сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
В 4 часа пополудни куранты в очередной раз играли длинный отрывок чудесной немецкой песни "Я молюсь силе любви".
Сегодня канун Рождества. Яков подумал, что он уже находится в заключении целый год. Двенадцать бесконечно длинных месяцев. Сколько всего передумано, сколько сказано, а воз и ныне там!
Хлопнула заслонка.
- Пожалуйста, возьмите ужин, - сказал тюремщик.
Яков не пошевелился. Он не видел смысла в очередном бесполезном принятии пищи. Тело еще не истратило прежних запасов. Он поест завтра, когда проголодается. Отец ему всегда говорил: "Меньше есть - дольше жить".
- Ваше Благородие, хоть передачу заберите, - донеслось из-за двери, - не положено.
В сотый раз Штольман разглядывал простую упаковочную бумагу. Он мог поклясться, что все это нарисовала Анна. В простых рисунках тушью было столько радости и столько любви. Неужели она была здесь, совсем рядом? Если Анна печет кексы и рисует, значит ли это, что с ней все хорошо?
Конечно, значит.
Яков закусил руку от облегчения. На глазах появились предательские слезы.
Он растянул кекс на две недели, отламывая по небольшому кусочку ежедневно. Казалось, он ничего не ел вкуснее, просто потому, что этот десерт, каждая его крошка побывала в руках возлюбленной. Бумагу Яков тщательно расправил и оставил себе, засмотрев все рисунки до дыр. Целуя маленький алый цветочек, ему чудился аромат духов и нежное девичье дыхание. Как же он скучал!
В эту ночь Яков Платонович впервые за долгое время молился. Следовало бы делать это чаще, но у него с Богом был особый ритуал общения. Редкий, горячий, искренний. Он просил Бога даровать ему прощение и свободу. Яков просил счастья и радости для своей возлюбленной.
- Господи! Я совсем не успел дать Анне тепла и любви. Я приложу столько сил, сколько нужно. Я наберусь терпения. Пожалуйста, защити ее. Пожалуйста, позаботься о нас.
Яков закрыл глаза.
В ночь перед Рождеством было много молитв. Но эта просьба от одинокого узника была особенной. Сия молитва не была просьбой отчаяния, то была молитва воина. Молитва крепкой веры и твердого духа.
Бог выслушал искреннюю просьбу человека и его обещания, подумал и согласился.
========== Самый лучший подарок ==========
Твоя любовь издавала звуки, похожие на шум океана.
Твоя любовь подавала руки, чтобы залечивать ими раны.
Твоя любовь прижимала к сердцу, так тихо-тихо и не отпускала.
Твоя любовь возвращала в детство. Дарила всё, чего не хватало.
Артем Шаповалов
Одним из немногих развлечений, доступных в одиночной камере заключения Петропавловской крепости, было чтение. Штольман трепетно относился к любой книге, попавшей в его руки, ведь чтение было единственной возможностью поддерживать свой интеллектуальный уровень. Такой сложноорганизованной личности, как он, было чрезвычайно важно поддерживать как свою физическую форму, так и живость и остроту ума. Превращаться в жалкое подобие себя, опустив руки, было не в его правилах. За дальнейшую полноценную жизнь можно и нужно было бороться, прежде всего с самим собой и собственным унынием.
Когда надворному советнику в первый раз принесли тетрадь с перечнем книг, он с большим вниманием прочитал крупную надпись на первой странице: "Внимание, узники! Помните, что, нарушив правила пользования книгами, Вы, в первую очередь, навредите другим заключенным. Всякая книга с пометками немедленно уничтожается. Она не подлежит замене. Все доступные Вам книги суть конфискованы у Ваших предшественников."
Читая подробный каталог, Яков не переставал удивляться: наряду с периодикой на всех основных европейских языках и трудами по разным отраслям науки, в тетради значились всевозможные запрещенные в России книги: революционная литература, сочинения философов. Уже само владение подобными книгами образует состав преступления и карается ссылкой в Сибирь.
В голове надворного советника вдруг мелькнула мысль, что эта, тетрадка, возможно, ловушка. Ведь по выбору книг легко можно было сделать вывод о взглядах узника и его умонастроении.
Однако в теперешнем положении Якову оказалось все равно, что подумают о нем следователи. Он справедливо решил, что его тюремщикам уже нет до него никакого дела. Поэтому надворный советник с удовольствием воспользовался свободой от цензуры и уникальным для России выбором книг.
Кроме революционной литературы, Яков читал романы европейских и русских писателей и избранные исторические труды. Ко второму году заключения, он перечитал практически все, что было в библиотеке, включая Новый Завет и другие религиозные книги. Как только Штольман с неудовольствием подумал, что вот-вот начнет читать тюремную литературу по второму кругу, как надворный советник неожиданно получил в дар новые книги.
Кто же это мог быть? Ни единой пометки на обложке. Новыми книгами оказались романы Гюго, "История государства Российского" Карамзина, сборник новых законов. К тому же тюремщик принес еще большую пачку газет и журналов.
Чуть позже на допросе новый прокурор петербуржского окружного суда Константинов признался, что это он принес книги.
Допросы для Штольмана превратились в формальность. Следствие по делу о шпионаже было закрыто. Теперь от надворного советника требовалось лишь комментировать показания Нины Аркадьевны и ее подельников, что Штольман, скрепя сердце, и делал. Отвечая на вопросы следователя, Яков Платонович тихо вздыхал про себя. Нина Аркадьевна рассказала все, даже то, о чем он и не догадывался. Сколько мерзости! Знакомиться с признаниями Нежинской было очень неприятно. Он понял, что ошибся в этой женщине даже больше, чем ему казалось еще год назад.
- А зачем вы принесли мне книги, Евгений Борисович? - спросил Штольман.
Он привык задавать вопросы прямо.
Ответ видного чиновника весьма удивил Якова Платоновича.
- Анна Викторовна Миронова, проходящая по делу в качестве свидетельницы, волею случая оказалась моей соседкой. Мы с моей матерью и Петр Иванович живем в соседних квартирах. Анна Викторовна просила за вас, и я счел возможным пойти ей на эту уступку. Тем более, режим вам облегчили.
-Анна... Викторовна проживает в Петербурге? Давно? - с волнением спросил Штольман.
Прокурор смущенно улыбнулся, что было для него совсем не свойственно.
- Я полагаю да, не менее нескольких месяцев. Часто вижу ее на прогулках в парке с компаньонкой и ... признаться, не уточнял статус их спутника. Кажется, братом. Чудесная девушка, да. И с братом у нее весьма чуткие отношения.
***
С братом. Ну, конечно! А чего Яков ждал? Чуда? Вам ли не знать, господин надворный советник, что месяцы ожидания убивают самые пылкие чувства. Тем более любовь такой юной девушки, как Анна. Ей только и остается, что в память о своей первой, такой неудачной, влюбленности передавать ему то кекс, то книги.
Сколько она будет ждать? Ждет ли Анна вообще его? И в каком статусе его отпустят?
Анна за эти месяцы может переосмыслить всю их недолгую связь, полную досад и несправедливостей, прежде всего с его стороны. Барышня взрослеет, меняются ее взгляды на мир, на отношения мужчины и женщины. Она всегда знала о Нежинской, видела его и ее вместе. Что же сейчас Анна обо всем этом думает? Нет, он ее не достоин. Прошло столько времени!
Как бы не была влюблена Анна два года назад, она обязательно, рано или поздно, оценит какого-нибудь другого мужчину с блестящей репутацией и прекрасными перспективами. Она - ослепительно красивая молодая девушка. В Петербурге Анна составит прекрасную партию с достойным ее человеком.
Он же, Яков, похоже, всю жизнь так и проведет один, хорошо, если не в одиночной камере.
Допросы продолжались несколько месяцев, потом, очевидно, дело над членами "английской партии" передали в суд, а про Штольмана опять надолго забыли.
Однажды надворного советника посетил полковник Варфоломеев. Это произошло прямо во дворике для прогулок.
Полковник спокойно, безо всякого сочувствия либо снисхождения смотрел на подчиненного.
- Как Вы, Яков Платонович?
- Благодарю, не жалуюсь! - усмехнулся Штольман.
- Яков Платонович, вас отпустят только тогда, когда закончится суд над шпионами. Это многомесячный процесс, но он идет уже очень давно, и освобождение не за горами. Я благодарю вас за помощь в поимке преступников и заверяю, что ваши заслуги перед Отечеством не останутся незамеченными.
В первую очередь, Якова интересовало отнюдь не это.
- Как Анна Викторовна? Когда вы забрали у нее папку?
- Вы догадались?
- У нее все хорошо, и она на свободе. Я не потерял способность размышлять. Однако предыдущий год прошел в беспокойстве за ее судьбу.
- Я лично предпринял все усилия, чтобы госпожа Миронова не пострадала. Я пробовал найти документы самостоятельно, но не нашел. Тогда мне пришлось нанести барышне визит и убедить ее, что вы были бы не против отдать папку нашему ведомству.
- Когда вы видели ее? - требовательно спросил Штольман.
Варфоломеев улыбнулся такому неравнодушию.
- Не так давно. Наши люди приглядывают за ней. У Анны Викторовны все в порядке. Признаться, в свете событий последнего года, ее решение переехать из провинциального Затонска в Петербург, я счел логичным.
Яков Платонович надеялся, что полковник расскажет еще хоть что-нибудь об Анне, но Варфоломеев молчал. Кроме того, он иронично, не хуже самого Штольмана, усмехнулся.
Полковник сказал еще несколько напутственных слов, велел подчиненному быть стойким и удалился.
Бессмысленное заключение, которое, как казалось, не имело ни конца ни края, продолжилось.
С тех пор Яков почему-то уверился, что Анну Викторовну вывезли в Петербург для скорейшего замужества. Прекрасно зная нрав ее маменьки, Марии Тимофеевны, логично было предположить, что она не отступится от задуманного.
Проходили месяцы. Иногда ночью ему снилась его Анна. Она танцевала на балу с другим, и тогда Яков просыпался с бесконечной тоской на сердце.
Неизвестность относительно своей судьбы была мучительной. Да, теперь Яков Платонович знал, что его освободят, но, когда это произойдет? Он же тут состариться успеет. После визита Варфоломеева, утром каждого нового дня Яков Платонович надеялся, что ему не придется ночевать в камере, а под вечер вновь и вновь испытывал разочарование. С каждым днем надежда его убывала. Так шли недели. Это были бесплодные вереницы секунд...часов... целая вечность!
***
Однажды Анна увидела в продаже газету "Санкт-Петербургские ведомости". В ней был опубликован большой материал, реабилитирующий надворного советника Штольмана.
Анна с большим волнением принесла газету дяде.
- Да, дорогое мое дитя, как ты видишь, процесс пошел. Не удивлюсь, если вскоре эти материалы перепечатают по всей России.
- Дядя, давай нанесем визит издателю. Может быть, он нам расскажет что-нибудь о Якове Платоновиче?
- Давай попробуем, - согласился Петр Иванович.
Василий Григорьевич, издатель, встретил их довольно дружелюбно.
На вопрос, "Кем вы приходитесь надворному советнику Штольману?", Миронов не успел ничего сказать, потому как Анна храбро ответила:
- Невестой!
- Я знал, господа, что реабилитация персоны господина Штольмана именно нашей газете будет иметь для общественности решающее значение. Самое солидное и массовое издание как-никак. С Яковом Платоновичем я был знаком лично. Он однажды оказал мне большую услугу - спас из премерзкой ситуации, которая могла иметь весьма неприятные последствия. Мда-с. Я уважаю господина Штольмана как незаурядного человека и определенно считаю его неспособным на преступления, в которых его обвиняют. Как только до меня дошли обнадеживающие сведения, то, с разрешения цензора, я немедленно взялся за перо!
***
Петр Иванович был прав, через несколько недель адвокат Миронов привез в Петербург свежий номер "Затонского телеграфа" с главной новостью на передовице, восстанавливающей репутацию бывшего следователя Штольмана. Рябушинский был в ударе.
- Я не знаю, как Штольману это удалось, Анна, но буду не удивлен, если в ближайшее время Яков Платонович все-таки окажется на свободе. Однако горе ему, если он не объявится и не придет просить твоей руки. Я клянусь, что вызову его на дуэль! - кипятился Виктор Иванович Миронов.
- Яков Платонович не такой, папа, вот увидишь.
- Дочь, я столько пожил на свете, и видел столько несправедливостей и невероятных кульбитов судьбы своих доверителей, что уже ничему не удивляюсь. Ничего хорошего, кстати, от большинства людей тоже не жду. Однако я тебя люблю, дочь, и сына твоего, своего внука тоже люблю и вас в обиду не дам! Даже Штольману. Особенно ему.
***
Приближалось второе лето, что Яков Платонович проводил в заключении. Во время прогулок он старался хоть немного загореть, получая полезные солнечные ванны. Полтора года без нормального солнца оказались сущим адом. Однажды, примерно через два месяца после визита Варфоломеева, Якова после прогулки неожиданно вывели со двора совсем в другую сторону. Через неприметную дверь они с тюремщиком вошли в крепость и долго шли по коридорам. Оттуда Штольмана завели в маленькую комнатку, разделенную пополам толстой двойною решеткой.
Яков недоуменно осмотрелся.
Между решетками стоял жандарм.
- Господин Штольман, сейчас войдет посетитель, на него вам можно только смотреть, разговаривать с посетителем нельзя, - инструктировал он. - Если вы нарушите запрет, скажете хоть слово, или подадите какой-либо знак, то Вас тотчас уведут.
- Вам все ясно?
- Вполне, господин дежурный, - напрягся Яков Платонович.
Он вытянулся, расправляя одежду. Сердце учащенно забилось.
Через пару минут дверь в другой половине помещения отворилась, и за двойной решеткой Яков увидел Анну.
Лицо ее выражало радость. На Якова смотрели прекрасные сияющие глаза без слез, а лицо любимой, хоть и выражало некоторое страдание, было спокойно. На ее губах играла легкая смущенная улыбка.
Яков с волнением оглядывал любимую, подмечая произошедшие в ней разительные перемены. Перед ним стояла цветущая юная женщина. Анна выросла, стала изысканней и строже одеваться. У барышни стал другой взгляд, иная стать, словно она стала другим по статусу человеком. Уверенным и загадочным.
Яков вдруг похолодел и посмотрел на ее безымянный палец правой руки. Нет, кольца не было. Это значит, она пока не замужем... но только пока. Вечно эта прекрасная девушка его ждать не будет, как бы эгоистично ему этого не хотелось.
Но все же Яков был безумно рад был ее видеть. За полтора года он позабыл, насколько Анна красива и какое доброе и сострадательное у нее сердце. Яков просто смотрел, стараясь запомнить каждую черточку и спокойно улыбался ей в ответ.
В какой-то момент самообладание барышню покинуло, и она чуть не заплакала, но сдержалась. Так несколько минут они безмолвно стояли друг перед другом, не имея возможности ни для разговора, ни для ласкового жеста.
Затем их свидание прервали.
Когда Яков возвращался в камеру, в его сердце вновь зажегся огонек надежды.
Но минуло еще четыре месяца, а так ничего и не изменилось. Все так же неусыпно следили за надворным советником глаза за стеклом, а каждый час с соборной башни доносились обрывки хорала. Это было невыносимо.
Прошло уже почти два года. Два, черт возьми, года! Чтобы не сойти с ума, Яков вновь постарался сосредоточиться на чтении, чтобы хоть ненадолго отвлечься мыслями от ужасающей реальности. Он читал Карамзина и Соловьева, историю России последних десятилетий, жизнеописания неизвестных ему святых и даже книги по астрономии. Все, что угодно, но только чтобы не сойти с ума от скуки.
Заметив, что он потерял много мышечной массы, Яков вновь стал хорошо питаться, занялся гимнастикой. И, как оказалось, не зря.
В один прекрасный вечер его камеру вдруг отперли, вошел комендант крепости с бумагами в руках. Он любезно поздоровался с Яковом Платоновичем и сказал:
- Ваше дело сегодня было закрыто. Вы свободны.
Когда Штольман услышал, что сказал генерал-адъютант, сознание его помутилось, и он упал на койку.
Очнулся Яков Платонович уже в присутствии доктора и прокурора окружного суда Константинова. Статский советник с заметной радостью протянул ему руку:
- Вы свободны и нынче же вернетесь домой. Ваш костюм сейчас принесут, переоденьтесь, пожалуйста, и приходите ко мне в кабинет. Я передам вам все бумаги.
Документ, который статский советник держал в руках, был срочной депешей из жандармерии, которую адресовали коменданту крепости.
Яков прочел:
За отсутствием обличающего материала и отказом от обвинения надлежит освободить надворного советника Якова Платоновича Штольмана из заключения и дело закрыть.
- В какой инстанции можно получить письменное уведомление о том, что дело закрыто и подтверждение моей невиновности для восстановления репутации? - хмуро спросил Штольман, усилием воли подавляя первую радость от освобождения.
