Текст книги "Астма (СИ)"

Автор книги: ChristinaWooster

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

После таких снов я долго приходил в себя. Я не мог понять, что происходит? Почему мне снится это? Ричи отчетливо дал мне понять, что не целовал меня, как мне вообще могло прийти такое в голову?! Я боялся своих мыслей, и желаний, которые они вызывали.

Но давайте обо всем по порядку.

Как я уже сказал, мне дали освобождение от занятий на целых две недели. Родители почти ни на шаг от меня не отходили, выполняли любую мою прихоть, вплоть до того, что я даже ел в кровати над специальным переносным столиком. Отец после работы всегда приходил и сидел у меня на кровати, мама заходила чуть ли не каждый час, проверить, не нужно ли мне чего. Я валялся целыми днями на кровати, спал, пил таблетки, которые успокаивали мою нервную систему, смотрел в потолок. Читать было тяжело из-за подбитого глаза. Поначалу, когда я увидел себя с синяками, я расплакался. Мне всегда нравилась моя внешность, меня называли красивым ребенком, мне самому очень нравились мои большие карие глаза, длинные ресницы, ямочки. Но постепенно травмы начали проходить, и я мог хвастаться другим, что выжил в схватке с Генри Бауэрсом, которого, между прочим, посадили под домашний арест после случившегося. И почему-то я его больше не боялся. Откуда-то я знал, что Ричи меня спасет.

Свои странные сны я списывал на нервный шок после того, что со мной случилось – не каждый день, вас, двенадцатилетнего, мутузят старшие ребята, которые не дружат ни с головой, ни с законом. Вероятно, Ричи приблизился ко мне настолько близко, чтобы понять, дышу я или нет, а потом поднес к моим губам ингалятор, в то время как я, находясь уже на грани жизни и смерти, принял это за поцелуй. Откуда мне вообще знать, что это такое! Но сны продолжались, раз за разом, там менялась лишь продолжительность и интенсивность поцелуя. Но потом я просыпался и через какой-то промежуток времени даже не вспоминал об этом.

Каждый день после школы заходили Стен, Бев и Билл. Приносили мне домашние задания, свежие сплетни и новости: Грете Макдонадальд поставили пластинку, Луи Венсон постригся настолько ужасно, что все шутки в классе только об этом, Роберт Кегелтон подрался в школьной соловой и в результате чего вылил обидчику на голову гороховый суп. Я слушал их новости, кивал, смеялся. В общем, все как всегда.

– Ну, а как ты, Эдс? Точнее, вы с Ричи. Он сейчас с нами тусуется, ты не против? Все-таки, он тебе жизнь спас, чувак, – сказал Стен, внимательно следя за мной своими серыми газами.

– Да, конечно. Без проблем. Мы… Помирились.

– И что, вы теперь братья на век? – не унимается Стен, пихая меня легко в бок.

– Не настолько, конечно, но… Ладно. Вы были правы, он оказался неплохим чуваком.

Билл говорит, что это очень хорошая новость и жмет мне руку, а Беверли улыбается концом губ и спрашивает, можно ли курить в моей комнате.

– Конечно, нет! Ты что, хочешь, чтобы я умер?

Мы снова начинаем смеяться и разговаривать, а потом ребята уходят.

Не скажу, что я жду их посещения каждый день: точнее, я бы ждал, если бы мои долгие часы выздоровления не скрашивал Ричи.

После школы он сразу направлялся в мою комнату, скидывал старый рюкзак на пол, закрывал дверь, и, забираясь с ногами ко мне на кровать, принимался меня веселить. Он рассказывал такие нереальные истории, что я уже давился от смеха, но все равно бил его подушкой за то, что в них половина такой дикий вымысел, что по ним можно фильмы снимать. Ричи всегда на это закатывал глаза, и говорил, что не врет, а просто приукрашивает действительность, чтобы я больше смеялся. Он говорил, что все таблетки – просто дрянь, а действительно от всего лечит хороший смех, от которого сводит живот, а дышать уже невозможно. На этих словах он обычно затыкался, потому что в моей ситуации это было не уместно, но именно после таких приступов смеха и я чувствовал себя лучше всех, лучше, чем после любой таблетки.

День за днем я начинал замечать мелочи, детали, которые были свойственны только Ричи. Когда я выздоровел, я даже записал их в блокнот и спрятал под груду тетрадей в своем шкафу. Не знаю, зачем я это сделал.

Для меня Ричи в те дни был самым лучшим лекарством, который своими шутками, историями, рассказами поднимал мне настроение, поддерживал и скрашивал одинокие часы.

Мне стало нравиться следить за его руками, когда в момент разговора, он так увлекался, что начинал активно ими жестикулировать – он мог гнуть пальцы в разные стороны, и они всегда были у него испачканы красками, фломастерами, чернилам. Иногда он рисовал прямо на руках смешные картинки, которые двигались, если он особым образом складывал пальцы. Мне нравилось смотреть, как двигался кадык на его худой шее, нравилось смотреть, что он уже похож не просто на мальчишку, а как будто с каждым днем становился чуточку больше похожим на мужчину. Когда я застрял в возрасте десятилетнего мальчика с рождественских открыток, которого любят трепать за щечку тетушки и бабушки, Ричи уже вытягивался в рост, его конечности становились нескладными, спина сутулилась, а голос ломался и часто срывался на высоко ноте. Ричи рассказал, что пробовал курить, и один раз показал, как он это делает, да, прямо в моей комнате, стоя возле окна. Я стоял, наблюдая за Ричи, как он держал сигарету, зажатую между двумя абсолютно прямым пальцами, подносил к губам, задерживал их прижатыми ко рту, а потом выдыхал кольца дыма в открытое окно моей комнаты. Я потом словил приступ, но это того стоило.

Мне нравилось, как он откидывал волосы со лба, пропуская кудрявые пряди через пальцы, мне нравилось смотреть, как концом футболки он протирал очки, мне нравилось, как он широко смеялся, показывая запластинчатые зубы.

Короче, что бы ни делал Ричи – мне нравилось.

И я не мог найти этому объяснение.

Мне нравилась россыпь его веснушек – один раз я насчитал на левой щеке тридцать семь штук. Это было сложное занятие – не пялятся в открытую на него, когда он шутил свои самые грязные шуточки.

Но мы не только шутили. Мы часто разговаривали на серьезные темы. Ричи рассказывал о своих родителях, об их гибели, и как он даже не ожидал, что спустя неделю мои родители решат взять его на усыновление. Конечно, вся эта процедура с документами и прочим еще длится, органы опеки наблюдают за Ричи, но он безумно счастлив. Он любит своих родителей и помнит, но не ожидал, что и вторая его семья окажется классной. На этих словах я смутился, ведь значит, это определение относилось и ко мне.

– Слушай, Эдс, – как-то в один из таких дней начал Ричи, сидя, как обычно, в ногах моей кровати. Он был в розовой гавайской рубашке и серых шортах, из под которых торчали тощие коленки, – давай сыграем в одну игру.

– Какую?

– Две правды и одна ложь. Знаешь такую игру? – Ричи начал щелкать пальцами, и я пнул его ногой, чтобы он перестал меня раздражать – я задаю тебе три вопроса, на два из них ты должен ответить правду, а на один можешь соврать или просто не отвечать ничего. Усек?

– Ну, давай попробуем, – неуверенно ответил я, и заметя блеск в глазах Ричи, насторожился, – обычно мне не нравятся игры, которые предлагаешь ты.

– Итак, начнем, – Ричи вытянул вперед руку и начал загибать пальцы, – правда ли, что Билл и Беверли уже занимаются этим? На кого ты чаще всего дрочишь? На кого ты хочешь стать похожим, когда вырастешь?

Вопросы из Ричи сыплются неудержимым потоком. Я оторопело открываю рот.

– Насчет Билла и Беверли я не знаю, но могу предположить, что да. Когда вырасту, хочу быть похожим на Кларка Гейбла, а…

– Фу, это тот усатый старикан из допотопных фильмов? – Ричи делает вид, что его сейчас стошнит.

– Я люблю «Унесенные ветром!» Мы с мамой часто его смотрели, – я вскидываюсь на защиту любого фильма, – второй вопрос я пропускаю.

– Так и знал, что на самый интересный вопрос ты не ответишь, – Ричи вздыхает, – да брось, я думал, в этом и прикол: задавать друг другие мерзкие вопросы, а потом обсуждать это. Все большие парни так делают! – потом Ричи закусывает губу, – хотя да, я забыл, что ты метр сорок пять.

– Метр сорок восемь! – вскрикиваю я, но мой голос тонет в потоке смеха Ричи, – ладно-ладно, вот тебе ответ на второй вопрос: ни на кого.

– Что? Чувак, ты шутишь, что ли? – Ричи поправляет очки двумя руками, – в смысле… Ты что, типа, вообще не делаешь этого?

– Ну… – я мнусь, чувствуя, как лицо заливает краска, – ну да. А что?

– Я думал, в вашей компании только один обрезанный, – говорит Ричи, делая вид, что наглухо застегивает пуговицы на рубашке и поправляет челку на один бок, как это делает Стен, – черт, то есть ты… И типа… Ну… Девственник?

– Ну да, да, – сдаюсь я, – можешь начинать смеяться надо мной. Между прочим, я читал научное исследование, которое запрещает подросткам вступать в половую связь до восемнадцати лет, так как…

– Стоп, ну, ты хотя бы целовался когда-нибудь?

– Ох, Тозеир, отвали.

– Что? Нет? Серьезно? Я не расслышал, ты сказал: «Нет»? – Ричи начинает смеяться так громко, что складывается пополам и бьет себя по ногам, – черт, а я думал, ты неплохо подкован, раз шутишь взрослые шутки.

– Смотрю, ты у нас тут секс-символ, что ли? Кто тебе вообще даст? Кто захочет спать с мешком с костями?

Ричи недвусмысленно качает головой, но ничего точно не отвечает. Я бы мог закончить этот разговор, но уже слишком распалился:

– Окей, тогда мои вопросы, Тозиер: был ли у тебя секс? Со сколькими девчонками ты целовался? Тебе кто-нибудь нравится?

Третий вопрос срывается помимо моей воли. Ричи цокает языком.

– Ты действительно хочешь это знать?

Я пожимаю плечами.

– Окей, ну… Да, мне кое-кто нравится, но я не скажу тебе, кто. Ты все равно не знаешь. Девчонки… Господи, и не посчитать. Около десятка, наверное, – Ричи чешет шею, мучительно вспоминая, – первый вопрос отклоняю.

– Эй, так нечестно! Я ответил на все три! – я высвобождаю ногу из-под одеяла, чтобы снов пнуть Ричи, но он перехватает меня, и хлопает меня по коленке, чтобы я отстал.

Я в пижамных штанах, но чувствую его прикосновение так, будто межу его ладонью и моей кожей нет никакой ткани. Я поспешно скидываю его руку и накрываюсь одеялом чуть ли не с головой. Сердце стучит где-то в горле. Что, блин, происходит…

– Окей, ладно. Секса не было. Обычного. Оральный был. Знаешь, сколько девчонок у меня отсосали? – смеется Ричи, трогая себя за ремень шортов, – ой, хватит, Каспбрак, я шучу. Прекрати делать такое лицо, будто я блеванул в церкви.

– Ты мерзкий, и шутки у тебя мерзкие, – бурчу я.

– А ты зануда.

– А ты придурок.

– А ты брюзга…

Мы начинаем перебрасываться ругательствами, обзываем друг друга, а потом снова смеемся.

– Ладно, я пойду делать уроки, а тебе надо отдыхать. Кстати, – Ричи застывает в дверях моей комнаты, оборачивается уже перед самым уходом, – могу принести тебе всяких журналов, ну, чтобы ты попробовал.

– Попробовал что?

Ричи делает жест рукой, будто взбалтывает банку с колой. Я испускаю стон.

– Тозиер, уберись с моих глаз.

– Хорошо, Эдди – я умру – девственником – Каспбрак. Но если вдруг понадобится моя помощь – зови.

– Что?!

Я смотрю на него во все глаза. Что он сказал? Если мне потребуется его помощь, в смысле… Помощь в этом?

– Я принесу журналы, – Ричи подмигивает и выходит из комнаты.

Я выдыхаю так шумно, что прикрепленные картинки и фотографии на стене возле кровати трепещут.

Я слышу, как на лестнице Ричи напевает какую-то глупую песню, совершенно не попадая в ноты.

Я откидываю одеяло и устремляю взгляд на свои пижамные штаны.

И единственное, что я могу произнести – это:

– Черт.

Комментарий к ГЛАВА 6.

извините за опечатки в предыдущей главе, видимо, компьютер решил на меня быкануть и не сохранить последнюю отредактированную версию

такого больше не повторится, и спасибо за внимательность!

========== Письмо номер раз. ==========

Спустя пару дней я получил письмо. Оно стало первым в череде писем, которые я получал в течение двух недель каждый день. Каждое было напечатано на пишущей машинке и сложено в четыре раза. Первое письмо мне принесла мама, сказала, что оно было оставлено в нашем почтовом ящике. Она приносила их по утрам, и с улыбкой, молча, оставляла меня их читать. Они не были длинными, иногда в них не было и десяти строчек, но я сохранил их все.

Я приведу их все здесь, в порядке, в котором получал их.

Я не знал, кто писал их, и даже боялся думать о том, что в ком-то я могу зародить такие чувства. Я думал, что, придя в школу, я смогу понять, кто скрывался за маской этого таинственного автора. А пока – я просто наслаждался тем, что читал их и перечитывал, учил наизусть и прятал в книгу «Три мушкетера».

Я не показал эти письма никому.

Даже Ричи.

Итак.

Письмо, номер 1. Вы готовы?

«Привет, Эдди.

Ты никогда не узнаешь, кто пишет тебе эти письма, потому что даже я не знаю, кем я являюсь. Никаких имен, никаких подсказок. Считай, что это тайный друг, или подруга, или нечто среднее – это не играет никакой роли. Ты можешь не читать их, но я буду слать их каждый день. Две недели, запомнил? Возможно, подсказки тебе и не понадобятся. И через четырнадцать дней ты сам поймешь, кто пишет тебе эти письма.

Ты можешь не читать их вовсе и просто дождаться последнего, решающего. Но так будет не интересно и слишком легко; а я знаю, ты любишь паззлы и головоломки.

Еще я знаю, что ты – самый лучший человек, даже если не думаешь о себе так. Я знаю, что твои родители очень любят тебя, и они делают для тебя так много – но знаю, что порой это все превращается в пыль, когда ты не слышишь от них самых важных слов. «Ты нужен мне». «Ты важен». «Я считаюсь с твоим мнением». «Я горжусь тобой не за твои оценки и порядок в комнате, а за то, кем ты являешься».

Так пусть эти письма станут тем посланием, которые помогут тебе в этом разобраться – в том, какой ты, какие люди тебя окружают. Заглянуть внутрь себя.

Ну, а в самом крайнем случае – они просто скрасят твои больничные будни.

Я скучаю без тебя в школе, даже если ты никогда этого не замечал.

Возможно, ты даже не помнишь меня – перечисляя имена всех своих знакомых за все годы, ты даже не назовешь моего имени. Тем лучше.

Для меня же это – своего рода проверка. Своих чувств, своей смелости и храбрости. Не имея возможности сказать тебе это в лицо, я пишу об этом.

Эдди, ты лучше, чем ты о себе думаешь. Или кто-либо еще. Не все видят твой ум, способности, а твои истерики и вызывающее поведение – лишь способ закричать о том, что ты важен.

Ты важен, Эдди.

И я тебя слышу.

Даже когда ты думаешь, что никто не слышит тебя и не понимает – я слышу. Я понимаю. Я рядом.

И пусть эти письма будут как раз подспорьем для тебя в твоем (пока что) одиночестве. Потому что ты заслуживаешь лучшего.

Письмо получилось сумбурным, но обещаю, что дальнейшие будут более наполненными и полезными. Я буду писать о тебе для тебя.

Помни: для кого-то ты лишь одна маленькая веснушка на лице, незаметная среди остальных.

Но для меня – ты та самая веснушка, с которой именно я начинаю отсчет».

========== Письмо номер два. ==========

Письмо номер 2.

«Привет, Эдди.

Просыпаясь, я думаю о тебе. О твоих больших глазах, которые смотрят на все с такой неподдельной наивностью; о твоих родинках на лице, которые будто кто-то случайно рассыпал из волшебного мешка; о том, как ты быстро говоришь, иногда срываясь на высоких нотах, чтобы тебя не успели перебить. Думаю о том, как на твоих щеках появляются ямочки, когда ты смеешься, и как между твоими бровями залегает маленькая складка, когда ты хмуришься.

О твоей шее, по которой пробегает волна мурашек, когда ты читаешь страшные истории или слушаешь музыку; о твоих пальцах, всегда чистых, с аккуратными ногтями, которыми ты лениво расчесываешь комариные укусы.

Думаю о том, что твоя одежда всегда пахнет лавандовым порошком.

Думаю о том, как ТЫ слизываешь концом языка с губ крошки от шоколадного печенья; о твоей улыбке, обнажающей маленькие зубы, о твоих густых каштановых волосах, которые иногда вьются, если ты не прилижешь их волос к волосу маленькой щеткой с редкими зубчиками.

Думаю о том, как ты встаешь на цыпочки, чтобы до чего-то дотянуться; думаю о том, как одной рукой ты пытаешься застегнуть пуговицы на рубашке, которая всегда слишком тщательно выглажена.

Думаю о том, как ты подносишь ко рту ингалятор, когда в твоих маленьких легких не остается воздуха. Ты словно целуешь его. Входящая в твой маленький ротик эта штука – самое интимное зрелище.

Я думаю о тебе, Эдди. Обо всех твоих мелочах, о которых ты, возможно, никогда не задумывался сам».

Признаюсь честно, получив второе письмо, я испугался. Это могло бы выглядеть мило, если бы я знал, кто это пишет. В голову лезли мысли о всяких маньяках, которые любят похищать маленьких детей, а потом о них показывают жуткие передачи по кабельному телевидению под страшную музыку. Может, это чья-то шутка? Я знал, что у Билла точно есть печатная машинка – когда он не занят Беверли, он иногда пишет рассказы. Но это не мог сделать Билл, он же не совсем конченный.

По крайней мере, мне хотелось так думать.

Я перебирал в уме все возможные варианты. Перебрал всех одноклассников, знакомых, даже тех, с кем давно не общался, и кто мог знать мой адрес, чтобы подкинуть оба письма в почтовый ящик.

Никто не приходил на ум. Я редко общался с девчонками – они казались мне глупыми и пустыми, а многие и просто уродливыми, как толстая Меган О’Нил или прыщавая Ненси Гослинг. Если бы Ричи почаще протирал свои грязные очки и лучше видел девчонок из нашего класса, у него бы не возникало вопросов, почему я еще девственник. Девчонки из старших классов, конечно, еще ничего, но кто из них стал бы писать письма малолетке-инвалиду?!

Ричи… Может, стоило рассказать ему? Показать письма, чтобы он помог вычислить автора? Но я не хотел делиться этим с Ричи. Не сейчас. Эти письма… Затронули что-то в моей душе, и мне хотелось оставить их пока что только для себя.

Ричи по-прежнему проводил все свободное время со мной. Мы смеялись, шутили, разговаривали, как самые настоящие друзья.

Однажды он спросил:

– Эй, Эдс, помнишь, мы задавали друг другу вопросы?

– Да, а что?

– Ты сказал, что никогда не целовался. С девчонкой. А с парнем? – Ричи заиграл бровями.

– Нет! Нет, конечно, – я снова почувствовал, что краснею, – что за идиотские вопросы.

– Да я так, просто. Заготовил шутку, а забыл.

– Понятно.

Чем быстрее я выздоравливал, тем обычнее разговаривал со мной Ричи. Он как будто решил, что раз я прихожу в себя и скоро вернусь в школу, его компания будет мне не нужна. Но она была мне нужна, очень нужна!

Я не мог понять, почему меня так тянет к Ричи. Тянет в плане, ну… Общения, ничего больше. Мне нравилось рассматривать его, находя в его внешности еще и еще больше интересных черт, мне нравилось слушать его голос и как он играет на гитаре, мне нравилось просто быть с ним… И тот инцидент…

Ладно. Давайте начистоту. Мне почти тринадцать лет и я действительно ни разу не делал «этого». Ну, сам с собой. Я как-то не понимал, как, а главное, зачем это делать. Как-то между мной, Биллом и Стеном зашел разговор об этом. Они сказали, что это помогает скинуть нервное напряжение, «да и вообще, чувак, это приятно! Мы не знаем, как тебе это объяснить!»

Я как-то один раз попытался, но у меня ничего не получилось. Я просто подержал его в руке, потрогал то тут, то там, но ничего сверхъестественного не ощутил. Иногда я замечал, что он изменялся в размере, сам собой, но это быстро проходило и я ничего особо не чувствовал.

Кроме того раза, когда Ричи начал задавать эти тупые вопросы.

В тот раз я почувствовал там легкое напряжение, но списал это на то, что мы завели такие возбуждающие разговоры. Я ничего с этим не сделал, и спустя какое-то время все пришло в норму, и я даже забыл об этом.

А потом…

Случилось кое-что еще.

***

После того, как я получил второе письмо, я очень долго не мог уснуть ночью. Я перечитывал его раз за разом, не понимая, как кто-то может любить (любить! Какое слово!) мои родинки или мой смех. Я ворочался в кровати, составлял список подозреваемых, а за окном плыла ночь, окутывая город темным, расшитым звездами, одеялом. Родители уже давно спали, моя комната находилась в другом крыле дома от их спальни, поэтому я решил неслышно пробраться на кухню за парой-тройкой печенек, потому что мыслительная деятельность подточила мои силы. Я вылез из кровати и вышел из комнаты.

Дом был погружен в ту обычную, ночную тишину – в ванной шумели батареи, капала вода, тикали часы. Все было как обычно, когда я, уже готовый спуститься по лестнице, услышал шум.

Кто-то закричал.

Ричи.

Я развернулся на 180 градусов, и помчался в его комнату. Она была не заперта, и я ворвался к нему.

– Ричи?

Мой новый друг сидел на кровати и тяжело дышал. Он откидывал с лица непослушные волосы, которые спутались от лежания на подушке, а без очков его лицо выглядело таким наивным и слишком милым…

– Рич, что случилось?

– Прости, Эдс. Я… Просто кошмар. Просто кошмар, – заговорил Ричи, отворачиваясь от меня. Я потоптался в дверях, потом шагнул в комнату и закрыл за собой дверь. Не хватало еще чтобы родители это услышали. Вещи Ричи были разбросаны на полу – одежда, книги, учебники. Интересно, ему так же прилетает от моей мамы за беспорядок? Я отогнал от себя эти мысли и подошел к Ричи. Осторожно сел на край его кровати. Я слышал, как гулко билось его сердце за тонкой грудной клеткой.

– Мне просто приснился кошмар, такое бывает, – начал оправдываться Ричи, и я кивнул, – родители… Они умерли два года назад, но мне часто снятся всякие ужасные вещи, которые с ними происходят… И со мной… За два года я поменял четырнадцать школ и четыре приюта, а еще шесть приемных семей. Мне все кажется, что твои родители тоже скоро вернут меня обратно…

– Ох, Рич, – выдыхаю я свистящим шепотом. Сердце сжимается в комок. Я смотрю на него, и вижу в темноте комнаты, как начинают слезиться его глаза, – мне жаль.

Тут Ричи начинает всхлипывать. Черт, я уже второй раз вижу, как он плачет и… Это больно, чертовски больно. Я не знаю, что мне делать, что сказать, чтобы успокоить его.

– Эй, Рич, Рич, – шепчу я, но не решаюсь взять его за руку или обнять, – может, принести тебе что-нибудь? Молоко? Сок? Печенье? Давай я быстро схожу, я как раз… – говорю я, поднимаясь с кровати Ричи, когда тот хватает меня за запястье.

– Нет, мне… Мне ничего не нужно, – говорит Ричи и смотрит на меня беззащитными глазами, обнаженными без стекол очков, – Эдс…

– Да, Ричи?

– Я боюсь спать один. Останься, со мной, пожалуйста.

Я открываю рот, силясь что-то сказать, но не нахожу, как правильно собрать буквы в слова. Я смотрю на Ричи, на его руку поверх моей, как он легко кольцом из пальцев обхватил мое запястье. Я смотрю, что он тяжело дышит – будто это у него приступ астмы. Я кусаю губы. Не могу понять, что я чувствую. Письма и прочее отходит на второй план. Сейчас есть только Ричи, который нуждается во мне так же, как я нуждался в его помощи во время схватки с Бауэрсом.

– Хорошо, – шепчу я, – я останусь.

– Спасибо, Эдс.

Я на секунду высвобождаю руку и подхожу к двери. Мне не верится, что я это делаю, но я закрываю дверь на ключ изнутри. Потом подхожу к кровати Ричи и ложусь рядом с ним.

– Спасибо, Эдди, – повторяет Ричи.

***

Вдвоем на одной кровати тесно. Я не знаю, как лучше лечь, чтобы не потревожить свою руку и Ричи. Я лежу с краю, хотя привык спать у стенки. Я смотрю в потолок, прижимая к себе забинтованную руку и слушаю, как глубоко и размеренно дышит Ричи. Он успокоился, и теперь мы просто молча лежим на одной кровати, не соприкасаясь даже миллиметром кожи. Мне неловко, я начинаю ерзать, потому что не могу удобно лечь. Подушка кажется слишком низкой, одеяло все под себя подмял Ричи. Только когда я уже лег, я понял, что он спит не в пижаме. На нем только шорты, и типа, все. Я стараюсь не смотреть на то, что из-под одеяла торчит кусок его плеча, которое высвечивает слабый отблеск фонаря из окна. Я лежу как труп, вытянув здоровую руку вдоль тела, а больную сложив на груди.

– Эй, Эдс, – шепчет Ричи, когда я подумал, что он уже заснул, – ты спишь?

– Нет, мне здесь неудобно. Ты занимаешь большую часть кровати.

– Я могу подвинуться, – Ричи начинает копошиться в кровати, отодвигаясь к стенке. Между нами становится еще больше расстояния, но при мысли, что я подвинусь на то место, которое еще хранит тепло от тела Ричи, мне становится дурно.

Это была плохая идея, Каспбрак. Очень плохая идея.

– Если хочешь, можем поменяться местами и ты ляжешь к стенке, – шепчет Ричи. Черт, он, видимо, слишком хорошо меня знает. Я понимаю, что в такой позе я точно не засну, и перспектива оказаться у стенки очень манит, – просто перелезь через меня. Или я через тебя.

– Это будет сделать довольно сложно, – я указываю на забинтованную руку, – ну-ка, подвинься.

Почему мы просто оба не встали кровати и не легки заново, только уже поменявшись местами, спросите вы? А я отвечу: никому из нас это даже в голову не пришло.

Я приподнялся на кровати, опираясь на здоровую руку, и попытался перелезть через Ричи к стенке, который в свою очередь, подвинулся ко мне, освобождая мне место. Опираться на одну руку было сложно, но желанное место возле стенки манило сильнее. Когда я уже был почти у цели, я вдруг почувствовал, что Ричи положил свою руку мне поверх локтя, и я застыл. Не мог двигаться дальше.

Если бы мои родители зашли в этот момент в комнату, они бы явно удивились: я в одной кровати с Ричи, я завис над ним, не в силах перекинуть через его длинное нескладное тело вторую ногу, чтобы наконец, занять место у стенки. А его рука покоится на моей руке.

Дыхание куда-то пропало, но это был не приступ. Я просто смотрел на лицо Ричи, открытое и спокойное, на длинные ресницы и их тень на его щеках, на приоткрытые губы. На ночь он снимал пластинку и без этой железяки его зубы выглядели довольно мило. Немного неровные клыки, но…

– Что ты завис? – спрашивает Ричи тихо-тихо, что я почти его не слышу.

– А почему ты трогаешь меня за руку? – в ответ спрашиваю я.

– Я могу не трогать, – говорит он, и его рука в эту же секунду перемещается мне на грудь, – я могу так не делать.

Я не понимаю, что происходит. Мне и нравится, и не нравится то, что он делает. Это так странно и… волнующе. Я все еще опираюсь на кровать одной рукой, а другая прижата к груди, в паре сантиметров от ладони Ричи. Под его пальцами бьется мое сердце.

И тут я начинаю понимать, что имел в виду Билл под словом «желание».

Я хочу, чтобы Ричи не убирал руку. Я не знаю, что я хочу, чтобы он еще сделал – но только пусть не прекращает.

– У меня руки холодные, – шепчет Ричи, и в это же мгновение сует мне руки под футболку, – можно?

Я резко выдыхаю воздух, чувствую, что кружится голова. Волосы лезут в глаза, я протягиваю руку, чтобы их убрать…

И падаю на Ричи, потому что забыл, что и так опираюсь о кровать только одной рукой.

Мы сталкиваемся лбами, и удивительно, как мы не сломали друг другу носы. Теперь я полностью лежу на Ричи, в комнате темнота, где-то далеко, на соседней улице, из машины заиграла старая песня Энрике Иглесиаса. Вот только Иглесиаса нам здесь и не хватало.

А еще Ричи б-е-з-ф-у-т-б-о-л-к-и.

– Ты меня раздавишь, – шепчет Ричи, но тем не менее, даже не шевелится.

– Прости, – бормочу я, пытаясь подняться, но тут Ричи делает немыслимое – он со всей силы обнимает меня, смыкая руки на моей спине. Я замираю.

Его губы в паре миллиметров от меня. И почему-то мне кажется, что я знаю, какие они – теплые, слегка неровные из-за того, что он вечно кусает их, с привкусом мятной зубной пасты. Потому что… Потому что тогда мне не показалось; я точно знаю, какие у него губы.

И не придумав ничего лучшего, чтобы точно в этом убедиться, я закрываю глаза, набираю в легкие побольше воздуха и целую Ричи.

И в этот раз уже по-настоящему.

Комментарий к Письмо номер два.

котики, всем спасибо за комментарии, вы прямо очень радуете меня в эти ужасные осенние деньки

постараюсь выложить сегодня еще главу, но вечером у меня родительское собрание, когда вернусь – неизвестно

завтра глава точно будет, но ближе к вечеру, если у меня будут пары, и днем, примерно в то же время, как сейчас, если учебы не будет

итс хард ту би э воркинг стьюдент

всем спасибо, и по традиции, всем чмаф

делайте ставки, кто пишет письма эдди!!!!!!!!111111

========== Письмо номер три. ==========

Письмо номер 3.

«Привет, Эдди.

Я думаю, что твои губы похожи на две ириски, которые я так люблю. Сладкие, мягкие, от которых сводит рот, и от которых невозможно оторваться. Если я когда-нибудь ощущу твои губы на своих, то просто сойду с ума. Такие губы, как твои, не знают герпеса, шелушений и трещин. Они идеальны, как и ты. В своих самых смелых фантазиях я представляю, как обвожу их концом пальца, слизывая их каплю за каплей, как растаявшую карамель.

Я тяну их, смакую и наслаждаюсь.

Жаль, что только в своих мечтах.

Когда я произношу твое имя – Эдди – рот наполняется такой пенящейся радостью, словно сладкой газировкой. Я произношу его по буквам, растягивая гласные, как будто тяну тебя легонько за нижнюю губу зубами. Я не знаю, что со мной происходит, но когда я думаю о тебе – я в первую очередь думаю о твоих губах. О том, как краешек твоего красного и острого на грязные ругательства язычка задумчиво водит по мягкой плоти.

Твой рот – Купидон, который покорил меня в самое сердце.

Я не напишу ни в одном письме о том, что я люблю тебя – я сделаю это другими словами.

И думаю, ты уже понял все и так».

Я целую Ричи.

В моей голове нет ни единой мысли, кроме этой.

Я целую Ричи.

С ума сойти.

Пульс ударяется в голове по вискам изнутри и отскакивает, как мячик, путает мои извилины, и я могу только скандировать его имя в своей голове: Ри-чи. Ри-чи. Два слога, четыре буквы, две согласных, гортанных и резких, и две одинаковые гласные, которые можно пропеть как песню.

Плохо ли это? Не знаю. Мне все равно.

Я чувствую его губы на своих, чувствую, как он тяжело дышит. Если люди пьют алкоголь ради этого опьяняющего чувства – то они полные дураки, потому что зачем это делать, если есть такие губы?..

Наверное, это был самый неловкий, самый детский поцелуй, который только можно себе представить, ну, типа, мы даже не пихали языки друг другу в рот, но я чувствовал, что если я сейчас и задохнусь от недостатка воздуха, то, в принципе, это будет не важно.

Это были губы Ричи.

Он поцеловал меня тогда, когда я потерял сознание. Я узнал его губы, покусанную нижнюю и влажную верхнюю, ощущение прикосновения его носа к моему, его дыхание, смешанное с вишневой жвачкой и одной выкуренной сигаретой перед сном.

Это был он. Мне не показалось. Он действительно поцеловал меня.