сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Яков тонул в бездонной пропасти. Это было особое состояние души, абсолютно безымянная и безбрежная душевная мука.
- Яков...Яков! - звала его в темноте любимая.
Он шел на ее голос и этим спасался.
Как долго это могло продолжаться, минуты ли, часы, Яков не помнил, как не помнил и то, что упал на пол. Очнулся он уже на кровати, поднятый, очевидно, тюремщиками. Голова и руки болели от удара.
В воскресенье Аня пошла в церковь помолиться за Якова Платоновича. Священник, хоть и встретил неприветливо, но пустил ее. Он больше не говорил Ане про грехи. Посмотрел на нее сердито, но препятствий чинить не стал. Аня поставила свечи за здравие своей семьи и своего возлюбленного. За Якова Платоновича Анна молилась особенно истово. Она просила у Бога заступничества, помощи и поддержки. В своей молитве она обещала, что сделает все от нее зависящее и просила благословение.
В воскресенье с Яковом что-то произошло. Он вдруг всем сердцем почувствовал, что нечто жуткое отступилось от него, а именно странное чувство полной заброшенности.
В нем пробудилось чувство близости Господа. Откуда-то появились силы. Яков с головой укрылся теплым одеялом, и его сморил сон без сновидений.
Утром надворного советника опять разбудил грохот открываемой заслонки. Якову принесли завтрак. На подносе были: молоко, пшённая каша и булочка с маслом, яйца, все очень свежее и в достаточном количестве. Рядом неожиданно оказались две заказанные книги
Оборудование камеры работало как часы. После утреннего умывания вдруг открылась дверца в глухую нишу, и Штольман услышал голос: "Войдите, пожалуйста, в эту нишу, камеру нужно будет помыть".
Хорошо.
Яков последовал приглашению. Дверца за ним тут же закрылась. В маленькой нише нашлось сиденье.
Через несколько минут дверца опять открылась, и Якова выпустили. Камера была вымыта, проветрена и чистотой напоминала больничную палату.
Однажды вместе с жандармским полковником к Штольману вошел старый генерал, высокий и аристократичный. Это был комендант крепости. Штольман не был с ним знаком, но неоднократно видел его на придворных торжествах. Генерал посмотрел на него, поздоровался лишь кивком и обвел взглядом камеру. Яков хотел обратиться к нему, но генерал молча покачал головой и вышел. Мучительная загадка обвинений так и не разрешилась.
Яков взял одну из книг и попытался читать. Он никак не мог сосредоточиться. Новый страх охватил его, мучительный страх за Анну и мысль о том, как она может бояться за него. С самого ареста он ничего не знал о любимой женщине. А что, если немыслимое, случившееся с ним, зацепило и ее?
Этот страх завладел Яковом и не отпускал. Днями напролет он ни на миг не отступал. Чем глубже Штольман погружался в эти панические мысли, тем оправданнее казались ему такие опасения.
Анна засветилась в расследованиях, где в качестве противоборствующей силы были сторонники английской партии. Помимо этого, он отдал Анне злосчастную папку, подвергнув ее тем самым по своему скудоумию ужасной опасности.
Душевную пытку Штольмана молчаливо фиксировали всевидящие очи тюремщиков. С собора каждый час звучали обрывки хорала.
"Я молюсь силе любви" было тем единственным посылом, что проникало в его горькое беспокойное одиночество извне.
Яков был отдан на произвол неотвратимости. Чувство тревоги с каждым днем нарастало, превращаясь в невыносимые душевные терзания. Лишь одно успокаивало его воспаленное сознание.
- Яков! Яков! - кричала ему девушка с глазами цвета неба.
- Я люблю тебя, Аня! - беззвучно отвечал ей Штольман.
***
Анна, будучи барышней образованной, конечно, знала, откуда берутся дети. И, как истинная барышня своего времени, всегда имела представление о том, как важно беречь себя до брака и горе той, кто пойдет против этой простой истины. Она прекрасно знала и то, что близость с мужчиной может привести к зачатию ребенка.
Поэтому, когда через полмесяца Анна заподозрила, что беременна, она удивилась не слишком сильно. Скорее, она подумала, что это - знак свыше. Их любовь благословили. Яков, исчезнув по воле обстоятельств, в утешение оставил ей ребенка. Он, разумеется, не хотел, чтобы вышло все вот так...
Да, Аня понимала, что мыслит, как блаженная дура и должна сейчас, как минимум, переживать за свою репутацию, но ничего не могла с собой поделать. Слишком хорошо ей стало от этого подарка судьбы. Она не знала, что будет с ней дальше, как сложатся ближайшие месяцы ее жизни. Но ею, вопреки всему, завладела такая эйфория и такое блаженство, что уверенность, что все будет хорошо, день ото дня только крепла. Вот он, новый смысл жизни, такой понятный и осязаемый.
Ребенок! Внутри нее его ребенок! Чудо-то какое! Она все время прислушивалась к себе, пытаясь найти доказательства того, что не ошибается. Как женщины понимают, что беременны? Их тошнит? Снятся рыбки? Им хочется соленых огурцов? Спросить совета и поделиться таким важным открытием было не с кем.
Аня прекрасно себя чувствовала, разве что грудь побаливала. Рыбки ей не снились. Она украдкой гладила совершенно плоский живот.
Женские дни которые у нее были не слишком регулярными, вдруг пропали совсем. Но вот что странно, мама рассказывала, что они с папой ждали рождения Ани почти 4 года. А тут иступленное поспешное соединение двух горячо любящих людей, и сразу дитя. Не смотря на пугающие обстоятельства их с Яковом жизни, Аня была очень рада и искренне считала, что этот ребенок - благословение Божие.
То, что произошло между ней и Яковом было прекрасно. Это были минуты совершеннейшего счастья, и она ни о чем не жалеет.
Вот только о ребенке Аня пока никому не скажет. Этому счастью нужна тишина.
Мама рассказывала, что иногда женщины теряют детей... Она, Аня, выносит и родит этого ребенка во что бы то ни стало!
Зачатие произошло в конце декабря, значит ребенок должен родиться в конце сентября. Кажется. Посоветоваться было не с кем. У нее даже нужной книги не было!
У Анны был большой запас времени до родов, чтобы все хорошо подготовить. Она решила, что продолжать жить в Затонске не будет. Нужно уехать. Поближе к возможному месту заключения Якова, подальше от осуждающих взглядов и негодяя Рябушинского.
Журналист так смотрел на нее... С жадным профессиональным любопытством, словно ждал от нее горячих новостей, которые он тут же напечатает в газете на потеху своим читателям. Всякий раз, увидев его, Анна спешно перебегала на другую сторону улицы. А ведь скоро она бегать не сможет.
Нет, в Затонске оставаться нельзя, они обязательно вернутся сюда, но только позже. Когда Якова освободят и реабилитируют, они вернутся вместе. А пока ей обязательно поможет дядя, нужно только написать ему.
Мария Тимофеевна определенно чувствовала что-то. Она не могла точно ухватить суть происходящего и даже сформулировать.
"Неладное"? - нет. "Не то"? - тоже нет. Дело было в ее единственной дочери.
Аннушка вела себя удивительно спокойно. Вернувшись домой после суток, проведенных в гостинице и пропажи господина Штольмана, она словно омертвела. А теперь вдруг воспряла духом, разом отпустив печали. Ее дочь определенно вернулась к жизни. Она успокоилась, осела дома и, хоть иногда грустила, грусть ее была удивительно светлой. Анна охотно общалась, рисовала, играла на фортепьяно. Ее больше не интересовали ни расследования, ни полицейский участок.
Несколько раз к ее дочери с надеждой заходил господин Коробейников, но Анна, напоив его чаем, неизменно выпроваживала.
Мария Тимофеевна хоть и дивилась ее умиротворению, но была рада произошедшим в дочери переменам. Глядишь, они ее, такую очаровательно-спокойную, кроткую и красивую замуж выдадут! Женихов достаточно, а про Анну у нее все время интересуются. Да и как не интересоваться такой умницей и красавицей из хорошей семьи. Как все-таки хорошо, что ее роман с господином Штольманом окончен! Нет, конечно, чрезвычайно грустно, что его привлекли по политическому делу, ведь Виктор говорит, что бывшего полицейского оговорили... Однако для Аннушки это печальное происшествие только к лучшему. Надворный советник, с его репутацией дамского угодника и дуэлянта был совершенно не подходящей парой для ее замечательной дочери. А теперь, тем более!
- Аннушка, почему ты не ешь кашу? - удивлялась Мария Тимофеевна. - Ты же знаешь, как полезен такой завтрак.
- Для кожи, волос, фигуры, - покорно повторила Аня мантру мамы.
- Именно! Ты совсем перестала есть! Бледная! Может быть, ты увлеклась новомодными диетами? Я запрещаю тебе ставить эксперименты над организмом! Ты слышишь меня?
- Слышу. - усмехнулась Анна, и зачерпнула ложкой овсянку.
- Вот и умница! - похвалила мама дочь и экзальтированно поцеловала ее в макушку.
Аня чувствовала себя обманщицей. С одной стороны, она никого не обманывала, но она умалчивала... Молчание - это тоже обман. Письмо дяде она отправила несколько недель назад. Призналась во всем и попросила привезти ей книгу по акушерству. Она хотела узнать все самое необходимое. Как растет ребенок по месяцам, как изменяется самочувствие. В Петербурге она обязательно сходит к доктору, но не здесь, в Затонске, где ее знает каждый. О том, чтобы пойти к Александру Францевичу не могло быть и речи. Да, доктор никогда никого не осуждал, и ее бы понял, но она не могла. Стремление хранить все ото всех в тайне распространялось и на милого, доброго доктора. К тому же, природную стеснительность никто не отменял, ведь Александр Францевич знал ее еще маленькой девочкой.
- Петр Иванович? - удивленно обернулась к неожиданному гостю Мария Тимофеевна.
Она смерила брата мужа улыбкой ядовитой змеи.
- Вы же сказали, что едете в Европу не менее, чем на год?!
- Ну не смог я, решил, что хватит сорить деньгами...
- Это похвально!
- К тому же я чрезвычайно соскучился по родной племяннице!
Петр Иванович мазнул ласковым взглядом по лицу племянницы и на мгновение прикрыл глаза, мол, все хорошо, я - могила!
- Дядя! - растроганно поприветствовала его Анна.
- Ты привез? - уже в комнате спросила его племянница.
- Привез целых 3 книги и все разные, новейшие. Я полистал, картинки, честно говоря, жуткие ... кошмар. Дитя мое, ты уверена, что хочешь это читать? Большую часть терминов я не понял.
Анна нахмурилась. Естественно, хочет!
- Может, все-таки к доктору? - довольно быстро добавил Миронов.
- О чем речь? - в комнату быстро зашла подслушивающая Мария Тимофеевна.
Она вырвала из рук опешившего родственника книги.
- Что это?!
- Книги... по акушерству! - неопределенно пожал плечами Миронов.
- Аннушка, зачем тебе эта пошлость? Ты могла бы все спросить у меня! Порядочной барышне не требуется так много знаний.
- Мама... ты всегда знала, что я хочу учиться.
- И что?
- Я хочу поступить в повивальный институт в Петербурге на курс акушерок. Я уже все узнала, а дядя, он поедет со мной...
- Только этого не хватало! Витя! - крик несчастной Марии Тимофеевны чуть не перешел в визг.
Впрочем, это был лишь ритуал. Как бы мама не сердилась, она заранее уже знала, что отпустит дочь.
***
На третий месяц все более и более безнадежного мучительного ожидания, энергия у Штольмана иссякла. Она утекла, как песок сквозь пальцы. И тогда, в одну страшную ночь произошло нечто, не поддающееся осмыслению. Душа Якова отделилась от тела, она была в камере, но отдельно от бренной плоти. Он видел себя сверху, лежащим на кровати, равнодушно наблюдал измученное лицо и прикрытые веки. Яков видел, как его грудь вздымается от тяжелого дыхания, видел, свои закрытые глаза. Руки сжимали книгу, которую он взял в библиотеке.
Яков все это видел до мельчайших подробностей, видел камеру, забытый обед в прорези заслонки и даже неподвижный внимательный взгляд тюремщика за стеклом.
Странно, но Штольману было настолько все равно, что он не испытывал ни малейшего сострадания к лежащему внизу Якову Платоновичу, своему двойнику.
Потом камера словно исчезла и душа полетела над полями. Он очутился в деревне.
Штольман увидел маленького кудрявого мальчика на руках прекрасной голубоглазой девушки в светлом кружевном платье. Они стояли у окна.
Это была Анна. Она показывала мальчику запряженный экипаж и тройку лошадей.
Он бесконечно долго смотрел на нее.
Эту картину душа Якова тоже созерцала с равнодушием пассивного наблюдателя, но он знал, что Анна в этот момент счастливо замужем, и у нее все в порядке.
Картина неожиданно исчезла, и с нею пропало все остальное. В том числе, Штольман потерял свое телесное "я". Он потерял все свои ориентиры.
Долго ли продолжалось оцепенение, Яков не знал.
- Яков! Пожалуйста! Очнись, любимый! - кричал голос Анны из темноты. Он шел на него, словно слепой щенок.
Сначала он не мог вымолвить ни слова. Проклятое косноязычие преследовало его даже здесь.
Наконец, он собрался с силами и крикнул:
- Аня!
В себя Штольман пришел уже другим человеком. Он обрел способность, когда совсем невмоготу, развоплощаться, покидая тело. Однако Яков больше не рисковал и оставлял свое душевное "я" рядом с телесной оболочкой.
Тюремщик, который наблюдал за ним за дверною прорезью, заметил продолжительные припадки оцепенения. Однажды Яков опять находился в таком состоянии.
Он увидел, что дверь открылась и жандарм в сопровождении двух солдат и военного врача подошли к кровати. Яков услышал, как доктор окликнул его по имени. Потом и все присутствующие начали звать арестанта Штольмана, щупали у него пульс, осматривали зрачки.
Душа Якова фиксировала все эти манипуляции совершенно безучастно.
- Инъекцию камфоры ему! - наконец сказал доктор.
Ему сделали укол, и Яков почувствовал, как тело пробудилось.
Врач посчитал это болезненное состояние арестанта началом психической болезни.
Для поддержания здоровья Якову Платоновичу Штольману были предписаны ежедневные получасовые прогулки и жаркая баня с последующим холодным душем.
***
Жандармский полковник внимательно и задумчиво смотрел в окно на прогуливающегося по внутреннему дворику опального надворного советника.
- Пожалуй, он дошел до нужного состояния, - сказал он собеседнику, - с завтрашнего дня начнем допрос.
Я, однажды, истаю, исчезну бесследно, покину
Светлый, радужный мир, познавая великий покой.
Свод небес оставляя, паду в мировую пучину,
Лишней каплей вливаясь в ленивый, усталый прибой.
Буду облаком плыть над широким, безбрежным простором
Над утесом взметнусь пламенеющей искрой зари.
Разобьюсь на осколки игривым, лучистым узором
Чтобы светлой любовью твой мир навсегда одарить.
Стану ветром горячим, пески поднимая в пустыне
Или льдинкой усталой застыну в арктической мгле.
Я прошу, вспоминай мое грешное имя,
Позволяя к тебе прикоснуться, хотя бы, во сне
Лилия Савельева
========== Сражение и победа ==========
К весне и без консультации доктора, все догадки относительно беременности окончательно подтвердились. Тут уже не нужно было быть семи пядей во лбу. Анна уже точно знала, что у нее и Якова Платоновича будет ребенок. К ней вернулся хороший аппетит, а маленький холмик под пупком стал стремительно расти. Беременность очень волновала и радовала Анну, обнажила душу, давала силы жить, и не просто жить, а светиться от потаенного счастья.
Вскоре стало очевидно, что с отъездом ей и Петру Ивановичу стоит поторопиться. Разоблачить Анну могли многие - от вездесущей внимательной мамы до закройщика одежды, к которому все та же мама настаивала немедленно сходить, ведь летний гардероб все еще не пошит.
- Что скажут люди! Аннушка, у тебя нет ни одного нового платья к сезону! - волновалась Мария Тимофеевна.
Анна упрямо молчала.
Утягивать живот корсетом совершенно не хотелось. Как можно! Малышу должно быть комфортно и безопасно. К тому же к концу апреля девушка стала ощущать первые робкие, почти невесомые толчки. Ее малыш стал шевелиться.
В Петербург дядя и племянница уехали в начале мая. Родители Ани восприняли их отъезд несколько недоуменно. Виданное ли дело - учиться барышне на акушерских курсах.
- Курица - не птица, акушерка - не девица! - ляпнул дядюшка столичную шутку, за что Мария Тимофеевна сердито употребила на его бедную голову все колкости, какие только могла себе позволить почтенная мать семейства.
Материнское сердце чуяло подвох, к госпоже Мироновой пришла растерянность и неспособность понять, что же происходит в собственном доме.
В Петербурге у Миронова-младшего была замечательная квартира на улице Сергиевской.
Она располагалась в большом доходном доме, который принадлежал известному купцу I гильдии. Квартира была огромная, с пятиметровыми потолками и изящной лепниной на стенах. Петр Иванович никогда в ней не жил. Обычно Миронов сдавал апартаменты, изображая из себя рантье затонского разлива, а на вырученные деньги много путешествовал, удовлетворяя свою вечную тягу к новым впечатлениям.
В этот раз путешествие пришлось отложить. Да что там поездки, к чему они, если его Аннет так нужна помощь.
