкий. Он словно спасает от боли, от пылающий боли в груди, – иди ко мне – и все закончится.
И глаза такие ласковые, такие спокойные, такие голубые. Он поможет, он спасет. Только надо идти, надо добраться до него…
И палочка выскальзывает из рук, да и пусть, пусть. Только бы добраться до этих ласковых глаз. До этих спокойных глаз. Спокойных в своей решимости. Спокойных в своей справедливости. Спокойных… в своей жестокости? Нет. Только не он…
Выпотрошены поля.
Так умирает земля.
Пламя пожирает его, топит его в смерти, засыпает землей в чужих могилах, что он вырыл.
– Никакого прощения. Тебе нет прощения. Никогда, ты никогда не будешь прощен.
И палочка уже направлена на него. И огонь пылает еще жарче.
Только не он, только. Не он.
***
– Геллерт! – сдавленным голосом позвал друга Альбус. – Ты меня слышишь?
Гриндельвальд не ответил. Лицо его подергивалось, как у глубоко спящего человека, которому привиделся страшный сон. Пальцы, сжимавшие кубок, ослабли, еще миг – и зелье выплеснется из него.
Альбус протянул руку к хрустальному бокалу, выпрямил его.
– Геллерт, ты слышишь меня? – повторил он так громко, что вопрос его эхом разлетелся по пещере.
Задыхаясь, Геллерт каким-то чужим, слабеющим голосом проговорил:
– Стой! Не трогай меня!
Дамблдор трясущимися руками поднес кубок к его губам:
– Ты должен, Геллерт. Прости, – он хотел отвернуться, не мог смотреть, как тот покорно пьет терзающий его яд.
«А что, если яд окажется смертельным?» Но думать об этом было нельзя. Потому что на кону было так любимое Геллертом общее благо. «Что ж, – с горечью думал Дамблдор, – однажды я уже обрек друга на мучения ради спасения мира».
Что ему стоит сделать это снова?
Он наполнил кубок. Геллерта сотрясала жестокая дрожь. Он попытался оттолкнуть протянутую к нему руку и зло прохрипел:
– Нет!
– Пей, тебе станет легче, – голос Альбуса звучал так же хрипло, как и у Геллерта.
К ужасу Дамблдора, тот снова начал пить: с жадностью, с надеждой. Только для того, чтобы закричать надрывно всего мгновение спустя.
Гриндельвальд рухнул на колени, хрипя что-то неразборчивое.
Альбус наполнил кубок еще раз.
Геллерт потянулся руками к лицу, словно прячась от поднесенного к его рту хрусталя.
– Выпей, просто выпей это, пожалуйста! – и он пил, стуча зубами о края кубка.
Как он мог позволить Геллерту сделать это с собой? Никто не заслуживает такой пытки, никто.
Когда Альбус вернулся с очередным кубком, Гриндельвальд попытался отползти назад, загнанно качая головой. Сжав зубы, Альбус положил ему руку на затылок, не позволяя отстраниться:
– Ну же. Осталось совсем немного. Выпей – и все пройдет.
Допив, Геллерт обессилено растянулся на полу. Его сотрясала лихорадочная дрожь.
Альбус опустился рядом с ним с новой порцией зелья, и Геллерт вдруг распахнул глаза, проговорив мягко:
– Альбус? Альбус, помоги мне. Пожалуйста.
Лучше бы он, как до того, кричал.
– Конечно, Геллерт. Конечно, только выпей. Прошу тебя.
И он выпил, снова зажмурившись. Из-под опущенных век текли горячие слезы. Больше Геллерт не стонал, он выл, стараясь приподняться на обессиленных руках:
– Прошу тебя, прекрати, я понял, я ошибался… О, пожалуйста, только прекрати, и я никогда, никогда больше…
Стараясь не слушать его, не обращать внимание на слова, ранящие его в самое сердце, Альбус снова наполнил кубок. Дамблдор почувствовал, как тот задел дно.
– Осталось совсем немного, потерпи. Я обещаю. Ну же, – Геллерт сжимал зубы, и Альбусу пришлось силой открыть ему рот.
Он заставлял его пить, и с каждым глотком Гриндельвальд все с большим отчаянием повторял:
– Пожалуйста! Не делай этого. Альбус, прошу тебя! Пожалуйста. Прости меня! Перестань. Не ты. Только не ты!
Только не слушать его, не смотреть на дрожащее тело, не думать, что это от его, Альбуса, действий его друг сейчас страдает.
Пока Дамблдор в последний раз наполнял кубок, Геллерт взмолился за его спиной:
– Просто убей меня. Убей. Я хочу умереть. Я не могу больше так! Не хочу!..
И снова Альбус его не послушал, торопливо вливая остатки зелья в обескровленный рот:
– Выпей, Геллерт, выпей. Обещаю: это последний. Обещаю тебе, сейчас все пройдет.
Гриндельвальд приник к хрусталю, выпил все до капли и, застонав, замер.
***
Геллерт словно со стороны наблюдал, как Альбус поил его струящейся с конца Палочки водой, как помог ему встать, как подвел к лодке. Как обрушил на инферналов столп ослепляющего огня. Такого же, как тот, что пылал внутри у самого Геллерта. Он помнил и то, как судорожно вцепился в руку друга прежде, чем провалиться в блаженную пустоту.
Огонь пожрет, воды сгноят
Алтарь, позабывший обряд,
Завещанный нам испокон.
Так гибнут вода и огонь.
Комментарий к И наконец, тиски переоценки
Иллюстрация от Makks Moroshka
https://vk.com/wall-154412260_371
========== Ты пришел сюда встать на колени ==========
Душе я сказал – смирись! И жди без надежды,
Ибо ждала бы не то; жди без любви,
Ибо любила б не то; есть еще вчера —
Но вера, любовь и надежда – все в ожиданье.
Жди без раздумий, ибо ты не готова к раздумьям —
Тьма станет светом, незыблемость ритмом.
Бормотанье бегущих потоков и зимняя молния,
Дикий тмин и земляника,
Смех в саду, отзвук восторга
Не утрачены и насущны, указуют муки
Рожденья и смерти
Т.С. Элиот
«За исключением тех редких душ, которые рождены без греха, все должны пройти через темную пещеру, прежде чем достигнут храма. Вход в пещеру – отчаяние, а дно – могильные плиты над разрушенными надеждами. «Я» должно умереть там; должны быть умерщвлены страсти, жадность необузданных желаний, ибо только такой ценой душа может освободиться от власти судьбы». Бертран Рассел
Вокруг была тьма. Спокойствие и пустота окружали его, обещая долгожданный покой. Где-то вдалеке, в холодной дали, мерцало едва заметное настоящее. И оттуда тянуло безнадежным ужасом. Стены рухнули, все до единой. И теперь там, впереди, недвижимые стояли реки остывшей крови. Уйти от них навсегда. Уйти от себя и никогда не возвращаться.
Он открыл глаза. У кровати сидел Альбус, уставший, с посеревшим от тревоги лицом. Геллерт инстинктивно отшатнулся.
И Палочка уже направлена на него. И огонь пылает еще жарче.
Все это ложь и морок. Все, что делал в этих видениях Альбус, – ложь. И только деяния самого Гриндельвальда – правда. Он опустился обратно на подушки: смотреть на друга у него не было сил.
– Ты пришел в себя! Слава Мерлину…
– Где я? – спросил Геллерт без интереса.
– В Хогвартсе. Я надеялся, что здесь тебе смогут помочь.
Геллерт огляделся. Это была небольшая комната с узкими высокими окнами и мягкими гобеленами на стенах. Гардероб, стеллаж с книгами, жердочка для птицы – они были в спальне Альбуса. На мгновение Геллерту показалось, что он узнает его запах на простынях. Все это, впрочем, не имело значения. Пестрые узоры обивки на кресле, забытый на столике сиреневый шарф – все это сливалось в одну блеклую, совершенно постороннюю картину чужого счастья. Гриндельвальд прикрыл глаза.
– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался Альбус.
– Нормально.
– Ты голоден?
– Нет.
Что-то в тоне Геллерта заставило Альбуса оставить расспросы. Помедлив, он мягко сказал:
– Геллерт, я хотел бы…
– Нет, не смей извиняться. Ты сделал только то, что должен был сделать, – он звучал отстраненно и глухо. – Мы получили крестраж?
– Да, да. Он у нас. – Дамблдор привстал. – Мне так жаль, что тебе пришлось…
– Альбус. Я не хочу говорить об этом, – и снова этот голос из могилы.
– Уверен?
Где-то в груди рождался полный отчаяния крик. Ему не суждено было вырваться наружу, но Геллерт чувствовал его всем естеством. Он балансировал на острие ножа, железным усилием воли держал себя в руках. И сил у него не оставалось.
– Уверен.
– Мне оставить тебя одного?
– Нет, – слишком поспешно ответил Геллерт. Что-то внутри него шевельнулось; через омертвение пробрался червь страха, – останься.
Альбус тяжело опустился обратно в кресло.
Они сидели в напряженном молчании. Геллерт слушал, как Альбус тихо дышит. Когда выносить это стало невозможно, он спросил:
– И как долго ты планируешь здесь оставаться? – «Ты», не «мы». Если Дамблдор и заметил это, то никак не прокомментировал.
– Пока тебе не станет лучше, – он плохо скрывал волнение.
– Я сказал, что я нормально себя чувствую. Вот только мы все равно не знаем, куда нам отправиться.
Все казалось бессмысленным. Даже если они смогут остановить Волдеморта, что изменится? Мертвые все так же будут мертвы. Живые все так же будут жить. Да и если мир позволял таким, как Риддл, как он сам, рождаться, нужно ли такой мир спасать?
– Ничего, что-нибудь подвернется, – с каким-то раздражающим оживлением сказал Альбус.
Геллерт не стал спорить, ему, в целом, было все равно:
– Если хочешь, мы можем отправиться прямо сейчас, – он посмотрел на друга.
– Боюсь, что нет. – Альбус неловко улыбнулся. – Вчера мне пришло письмо от Ньютона: он достал клыки василиска и завтра будет здесь.
Скамандер. Геллерт и хотел бы разозлиться, но сил не было. Ничего не было. Холодный пепел на окровавленном пепелище.
Он так не хотел думать. Так давно прятался по углам от своей памяти, от своего прошлого. А теперь оно неумолимо приближалось к нему.
– Как ты можешь находиться рядом со мной? – задушенно спросил Гриндельвальд.
– О чем ты?..
– Как тебе удается выносить меня? Как ты, святой Альбус, можешь находиться рядом с армией трупов за моей спиной?
– Геллерт. Сейчас не время говорить об этом, – вкрадчиво ответил Дамблдор.
Но волна гнева уже захлестнула Геллерта.
– Как ты можешь держать эту Палочку в руках? Колдовать Ею в классной комнате, когда знаешь, как я ее использовал?
– Геллерт, пожалуйста, отдохни, и потом мы обсудим все, что ты захочешь. Ты едва дышишь! Я не готов сейчас это обсуждать.
– Говорить ты об этом не можешь, но организовать мне амнистию – пожалуйста?
– Я не вижу связи. И действительно верю, что вместе у нас гораздо больше шансов победить Волдеморта.
– Что, спасение этих людей перечеркнет убийство тех других?
– Нет, Геллерт. Это не так. – Дамблдор смотрел на него с жалостью.
– Ну и зачем тогда это все? – спросил он скорее сам себя, чем Альбуса.
– Не делай вид, что считаешь, что для помощи другим всегда нужен повод. Или ты хочешь сказать мне, что тебя интересовала только власть? Ты хотел справедливости когда-то, разве нет?
– Не знаю. Я не знаю. Кажется, когда-то хотел.
– Я помню, что хотел, – мягко настоял Альбус. – Я старался убедить себя, что это не так. Но даже все эти годы спустя, я, пожалуй, скорее верю твоим старым речам о лучшем мире, чем собственной лжи. И вчера я в этом убедился, – он улыбнулся.
– Альбус, не лезь мне в душу. Тебя туда не приглашали.
– Знаешь, ты ведь сам мне сказал, что нельзя носить свою вину в себе.
– Не в чем мне каяться! Не знаю, что ты там себе выдумал, но…
– Геллерт!.. – Дамблдор смотрел скорее ласково, чем укоризненно.
Злоба разгоралась в нем, как лихорадка. Ему нужно было выиграть этот спор любой ценой. Потому что иначе ему придется снова ступить на тот ковер из мертвых тел, посмотреть вниз и признаться себе по всем.
– Я ни о чем не жалею! – сказал Геллерт с надрывом. – Ни о чем. Мы боролись за право существовать. Если бы я не проиграл, меня бы считали героем. И все жертвы были бы оправданы. Но я проиграл, а значит всё было зря. Вот единственное, о чем я жалею. О проигрыше.
– Геллерт, кого ты пытаешься обмануть? Меня или себя? – сказал Альбус очень тихо.
– Я, в отличие от тебя, никогда себе не врал. И тебе, кстати, тоже.
– Уверен, что, победив, ты не был бы счастлив. Ты точно так же обнаружил себя посреди мертвого поля.
– Я был бы силен, достаточно силен, чтобы защитить других. В этом было бы мое счастье.
– Я не верю, что ты донес свою убежденность до конца войны.
– Да что ты-то об этом знать можешь?
– Я не верю, что ты не чувствовал, что не допускал мысли, что ты не прав. Что цель не оправдывает средства.
– Какая разница, что я чувствовал? Я знал, что я прав.
– И ты хочешь мне сказать, что ты хотел всей этой крови?
– Ты не слышишь меня. Это не важно, чего я хотел. Я делал это ради общего блага. Мои желания были не важны.
– Даже такой хороший оратор, как ты, не сможет убедить меня в этих словах. Не уходи от этой боли, Геллерт. Разреши себе ее – тебе станет легче.
Геллерт чувствовал, как ярость жжет его изнутри, пылая в ужасной пустоте, наполняя его желанием покарать Альбуса за это спокойствие и эти ненужные слова.
– А ты давно хранил все эти вопросы, да? Так ты себя успокаивал все эти годы? Так? Убеждал себя, что я все понимаю и сам остановлюсь? Думаешь, я сейчас это подтвержу и отпущу грехи, которые ты сам себе выдумал? Не надейся. Ты просто был слаб, вот и все.
– Да, Геллерт. Я слаб, я из тех людей, у которых не хватает мужества убить, если они не могут согласиться с оппонентом, – кивнул Альбус.
Геллерт смотрел на него со злобой.
– Единственное, в чем ты прав, так это в том, что под конец войны многое изменилось. Когда ты видишь столько смерти, начинаешь понимать, что она ничего не стоит. Мертвые всегда мертвы, живые всегда живы. И когда я убедился, что проигрываю, останавливаться уже было поздно. – Геллерт ядовито усмехнулся. – И знаешь, я не жалею. «Вселенная – это я», как говорил один умный немец. Когда я умру, она закончится. И в своей вселенной я долгое время был правителем.
– «И видя, что настоящее нехорошо, он сделал его еще хуже, так, чтобы будущее могло стать лучше», – Альбус покачал головой.
– А ты, значит, все еще веришь в то, что будущее станет лучше? Альбус. Не для нас. И даже не для тех, кто будет жить потом. Не будет общего блага, никогда не будет. Не будет красоты и справедливости. А только бесконечная война, болезнь, нищета. И кто-то, кто в этой войне ненадолго выигрывает. И, в конце концов, смерть – не так уж она и плоха среди всех остальных вариантов. А нам остается только сжать зубы и молча стерпеть свое поражение. Оставь надежду, всяк сюда входящий.
– Значит, ты живешь в Аду? – Альбус смотрел на него со спокойной печалью в голубых глазах.
– Пожалуй. А все хорошее нам дано, чтобы было еще больнее, когда оно закончится.
– То есть ты видишь себя жертвой всего, что произошло? Геллерт, ты выше этого. Я же знаю тебя. Я знаю, почему ты не спишь, знаю, почему согласился помочь. Знаю, почему снова и снова начинаешь со мной эти споры. – Альбус говорил с неумолимым спокойствием.
– Давно ли? – Геллерт прищурился. – Ты, кажется, смотреть на меня не мог, делал вид, что мы не более чем вежливые боевые товарищи, да что уж там – неприятные друг другу коллеги. Ты меня не знаешь и никогда не знал, ты моя самая большая неудача, и если бы тогда я смог сделать то, что собирался, если бы ты пошел за мной – я бы победил. Но у меня не получилось. И знаешь, что я думаю? Что и ты об этом жалеешь.
– Ошибаешься. И я видел, что сделала с тобой твоя совесть, когда тебе пришлось посмотреть ей в лицо. И я понимаю, почему ты боишься сделать это снова.
Геллерт был так зол на него. На то, что тот не верил ему с самого начала, на то, как вел себя в первые дни. На то, что предал его тем летом. И на то, что он не убил Геллерта в самом начале войны. Он хотел встряхнуть Альбуса, сделать ему больно, чтобы он ощутил хотя бы малую толику того ужаса, который переполнял все его существо.
– Я понимаю, откуда у тебя все эти мысли обо мне. Ты и твоя вера, что любовь – это главная в мире сила. Думаешь, что если кто-то способен любить, то он не может спокойно относиться к чужим страданиям? Что наверняка рано или поздно придет к вере в гуманистические идеи? – Геллерт посмотрел Альбусу прямо в глаза и улыбнулся. – Я не хотел говорить этого. Я, конечно, жесток, но всему есть свои пределы. Но в самом деле, Альбус. Нельзя всю жизнь обманываться. Нельзя всю жизнь быть слепцом. Мне было шестнадцать лет, у меня не было ничего. А ты мог провести меня на самый верх магического мира своими связями и блестящим умом, ты помог бы мне выиграть войну и найти дары. Альбус, мой дорогой Альбус, ради этого стоило бросить мир к твоим ногам. Ради этого стоит дать тебе все, что ты хочешь. – Дамблдор смотрел на него, не решаясь вздохнуть. Он был уверен, что Геллерт не посмеет, а тот выдавил из себя еще одну улыбку и сказал: – Ради этого стоило провести несколько ночей в твоей постели.
Альбус встал. Не сказав ни слова, он вышел из спальни. Гриндельвальду казалось, что тот хлопнет дверью, но он аккуратно прикрыл ее за собой. Геллерту было наплевать. Все не имело смысла. Он заснул.
Когда он проснулся, в спальне было темно. Его тошнило, чудовищно кружилась голова, но тело существовало отдельно от него. Он вспомнил, что когда-то давно чувствовал себя так постоянно. Когда десятилетие каменного заточения не отделяло его от содеянного, Гриндельвальд чувствовал себя так каждый день. Когда он просыпался, настоящее возвращалось к нему со всей тяжестью и зловонием. И он видел, как гниет то, что осталось от его души. И никакая темная магия уже не помогала ему вытравить этот ад прочь из его жил. Так он и жил с бездной внутри. И чем дольше Геллерт вглядывался в себя, тем страшнее был оскал смотревшего на него в ответ чудовища.
Он поднялся с постели. Ноги дрожали, но он мог идти. Без цели он прошел в кабинет Альбуса. Геллерт не знал толком, что он собирается ему сказать, но с каким-то отчаянием смертника распахнул дверь. Кабинет был пуст. На жердочке дремал феникс. Снова эти книги, какие-то изящные приборы, сладости на столе. Геллерт в очередной раз поразился, как сильно отличался мир, который Альбус создал вокруг себя, от мира Гриндельвальда. Кто-то когда-то сказал, что излечение мира наступит только тогда, когда интеллектуалы смогут найти себе работу, в которой смогут осуществить свои творческие замыслы. Что ж, может, Альбус был куда ближе к успешной революции, чем он сам.
Умиротворенное спокойствие этого места пробиралось под кожу, Геллерт хотел было вернуться обратно в спальню, но тут он заметил еще одну дверь. Запер ли её Альбус?
Геллерт толкнул дверь. К его удивлению та открылась. Перед ним была узенькая винтовая лестница, ведущая неизвестно куда. Ведущая прочь. И тут Гриндельвальд подумал, что, пожалуй, это будет лучшим вариантом. Просто идти куда-нибудь как можно дальше отсюда. От Альбуса, от себя. Пока клятва его не прикончит. Сдаться и больше не пытаться построить новый мир или нового себя.
Осталось только найти выход. Он шел медленно, слегка пошатываясь, но спешить ему теперь было некуда. Дрожащий свет факелов в темных коридорах, сонные портреты действовали на него умиротворяюще. Пожалуй, это мрачное шествие по замку Альбуса навстречу смерти действительно было не самым плохим способом уйти.
И тут где-то совсем рядом послышался звук шаркающих шагов и неясное бормотание. Черт, ну, конечно! Это же школа, тут в ночи патрулируют коридоры. Его и мальчишкой никогда не ловили, как глупо было бы попасться сейчас. Геллерт с трудом прибавил шаг, свернул за угол, затем еще раз и наконец открыл какую-то дверь, которую сначала не заметил. Что ж, он никуда не спешил и просто подождет немного в одном из классов.
Вот только он оказался не в классной комнате.
Это был какой-то странный склад странных предметов. Огромный, пыльный, заставленный под самый потолок. Целый город из брошенных вещей. Геллерт медленно шел по его узким улочкам, выхватывая взглядом из горы мусора настоящие редкости: артефакты, старинные украшения, книги в кожаных мрачных переплетах. Истории, тысячи историй были похоронены здесь. Словно говоря, что скоро и он сам станет такой же историей. Геллерт не заметил, как подошел к какому-то высокому предмету, скрытому под старой пыльной тканью. Не слишком понимая, что он делает, словно поддавшись какому-то порыву, Геллерт потянул ткань на себя. Под ней обнаружилось старое, почерневшее от времени зеркало. Он услышал тихие, осторожные шаги.
