Текст книги "Скользкая дорога (СИ)"

Автор книги: Ди Карт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

– Эрик, я не твой муж…

– Да знаю я! Я и не претендую!

– Тогда и не веди себя, как жена.

– Я хочу только одно узнать.

– Спал ли я с ней?

– Нет. Хотя это тоже… Но нет. Ты не уйдешь от меня?

– Не уйду.

Но на следующую ночь он не пришел домой вовсе. Я делал вид, что ничего не происходит, а он делал вид, будто не понимает, что я только и думаю о том, где его носило. Когда его отсутствие по ночам стало систематическим, я вызвал няню, чтобы она посидела с тобой и сестрой, и занялся слежкой. Естественно, он проводил время с ней. Когда они заходили к ней домой, он заметил меня. Шепнув что-то ей и поцеловав в губы, он оставил ее у дверей дома, а сам пошел ко мне таким быстрым шагом, от которого не стоило ждать ничего хорошего.

– Ты совсем идиот? – прошипел он.

– Ты с ней собираешься жить? – сквозь слезы вымолвил я, и голос был таким слабым, что я даже себя толком не услышал.

– Быстро пошел домой!

– Пожалуйста!

– Я сказал – быстро! Возьми себя в руки и будь мужиком, в какое бы место ты ни давал!

Он развернулся и таким же быстрым шагом пошел за ней. Девочка моя, как бы я хотел, чтобы ты ничего подобного не испытала… Это нельзя передать словами. Это не просто тяжелое переживание измены. Кажется, как будто все силы земли восстали против тебя и беспощадно, с треском и искрами, ломают и корежат твою жизнь. Тебе хочется кричать, но голоса нет. Хочется плакать, но степень неприятия происходящего так велика, что даже слезы не текут…

Через несколько дней он вернулся. Позвал меня в спальню и закрыл за нами дверь.

– Эрик, кем ты стал?

– Отцом…

– Нет. Ты стал неврастеничкой. Ты стал бабой, от которой я в свое время сбежал. Где тот задорный Эрик, который сел ко мне в левипод и попросил денег? Когда он успел превратиться в наседку?

– Ты меня больше не любишь?

– Где тот Эрик, который отдал мне всего себя?

– У меня есть дочь, я не могу отдавать тебе всего себя…

– А она может. Ей не нужны ни дети, ни сопли. Она готова жить для себя и для меня.

– Да я только для тебя и живу! – разревелся я. – Я с ума без тебя схожу, скулю каждый вечер в ванной, чтобы девочки не слышали!

– «Чтобы девочки не слышали», – передразнил он меня. – Ты даже говоришь, как наседка. Ко-ко-ко!

– Ответь, ты любишь меня?

– Я не могу сказать «нет». Но, думаю, нет смысла говорить, что нам нужен перерыв.

– Скажи сразу, что уходишь от меня. Не нужно мне перерывов!

– А ты хочешь это услышать? И уверен, что не пожалеешь?

– Уверен, что пожалею.

– Месяц. Пока так.

Он вышел из спальни, а через полминуты я услышал, как хлопнула входная дверь.

Первые две недели прошли как в дымке. Я не ел, изредка пил, машинально кормил тебя, играл по инерции и плакал. Плакал постоянно. Сойти с ума мне не давали воспоминания о том времени, когда мы с ним были счастливы. Или, может быть, как раз они стали сводить меня с ума? Он был лучшим, что случилось в моей жизни. У меня раньше были молодые люди, но это все равно, что сравнивать спичку с огнеметом…

За это время он не позвонил, не написал. Жизнью твоей сестренки он тоже не интересовался. Наверное, постоянное нахождение в состоянии стресса и болезненных фантазиях о том, как было бы здорово повернуть время вспять, сделали свое дело – я запутался в мыслях и потерял над собой контроль. Помнишь, как в начале я рассказывал про попытку ограбить его? Я был в отчаянии, а в таком состоянии руководствуешься чем угодно, только не здравым смыслом. И сейчас случилось то же самое. Я пошел к ним. Дверь открыла она. Симпатичная женщина. Или девушка? Неважно.

– Добрый вечер! Вы к кому? – приветливо спросила она, приоткрыв дверь.

– Я… Мне…

– Боюсь, вы ошиблись, – все так же игриво звучал ее голос.

«Кто там?»

В дверях показался он.

– Эрик?! – он округлил глаза, а потом нахмурил брови.

– Вы знакомы? – удивилась женщина и шире открыла дверь, приглашая меня войти.

– Да, – растерянно ответил он, – это мой… Это…

– Я его муж, – сказал я четко.

Она уставилась на меня, а затем громко рассмеялась.

– А тут нет ничего смешного, – продолжил я. – Мы живем вместе уже довольно давно и воспитываем двоих детей. Двух девочек.

Она замолчала. Я ожидал, что она вот-вот развернется и заедет ему по морде, но она посмотрела на меня и сказала:

– А-а-а, так вот ты какой? Не знала, что тебя зовут Эрик. Да, я в курсе и про прошлый брак, и про детей, и про мальчика. А ты ничего так! Симпатичный!

Я был раздавлен… Она знала! Все знала! Ноги сами понесли меня к нему, и я вцепился в него, обнял и разрыдался: «Не уходи от меня! Умоляю! Я не буду без тебя жить!»

Он стоял не двигаясь и не зная, как себя вести.

– Я все сделаю! На все пойду ради тебя! Только не уходи! Мой хороший, мой любимый! Мой единственный! Мой самый лучший мужчина! Только скажи, чего тебе нужно, и я все сделаю! Все!

– И даже сдашь детей в приют?

Я оторопел и отодвинулся от него. Неужели он серьезно?

– Нет, – я был в растерянности, – детей в приют я не отдам…

– В этом и есть проблема. Мне не нужны они. И плаксивая кухарка вместо молодого страстного парня тоже не нужна. Без обид.

– Я не кухарка! – заорал я.

– И к тому же истеричка, – добавил он.

– Я воспитываю твою дочь! Свою и твою!

– А я тебя просил?

– Пожалуйста, умоляю тебя, ну пойдем домой! Там нас ждут наши девочки, наши дочери! Там наш дом! Пойдем? А? Ну пожалуйста?

Я смотрел на него, не веря, что человек, которого я люблю во много раз сильнее себя, сейчас стоит и ухмыляется мне в лицо.

– Ну пожалуйста, любимый мой… Ни она, ни один другой человек не будет тебя любить так, как я! Ну пожалуйста, – всхлипывая, бормотал я, когда он стал тихонько подталкивать меня к двери. – Ну пожалуйста… Ты мне очень нужен…

– А ты мне – нет, – сказал он, и в его голосе прозвучала решимость. – Извини меня. Прости. Мне жаль, что это все вот так закончилось. Я не хотел. Будь счастлив. Насчет дочери свяжусь с тобой потом.

– Ну пожалуйста… Пожалуйста, – шептал я, когда за мной захлопнулась дверь.

Какое-то время я просидел у закрытой двери, что-то бормоча себе под нос, а потом поднялся и на словно не принадлежащих мне ногах захромал к выходу. Когда я вышел на крыльцо, то заорал. Я орал так громко и пронзительно, что люди выглядывали из соседних окон. А я орал до боли в горле, до напряжения в глазах. Орал, сползая по каменной колонне, подпирающей козырек входной группы, пока не очутился на земле, сотрясаясь от плача и не обращая внимания на собравшихся вокруг меня людей.

Последний раз я видел его на прошлой неделе, моя милая. Я знаю, что все закончилось. Весь вчерашний день вы провели с няней, пока я провалялся в спальне, купаясь в воспоминаниях и зарываясь в них все глубже и глубже, будто это помогло бы прорыть ход с той стороны реальности и попасть в зазеркалье, где все по-моему. Я не мог вернуться обратно в действительность. Она мне стала не нужна. Моя жизнь навечно осталась в прошлом.

Я люблю тебя, моя милая, и записал это, чтобы ты хоть немного могла понять мотив моего поступка, пусть это и не оправдание. Будь счастлива, моя девочка. Люблю, очень люблю тебя!»

Молодой человек в кадре замолчал, вытирая слезы. Потом он встал из-за стола, подошел к разобранной кровати, разулся, забрался на нее, захватив с собой прикроватный пуфик, поставил его прямо на простыни, залез на него, так что голова вышла за пределы видимости в кадре, и спустя несколько секунд оттолкнул пуфик ногой, повиснув в судорогах.

Глава 18

Экран потух, и в комнате стало безмолвно. Валерия недоуменно покачивала головой, по лицу Тарьи Экман ручьями текли слезы, а Винсент Перре сидел на подоконнике, скрестив свесившиеся ноги, и смотрел в одну точку. Первой тишину нарушила Икуми Мурао:

– Что это было?

– Это была первая зацепка, которая позволила нам нащупать истину, госпожа Мурао, – ответил ей Арманду Тоцци.

– А что с этим парнем? Неужели никто не мог ему помочь? Когда была сделана эта запись? – не успокаивалась девушка.

– Предположу, – задумчиво произнес капитан, – что в таких ситуациях помочь может только трезвое мышление и вера в будущее. Очевидно, что молодой человек лишился и того, и другого. Запись была сделана давно, много лет назад, госпожа Мурао.

– А какое отношение это имеет к нам? И к мотивам поступка профессора Мартинеза?

– Можно сказать, что никакого, – послышался знакомый голос, и из отворившейся двери показалась фигура Филиппа Мартинеза.

Валерия приоткрыла рот от удивления, и то же самое сделали Сабрина и Перре.

– Профессор? Я ничего не понимаю, – тихо сказала Валерия, боязливо улыбаясь.

– Капитан, – обратился к Арманду Филипп Мартинез, – надеюсь, что моя функция выполнена?

– Да, профессор, спасибо, – обернувшись к нему, сказал Тоцци.

– Вы обещали публичные разъяснения и восстановление моей репутации!

– Несомненно, это первое, чем я займусь, когда мы выйдем отсюда, – заверил его капитан.

– А что случилось с госпожой Экман? – встревоженно спросил Перре. – Госпожа Экман, с вами все в порядке? Вы плачете?

– На госпожу Экман нахлынули воспоминания, – решительно ответил Тоцци за Тарью, – не так ли?

– Что вы имеете в виду? – удивилась Икуми Мурао. – К ней каким-то образом относится то, что мы сейчас видели?

– Думаю, об этом лучше спросить саму госпожу Экман, – сказал Арманду, и все посмотрели на Тарью.

Она провела пальцами по щекам, легонько утерев слезы, потом горько улыбнулась, но глаза ее снова заблестели, и она тихо заплакала. Остальные наблюдали за ней в растерянности. Едва Валерия привстала с места, чтобы подойти и успокоить Тарью, как та подняла глаза, посмотрела на присутствующих в комнате, положила руки на подлокотники, сделала глубокий вдох и заговорила:

«Да, это видео имеет ко мне отношение. Эрик… Я таким его и запомнила. Сколько лет я не видела этого красивого лица, этих наивных больших зеленых глаз…Мне больше не встречалось человека более милого и беззащитного, чем Эрик. Помню, как первый раз увидела его. Умерла моя мама, и я осталась с отцом, а через несколько дней в нашем доме появился Эрик с люлькой, в которой была новорожденная девочка. Он мне сразу понравился – к таким людям сложно испытывать негативные эмоции. До сих пор не знаю, в какую именно часть его безгранично доброй души влюбился в свое время мой отец, но думаю, что если бы папа узнал его получше… Хотя… Наверное, нет. Я вообще не уверена, что такой человек, как отец, способен на настоящее большое чувство. Я плохо помню это ощущение, что тебя любит твой папа. То, что я запомнила из детства, это осознание своей для него ненужности, обременительности. Уже после смерти мамы я несколько раз слышала, как Эрик осторожно намекал отцу: «Вадим, ты, может быть, сегодня побольше времени проведешь с Дарьей? Она так скучает по тебе! Сама мне говорила». А папа даже не удостаивал его ответом.

Отец довел мою маму до нервного истощения. Она так сильно любила его, что готова была простить этот роман с Эриком. Думаю, что я бы на ее месте никогда так не поступила. Мы втроем – мама, папа и я – поехали в отпуск в Болгарию. Родители любили кататься на лыжах. Тогда у папы и Эрика был пик романтических отношений, но отец, выполняя свою часть договоренностей, весь отпуск посвятил матери. Они смеялись, шутили, валялись в снегу, он щекотал ее, и каждый вечер они отправляли меня из номера погулять… А в последний день отпуска он объявил ей о своем решении развестись. Я это подслушала. Как так можно? Нет, развод, конечно, стал правильным решением – тот формат жизни, на который мама уговорила отца, был утопией. Но так жестоко и подло сказать об этом маме после двух недель сплошного счастья в горах? Отказываюсь принимать это. Чтобы немного прийти в себя, мама решила сменить обстановку и провести несколько дней у своих родителей в Осло. А полет обратно в Киев стал для нее последним.

Я не видела и не знала ту женщину, на которую папа променял Эрика, и мой детский разум не мог постичь, почему отца так носит из стороны в сторону: сначала мама, семья и ребенок, потом Эрик и вроде бы тоже семья, а в конце – просто женщина. Сейчас, после просмотра видео, мне становится ясно, что папе было неважно – с кем. Лишь бы без детей, без суеты. Только он. Он, а еще человек рядом, который не имеет никакого багажа и согласен на праздное прожигание жизни. Понимаете, каким был отец? Его жена мертва, любимый человек сходит с ума от непонимания, как себя вести, до дочери нет совершенно никакого дела, зато наш папа неплохо проводит время в компании такой же беззаботной особы, питающей отвращение к спиногрызам.

Я доставала няню расспросами, почему Эрик заперся в их с отцом спальне и не выходит. Он же голодный! Она говорила, что ему надо побыть одному, отдохнуть, и тогда он выйдет. На третий день забеспокоилась и она и вызвала спецслужбы. А что было дальше, помню плохо. Первую ночь я провела в доме у няни, потом несколько дней ночевала в распределителе, где очень вкусно кормили, ну а потом меня повезли в детский дом, где я провела несколько месяцев. Отец отказался от меня по упрощенной процедуре, а через некоторое время меня забрала приемная семья из Эспоо, о которой я уже рассказывала детективам. Их звали Анна и Матти. Я называла их «мама Анна» и «папа Матти». Мне было известно, что отец жив, но уже тогда я понимала, что меня скорее приютят чужие дядя и тетя, чем родной папа.

Помните, детективы, я рассказывала, что Матти, мой приемный отец, почти пять лет возглавлял финское представительство Палаты? Занять эту должность ему помог Тим Кравиц, который тогда еще не являлся членом Палаты, но был вхож в их круги и активно лоббировал свою кандидатуру. Кравиц объяснил моему приемному отцу, что успешному прохождению кандидатуры Матти мешала биография, причем не его, а моя. Мне об этом рассказал сам Матти. Мы как-то вечером сидели, ужинали, а папа Матти говорит: «Тарья, дочка, папочка сейчас устраивается на новую работу, и ему понадобится твоя помощь». Он рассказал, что об Эрике, о его жизни с отцом, о папином уходе к женщине и вообще обо всем, что я пережила, никому ничего нельзя рассказывать. Мол, все равно родного отца ты больше никогда не увидишь, вот и пусть будет, словно Вадима Трапицына убили. До того, как возглавить финское представительство Палаты, Матти был директором филиала Единого Архива в Хельсинки, поэтому внести соответствующие изменения в личное дело моего отца и мое в том числе ему не составило труда.

По мере моего взросления детали прошлого тускнели и путались в голове, мешая отличить реальность прошлого от вымысла и детского воображения. Я была поглощена сначала учебой в школе, потом работой, а затем, с появлением Рику, и вовсе стало казаться, что кошмарное прошлое мне просто приснилось.

Мой муж – человек увлекающийся. Ему постоянно надо чем-то заниматься! Он даже присяжным в уголовном деле однажды был! И вот пару лет назад Рику загорелся очередной идеей – сделать проект генеалогического древа нашей семьи, начиная от близнецов, и дальше по сучкам и веточкам вниз. Работал он над ним долго, чуть ли не год, наверное, посвящая этому занятию всякую свободную минутку, зато результат того стоил! У каждого члена семьи был свой профайл с биографией, деталями, фото из детства, видео каких-то судьбоносных моментов. Это как книга, которую можно было листать бесконечно! Свои ветви меня не особо интересовали – куда более захватывающим было посмотреть древо рода Рику! Я там видела и госпожу Видау, и Лею, ее дочь, и, разумеется, ту замечательную бабулю, которую Рику притащил на оперный концерт в день нашего с ним знакомства. Степень детализации проекта была просто потрясающая! Когда я листала профайл его брата, Зака Экмана, мой взгляд упал на одну фотографию… Аж в ушах зазвенело! На ней был изображен молодой Зак, какие-то мужчины и женщины – и он. Я долго вглядывалась в лицо, пытаясь вытащить из памяти его образ, но понимала, что сомнений быть не может. С фотографии на меня смотрел папа. Вены набухли от волнения, заболела голова.

– Эй! Все в порядке? – подошел ко мне Рику.

– Да, – улыбнулась я. – Скажи, а что это за человек?

– Ты что, не узнала? Брат мой! Зак! Просто фото столетней давности.

– Нет-нет, его-то я узнала. Я про вот этого, который слева! – и я ткнула пальцем в отца.

– Ой, понятия не имею. Ты собралась? Через час выдвигаемся!

– Рику, а ты можешь спросить у Зака? Пожалуйста!

– Могу, а тебе зачем? – недоуменно посмотрел на меня муж.

– Да просто он похож на кое-кого. Вот и хочу понять, это просто совпадение или нет.

Через какое-то время я напомнила Рику о своей просьбе.

– А, так я уточнил у брата! Просто забыл тебе сказать, – ответил муж.

– И? – нетерпеливо спросила я и представила, как сейчас прозвучат слова мужа: «Это какой-то Вадим Трапицын».

– Представляешь, это, оказывается, молодой Тим Кравиц!

– Что?! – обескураженно протянула я. – Тим Кр…

И тут я рухнула в воспоминания. Вот мое назначение высоким судьей три года назад. Вот девять членов Палаты, включая Кравица… Боже праведный, а ведь действительно! Он установил себе новый цвет глаз, но не сумел поменять взгляда. Он изменил контур губ, но голос остался прежним. У него другая прическа, но прежняя жестикуляция. Аккуратная бородка, но не новая манера изъясняться. Лаконичное «Тим» вместо «Вадим», но не иная душа. Разумеется, тогда я не могла его узнать, но он-то меня не узнать не мог… Я же подробно рассказала на собрании Палаты про свое детство и про то, что раньше меня звали Дарья Трапицына, и вообще про все, кроме того, о чем мне давным-давно запретил говорить папа Матти. И ведь после собрания Палаты отец не подошел ко мне, к своей родной дочери, которую не видел много лет. Я даже уверена, что он был в числе тех членов Палаты, которые голосовали против моей кандидатуры на должность высокого судьи – лишь бы свести на нет возможность пересечься со мной еще раз!

Понимаете, когда пазл сложился, и я поняла, что Тим Кравиц – это мой отец, то не могла поступить иначе. Его так называемая помощь папе Матти в получении должности главы финского представительства Палаты была не случайной – изменив в Едином Архиве биографию своей приемной дочери, папа Матти, сам того не ведая, одновременно изменил и биографию Вадима Трапицына, оставив его персону навсегда в прошлом. Этот ублюдок коптил небо, наслаждался жизнью, купался в деньгах со своей женушкой, в то время как из-за него погибла моя мать, свел счеты с жизнью Эрик, а я, единственная дочь, была выброшена на улицу, как щенок! Мне посчастливилось попасть к маме Анне и папе Матти, но ведь меня могли и не удочерить, и я бы не получила ни образования, ни шанса на счастливую жизнь! А ему не было до этого никакого дела…

Эта беззаботная женщина, к которой Тим… Вадим… или кто уж он там… Это была Стефани Джефферсон. Она родилась, выросла и отучилась в Штатах, потом ее черти носили по всему миру, и вот с каким-то ветром она попала к нам, в Киев. Потом они с отцом, я так понимаю, переехали в Сидней, ну а под конец своего никчемного существования она была приглашена работать в университет Сан-Паулу. Я все это узнала в Едином Архиве – папа Матти хотя и не работал там уже много лет, но друзья у него остались, а разве он мог отказать любимой дочке в небольшой секретной просьбе покопаться в файлах школьной подружки, чтобы устроить ей ко дню рождения сюрприз…

Да, это я вышла на Беранжер Пьярд и заплатила ей за помощь мне.

Мне жалко близнецов, моих крошек, потому что они останутся без мамы. Меня же казнят за убийство, верно? Я в любом случае гарантированно исчезну менее чем через 16 лет, но это время я могла бы провести со своими детьми. Казни не боюсь. Совсем не боюсь. Жалею ли я о том, что сделала? Жалею. Этот кусок говна не стоил того, чтобы обрекать моих детей на жизнь без матери. Простите».

Когда Тарья Экман закончила, Валерия, в глазах которой стояли слезы, умоляюще сказала:

– Тарья! Ну зачем же ты так? Неужели просто месть?

– Просто месть, госпожа Видау. Упоительная, удивительно сладкая на вкус, облегчающая душу месть…

– Госпожа Экман, – обратился к ней Арманду Тоцци, – прошу вас, поясните мне для протокола одну вещь. Я правильно понимаю, что в то утро латиоид предназначался именно Стефани Джефферсон?

– Правильно, капитан. Я должна была увидеть, как мой отец умирает, истекая кровью. И попросила домработницу, Беранжер Пьярд, подбросить латиоид в кофе этой суки, чтобы она его выпила и сдохла, а подозрение пало на отца. Я пошла ва-банк и выиграла. Как я и ожидала, отца осудили, он подал апелляцию и попал к нам в Квадрат. Я искоса поглядывала на него, уверенного, что сейчас ядро окрасится в белый… Вы бы знали, как сильно я желала ему смерти, как хотела видеть его, орущего в кресле, шокированного, раздавленного! И от удивления и радости даже тихонько шепнула: «Нет…», когда ядро действительно окрасилось в красный. А ведь госпожа Видау спрашивала его, не хочет ли он заявить отвод высоким судьям, и он не заявил, хотя знал, что среди судей находится его дочь, но не мог и подумать, что она пришла не честно судить его, а казнить. Можете себе представить, насколько он был уверен в исходе апелляции в его пользу, что пошел на такой риск! Какая дилемма – заявить отвод и остаться в живых, но взамен признать, что я его дочь, и вытащить на поверхность все те грехи, которые остались далеко в его молодости!

Одним выстрелом я убила двух зайцев – зайца по имени Джефферсон за то, что разбила Эрику жизнь, и зайца по имени Кравиц за все остальное. Молодец, мальчик, – обратилась Тарья к Лукасу, – если бы не твой острый взгляд, никто и ухом бы не повел. Подумаешь, очередная казнь в Квадрате…

– Я могу уточнить? – послышался голос Винсента Перре. – К чему в таком случае был весь этот маскарад с задержанием господина Мартинеза?

– Хороший вопрос, господин Перре, – кивнул ему Арманду Тоцци. – Это была провокация следствия.

– Для чего? Кого вы провоцировали?

– У нас было недостаточно улик, – пояснил Лукас, – и мы получили согласие профессора Мартинеза помочь нам, а потом заручились формальной санкцией федерального судьи Уилмы Сальгадо. Нам необходимо было создать правильный публичный информационный фон, чтобы обеспечить себя бесспорными доказательствами, а еще чтобы у госпожи Экман не возникло подозрений, что под нее копают. И мы пустили по всей сети «утку» о том, что якобы следствие не может найти баночку с кремом, куда Филипп Мартинез будто бы попросил Беранжер Пьярд подбросить использованную капсулу латиоида. Никаких подобных поручений господин Мартинез домработнице, конечно же, не давал, он и знать-то ее не знал. Но в итоге мы получили то, что хотели – появилась баночка крема с оболочкой латиоида в ней. И появилась запись, как в тот же день, когда по сети разлетелась «утка», в дом убитых пробралась девушка, чтобы подбросить баночку крема.

– Этой девушкой была госпожа Экман? – испуганно спросила Икуми Мурао.

– Нет, – ответил Лукас, – это была не Тарья Экман. Это был человек, без которого госпожа Экман вряд ли реализовала бы свою задумку. Прости меня. Но работа есть работа.

Последние слова Лукаса были адресованы жене. Присутствующие обернулись на Сабрину, которая смотрела в пол и молчала. Затем она подняла на мужа испуганные глаза и то ли со стыдом, то ли с обидой в голосе сказала: «То есть ты все это время знал?»

«Нет, – ответил ей Лукас, – не все время. Когда в Марселе я навестил свою соперницу по игре в «Иннер-брейкер», она дала мне иглу с файлами, которую попросила передать своему ребенку. Когда я открыл иглу, чтобы узнать имя и адрес этого ребенка… Сабрина, ты можешь представить себе, что я испытал? Помнишь, вскоре после этого я ездил в командировку в Париж? Я слукавил. Я еще раз ездил в больницу к твоей матери, к Беранжер Пьярд. Мне даже не пришлось на нее давить – стоило только сказать, что я твой муж и что именно я веду дело Кравица, и она сама все выложила.

Перед своим самоубийством твой папа записал то видео, которое мы все сейчас видели, на иглу и отправил Беранжер, чтобы та передала ее тебе, когда сочтет нужным. Как мне рассказала твоя мать, к моменту, когда у нее диагностировали рак, она уже давно думала о тебе, каялась, что так опрометчиво отказалась от своей дочери, оставив ее на Эрика, этого молодого неопытного парня. Беранжер действительно восприняла болезнь как кару, и вместо того, чтобы начать лечение, стала разыскивать тебя, и поиски привели ее в Сан-Паулу. Она рассказала мне, что к моменту вашей с ней первой встречи с тобой уже связалась госпожа Экман, от которой ты узнала и о том, что твои мама и папа тебе не родные, и об Эрике, и о Вадиме. Ты долго не хотела идти на контакт с Беранжер, но в итоге вы с госпожой Экман, одержимые идеей мести Кравицу и его жене, поняли, как можно использовать чувство вины твоей настоящей мамы. Ты предложила Беранжер заслужить твое прощение и доказать раскаяние – устроиться на работу в дом Кравица и Джефферсон и подбросить латиоид Стефани, реализовав задумку госпожи Экман.

Твоя мать умоляла меня помочь тебе избежать тюрьмы. Конечно, для меня было очевидным, что она скорее умрет, чем на допросах официально подтвердит все то, о чем рассказала мне. Тогда я немного подыграл ей:

– Беранжер, единственный способ уберечь Сабрину от следствия – это отвести подозрение от Тарьи Экман, бросив его на другого судью. Ты поможешь мне?

– Да! Все, что угодно, пока еще у меня есть время! – взмолилась она.

– Но поклянись, что Сабрина ничего не узнает! Поверь мне, она человек импульсивный и если хотя бы о чем-то догадается, все наша помощь пойдет насмарку.

– Я клянусь, Мечтатель! ђPalabra de honor!

Голова работала, как компьютер. Цейтнот мобилизует! Я сказал твоей матери, что ей нужно будет дать показания против Филиппа Мартинеза, и она, уверенная в том, что спасает дочь от тюрьмы, согласилась. Человеку, которого от смерти отделяют несколько лейкозных клеток, нечего терять. Ну а дальше дело оставалось за тем, чтобы убедить профессора Мартинеза побыть некоторое время подозреваемым. Сложнее всего было получить формальную санкцию на его псевдозадержание у федерального судьи Уилмы Сальгадо, но прокурору удалось ее уговорить – слишком много догадок против госпожи Экман было к тому моменту, и судья Сальгадо, понимая, что выдает заведомо незаконную санкцию, все же уступила нам. Ее несколько успокоили слова прокурора Брасио о том, что сам Филипп Мартинез выразил готовность помочь следствию.

Идея с провокацией и баночкой крема принадлежала, кстати, самой судье Сальгадо. Что ни говори, а женщина она невероятно умная и опытная, да и психолог отменный.

«На следующем допросе скажи, что Мартинез попросил тебя подбросить использованную капсулу латиоида в крем Стефани Джефферсон», – написал я твоей матери через «Иннер-брейкер».

«Хорошо, Мечтатель! Так надо?»

«Надо, да. Если детективы найдут эту баночку с капсулой, Мартинезу будет не отвертеться. Это ради Сабрины!»

«Но не было же никакой баночки…»

«Уверен, что-нибудь придумается».

План сработал – в один момент все медиа сообщили, что дело против Мартинеза может развалиться из-за того, что ключевой свидетель недвусмысленно пояснила, как она по просьбе профессора подложила оболочку препарата в баночку крема, а баночки и след простыл. А уже вечером камеры засняли, как Сабрина пробралась в дом, чтобы подбросить туда недостающую улику. Ловушка захлопнулась».

Тарья засмеялась, и все присутствующие посмотрели на нее. Она бросила недовольный взгляд на Сабрину:

– Говорила же я тебе, что это провокация! Не могла твоя тупая мамаша сама своими куриными мозгами дойти до того, чтобы отвести подозрение от дочки и бросить его на Мартинеза!

– Я… я… – Сабрина в растерянности смотрела на Тарью. – Мама мне написала, что ей осталось жить считанные дни, и что перед смертью она хочет обезопасить меня… Она же не знала, что это все…

– Она была идиоткой, Сабрина, – со злостью сказала Тарья.

На мгновение в комнате стало совсем тихо.

– Я вас прошу, – Тарья поднялась с кресла и посмотрела на капитана, – девочка тут ни при чем! Это я все спланировала и просчитала! И это я ее взбаламутила! Умоляю, не трогайте ее!

– А я не жалею, – сказала вдруг Сабрина. – Мир стал чище без этих двух. И их жизней все равно недостаточно, чтобы окупить смерть моего отца.

– Помолчи! – крикнула ей Тарья. – Пожалуйста… Вина только моя! Только я должна отвечать!

– Госпожа Экман, – подошел к ней Арманду, – это уже суд решит, чья тут вина. Я официально объявляю вас подозреваемой в убийстве Стефани Джефферсон и последующем убийстве Тима Кравица. У меня нет санкции федерального суда, поэтому задержать я вас не могу, но…

– Неужели вы думаете, что я куда-то сбегу? – усмехнулась Тарья. – Позвольте мне попрощаться с коллегами. Не уверена, смогу ли я их еще увидеть.

Она подошла к Винсенту: «Господин Перре, вы чудесный человек! Любите своего сына, малыша Анри! Он у вас уже такой… взрослый».

«Госпожа Мурао, – Тарья обратилась к Икуми, – у нас не было возможности как следует познакомиться. Я помню вашу апелляцию, как вы сидели у нас в камере в Квадрате. Кто бы мог подумать, что когда-то и вам придется вершить высокое правосудие! Будьте счастливы».

«Господин Мартинез! Удивительно, какие судьбоносные роли люди могут играть в жизни других, даже не подозревая об этом! Но я не держу на вас обиды. Всего вам хорошего».

«Госпожа Видау! Вы всегда были для меня примером для подражания. Уверена, что вы бы не поступили так глупо, как сделала я. Мне будет вас не хватать!» – и они обнялись с Валерией.

– Пойдемте? – вежливо сказал Тарье Арманду.

– Пойдемте, капитан, – ответила та, а потом обернулась к Сабрине и сказала: – Я люблю тебя, сестренка!

– Я люблю тебя, сестренка! – послышалось в ответ.

– Ну все, идемте, – Тоцци аккуратно взял Тарью под руку и вывел за дверь, после чего в комнату вошли двое полицейских, которые надели наручники на Сабрину и тоже повели к выходу.

– Лукас! – крикнула Сабрина. – Лукас!

Муж не смотрел на нее. Он стоял возле Валерии и ценой огромных усилий сдерживал себя, чтобы не подбежать к коллегам и не вырвать свою жену из их рук. «Да уведите же вы ее скорей!» – не выдержав, крикнул он полицейским, и как только те с Сабриной скрылись в коридоре, он дал волю эмоциям. Дождавшись, когда первая волна горечи утихнет и парень немного успокоится, Валерия приобняла его: «А я говорила, что детектив из тебя выйдет лучше, чем врач!»

Он поднял на нее мокрые глаза, и она, мягко, по-матерински улыбнувшись ему, шепнула: «Извини. Поплачь, поплачь».