Текст книги "Черноглазая (СИ)"
Автор книги: Девочка с именем счастья
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
– У меня все пальцы переломанные, по ним видно. Потрогай, сломанные они не такие, как целые.
Мелексима сжимает пальцы хана, понимая, что он прав. Она кивает и отпускает руку хана.
– Мы можем немного пройтись пешком до лагеря, ― предлагает он. ― Тебе надо прийти в себя.
Мелек качает головой. Такой скачок адреналина отнял все силы, и Мелексима хотела прийти и лечь отдохнуть.
Батый сел на свою лошадь и подал руку Мелек. Девушка ухватилась за нее, и хан необычайно легко поднял ее, посадив перед собой. Потом пришпорил лошадь.
***
Хан долго думал об этом. Мелексима могла его удивлять ― поступками, смелыми словами. Его удивляла сама ее история. Она была похожа на птицу: гордая и свободная, красивая и редкая, согласившиеся жить в красивом месте, но при этом в любой момент готовая взлететь и исчезнуть в небесном небосводе. Мелек хотелось одаривать, хотелось превратить и так прекрасную девушку в еще более прекрасное. Хотелось видеть ее широкую, искреннюю улыбку.
Такую, которую она показала, когда Батый подарил ей бокка.
Почти за три дня Бат-хан позвал к себе Субэдэй и приказал ему сделать кое-что.
========== Глава 5. Праздник Белый месяц ==========
Мелексима была прекрасна в белом. Буяннавч поняла это, еще до того, как увидела черноглазую в праздничном наряде. По сути, белая одежда была только красивой тряпкой ― Мелек же была уникальна и прекрасна.
Отросшие за зиму волосы ей собрали в мелкие косы и уложили на голове. Один локон выпустили из прически, и он обрамлял белое лицо с острыми скулами. Платье Мелек спускалось в пол, рассыпалось небольшим кругом вокруг нее. Рукава свободно спадали вдоль талии девушки. На голову девушки Буяннавч одела подаренное ханом бокка, и пристроила другие украшения. Пока Буяннавч собирала Мелек, заметила, что та мелким подрагивает.
– Мелексима, ты в порядке? Ты дрожишь.
Мелексима со стоном выдохнула.
– Я волнуюсь, Буяннавч, очень волнуюсь. До этого я же праздновала только Цаган Сара дома, в окружении семьи.
Шаманка тепло улыбнулась девушек и погладила ее по щеке.
– Не волнуйся, милая. Ты молода, ты прекрасна. Когда мы войдем в шатер хана ты должна идти вслед за мной, поклониться нашему Великому хану, пожелать ему здоровья и побед, а потом пройти со мной. Ты будешь сидеть рядом со мной на празднике, и просто наслаждаться пиршеством. Хорошо?
– Хорошо, Буяннавч, ― Мелексима внезапно легко поклонилась шаманке и, не поднимая головы, произнесла. ― Я благодарна тебе за все, что ты делаешь для меня. Пусть жизнь твоя будет долгой и счастливой. С праздником, Буяннавч.
Женщина растроганно посмотрела на свою воспитанницу и положила руку ей на плечо.
– И тебя с праздником, Мелексима, мой ангельский образ.
Цаган Сар был всяким ожидающим праздником в монгольском стане.
По обычаю, все одеваются в белое, и мужчины и женщины, всякий как может. Белая одежда почитается счастливой, поэтому они и делают это, одеваются в белое, чтобы во весь год было счастье и благополучие… Хану приносят большие дары ― чтобы во весь год у великого хана богатства было много и было бы ему радостно и весело. Весь народ друг другу дарят белые вещи, обнимаются, веселятся, пируют, и делается это для того, чтобы счастливо и по добру прожить весь год.
В этот день дарят великому хану более ста тысяч славных и дорогих белых коней. А когда великий государь пересмотрит все дары, расставляются столы, и все садятся за них. После обеда приходят фокусники и потешают двор; когда все это кончится, идут возвращаются к себе в шатры.
***
«Дедушка, молюсь тебе в этот светлый праздник. Не оставь меня без твоей защиты, обрати на меня свой пристальный взор и убереги от напасти».
Когда Мелексима и Буяннавч появились в шатре, все притихли. Музыка по-прежнему играла, кое-кто по-прежнему говорил, но теперь предметом обсуждения был не Цаган Сар, а девушка в белом. Мелексима не находила в себе сил поднять глаза от устланного коврами пола, но когда они с Буяннавч остановились около возвышения Батыя, Мелек рефлекторно выпрямилась и расправила плечи.
– Великий хан, ― громко и почтительно произнесла шаманка. Отчего-то именно после этих слов музыка вновь заиграла громче, люди вернулись к разговорам и Мелек почувствовала, как ее отпускают невидимые тиски. Взгляды, прикованные к ней, не исчезли полностью, однако стали не такими пристальными. ― Пусть год будет счастливым, полон новых побед и свершений. Да начнется с Цаган Сар новые завоевания и удачи!
Хан кивнул, принимая поздравления. Буяннавч отошла в сторону, и на ее место встала Мелексима. Она поклонилась, чувствуя пристальный взгляд сидящего перед ней мужчины.
– Да будет Цаган Сар счастливым для вас, Великий хан. Пошлет вам Великий Тенгри здоровья и побед.
– И тебя с праздником, Мелексима.
Черноглазая, не удержавшись, подняла взгляд, посмотрев на Батыя. Хан выглядел как никогда величественно и прекрасно. Бат-хан одевался изысканно, утонченно, и только смотря ему в глаза можно было понять, какая сила скрывается за внешней обманчивой слабостью и некой женственности. Мелексима не удержалась и улыбнулся Батыю. Поклонившись, они с Буяннавч удалились за стол.
Мелек было неуютно присутствовать на празднике. По началу. За каждым ее движением, казалось, наблюдали, из-за чего Мелексима держалась через чур гордо. Буяннавч, заметив напряженность черноглазой, ободряюще сжала морщинистой, но сильной рукой ее плечо.
– Будь спокойна, Мелексима, ― сказала она. ― Это ― священный праздник. Никто не посмеет оскорбить или обидеть тебя.
После этих слов стало немного легче. Мелек осмотрелась вокруг. В основном это были мужчины ― войны, советники, рядом с ней было несколько шаманов. Но изредка ей на глаза попадались женщины; все монголки были старше нее, возможно, это были жены воинов. Кое-кто из молодых девушек занимался тем, что подливали напитки и разносили кушанья. Некоторые из них танцевали, но по большому счету на них обращали внимания ― все были заняты веселыми разговорами и самим празднеством. Мелек
Под такт музыке Мелексима начала слегка покачиваться, прищелкивая пальцами. Буяннавч ободряюще ей улыбалась. Широкая улыбка осветила красивое лицо черноволосой, она явно взбодрилась. Хотя на праздник у нее было одно дело. Она наклонилась к шаманке и тихо спросила:
– Я могу выйти?
– Зачем это?
– Мне надо сжечь берегиню, ― пояснила Мелек. ― Хочу сделать это без лишних глаз.
Буяннавч понимающе кивнула, но с сомнением посмотрела на Батыя. Мелек тоже перевела взгляд на хана и столкнулась с его черными, жгучими глазами. Черные глаза Батыя напоминали бездну, наполненную горячим углем, который может вспыхнуть в любой момент; ее черные глаза были похожую на сырую землю, которая может успокоить этот огонь.
Батый словно изучал ее, а потом ― отвернулся. В его взгляде, направленный на танцующих девушек, не было ни капли интереса. Мелек, она сама не поняла почему, это польстило.
– Спроси разрешения хана, ― посоветовала Буяннавч. ― Если ты уйдешь без разрешения, это будет неуважением.
Мелек понимающе кивнула. Она поднялась и, придерживая полы платья, сделала пару шагов по направлению к хану, как внезапно перед ней возник монгол с выбеленным лицом. Она не знала его имени, но он был в тот день, когда хан узнал, что Мелек ― внучка Ганбаатара. Он вечно ходил с раскрашенным в белом лицо, был невысокого роста, говорил тихо и угрожающе.
– Мелексима, ― протянул он с уважением. Мелек склонила голову в приветствии. ― Не сочтете ли вы грубой нашу просьбу станцевать нам на этом празднике? Окажите нам честь.
Мелек удивилась такой просьбе. Конечно, танцевать она немного умела, да и сидя на месте ей хотелось влиться в этот круговорот. Однако она сама считала, что для знатной женщины это ― недопустимо. Но если ее саму просят…
Мелексима глянула за спину монгола, на Батыя. Тот смотрел на нее с интересом, и в его глазах черноглазая уловила сомнения и даже вызов. Неужели он думает, что она откажется танцевать, испугается? Мелексима усмехнулась.
– Буду рада, ― ответила она с улыбкой. Монгол кивнул.
Танец ― поэма, в ней каждое движение ― слово. Казалось, теперь на Мелек смотрели все ― даже гордый и жестокий Субэдэй посмотрел на внучку великого воина. Но лучше всех ощущался всех взгляд Батыя. Мелексима посмотрела на него, и теперь вызов читался в ее глазах. Удача танцует лишь с теми, кто приглашает её на танец.
Другие девушки глянули на нее с завистью, но несколько смотрели с искренним интересным. Каждая хотела выделиться в своём танце, обратить на себя внимание, но только одной это удалось. Мелек была не права ― не каждая хотела добиться внимания хана, и именно они относились к черноглазой лучше.
Когда заиграла музыка, Мелексима прикрыла глаза, а когда вновь распахнула ― видела только Батыя. Великого хана, который смотрел на нее. И тогда девушка поняла, для кого она должна танцевать. Она танцевала душой; не красотой своего тела и не изящными движениями она привлекла внимание хана, а своим манящим взглядом, который заменял прелесть танца и его мастерство всех вместе взятых танцовщиц. Батый видел только эту девушку.
Освещенные ярким пламенем покои, музыка и хан, восседающий на своём пьедестале. Все это нервировало девушек, но не ее. Мелексима по жизни была бунтаркой, она никогда ничего не боялась, и сейчас она танцует, как ангел, сошедший с небес ― ведь и имя ее таково.
Девушки изящно опустились на пол, оставляя возможность юной черноглазой красавице станцевать на этом празднике. Заиграла ритмичная мелодия, и Мелексима в ней растворилась… Рука туда, вторая туда, изгиб тела и борьба глаз с глазами Батыя… На лице заиграла улыбка, наглая и зазывающая. Хан смотрел на танец и на черноволосую девушку, чувствуя, как весь мир растворяется, оставляя лишь её.
Она двигалась плавно, изящно, словно сливаясь с музыкой. Украшения сопровождали ее движения тихим звоном, а несколько локонов выбилось из общей прически. Но Мелексима не стала из-за этого видеть хуже ― это лишь придало ей особый шарм.
Когда замолчала музыка Мелексима замерла, сидя на ковре. На несколько секунд воцарилась тишина, а потом монголы закричали и захлопали в ладоши. Мелек кинула взгляд на монгольских женщин, те улыбались ей, ободряюще кивая. И лишь потом она подняла взгляд на хана. Он не улыбался, но на его лице что-то неуловимо разгладилось, и в глазах сверкало ― девушка приняла это за одобрение. Она широко улыбнулась и тоже захохотала, но в общем гаме этот звук потонул.
– С вашего позволения? ― спросила Мелексима. Батый непонимающе кивнул, и девушка лёгким белым перышком вышла из шатра.
Практически у самого порога она столкнулась с Хостоврулом. Он поклонился девушке.
– С праздником, ― произнёс он. Мелек кивнула.
– И тебя, Хостоврул, ― на глянула на монгола с внезапной идей и хитро прищурилась. ― Послушай, может, ты окажешь мне одну небольшую услугу? Это быстро надолго я тебя не задержу.
Через минут десять рядом с рекой горел небольшой костерок, который Хостоврул быстро и ловко соорудил для девушки. Мелек присела перед ним смотря на играющее пламя. Она отошла от лагеря, примерно к тому месту, где жили невольницы ― но сегодня они все были заняты на празднике, поэтом Мелексима находилась в относительной тишине. Для тех, кто не был приглашен в шатер на хана на Цаган Сар, поставили отдельные большие шатры, и воины праздновали там. С не меньшим раздольем ― Мелексима слышала их монгольские песни даже здесь.
Маленькая куколка была у нее в руках, Мелексима сжала ее в ладони.
– Я угадываю твоё лицо среди теней, Мрачные воспоминания убивают меня, ― тихо пропела девушка. Глаза ее слезились ― то ли от воспоминаний, то ли от дыма. Мелексима прикоснулась к куколке губами, а потом кинула ее в костер. Белую с красным ткань тут же обхватил огонь. Ткань чернела и превращалась в пепел. Яркие языки пламени отражались во влажных глазах.
– Что ты делаешь? ― внезапно раздался голос позади нее. Мелек быстро выпрямилась и посмотрела на хана, который бесшумно к ней приблизился. Мелек быстро отерла глаза и глубоко вдохнула. Легко поклонилась.
– Великий хан, ― произнесла она. Ей хотелось спросить, почему он ушел с праздника, хотелось знать, почему подошел к ней, но в итоге она не спросила ничего. Батый приблизился и кинул взгляд на горевший костер. Вспомнив, что до этого он задал ей вопрос, Мелек решила ответить. ― Это семейная традиции. Мы жгли куклы.
– И что это давало?
Мелексима усмехнулась.
– На каждый Цаган Сара, мы делали кукол без лица. Бабушка говорила, что они впитают в себя все хорошее и плохое, что случалось от праздника к празднику. Если сжечь такую куколки на праздник, то все плохое поднимется с дымом к предкам, и они уничтожат это, чтобы больше такого не происходило; а все хорошее уйдёт под землю и будет следовать за тобой, ― Мелексима грустно улыбнулась. ― Глупость, конечно, но в определённые моменты это помогало сохранить присутствие духа.
Батый хмуро посмотрел на Мелек. Сам он не особо верил в приметы и суеверия, однако он видел, как лучше от этого стало черноволосой. Даже если этого и не было на самом деле, Мелек становилось лучше, она сама отпускала боль и радость.
Внезапно Мелексима посмотрела на него с хитрым прищуром.
– А вы сжечь ничего не хотите?
– Что? ― непонимающе спросил Батый. ― Конечно, нет, что за глупости.
Но Мелексима лишь рассмеялась.
– Давайте, хан, ― уговаривала она. ― Быть может, у вас есть что сжечь?
Батый покачал головой. Он не хотел принимать участия в этой детской забаве, но Мелексима была решительнее него. Она окинула Бату быстрым взглядом, зацепилась за кинжал, который был спрятан за широким поясом его одеяний. Но она знала, что он там. Мелексима с громким смехом ― что и немного сбило хана ― навалилась на него и выхватила кинжал, после чего ловко захватила одну прядь черных волос. Но Батый решительно перехватил ее руку ― вероятно, он понимал, что Мелек вряд ли навредит ему, но столь порывистость ее действий напомнила о том, что нельзя расслабляться. Кроме того, у девушки в руках было оружие, и хан действовал скорее машинально, чем осознано.
Но заглянув в черные глаза он не увидел желание убивать. Мелексима смотрела на него чистыми, черными глазами, улыбалась и не пыталась вырваться. Руку с кинжалом он крепко держал, но вторая рука Мелек, что держала смоляную прядь, была свободна к действиям. Мелексима пропустила прядь сквозь пальцы.
– Даже не думай, ― холодно приказал Батый. Но на девушку это не действовало: она широко улыбнулась. Хотя холодный тон ее немного сбил, Мелексима явственно не собиралась отступаться от своей детской затеей.
– Есть примета, что если человек сожжёт локон своих волос, то весь негатив от него уйдет и у него начнется новая, счастливая жизнь, ― говорит Мелексима. ― Великий Хан, ну давайте попробуем.
Он мог оттолкнуть ее руку и уйти; мог выхватить кинжал и снова уйти; мог указать ей на ее место. Но Батый сам себе удивляется, когда отпускает ее руку с оружием. Мелексима смеется и отрезает небольшую прядь волос, после чего протягивает ему.
– Теперь сожгите, ― говорит она, и Батый делает и это. Мелек улыбается. ― Представьте, как все плохое уходит, поднимается в высь далеко от вас. А все ваши победы и завоевания оседают под землей у вас под ногами, что сопровождать вас все время.
Они были словно две стороны одной медали, словно лед и пламя, как свет и тень. Они олицетворяли собой вечный круговорот добра и зла в этом мире, и являя собой ярчайший пример всепоглощающего слияния двух противоположных начал ― мужского и женского
Мелексима подходит к хану и положила руки на его плечи. Затем обвила рукой за шею, крепко, до хруста позвонков и прижалась губами к его губам. Целует его, стараясь заглушить внутренний голос, который велит ей этого не делать. Она же внучка великого воина, и привыкла получать то, что хочет.
Батый был ошеломлен неожиданной мягкостью этого поцелуя. Мелексима была смела, она просто… целовала его. Мягко, деликатно и даже с осторожностью. Он ощущал прикосновение ее зубов, но они были столь легкими что не могли принести никакого вреда.
Она не была очень настойчива, но избавиться от нее не причинив вреда он бы не смог. Да и не захотел. Почему-то. Вместо этого он обвил руками тонкий стан девушки, привлекая ее к себе и отвечая на поцелуй. Чувствуя, что растворяется в ощущении прохладной сладости поцелуя и аромате ее духов Бату позволил себе поддаться тому чувству, которое тревожило его весь этот вечер.
Отстраняется Мелексима тоже первой. В ее черных глазах мелькает что-то странное, она делает шаг назад.
– Простите, ― шепчет она и, развернувшись, едва ли не сбегает. Батый провожает ее ироничным взглядом, но останавливать не спешит, наблюдая за тем, как легкая фигурка, приподняв полы белого платья, растворяется в темноте.
========== Глава 6. Белый жеребенок ==========
Ожидала ли Мелексима, что отношения с Бат-ханом изменяться после поцелуя на праздник? Очевидно, что да. Она не знала, в какую именно сторону ― хорошую или плохую, поэтому ждала хоть чего-то с замиранием сердца. Если бы Мелек знала, кого жить рядом с вулканом, который в любой момент может начать извергаться, то сравнила именно с этим.
От Буяннавч, конечно, не укрылось это происшествие. Когда Мелек рассказала ей ― шаманка, по сути, заставило ее это сделать ― Буяннавч смотрела долгим, пронизывающим взглядом. Мелексима нервничала.
– И что? ― внезапно спросила шаманка. ― Хан ничего тебе не сказал? Дал уйти?
Мелексима согласно кивает. Женщина недоверчиво хмыкает и возвращается к работе, а Мелек понятия не имеет, что скрывается за этим хмыком. Она старается забыть о случившемся, продолжая свою обычную жизнь: она помогает Буяннавч, учит разные травы и готовит простые отвары. Прогуливается недалеко от лагеря, и компанию ей неожиданно составляют несколько милых девушек. Они говорят с ней немного испуганно поначалу, но быстро находят общий язык с холодной и нелюдимой Мелек. Черноглазая, пусть никогда этого и не признает, рада обретению каких-никаких, а подруг.
Когда монгол-с-белым-лицом ― Мелек выяснила, что зовут его Жаргал ― сказал ей, что Великий хан хочет ее видеть, девушка начала судорожно искать причины для отказа. Однако поймав ироничный и насмешливый взгляд шаманки, Мелексима собралась и последовала за Жаргалем с гордо поднятой головой. Несмотря на то, что был разгар зимы, на улице было тепло. Мелек шла, по привычке приподняв полы платья.
– Мы разве не в шатер идем? ― удивленно спросила Мелек, когда монгол повел ее в другую сторону. Он был немногословен, да и Мелек его голос не очень нравился ― в нем постоянно слышалась какая-то угроза.
– Нет, Мелексима, ― к ней обращались только полным именем и крайне уважительно. Черноглазой это льстило. ― Хан велел прийти вам к конюшням.
Хотела она этого или нет, но слова Жаргаля разожгли в ней интерес. Когда они пришли, хан стоял к ним спиной напротив своего собственного коня; Мелек узнала коня по прогулке. Жаргал остановилась поодаль Батыя и поклонился ему, громко сказав в приветствие:
– Великий хан.
Батый повернулся к ним, и Мелек поклонилась. Одна из лошадей заржала, и девушка против воли перевела взгляд на нее, Жаргал тоже дернулся, но Бат-хан даже не отреагировал. Мелек часто замечала то, что хан невосприимчив к звукам ― резкий и громкий шум его не пугал.
– Можешь идти, ― сказал он, и монгол быстро скрылся. Он напомнил тень, которая появляется и исчезает по воле хозяина. Мелек напряженно выпрямилась. ― Идем.
Мелексима удивлено глянула на Батыя, и встретилась глазами с его черными. Теперь, без чувства празднества, Мелексима перестала казать самой себе окрыленной, и произошедшее в вечер Цаган Сар казалось ей недопустимым.
– Куда? ― спросила она, идя рядом с Батыем. Хан казался как всегда холодным и невозмутимым, Мелек не думала, что он ответит ей хоть что-то. Она до сих пор не знала, как он отнесся к ее выходке, и не знала: хочет узнать или нет. Возможно, ей будет жить спокойнее, не знай она всей правды.
– Еще одна традиция Цаган Сар, о который ты, возможно, не знала, ― ответил хан. Мелексима напрягался. Она стала судорожно перебирать все традиции и поверья, которые она слышала от родных. Ей рассказывали много, бабушка любила делать это, сидя вечером в окружении горящих свечей и расчесывая внучке волосы, пока девочка игралась с куклой.
Они проходят лагерь, и Батый останавливается перед небольшой поляной, тоже отведенную под конюшни. Мелексима не сразу понимает, почему ее привели сюда ― из-за количества белого снега приходить напрячь глаза, только тогда девушка понимает, что конюшни вовсе не пусты ― в них размещены десятки белых лошадей.
Мелексима была в восторге. Хотя, это слово мало могло описать настоящее ощущение девушки ― одно слово «восторг» было ничтожно мало по сравнению с тем, как много и ярко испытала Мелексима от одного созерцания этих сильных и красивых животных. Они всегда были ее слабостью, даже после того, как ее любимую лошадь убили, проявляя гуманность, девочка ― а после девушка ― не могла не восхищаться ими. Как они скакали по полю, позволяя ветру играться со своей гривой.
Они были символом свободы. Даже находясь в неволе, они рвались бежать, скакать, играться. Их можно было приручить, но свободолюбивую натуру лошадей сломать было невозможно. Мама также говорила про трехлетнюю малышку, когда та бегала и падала, а потом с яркой улыбкой рассказывала о своих приключениях. Для женщины Мелексима была похожа на маленького несмышлёного жеребенка, который пытается сам исследовать мир на своих тонких неокрепших ножках.
Если бы мама или бабушка были живы, они бы сказали, что Мелексима из непослушного жеребёнка стала гордой и красивой лошадью. Мелек грустно улыбнулась своим мыслям.
– Они очень красивые, ― сказала она, чтобы отвлечься от грустных мыслей о семье. ― Можно подойти ближе?
– Конечно, ― согласился хан. Мелексима легко двинулась к конюшни, хан практически бесшумно шел рядом с ней.
– На Цаган Сар хану дарят более ста тысяч славных и дорогих белых коней. Об этой традиции вы говорили?
– На большую армию нужно много коней, ― заметил хан. Мелексима кивнула. Некоторые лошади были привязаны к кольям, вбитым в землю. Привязь позволяли дойти до конюшни, где солома служила подстилкой, до кормушек рядом и немного побродить по снегу. Мелек прикинула, что не все подаренные лошади находятся здесь. Вероятно, их распределили в другое место в лагере.
Мелексима приблизилась к одной кобылице, рядом с которой резвился жеребенок. Он не был совсем уж маленьким, но явно меньше остальных своих сородичей, да и был он неугомонным ― если остальные животные предпочитали лежать или есть, то заинтересовавший Мелек конь скакал и прыгал настолько, насколько позволяли привязь. Случайно от задел кобылицу, и та фыркнула на него, слабо укусив в бок. Впрочем, коню это не показалось наказанием ― напротив, он воспринял это своеобразным приглашением к игре.
Мелексима тихо рассмеялась. Жеребенок, услышав интересный звук, переключил внимание на девушку и подошёл к ней. Немного настороженно, словно изучая ее своими черными глазами. Мелексима аккуратно протянула коню руку, и сделала шаг вперед ― привязь не позволял ему подойти ближе. Тот недоверчиво обнюхал руку.
– Здравствуй, ― сказала Мелексима. Она практически чувствовала прожигающий ее взгляд хана, но не стала заострять на этом внимание. Пусть смотрит, жалко что ли?
Конь сам по себе был небольшой, с прямыми плечами и грубоватой головой. Кое-где на светло-серой шеи были хорошо заметны рыжие пятна ― как и у всех серых лошадей, жеребята рождаются вороными или рыжими, потом линяют и становятся светло-серыми.
– Они такие красивые, ― снова повторила Мелексима, поглаживая молодого коня по шеи. Тот фыркнул, слегка склонив голову, утыкаясь носом в руку Мелек, словно выпрашивая сладость. ― Они такие свободные и гордые. Люди могут их оседлать, но ничто не выгонит ветер, который играет у них в сердце.
– Он нравится тебе? ― внезапно спрашивает Батый. Мелексима поворачивается к нему и кивает с легкой улыбкой, а потом снова повернулась назад к коню. ― Тогда он ― твой.
Мелек замирает от удивления, медленно оборачивается назад. Смотрит уже без привычной улыбки, читая в черных глаза Батыя уже знакомый ей вызов. Она окидывает его взглядом, словно выискивая малейшие признаки иронии или еще чего-нибудь. Конь тыкается мордой ей в лицо, требуя внимания.
– Правда? ― переспрашивает Мелексима. Сердце начинает стучаться немного лихорадочно. Так она нервничала, только в детстве, когда дедушка подарил ей ее первую лошадь ― ту самую, от Чингисхана. Сейчас такой подарок лично ей преподносил Великий Хан. Мелек не могла отрицать, что это было почетно, даже она, со своим сумасбродным и самовлюблённым характером понимала, какая честь ей оказана. ― Это очень… очень щедрый подарок.
– Я рад, что тебе нравится, ― сказал Бату, но по его лице Мелексима не могла сказать, что он испытывал хоть какие-то чувства. ― Субэдэй подберет сбрую, чтобы ты могла ездить на нем.
– Он выглядит еще жеребенком, ― протянула Мелексима. ― Сколько ему? Два года?
– Около того.
Мелексима вновь погладила коня по шеи. Внезапно стало очень страшно ―Батый говорил о верховой езде на лошади, оседлать которую можно будет только через год или два. Неужели он думает, что она сможет жить здесь так долго? Неужели, все так думают?
Но Мелексима справляется с собой. Она поворачивается к хану полностью и, присев в поклоне, с очаровательной улыбкой произносит:
– Для меня это великая честь, прекрасный подарок. Большое спасибо.
Батый подходит ближе. Протянув руку, он проводит пальцами по холодной бледной щеке. Мелек напоминает это тот вечер, когда они встретились впервые ― тогда Батый тоже изучал ее лицо. Холодные кольца обжигали кожу, Мелек смотрела на хана распахнутыми от удивления глазами. Она знала, что она бывает импульсивной, что она создание желаний, и тот вечер в праздник лишь доказал это. Но то, что Бату хотел прикоснуться к ней… Мелек это удивляло. Возможно, Буяннавч была права, и бесследно это не пройдет.
Мелексима делает то, что удивляет ее саму. Она кладет щеку на раскрытую ладонь, ластясь, как маленький испуганный зверек. Дикий зверек, с опаской верующий в то, что его больше не обидят и не сделают больно.
Расстояние между ними куда больше, если сравнивать с тем, когда Мелексима его поцеловала. Но девушка с тем же успехом ощущает напряжение, повисшее между ними. Казалось, что в кончиках пальцев, которые лежали на ее щек, собрано нечто, причиняющее ей боль. Но это ощущение было такое эфемерным, что черноглазая не стала на нем сосредотачиваться.
– Спасибо, ― говорит она, смотря на хана. Он кивает. Мелексима не знает, что скрывается за этим кивком: «рад, что смог тебя порадовать» или «все равно, понравилось или нет». С одинаковым успехом там могло скрываться и то, и другое. Батый медленно отводит руку. С неохотой, желая еще немного ощущать холодную кожу щек. Мелек поднимает голову. На ее лице под фальшивой улыбкой запрятано чувство обречённости.
– Занимайся конем, ― говорит хан. ― Теперь он твой.
Батый разворачивается и удаляется. Конь ― который, возможно, так же чувствовал напряжение между мужчиной и девушкой ― ткнулся мордой ей в спину, недовольно фыркнув. Мелексима обернулась на теперь уже свое животное и со вздохом потрепала его по еще короткой гриве.
Прошло почти три месяца с того момента, как Великий Хан подарил Мелек коня, и почти семь месяцев, как девушка жила в стане. За это время мало что изменилось ― разве что длина ее волос. Буяннавч была рада такому ― она могла проводить вечера, напевая тихую песенку на монгольском языке, переплетая волосы Мелек.
Как-то черноглазая спросила о семье Буяннавч: отчего у нее нет мужа и детей? Шаманка грустно улыбнулась.
– Я была замужем, ― сказала она. ― Очень сильно любила его. У нас должен был быть ребенок. Но беды, как и счастье, приходят внезапно. Моего мужа убили русы во время очередного сражения. Ребенка я потеряла, и больше иметь детей не могу. Чтобы быть полезной, решила податься в знахарки.
История была до обыкновения проста и коротка, но Мелек от нее в дрожь бросило. Больше она не спрашивала о минувших днях, боясь потревожить старые раны Буяннавч. Несмотря на то, что прошло уже довольно много времени, они все еще были и исчезать не собирались. Но неизменно на сама вспоминала о семье, которую когда-то имела. Мелексима не знала, с чем это было связано, но после того, как ей подарили коня, тоска и грусть начали одолевать ее все чаще и чаще. Пару раз Буяннавч будила ее из-за того, что девушка плакала во сне. Мелек порывалась рассказать о том, что снятся ей вовсе не кошмары, но так и не собралась. Бережно хранимые картинки семейного счастья оставались при ней.
Конь стал ее единственным утешением. Мелексима сама кормила его и чистила, водила с уздой по лесу. В такие моменты ей становилось немного, но легче. Пресловутое чувство покоя и счастья обрели для нее ценность. Жеребенок получил имя Хулан, что означало «дикая лошадь». К своей хозяйке конь быстро привязался и начинал рваться с привязи едва увидев ее.
Про семью Мелек не с кем не говорила. Буяннавч пыталась вывести ее на разговор, надеясь, что это облегчит тоску, которая поселилась в сердце черноглазой. Мелексима обрубала эти попытки на корню, и вскоре шаманка перестала пытаться. Единственный, кому девушка отвечала на подобные вопросы, был Бат-хан. Но тот спрашивал редко, и в основном про Ганбаатара. Черноволосая отвечала кратко, стараясь не бередить свои собственные чувства.
С ханом… что ж, Мелексима могла сказать, что все было сложно. Причем, сложно было, кажется, только ей. К внезапной резкой и сильной скорби по семье прибавилась щемящая нежность, которую девушка испытывала рядом с ханом великой орды. От шквала чувств, что одолевали ее, могло разорваться сердце. Иногда, преимущественно по ночам, черноглазая действительно ощущала болезненные спазмы рядом с сердцем, и ей казалось, что оно действительно может разорваться. Возможно, это было всего лишь игры уничтоженных чувств, но Мелексима боялась: не больна ли она?
С этим надо было что-то делать, причем срочно. Что именно, Мелексима сказать не могла: ее порывы метались между побегом или каким-то поступком, из-за которого ее можно будет отослать домой. Она не знала, почему ей внезапно захотелось вырваться из этого места, покинуть то, что когда-то для дедушки и бабушки было домом и прибежищем. Это можно было считать оскорблением их памяти, но Мелексима ничего не могла с этим поделать. К тоске и зарождающей влюбленности добавилось чувство вины.
