Текст книги "И всяк взыскующий обрящет (СИ)"
Автор книги: Dolokhov
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
========== И заканчивать – значит, начать ==========
Волею этой Любви и гласом этого Зова.
Мы не оставим исканий,
И поиски кончатся там,
Где начали их; оглянемся,
Как будто здесь мы впервые.
И ступив за ворота,
Поймем – нам осталось
Начать да и кончить…
Т.С. Элиот
Мысли непуганными птицами носились в голове, роняя перья. Перед глазами вспыхивали раскаленные добела образы.
… Тяжелые багровые капли, похожие на сочные переспелые вишни, срывались с его пальцев. Их дурманящая сладость щекотала губы.
В воздухе чувствовался стойкий запах пепла, холод жадно лизал обветренные щеки.
Геллерт стоял, запрокинув голову, и, дрожа от возбуждения и усталости, смотрел, как камень за камнем рушится все, что он создал. Грандиозное и жуткое, совершенно ирреальное действо разворачивалось на его глазах.
Внутри ядовитым плющом зацветало волнующее, торжественное осознание того, что его жизнь кончена. Что он разрушил последний мост и отрезал навсегда противоположный берег. Альбус держал Бузинную палочку, его палочку, в руке. Откуда-то из другой жизни доносились ликующие крики: война закончилась. Он проиграл. Ради общего блага…
Яркие до рези краски его сна обернулись темно-серой невзрачностью Нурменгарда.
Низко нависая над замком, тяжело дышит небо глубокого серого цвета. Холодный воздух расчерчен полосами дождя и влажного снега.
Утром бледное солнце начинает свое безрадостное шествие по каменным стенам от правого угла к левому, слабея с каждым часом. Когда последний луч выскальзывает из маленького окна под самым потолком, потертый грязно-синего цвета бархат ложится на сточенные штормовым ветром крыши.
За целый год, бывало, только одна птица пролетит мимо, купаясь в прозрачном воздухе, дразня пьянящей свободой.
… Вечер, душный и темный, давит на плечи. Небо то тут, то там прострелено ошметками уходящего дня, стремительно поглощаемых тьмой. И воздух такой звеняще свежий, такой влажный и гладкий, полный витающих в мареве ночной росы смыслов. Но хоть кто-нибудь из них чувствует эту красоту на своих щеках? Хоть кто-то замечает вес марионово-черных туч на своих спинах? Озябшие и промочившие ноги, они жмутся друг другу. Смрадное облако их дыхания закрывает собой плотный черный воздух. Они с жадностью смотрят на зажженный впереди костер. Книги яростно вспыхивают. Слышится немецкая брань и запах дешевого табака, сине-зеленая трава прибита к земле плевками и грязной кирзой сапог. Толпа скрыта куртками и немытой шерстью застиранных кофт, магглы упрямо поднимают бесчувственные лица к звездам, чтобы видеть там одну черноту.
Их копошение и невнятный хаос движения напоминают скачки голодных блох на теле мокрого пса. Какое тут к чертям сознание на этом грязно-сером берегу зловония и смога? Они уничтожают то немногое, чего смогли достичь в своих жалких, бессмысленных войнах за власть, которая им даже не принадлежит.
И что только Альбус в них видит?..
Скучающий взгляд, стачиваясь о шершавые камни, бездумно заскользил по стенам. Геллерт тяжело дышал, и над его губами дрожал молочно-белый пар: наверное, там, за бесконечными вершинами гор, наступила зима. От озноба ломило кости. Геллерт с трудом поднялся на ноги и сделал несколько кругов по камере. Ему казалось, что с годами его сны, его воспоминания поблекнут, станут далекими и нереальными. Но они наоборот напитывались жизнью и правдоподобием, увлекая его за собой, прочь от его настоящего, туда, где в его жилах билась жизнь, а в руках – власть.
Он знал – он боялся, – что сходит с ума. Он давно потерял счет дням, отказался от попытки их считать, от желания сохранить достоинство и человекоподобие. Геллерт не был уверен в том, сколько времени провел в заточении. Знал только одно: прошло не меньше вечности. Недолгие часы бодрствования рано или поздно сменялись новыми снами, и он бросался в них с отчаянием смертника.
Он привык к этим снам-воспоминаниям. Был рад им. Но только вот недавно (а, может, и очень давно) его воспоминания сменились чужими. Сменились иссушающими силы видениями. Он знал: это были пророчества. Раньше, в той, другой жизни, Геллерт не придавал серьезного значения своему дару. Он никогда не был фаталистом и был уверен в зыбкой природе прорицаний. Деятельный, энергичный, он был убежден, что будущее возможно изменить. Теперь же, лишенный свежей пищи для размышлений, его скучающий мозг зудел, и, отчаянно нуждаясь хоть в какой-то работе, его сознание ухватилось за этот треклятый сон, выдавливая по капле его содержание под увеличительное стекло.
Он тихо застонал сквозь зубы. Видение возвращалось:
… Что-то темное и бесконечно мощное разрывалось на части. Собиралось с силами, открывая багрово-красные змеиные глаза. Он видел кровь и тысячи смертей, но не от его руки. Он видел молнии и изумрудную зелень зла на исходе июля. Черепа, кишащие змеями. И зверства без цели и счета…
Геллерт обхватил голову руками, медленно сползая на пол. Он видел его снова и снова, засыпал и просыпался под гадкое шипение. И понимал, что боится.
То утро, несомненно, не должно было стать исключением. Если бы вдруг он не почувствовал, как сквозь мерзостную чешую к его сознанию стремится что-то еще. Что-то, что он должен был забыть много лет назад. Прикосновение чистого света, прохладная голубизна внимательных глаз. Предупреждение, вежливое и заботливое, о своем присутствии, даже сейчас.
Видимо, безумие пришло к Геллерту раньше, чем он ожидал. И точно не так, как он планировал. Вот только шаги и голоса становились все громче. И казались вполне реальными. Он встал, оправляя робу, нервно провел рукой по грязным волосам, лелея оставшиеся крохи достоинства. Когда дверь открылась, он был готов продолжить разговор, прервавшийся годы назад:
– Здравствуй, Альбус. Какая неожиданная встреча!
Не готов он был только к ответу. Едва взглянув на него, Альбус сказал:
– Геллерт, мне нужна твоя помощь.
========== Несбывшееся и сбывшееся ==========
Иди же, иди! – Человекам невмочь,
Когда жизнь реальна сверх меры.
Прошлое и будущее
Несбывшееся и сбывшееся
Приводят всегда к настоящему.
Т.С. Элиот
Альбус бросил короткий взгляд на часы. Его гости задерживались. Цель их визита, предупрежденного коротким и нервным сообщением от министра, все еще была ему не ясна. У него было только нехорошее предчувствие, которое директор отгонял, как назойливую муху.
Серафина Пиквери, не так давно вернувшаяся на пост президента конгресса, прибыла последней. На ее лице явно читались раздражение и усталость. И Дамблдор был почти уверен, что виной тому совсем не утомительные перемещения из Америки.
– Серафина, Вас-то и не хватало! Как и всегда, рад Вас видеть, – Альбус протянул руку, которую она сухо пожала. – Хотите чаю?
– Вы знаете, почему мы здесь, профессор? – очевидно, чай она не хотела.
Дамблдор указал ей на одно из свободных кресел и вернулся за свой стол.
Четыре главы магических правительств сидели в его кабинете, словно провинившиеся ученики. После 1945-ого все были уверены, что он так и продолжит решать проблемы волшебного сообщества. А он все еще не мог к этому привыкнуть.
– Я знаю, что связывает всех, кто здесь присутствует, и при каких обстоятельствах состоялась последняя подобная встреча, если такой ответ Вас устроит, – он внимательно следил за лицами волшебников.
– Значит, Вы все правильно поняли, – Игнатий Тафт, недавно занявший министерское кресло, нервно оправил мантию.
Дамблдор прикрыл глаза. Он понимал, что должен быть рациональным, что должен принять это решение с холодным умом и спокойным сердцем. Но даже спустя столько лет он не мог, не мог спокойно рассуждать об узнике в самой высокой башне Нурменгарда.
– Перед тем как вы начнете посвящать меня в свои планы, я должен понять, как давно вы это обсуждаете. И что уже решили за моей спиной.
– Никто ничего не решил! – на этот раз говорил немецкий канцлер, Петер Шутце: невысокий, немолодой и неспокойный мужчина. – Я все еще считаю, что это безумие.
– Мы действительно не пришли к согласию. И даже не поставили в известность свои кабинеты о рассматриваемом варианте, – Арно Февре, президент французского магического правительства, единственный, кто не отказался от чая и казался достаточно спокойным.
– Собственно, из-за этого нам и пришлось встречаться именно здесь, в атмосфере нелепой секретности. И лично я отказываюсь высказываться по этому поводу до тех пор, пока меня не убедят в реальной опасности происходящего, – Серафина обращалась непосредственно к Альбусу. Было очевидно, что именно его мнение станет для нее решающим.
– У нас сотни пропавших и убитых. И наши лучшие агенты, неоднократно совершавшие попытки задержания, беспомощны против его магии, – он хлопнул рукой по столу, – а теперь на его сторону встали великаны, оборотни; он даже троллей переманил, мать его!
– Это все очень волнительно. Вот только я не понимаю, почему это наша проблема? Гриндельвальд стал международной угрозой, поэтому мы действовали сообща. Сейчас же я вижу, что в Британии началась война. И знаю, что не хочу из-за вашей проблемы ставить под угрозу своих людей, – лицо Серафины оставалось непроницаемым.
– Стал международной угрозой, госпожа Пиквери, – Февре поставил пустую чашку на стол, – вот именно, что стал. И этот волшебник тоже станет, если мы не остановим его.
– И каким образом Гриндельвальд нам поможет? Вы не так давно на своем посту, может, Вы его не помните? Какая польза от того, что на свободе будут разгуливать два психа? – Шутце злился и нервничал все сильнее.
– А про статут о секретности вы подумали? – Игнатий повернулся к своему немецкому коллеге. – Тому-кого-нельзя-называть плевать на него!
– Статут – это действительно общая проблема, – Пиквери, казалось, ждала этого момента, – но, возможно, если мы сможем ввести свои вооруженные силы на Вашу территорию…
– Это не поможет! – Игнатий повысил голос. – И я не позволю!..
Альбус встал из-за стола – мгновенно наступила тишина.
– Во-первых, я очень вас прошу оставить вопросы политики за пределами этого кабинета. Во-вторых, несомненно, Волдеморт, – министр, к недовольству директора, вздрогнул, – если его не остановить, обязательно станет международной проблемой. Определенно, введение иностранных сил на территорию Британии ничем не поможет, а только спровоцирует Риддла на более агрессивные действия. Дело не в количестве силы – дело лично в нем. В той магии, которая его поддерживает. И у меня есть очень нехорошие подозрения о том, что это за магия. Я допускаю, что могу с ней справиться. Но, конечно, если я буду действовать один, это сильно усложнит задачу и увеличит вероятность неудачи.
Он все еще не решился, все еще колебался. Не хотел этого делать. Потому что, на самом деле, не было ничего, о чем он мечтал бы больше. Даже после всех этих лет.
– Не говоря о том, что в тёмной магии мои знания исключительно теоретические. И специалист в этой области очень бы пригодился. – Что подталкивает его к этому решению? Бесстрастная логика? Или что-то совсем другое?.. – И, как мы знаем, большего специалиста в этом вопросе, чем Гриндельвальд, не найти. Тем более соизмеримого по силе с Риддлом.
Он сказал это. Решился. Альбус знал, что выглядит совершенно спокойным; что вселяет уверенность во всех этих людей.
– Вы считаете, что риск оправдан? – президент все еще колебалась.
– Да, – ответил Альбус в надежде, что не врет. Что это действительно необходимость. – Кроме того, если мы подойдем к этому вопросу ответственно, риска вообще не будет.
Игнатий торжествовал. Альбус чувствовал, с какой радостью он избавляется от груза ответственности:
– Я думаю, мы можем приступить к переговорам.
***
– Геллерт, я хочу попросить тебя о помощи.
Альбус стоял в дверях его камеры, как будто ждал приглашения. Как всегда деликатен и вежлив. Он слегка постарел, но выглядел здоровым и отдохнувшим. И Геллерт жадно впился ему в лицо взглядом, сверяя оригинал с бесконечными отпечатками, оставшимися в памяти. Он жестом пригласил гостя пройти:
– Помощи?
Геллерт был уверен, что это как-то связано с клубящимися в его снах змеями. Но все еще не понимал, с чего бы Альбусу Дамблдору, величайшему волшебнику современности, герою магического мира, кавалеру ордена Мерлина и так далее, понадобилась его помощь.
– В Британии война. И, если ее не остановить, вскоре она охватит весь мир. Снова, – Альбус говорил тихо, внимательно смотря в глаза Геллерту. Он не мог, да и не старался скрыть волнение.
Гриндельвальд выглядел усталым, как человек, мучимый бессонницей несколько долгих ночей подряд. Альбус боялся, что увидит его раздавленным, полубезумным. Что одиночество изъест его, выжрет все человеческое. Что он сам окажется не прав и заключение укрепит в Геллерте все самое плохое. Но перед ним все еще стоял Гриндельвальд, а не его останки. В некотором смысле, человеческого в нем как будто было больше, чем в их последнюю встречу.
– И какое отношение это имеет ко мне? – Геллерт и сам понимал, как глупо выглядит его незаинтересованность. И попытка сделать вид, что у него есть дела и поважнее.
Альбус подбирал слова:
– Эту войну начал темный волшебник, очень сильный темный волшебник…
– А я теперь единственный специалист по темным искусствам? – нетерпеливо перебил его Геллерт.
– Никто не разбирается в этом так, как ты. И мы оба это знаем.
Разговор шел так естественно, как будто такие беседы были для них привычным, ежедневным делом. Как будто прошлое не стояло между ними зловещим призраком.
– И чего ты хочешь? Консультацию? – в голосе слышалась насмешка.
– Нет. Содействия, – Альбус помедлил, – в обмен на твое временное освобождение.
Повисла долгая напряжённая пауза. Наконец Геллерт решился ее нарушить:
– Возьмешь меня на цепь, пока я буду полезен? Не смеши меня.
Он отвернулся к окну, тщетно стараясь взять себя в руки. Свобода, даже такая призрачная ее перспектива, буйным ветром била ему в лицо.
– Геллерт, – Альбус подошел ближе. Его голос звучал еще тише, – я понимаю, что у тебя нет никаких причин и, должно быть, желания помогать этому миру. Но ты и правда нужен нам. Чтобы остановить это зло.
Только сейчас Гриндельвальд понял, что его старый друг действительно пришел сюда из последней надежды.
– Раньше, кажется, я и был тем самым злом, которое нужно было останавливать, – он обернулся и посмотрел Альбусу в глаза. Тот не отвел взгляд.
– Люди умирают десятками. Не только магглы – волшебники, обычные волшебники, не авроры. Даже дети, – он не спорил, не уговаривал. Просил.
– И при чем здесь я? – Геллерт прищурился. – Что я должен сделать? Убить его? Потому что ты сам не можешь? Так и не научился убивать?
– Я действительно не могу, даже если бы хотел. Никто не может. А многие, поверь мне, очень многие, пытались.
– В каком смысле? Он бессмертен? – Геллерт коротко посмеялся, но скрывать свой интерес не стал. – Практически бессмертие не осуществимо.
– Для этого ты мне… нам и нужен. Ты знаешь о бессмертии и о таком уровне темной магии хотя бы в теории. И ты единственный из тех, кто связан с темными искусствами и кому правительство может доверять.
– Доверять? Мне?
– Для этого будут предприняты определенные меры. И весьма серьезные – не стану скрывать.
– Итак, вы свяжете меня по рукам и ногам, пока я не прикончу этого бессмертного. Очевидно, рискуя жизнью, в обмен на что? Полгода, год на свободе? И призрачный шанс на искупление? – голос Геллерта был хрустким, как свежий снег. Немного помолчав, он добавил: – Расскажи мне об условиях.
Альбус достал из кармана пиджака конверт с четырьмя печатями.
– Сколько печатей! Что ж, хотя бы я вижу, что это не твой безумный план по моему нелегальному освобождению.
Альбус распечатал светящийся бледным светом пергамент, оберегаемый заклинаниями от чужих взглядов. Прикосновение магии, даже такое слабое, ударило в голову.
– Я хочу, чтобы ты знал, что некоторые из этих пунктов кажутся мне излишними. Но никто не хочет рисковать…
– Разумеется, разумеется, – снова перебил Геллерт. – Разрешишь, я сам прочитаю? Без твоих ремарок?
Он взглянул на дату вверху пергамента: 13 февраля 1959 года. Четырнадцать лет.
– Непреложные обеты… хорошо сформулированные, кстати, но, судя по трусоватому тону, явно не тобой, а несколькими хорошими юристами. Запрет на использование палочки, на аппарацию, ограничение перемещения, общения… Все это полная ерунда. Чем ты на самом деле собрался меня удержать?
Альбус как-то невесело улыбнулся. Он словно ждал этого вопроса, и ему была приятна их обоюдная проницательность:
– Заклинанием Viribus Vincula. Я взял на себя смелость его несколько изменить, но…
– Магия крови. Очень хорошо, – он говорил словно бы и не о себе. – Сильнее ничего и не придумать. Гораздо основательнее всех этих обетов.
Казалось, что они два старых друга. Встретились после старой разлуки, как будто и не было всех этих лет между ними. Как будто говорили их призраки, воспоминания о людях, которыми они когда-то были.
– Заклинание буду накладывать не я, а несколько человек, – продолжил объяснять Альбус, – но связано оно будет со мной. Ты не сможешь пользоваться магией, никакой, без моего ведома.
– Без твоего разрешения, если говорить точнее, – Геллерт неприятно улыбнулся.
– Верно, – невозмутимо согласился Альбус. – И, если хотя бы один из наложивших это заклинание волшебников пострадает, снять его будет невозможно, – добавил он сухо.
– Как-то не слишком справедливо. У вас война. Мало ли что случится. Оставишь меня сквибом.
– Иногда всем нам приходится идти на риск. – Теперь его голос звучал совсем иначе. Суше. Серьезнее.
– Разумеется. Ради общего блага, – Гриндельвальд снова оглянулся к узкому окну. Взглянул на серую шапку облаков. Бесконечных, как вечность.
– Я ценю твою тактичность. И попытку представить все так, словно у меня есть выбор. В действительности же мы оба понимаем, что я предпочту день на свободе и мучительную смерть после еще одному десятилетию здесь. Я согласен.
***
На следующий же день после самой длинной ночи за все эти четырнадцать лет, когда каждое нервное пробуждение все больше заставляло Геллерта усомниться в реальности состоявшегося разговора, в одном из залов Нурменгарда собрались представители четырех крупнейших магических сообществ. Геллерт рассчитывал, что именно так закончится война: встречей в его замке с представителями власти, готовыми подписать с ним любые соглашения. Вот только Альбуса Дамблдора рядом с ними он увидеть не надеялся никогда.
Его ввели в зал четыре аврора, по одному от каждой страны: никто здесь не доверяет свою безопасность союзникам. Геллерт хотел бы войти в зал с большей уверенностью, но непривыкшие к длинным прогулкам ноги дрожали после спуска по лестнице, яркий свет, бьющий из огромных окон, резал глаза, а тяжелые оковы не позволяли расправить плечи.
И все же он почувствовал, как воздух налился свинцом при его появлении. Увидел, как все одновременно взялись за палочки. Сжали их в ладонях. На всякий случай. Как будто они не знали, что весь замок пропитан защитой, отторгающей его магию. Каждый камень построенного им замка – его враг и тюремщик.
Почти пятнадцать лет прошло, а они все еще боятся, несмотря на его осунувшееся лицо и шаткую походку. Альбус смотрел на приставленные к горлу Гриндельвальда палочки с явным неодобрением.
– Добрый день, – Геллерт слегка поклонился своим гостям, улыбаясь. – Счастлив видеть вас всех в Нурменгарде.
Ответа не последовало, но при звуке его голоса свинца в воздухе стало еще больше.
Первой к нему подошла Серафина, постаревшая и подурневшая, но не потерявшая своего достоинства.
– Гриндельвальд. Профессор Дамблдор объяснил Вам, что именно от Вас требуется. Я хочу, чтобы Вы понимали, что не все из нас разделяют его веру в Вас, – Геллерт не сдержал тихого смешка. – И уж точно никто дважды не подумает, если возникнет малейший повод Вас убить.
– Не сомневаюсь, госпожа президент.
Он протянул ей руку, и Серафина взяла ее, едва касаясь, с явным отвращением.
– Мистер Тафт, Вы засвидетельствуете нашу клятву с Гриндельвальдом. А затем я засвидетельствую вашу.
Один из трех незнакомых Геллерту мужчин подошел ближе и представился:
– Игнатий Тафт, министр магии Великобритании.
– Сердечно рад знакомству, – все эти формальности, предосторожности, напуганные политики – всё это невероятно забавляло Геллерта. И это не укрылось от внимания Пиквери:
– Надеюсь, Вы готовы, Гриндельвальд.
Она произносила слова клятвы, Геллерт повторял их за ней. Он сделает все в своих силах, чтобы помочь Альбусу Дамблдору остановить Волдеморта, и не успокоится, пока тот не будет побежден. Он не попытается бежать, навредить связанным с ним клятвой волшебникам, а также их близким. Не станет угрожать безопасности их стран и не пойдет против Альбуса Дамблдора.
Гриндельвальд монотонно, без особого интереса четырежды повторил одни и те же обещания. Раз за разом золотые нити обетов, переплетаясь друг с другом, обвивали его руку, забираясь под кожу. Британский министр прятал глаза в пол и не решался взглянуть Геллерту в глаза. Французский президент едва сдерживал дрожь в руке, а канцлер сжал его пальцы с неприкрытой ненавистью.
Геллерта переполняла магия, пусть и чужая. От нее с непривычки слегка кружилась голова, как будто он опьянел от горного воздуха.
Когда суета с обетами закончилась, Альбус, стоявший в стороне все это время, наконец подошел.
– Если все закончили, я надеюсь, мы можем приступить, – в его голосе явно слышались раздражение и нетерпение. И, не дожидаясь ответа, он добавил: – Геллерт, ты готов?
Он кивнул. Авроры опустили палочки, позволяя ему подойти ближе к Альбусу.
Горное солнце уже добралось до самых вершин, и яркий, переливающийся огнями свет струился из красочных витражей.
– Тогда начнем, – Альбус достал палочку, коротким движением разрезал свою руку и протянул ее вперед.
Пиквери подошла, чтобы разрезать ладонь Гриндельвальда. Но он не обратил на нее никакого внимания, протягивая руку Дамблдору. По его взгляду было ясно, что больше ничью помощь он не примет. А в таком случае не примет его клятву и заклинание.
Палочка Альбуса, его Палочка, коснулась ладони. Быстрым безболезненным движением рассекая кожу рядом со старым полупрозрачным шрамом.
Кровь, сливаясь с магией, собралась у линии жизни. Геллерт сжал кулак над рукой Альбуса. Он, не отрываясь, следил, как капля за каплей, так же, как много лет назад, его кровь смешивается с кровью его старого друга. Пиквери, Тафт, Февре и Шутце окружили их плотным гулом заклинания. Геллерт не чувствовал их присутствия. Он был уверен, что, будь у него самого палочка, их помощь и вовсе бы не понадобилась. Он знал, что магия чувствует такие вещи. И его готовности отдать свою силу в чужие руки, доказанной кровью, было бы достаточно.
Неожиданно голоса смолкли. Геллерт прижал свою руку к руке Альбуса, закрепляя их узы. Тяжесть сдерживающих его заклинаний, лежавшая все эти годы на его коже, такая привычная, что он почти перестал ее замечать, пропала. В то же время Альбус едва заметно поморщился. Теперь Нурменгард обрушил свою тяжесть на него.
***
– Перед тем как мы аппарируем, я бы хотел увидеть горы, – сказал Геллерт внезапно для себя.
– Вы десять лет на них смотрели, – раздраженно начала Серафина, но Альбус перебил ее:
– Конечно, Геллерт. Пойдем.
Они вышли из зала на заснеженный балкон. Холодный ветер ударил в лицо, и перед глазами разверзлась головокружительная высота гор. Полоска неба в его камере и этот оглушительный простор не имели ничего общего. Геллерт подошел к самому краю, жадно впитывал уходящую далеко ввысь свободу. Надеялся ли он еще взглянуть на этот вид? Он не знал. Наверное, уже нет. И даже сейчас он боялся, что это всего лишь жестокий сон.
Альбус остался стоять позади, не желая мешать ему. Геллерт обернулся.
– Подойди сюда. Посмотри на них вместе со мной. В этих горах силы больше, чем у любого из нас, мой друг.
Альбус помедлил одно мгновение, решаясь, но все же подошел.
Они стояли плечом к плечу, всматриваясь в острое спокойствие горных вершин Нурменгарда. Геллерт думал о том, что иногда желания сбываются совсем не так, как мы того ожидаем.
========== Но тихнет прежний гнев войны ==========
Дома живут и отживают: время строить,
Время жить и плодиться,
Время ветру стекло дребезжащее выбить
И панель расшатать, на которой полевка снует,
И лохмотья трепать гобелена с безмолвным девизом.
Т.С. Элиот
Портключ перенес их в просторный двухкомнатный номер лондонского отеля. Геллерт предполагал, что путешествовать они будут с гораздо меньшим комфортом, но, кажется, Альбус постарался специально для него. И после четырнадцати лет в крошечной холодной камере Гриндельвальд был искренне рад этой заботе.
Геллерт провел в ванной не меньше часа.
Он рассматривал себя в зеркале: посеревшую кожу, новые морщины, глубокие тени под глазами, остро выступившие кости. Нурменгард высосал из него больше жизни, чем самая черная, самая грязная магия. Гриндельвальд помнил, каково это, когда заклятие отнимает столько сил, что кожа на глазах мертвеет, становится похожей на бумагу, или волосы в один момент лишаются цвета. Его пугал собственный взгляд. В глазах пусто: огонь потух и угли прогорели. Выжженная чернота и белесый пепел.
Он наконец снял жесткую робу, долго смывал с себя тюремный холод, тщательно брился. Одежда, приготовленная для него, оказалась слегка велика. Но мантия была похожа на те, что он носил до заключения, и Геллерт не мог не думать о том, что Альбус подбирал ее сам.
Гриндельвальду казалось, что за годы заключения он смирился с отсутствием магии, принял это с бессильной злобой, но одно дело не иметь возможности колдовать в пустой каменной клетке, а другое – в привычном мире. Без силы он не мог ни избавиться от безобразно отросших волос, ни посадить мантию по фигуре. Он не мог даже подозвать предмет из другого конца комнаты.
Смириться с этим было гораздо сложнее.
Когда он, наконец, вышел, его ждал накрытый на двоих ужин. Альбус сидел за столом, погруженный в чтение. Услышав звук открывающейся двери, он поднял взгляд на Геллерта и, заметив его удивление, спросил:
– Ты хотел бы поужинать в одиночестве?
– Разумеется, нет. Я удивлен, что ты готов есть в моей компании.
– Какая чушь. Я думаю, ты предпочел бы поесть в городе, но для этого нам пришлось бы накладывать маскирующие чары, а день и без того выдался слишком долгим.
Он отложил книгу и, как будто извиняясь, добавил:
– Честно говоря, я не знал, чего ты захочешь. Так что заказал всего понемногу.
Геллерт сел за стол, стараясь не смотреть на еду. Не отвлекаться на ее запах. От голода, застаревшего, привычного голода подрагивали пальцы, когда он клал на колени салфетку. Хотелось схватить мясо руками, не думая о приличиях, рвать его зубами. Он положил на тарелку небольшой кусок, взял приборы и медленно начал разделывать ягненка.
– Спасибо. Хоть с некоторых пор я способен съесть все что угодно.
Альбус не ответил ему, но вилку отложил. И сделал большой глоток вина.
– Ты стал до ужаса неразговорчивым, мой друг, – Геллерт последовал примеру собеседника и взял бокал. У вина был сложный тяжелый аромат и терпкий вкус. Он прикрыл глаза, прислушиваясь к букету, наслаждаясь согревающим теплом, от которого давно отвык. – Прекрасное вино.
– Я надеялся, что тебе понравится.
– Как любезно с твоей стороны. Шикарный ужин, вино на мой вкус, одежда, дорогой номер… Ты пытаешься купить меня или извиниться?
Альбус замер. Неужели он не ожидал чего-то подобного? Неужели думал, что Геллерт станет есть у него с рук и, довольный коротким поводком, мести хвостом?
– Не могу сказать, Геллерт, что я возлагал большие надежды на цивилизованный разговор, но думал, что ты продержишься дольше.
– Это не ответ на мой вопрос.
– Нет, я не пытаюсь тебя купить, зачем? Ты и так поклялся помогать даже ценой собственной жизни.
– Думаешь, жизнь – достаточно хорошая мотивация для меня? – он бы хотел, чтобы вопрос прозвучал насмешливо. Он хотел бы.
Альбус снова не ответил. Потом спросил:
– Ты считаешь, мне есть за что извиняться?
– Не за дуэль, нет. Ты честно ее выиграл. Я уважаю честную победу. Если я на кого-то и злюсь из-за нее, то только на себя.
Вопрос: «Если не за дуэль, то за что тогда?» – остался незаданным.
– При этом я нахожу условия, в которых тебя содержат, бесчеловечными. Так что считай, что перед тобой в моем лице извиняются твои тюремщики.
– А ты, значит, не считаешь, что я заслуживаю самых суровых условий?
– Тюрьма не должна быть наказанием. Тюрьма должна быть способом изменить человека, указать на его ошибки… – он подыскивал нужное слово, но Геллерт его перебил:
– Перевоспитать – ты это хочешь сказать? Считаешь, меня там должны перевоспитывать? Как нашкодившего ребенка? – Геллерт тихо посмеялся. – Ты слишком много времени проводишь в классной комнате, Альбус.
– Не слишком, на самом деле. Я не так давно стал директором. Теперь времени на преподавание стало меньше.
– Ты, кажется, очень этим гордишься?
– Мне лестна эта должность, да.
Это разозлило Гриндельвальда. Он испытал неприятное чувство брезгливости по отношению к этой глупой мелочности.
– Что ж, поздравляю. Кажется, ты окончательно смог победить свои амбиции и спрятать потенциал за семью печатями. А я-то надеялся, что после дуэли… – он махнул рукой и вдруг резко сменил тему. – Скажи мне, как Она? Я видел, что ты Ей пользуешься, – Дамблдор не сломал Бузинную палочку, не спрятал. Не отказался от Ее силы. – Привыкла к тебе? Отзывается?
– Это очень сильная палочка, Геллерт. Но это просто палочка, – голос Альбуса был абсолютно ровным, участливым. Как будто он объяснял что-то наивному ребенку.
– Лжец, – Гриндельвальд довольно улыбнулся, – но можешь не отвечать. Мне и не нужен твой ответ. Я достаточно хорошо знаю вас обоих.
– Ты говоришь о ней так, как будто она живая.
– Так и есть. И я уверен, что ты уже и сам это заметил. – При мысли о палочке во рту пересохло. Сердце тоскливо заныло. Геллерт запил вкус пепла и горечи вином.
Альбус снова замолчал. Эта его новая привычка утаивать, отмалчиваться, злила. Хотя, может, она и не новая вовсе, просто Геллерт всегда был исключением. А теперь им быть перестал. Все это: внимание, разговоры – просто вежливость. Альбус вежлив с ним. Так же вежлив, как с министрами, с родителями своих учеников. Мягкая улыбка, отстраненный взгляд, хорошо спрятанное раздражение, граничащее с безразличием.
Пока они продолжали есть в тишине, Геллерт разглядывал старого друга. Может ли он все еще его так называть? И действительно ли он все еще считает Альбуса своим другом? Он тоже изменился, конечно. Горбинка эта на носу. Очки. Морщины, само собой. Немного пятен на руках. Хотя на нем возраст не выглядел так удручающе безнадежно, как на самом Гриндельвальде. Не говорил так явно о скорой старости и неизбежной смерти. Альбус казался увереннее и спокойнее, чем в их последнюю встречу. А сравнивать этого замкнутого человека с мальчишкой, которого Геллерт знал когда-то в другой жизни, он и вовсе не мог.
