сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Квартиранты заранее были извещены о том, что аренда заканчивается. Видный петербуржский адвокат и его супруга выразили большое сожаление, но уступили квартиру владельцу, и вот дядя с племянницей были готовы к скорейшему переезду в столицу.
Деньги Петр Иванович копить умел и даже скапливал немалые суммы, особенно если задавался целью, не проигрывал баснословные суммы в карты и не шиковал, ухаживая за очередной прелестницей.
Миронов-младший был готов ко всему, денег в любом случае должно хватить надолго. Никак нельзя было допустить, чтобы Анна осталась без поддержки. Как и его племянница, Петр Иванович интуитивно в столь деликатном вопросе не очень доверял брату. Он опасался скандала и ультимативных решений, призванных защитить честь семьи.
Жили они Анной на редкость дружно. Дядя и племянница всегда хотели вместе поехать в столицу, побродить, не спеша по улочкам, и вот выдалась такая замечательная возможность... Они ходили в парки, музеи, посещали выставки. Иногда Анна становилась задумчивой и немного грустила. Петр Иванович изо всех сил тормошил ее. Он нашел Анне хорошего доктора, самого лучшего.
Как бы племянница не отпиралась, он уговорил ее сходить.
Аня была скромна до такой степени, и так привыкла скрываться, что на приеме у седого степенного профессора расплакалась и не знала, что сказать.
- Голубушка, ну что же Вы? - увещевал доктор. - Срок приличный, я провожу исключительно наружные исследования. Мне нужно посмотреть расположение и примерный размер плода, ширину бедренных костей.
Аня расслабилась и позволила аккуратному ласковому профессору сделать все, что нужно.
- Вот, господин Миронов, Ваша супруга, насколько можно судить по сегодняшнему осмотру, полностью здорова, плод развивается по сроку. Ожидайте прибавление в семействе на начало сентября. Вызывайте меня и акушерку на домашние роды. Буду рад, весьма рад помочь! - сказал доктор и выписал счет.
Именно Петру Ивановичу выпала честь с удовольствием наблюдать, как меняется племянница в процессе ожидания своего первенца. Он, несмотря на затруднительные обстоятельства их жизни, гордился Анной.
Она была прекрасна и отважна, как Жанна Д'Арк и одухотворена как Мадонна. Для Петра Ивановича не было во всем свете человека лучше племянницы. Ну, а Штольман обязательно справится, восстанет из пепла хотя бы ради нее. В Якове Платоновиче Миронов тоже был уверен.
***
Однажды утром, после почти четырех месяцев одиночного заключения в камеру Якова Платоновича еще затемно неожиданно вошел незнакомый ему жандарм. Жестким тоном, отличным от нейтрального обращения тюремщиков, он обратился к заключенному:
- Господин Штольман, встаньте, умойтесь и идите на допрос.
Следуя за жандармом, Яков Платонович с удивлением узнал, что комната для допросов находится прямо за стеной его камеры. Как удобно! Они прошли через заслонку в стене, прежде всегда закрытую, в очень представительное, добротно обставленное помещение.
Яков подумал, что комната напоминает зал суда. Несомненно, здесь заседают важные чины.
Толстый ковер, длинный стол со стульями, покрытыми красным сукном. На столе неожиданно оказалась библия, судебная печать и бумаги. Допрос собирались вести важные люди. В тяжелых креслах расположились двое - седобородый генерал от жандармерии с орденской звездой на груди и не менее важный гражданский чин в вицмундире, с высокими орденами в петлице и на шее.
Генерал дал знак, предлагая арестанту подойти к столу. Штольман выполнил требуемое и тотчас оказался под светом ярких ламп.
Оба чиновника встали перед своими креслами, представляясь.
- Генерал-адъютант Данилов, заместитель шефа жандармерии! - представился седобородый.
- Статский советник Стан фон Гольштейн, прокурор Петербургского окружного суда.
Яков бесстрастно отметил про себя, что стула ему не предложили. Он остался стоять.
Перед генералом лежало досье Штольмана, а также ряд документов и писем, в которых Яков Платонович без труда узнал свою собственную переписку.
- Вы надворный советник Яков Платонович Штольман, бывший главный судебный следователь, дворянин. Вам известно, что Вас обвиняют в шпионаже и измене Родине?
- Да, - ответил Штольман и нервно сглотнул. Он пытался сообразить, что происходит.
- Вы признаете свою вину?
- Нет! - категорически ответил Штольман.
- Эти письма и бумаги Ваши? Вы признаете?
- Насколько я могу видеть, да. Однако часть писем перевязана, мне нужно убедиться, предметно осмотрев содержимое.
Прокурор любезно вскрыл несколько пачек с письмами.
Штольман бегло просмотрел их и признал, что вся переписка его. Там были бумаги, телеграммы, и даже старые расписки. Жандармы выгребли из его квартиры все.
- Когда Вы последний раз были в Кенигсберге? - неожиданно спросил генерал.
- Несколько месяцев назад.
- По какому вопросу?
- Там служит мой кузен, начальник окружного управления, который хотел бы перебраться в Россию.
- Как давно Вы возобновили с ним знакомство?
- Несколько лет назад. Кузен написал мне с просьбой возобновить родственную связь, прервавшуюся с кончиной наших родителей.
- Встречались ли Вы в Кенигсберге с другими немцами?
- Да, по просьбе родственника я заказывал топографическую съемку сразу нескольких объектов в России.
- Зачем?
- Это простая посредническая помощь. Кузен хотел приобрести лесное имение, я представлял его интересы и был посредником между продавцом и покупателем.
- Почему это не мог сделать сам кузен?
- Я мог это сделать сам. У кузена большая семья, дети. Многонедельное путешествие - это очень хлопотно и накладно. А мне было не сложно.
- В чем конкретно заключалась ваша посредническая миссия?
- После картографической и топографической съемки я и поверенный моего кузена должны были заверить контракт на месте и внести сведения о нем в поземельный кадастр, - обстоятельно ответил Штольман.
- Известно ли Вам, что тот немецкий топограф, которого Вы рекомендовали для работы в Петербурге, также занимался съемкой районов военных маневров?
- Откуда мне было это знать? Я свел с ним знакомство исключительно для единичного семейного дела и более не пересекался. Кроме того, я имел дело не с конкретным специалистом, а несколькими служащими русско-немецкой конторы "Балтийский Ллойд".
Прокурор открыл одну из своих папок и зачитал из нее письма, показавшиеся Штольману совершенно непонятными, речь в них касалась специфических военных вопросов.
- Как Вы объясните эту переписку?
- Я не могу дать пояснений, потому что эти бумаги не мои!
Генерал искренне возмутился.
- Вам известно, господин Штольман, в чем вас обвиняют, и что вам грозит. У Вас был последний шанс облегчить совесть, добровольно признать вину. Это дало бы вам возможность хоть немного уменьшить позор. Вы сами, своими руками его на себя навлекли! Позвольте спросить, что толкнуло вас на предательство Родины, материальные причины или, быть может, Ваши мотивы политические?
- Я не предатель, и никогда им не был, признаваться мне не в чем. - твердо сказал Штольман.
- Ваша жизнь кончена. Вина полностью доказана. Только волей случая и благодаря прошениям ваших заступников, вы имеете возможность дать объяснения, прежде чем дело будет окончательно закрыто! - раздраженно сказал прокурор.
- Господин Штольман, если в вас осталась хоть толика порядочности, то глухое отрицание, как способ избежать наказание, не к лицу такому человеку, как вы. Русская контрразведка скрупулёзно установила вашу виновность.
Сначала вы подтверждаете, что содержащиеся в пакетах письма принадлежат вам, а когда я зачитываю выдержки из них, все отрицаете!
Генерал небрежно вынул из пачки бумаг телеграмму и спросил, принадлежит ли она арестанту.
- Да, это моя переписка, - напряженно ответил Штольман.
Прокурор сравнил номер бумаги с соответствующим номером в своей папке и начал говорить:
- Я читал вам эти строки, и вы от них отказываетесь. Я закрываю дело и подписываю присланный мне протокол.
Здесь Штольману пришлось думать уже очень быстро. Бумаги ему в руки больше не давали.
- Вероятно, то, что Вы читаете - это перевод моих бумаг с немецкого. Возможно, поэтому я не понимаю, о чем идет речь, - терпеливо объяснял Штольман, не смотря на напряженную обстановку в кабинете, - я никогда не писал ничего подобного. Если Вы не владеете в достаточной степени немецким, я прошу привлечь к допросу носителя языка, такого, который поймет разговорную немецкую речь и общеупотребительные сокращения.
Прокурор замолчал, задумался и коротко пошептался с седобородым генералом.
Часы пробили полдень, это означало, что Штольман простоял перед допросчиками уже около 4 часов. С непривычки ноги устали, гудели.
Генерал встал.
- Продолжим допрос позже! - хмуро кивнул он, ничего не обещая.
***
Через два месяца отъезда Аннушки Мария Тимофеевна вдруг осознала, что настолько сильно соскучилась по своей единственной дочери, что думает о ней практически все время. Анна никогда не уезжала так надолго. Необъяснимой тревоги добавляло и то обстоятельство, что дочь отказалась приехать на летние именины отца, ограничившись поздравительной телеграммой. Словно Анна не хотела ехать в Затонск, разлюбила и забыла родителей. Неужели, они стали не нужны и не важны прежде всегда ласковой и почтительной дочери? Да нет, Аннушка не такая! Если она не приехала, значит не смогла.
- Не смогла?! - тут в умной и пытливой голове Марии Тимофеевны что-то щелкнуло, и ее осенило. Она начала судорожно считать, загибая пальцы.
- Январь, февраль, март, апрель... Бледный загадочный вид, отказ от утренней еды, и... о, Боже, ужасные учебники от дядюшки. Поспешный отъезд в столицу и отказ приехать на праздник лишь усугубил подозрения.
- Вииитя! - отчаянно закричала Мария Тимофеевна.
Адвокат Миронов, мирно просматривавший бумаги, вздрогнул.
Через неделю родители были в Петербурге.
В пути, переругавшись в пух и прах, помирившись и вновь рассорившись, они, наконец, обсудили немногие варианты.
Если Анна ждет ребенка, то на седьмом месяце отрицать очевидное будет бессмысленно. Скрыть от них новость она уже не сможет.
Дочь следует образумить, защитника-дядюшку призвать к ответу.
Неистовали оба родителя. Виктор Иванович хватался за сердце, курил и напряженно размышлял.
Мария Тимофеевна ругалась, проклинала негодяя Штольмана, собственную доверчивость и плакала, хороня будущее дочери, умницы и красавицы. Не уберегли! Наконец, не выдержав непосильной эмоциональной нагрузки, они выдохлись и замолчали.
В последнее время Анна вела уединенный образ жизни, общаясь лишь с дядей. Она хорошо питалась, много гуляла и спала, словно сама была ребенком. Анна отгородилась от любых переживаний и просто жила. Она не знала, что сказал Петр Иванович их респектабельным соседям, но они очень мило раскланивались перед госпожой Мироновой, и никто не смотрел на нее косо. Впрочем, чем ближе приближалось время родов, тем осторожнее становилась Анна. Она не уходила далеко от дома. Голубоглазую румяную молодую госпожу в сопровождении Петра Ивановича видели лишь в парке, булочной или галантерейной лавке. Осознание того, что у нее вскоре должен родиться ребенок, заполнило все ее существо. Даже боль от разлуки с Яковом притупилась. Анна все также часто думала о нем, но уже без надрыва и отчаяния, с мягкой грустью и неизменной надеждой.
Однажды ее разбудили крики из гостиной.
- Где она? Где моя дочь? - кричала мама.
- Петр, мерзавец! Как ты посмел обманывать меня? - вторил ей папа.
- Немедленно зовите ее сюда! Анна! Где ты, девочка моя?
Аня со стоном накрылась одеялом с головой. Нет, она не выйдет. Так и будет лежать, а если зажмурит глаза покрепче, ангел-хранитель перенесет ее взбудораженных родителей обратно в Затонск и избавит ее от сцен. Глупая, глупая Аня! Дотянула!
Скрипнула дверь.
- Аннет, там твои мама и папа! - осторожно сказал Петр Иванович и отвел глаза.
- Откуда они узнали? - шепотом спросила Анна.
Своим обескураженным видом дядя и племянница напоминали неожиданно раскрытую ячейку заговорщиков.
- Я не знаю. Но вид у них безумный! - поделился наблюдением Петр Иванович.
- Анна!
- Дочь, выходи немедленно!
- Сейчас, мама, папа! - чуть громче сказала Анна и, вздохнув, аккуратно встала с кровати.
Скакать, как горной козочке, ей было уже тяжеловато.
Анна вышла минут через десять, когда разъяренный отец уже кричал о том, что довольно прихорашиваться.
Она и не прихорашивалась. Аня быстро сложила пучок и надела домашнее платье. После этого она просто сидела на стуле и не решалась выходить, с ужасом прислушиваясь к буре за дверью.
Судя по крикам в гостиной, обстановка была еще та.
- Петр, ты же мой брат! Как ты мог потакать ей?
- Я всегда знала, Петр Иванович, что Вам доверять нельзя. Это все Ваше пагубное влияние. Ваши поездки, ваши велосипеды! Вы в алкогольном бреду, что ли, эти недели были?
- Маша!
Когда Анна осторожно вышла, взгляды родителей сосредоточились на ее испуганном и несчастном лице, а, мгновением позже, на круглом симпатичном животе, мило очерченном домашним платьем.
Мария Тимофеевна заплакала и кинулась на шею мужу, который порывался подойти к дочери.
- Давно это у вас со Штольманом? - мрачно спросил Виктор Иванович.
Спустя час страсти улеглись, и родственники сели за обеденный стол. Дядя с племянницей сели по одну сторону, а родители по другую.
- Нет, не так давно. Это уже не важно. Папа, уважьте мою скромность, пожалуйста, не нужно допросов.
- Все-то у Вас, сударыня моя, не важно! Да у тебя, дочь, живот на носу, вот что важно! Забудь про скромность, рассказывай все как есть.
- Я ничего не расскажу, никаких подробностей. Вы же знаете, папа, я давно люблю Якова Платоновича, и мы хотели быть вместе. Я рада, что у меня будет ребенок.
- Рада?! - не поверила своим ушам Мария Тимофеевна, уже вообразив свою святую дочь "обесчещенной жертвой коварного государственного преступника Штольмана".
- Да, рада.
Из глаз Анны полились слезы.
- Это незаконнорожденный ребенок! Пойми же ты наконец, блаженная! - возмутился Виктор Иванович, стукнув кулаком по столу и тут же схватившись за сердце.
- Это ужасный позор. В Затонске нам откажут от всех приличных домов! - плакала Мария Тимофеевна
- В Затонске всем знать не обязательно. Я могу жить здесь, с дядей, - мирно предложила Анна.
- Ну уж нет, ты - наша дочь, и я хочу, чтобы ты жила с нами. Ты еще сама окончательно не повзрослела.
- Я не ребенок, мама!
Виктор Иванович решил предложить дочери и жене единственный логичный вариант, который видел, дабы сохранить обоим детям - взрослой дочери и будущему младенцу, доброе имя.
- Я думаю, мы с Марией Тимофеевной должны усыновить этого ребенка.
Обе женщины с удивлением посмотрели на него. Анна - с неодобрением, Мария Тимофеевна - с надеждой.
- Если мы сможем скрывать твою беременность вплоть до самых родов, то по приезду домой, мы сможем крестить ребенка на свое имя. Проблема решена. У тебя будет брат или сестра.
- Какая хорошая мысль! Просто великолепная! - просияла мама.
- Вы что же, забрать у меня его хотите? - нахмурилась Аня.
- Ну почему забрать, Аннушка, ты тоже будешь жить с нами, пока не выйдешь замуж! - быстро добавила мама.
- Это мой ребенок, мама! - возмутилась Аня. - У него есть родители, и он будет носить наше с Яковом Платоновичем имя.
- Да пойми же, Анна, ты совсем одна! А своего Штольмана ты можешь вообще больше никогда не увидеть! - кипятился Виктор Иванович.
- Увижу!
- Посмотри уже правде в глаза! Он давно в тюрьме. С жандармерией шутки плохи. Забудь уже про свою великую любовь. Пора жить рассудком. Кроме того, не забывай, что я опекаю тебя и содержу. Да, Анна, иногда главе семьи приходится принимать тяжелые решения.
- Ты возвращаешься домой, Анна! - добавила мама.
- Не ожидала от Вас, папа, такой жестокости.
- Какая жестокость, дорогая моя, это я прикрываю твой грех и защищаю твою честь и честь семьи! Даю твоему ребенку имя, фамилию и обеспечиваю принадлежность к дворянскому сословию.
Аня с ужасом закрыла лицо руками.
- Ну вы уж совсем...господа, - грустно сказал Петр Иванович.
Неосторожные слова Миронова-младшего возбудили гнев Марии Тимофеевны с новой силой.
- Кто бы говорил! Вам ли, столь легкомысленному человеку, брать право голоса в столь деликатном вопросе. Позволю себе напомнить, что и вас, нахлебника, содержит мой муж.
- Маша! - возмутился Виктор Иванович. - Петр до сих пор не выделил долю своего наследства из общей массы, могу тебя заверить, ему есть на что жить!
Внимательная Анна вдруг заметила каким странным лихорадочным блеском горят глаза у мамы. Она интуитивно поняла, что если сейчас спасует перед родителями, то у нее никогда не будет сына. У нее будет брат, вечный мамин сын, которого Мария Тимофеевна никуда от себя не отпустит.
