Текст книги "Антиквариат (СИ)"

Автор книги: Чиффа из Кеттари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Такое, правда, тоже воруют. Просто Стайлз еще не дорос до такого уровня.

Машина вызывает какое-то даже восхищение. Салон в бежевых тонах с пластиком цвета слоновой кости – о, Стайлз действительно понахватался кое-чего у Лейхи, – такой чистый, будто тачка только из салона. И не пахнет ни бензином, ни какими-нибудь освежителями, от которых в носу начинало свербить. Просто ничем не пахнет. Может, немного парфюмом – цитрусы с перечной горчинкой, так пахнет от Питера.

Стайлз собирался просто оставить записку. Даже написал её заранее на салфетке из кофейни напротив. “Тебе нужно побольше узнать о системах охраны”.

Ненавязчиво и со вкусом, на взгляд Стилински.

Но сейчас задерживается внутри машины, аккуратно проводя пальцами по рулю, по приборной панели, останавливаясь пальцами на бардачке – смертельно хочется заглянуть туда, но хорошей идеей это не кажется.

Пока Стайлз раздумывает над этим, хлопает дверца со стороны водителя, и Стилински, дернувшийся было сбежать – не оглядываясь и не выясняя, кого принесло, – оказывается прижат к креслу. За горло. И это определенно не должно так возбуждать.

Сильные пальцы впиваются в тонкую кожу, может быть даже синяки останутся, а дыхание над ухом такое горячее – во всех смыслах, – что Стайлз чувствует, как у него встает от такой малости.

– Так-так, – Питер и не думает отстраняться от покрасневшего стайлзова уха, напротив, наклоняясь еще ближе и прикасаясь губами к коже. – Добрый вечер, лапушка.

Стайлз не может ответить, потому что пальцы, сдавливающие его горло, сжимаются настолько сильно, что вот-вот встретятся где-то за гортанью.

В следующий миг Питер пальцы все-таки разжимает, давая Стайлзу необходимый глоток воздуха, но не позволяя ему шевельнуться.

– Добрый… вечер… – тихо отзывается Стайлз, осторожно глотая воздух.

– И что это у меня тут? – мужчина насмешливо фыркает, глянув на приборную панель, где лежит импровизированная записка. – Что там написано, солнышко? Не видно отсюда.

– Что тебе… нужно… побольше узнать… о сигнализациях всяких… – Стайлз прикрывает глаза, чувствуя, как от обнадеживающей близости в крови закипает пряное и острое вожделение.

– Ты такой заботливый, лапушка, – выдыхает Питер куда-то под ухо, и Стилински сладко вздрагивает. – Но ведешь себя очень плохо.

Почему-то это не звучит, как фраза из дешевого порно. Может, потому, что Питер произносит её очень серьезно, так, что Стайлзу впору извиняться.

И это реально круто.

И то, что в следующий миг Стайлз утыкается носом в чужую ширинку под давлением легшей на затылок ладони – тоже круто.

Член под слоями ткани уже твердый, и Стайлз помнит, что он большой, рельефный, с еле вмещающейся в рот крупной головкой.

Расправиться с ремнем, молнией и тканью – дело половины минуты. Тридцать секунд, в течение которых Стайлз возбуждается так, что чувствует, как смазка пачкает белье. Головка члена, толкнувшаяся в рот кажется лучшей наградой за херовую, в общем-то жизнь. Тяжелая рука на затылке – охуенный бонус.

Стайлз скользит губами по толстому стволу, принимая в рот половину длины, и стонет, потому что головка упирается в заднюю стенку глотки, мешая вдохнуть. Питер негромко, довольно стонет, откидываясь на спинку автомобильного кресла, несильно царапает затылок, и надавливает на голову дернувшегося Стайлза, впиваясь кончиками пальцев в затылок.

Возбужденная плоть туго и медленно раздвигает стенки глотки – Стайлз чувствует, как по его щекам текут слезы, пока сам он сотрясается в коротких спазмах, тем не менее продолжая старательно насаживаться сокращающимся горлом на член.

Если бы Питер убрал руку – ничего бы не изменилось, Стайлз точно знает.

Так же медленно обратно – пальцы царапают затылок в вальсе аритмичных хриплых вздохов возбужденного мужчины.

У Стайлза губы болят, по щекам текут слезы, весь подбородок в слюне, а Питер дергает его за ворот футболки к себе, вжимаясь ртом в безвольно приоткрытые губы и вылизывает Стайлзу рот длинной животной лаской, от которой того перетряхивает новой волной возбуждения.

И снова вниз, к члену – несколько секунд Стайлз справляется с рвотными позывами, а затем головка проскальзывает в глотку, и Питер удовлетворенно вздыхает и даже постанывает, когда Стайлз сам начинает двигать головой, стремясь доставить больше удовольствия.

Все еще больно, Стилински все еще потряхивает в спазмах, но все это меркнет перед удовольствием, захлестывающим тело.

Уходит на какой-то сотый план, когда Питер снова дергает Стайлза наверх, накрывая его губы своими, и в течение нескольких минут вылизывает очумевшего от таких ласк Стайлза, только и способного стонать в поцелуй и хватать красными, распухшими губами воздух.

У Стайлза все плывет перед глазами. Никаких четких очертаний не остается, только запахи, в которых преобладает пьянящий мускус мужского возбуждения.

Стайлз лижет, сосет, изгибается, страдая уже не от члена, распирающего глотку, а от недостаточной стимуляции собственного тела, жаждущего ласки.

– Великолепный, – жарко шепчет Питер в губы Стайлза, слизывая с них собственную смазку.

Это так развратно, что Стайлз снова и снова тянется подрочить себе, но оставляет на потом.

И снова насаживается на большой тяжелый член, то направляя головку за щеку, то посасывая нежную плоть, то вылизывая по всей длине.

И, наконец, снова берет в рот, проталкивая член в горло.

Питер кончает с негромким, напоминающим рык постаныванием, удерживая Стайлза на месте ладонью – будто Стилински попытался куда-то деться!

Стайлз не успевает глотать, и сперма, стекая из уголков губ, течет по подбородку, капает на футболку, впитываясь в тонкую ткань. Зато у Питера глаза темные, безумные, когда он снова тянет Стайлза к себе.

Стайлз бормочет что-то нечленораздельное, когда Питер прижимается губами к его подбородку, неторопливо собирая свое семя с кожи. Ласкает шею, тщательно вылизывает губы, и снова целует Стайлза, просто расстегивая его джинсы и запуская ладонь во влажные от смазки трусы.

Стилински кончает почти сразу же. Толкнувшись пару раз в крепкую ладонь, отвечая на поцелуй со вкусом спермы. Напряжение сковывает все тело на несколько мгновений, разрядка обрушивается лавиной, стоит Питеру вытащить его член из плена мокрой ткани и провести пару раз рукой по стволу, одновременно углубляя поцелуй.

Стайлз цепляется руками за его шею, прижимаясь щекой к виску, пытается спрятаться от окружающего мира в волнах гуляющего по телу удовольствия, в запахе, который так его возбуждает, в уверенных и властных прикосновениях.

Стайлз еще почти ничего не соображает, когда Питер за шиворот отстраняет его от себя, но Стайлз вполне в состоянии оценить довольный, удовлетворенный взгляд мужчины.

Налюбовавшись очумевшей от удовольствия мордашкой, Питер переводит взгляд вниз, туда, где на бежевой кожаной обивке и его черных джинсах поблескивают капли стайлзовой спермы, и без раздумий дергает Стилински вниз, ткнув носом в еще теплую лужицу.

Стайлз уже готов возмутиться. Но для этого придется вывернуться из-под удерживающей его ладони, а еще – распрощаться с надеждой на последующие встречи, которая и так до сих пор оставалась довольно-таки призрачной. Поэтому Стайлз слушается. Медленно, аккуратно слизывает сперму с обивки – и Стайлз бы соврал, если бы сказал, что никогда до этого не пробовал её на вкус, – и тянется к бедрам Питера, чисто номинально проводя языком по местам, где белесые капли уже впитались в ткань.

– Ты молодец, лапушка, – самодовольно мурлычат сверху, и Стайлз задирает голову, нагло намекая на поцелуй.

Который получает без каких-либо дополнительных условий – Питер с явным удовольствием вылизывает и трахает языком его рот, постепенно перетягивая Стайлза к себе на колени и наконец-то сжимая ладони на крепкой маленькой заднице, заставляя Стайлза удовлетворенно и почти счастливо застонать в поцелуй.

Стайлз тоже старается облапать как можно больше великолепного тела под ним – гладит плечи, грудь, твердый пресс, снова грудь, царапая твердые соски, и опускает ладони к паху, изумленно хмыкая, когда чувствует ладонью вновь возбужденную и истекающую смазкой плоть, будто Хейл не десять минут назад кончил Стайлзу в рот. Стилински даже в подростковом возрасте требовалось побольше времени.

Горячий ствол удобно ложится в ладонь, и Стайлз чувствует, как Питер довольно взрыкивает, толкнувшись бедрами вверх.

– Охренеть, – успевает пробормотать Стайлз в чужие губы, начиная надрачивать твердый, перевитый узорами вен член, одновременно изучая реакцию Питера. Ласкает то по всей длине, то только у корня, туго обнимая ладонью, то ласкает, почти гладит головку, пачкая пальцы в смазке, и довольно улыбаясь, когда чужие ладони от этого сильнее сжимаются на заднице, а поцелуй начинает напоминать череду ласковых укусов.

Стайлз и сам возбуждается уже через несколько минут, качает бедрами, пытаясь потереться членом хоть обо что-нибудь, хоть как-то сбросить вновь копящееся в паху напряжение, и довольно, расслабленно в голос стонет, когда Питер решает этот вопрос, просто отталкивая руку Стайлза в сторону и обхватывая своей широкой, горячей ладонью оба члена.

Стайлза перетряхивает сладкими судорогами весь его короткий путь до оргазма.

Он целоваться нормально уже не может – стонет в чужой рот, покусывает губы и старается погладить своим языком чужой, обласкивающий его с уверенностью феодального собственника.

Стайлз кончает чуть раньше, обессиленно откидываясь спиной на руль, но успевая изогнуться, чтобы не растревожить гудком весь квартал. Питер придерживает его одной рукой под поясницу, а второй додрачивает себе, глядя в дурные от удовольствия глаза цвета темного шоколада.

Стайлз сосредотачивается на том, как большая темно-розовая головка скользит в широкой, крепкой ладони, думает о том, что возбудился бы снова, если бы мог, и бормочет, поднимая взгляд на лицо мужчины:

– Какой же ты охуительный…

Питер кончает Стайлзу на живот и грудь, явно оставаясь предельно довольным получившейся композицией.

Стайлзу кажется, что он вообще весь в сперме – и ему это, внезапно, дичайше нравится.

– Иди сюда, солнышко, – Питер тянет Стайлза к себе на грудь, и тот с удовольствием ложится, расслабляясь и наслаждаясь возможностью немного отдохнуть.

Питер ласково целует Стайлза в шею и через какое-то время пересаживает его на пассажирское сиденье, быстро приводит в порядок свою одежду и заводит машину, проигнорировав слабую попытку Стайлза поинтересоваться, куда они едут.

Едут, как выясняется к Питеру домой. Огромный, двухэтажный лофт завораживает Стайлза своими площадями – он даже на обстановку, которая, разумеется, безупречно стильная, не обращает никакого внимания, прикидывая про себя, какая же у Питера должна быть спальня.

– Мне, конечно, импонирует твой вид, лапушка, – Питер придерживает Стайлза под ребрами, отработанным движением разворачивая к себе, а второй рукой проводит по ткани влажной и липкой от его спермы футболки. – Но, думаю, ты не прочь вымыться.

– И переодеться, – хмыкает Стилински, оттягивая ворот, чтобы ткань хоть немного отлипла от кожи.

Питер выглядит так, будто серьезно сомневается в том, что Стайлзу понадобится одежда.

– Дам тебе свою рубашку, солнышко. Боюсь, у нас слишком разная комплекция, чтобы я мог помочь тебе еще чем-то.

Стайлз угукает и направляется в сторону ванной, следуя указаниям Питера, а уже на пороге получает полотенце и белую рубашку.

Питер походя касается губами его виска, слегка шлепает по заднице, задавая направление, и уходит вглубь лофта, оставляя Стайлза наедине с собой.

Стилински не сильно торопится.

Тщательно отмывается, разбирается со стоящей в углу стиральной машинкой, закидывая туда свои вещи, немного подсушивает волосы, разглядывая всякие банки-склянки не всегда понятного назначения с надписями на не всегда известных Стайлзу языках.

Потом уже натягивает на голое тело рубашку, подумывает обернуть бедра полотенцем, но решает, что это будет выглядеть глупо.

Впрочем так он тоже выглядит глупо – как девчонка, стащившая рубашку у любовника в порывистом желании быть ближе к нему.

Стайлз показывает язык своему отражению перед тем, как выйти из ванной.

По огромному пространству разносится запах вкусной еды, и Стайлз, словно маленький хищник, просто идет на запах, через какое-то время выходя к накрытому на двоих столу.

– Доставка в моем любимом ресторане очень оперативная, – информирует Стайлза Питер, не отрываясь от разглядывания бутылки в своих руках. – Я не думаю, что есть смысл спрашивать, какое вино ты предпочитаешь, так ведь, лапушка?

– Любое, которое виски, – фыркает Стайлз, садясь на стул. Странное ощущение – сидеть за обеденным столом с голой задницей. В такие моменты даже длинное узкое горлышко бутылки вызывает странные и томные ассоциации.

– Виски, значит, – Питер хмыкает в ответ, видимо приняв решение и откупоривая бутылку. – Тоже неплохо, но для него у меня нет настроения.

Стайлз пожимает плечами, наблюдая за тем, как Питер наполняет его бокал белым вином.

– А для голозадых парней за обеденным столом у тебя есть настроение? – Стайлз сам не очень понимает, что он пытается сделать, но получается неоправданно грубо.

Питер, впрочем, весело скалится, убирая бутылку в сторону, и через стол наклоняется к Стайлзу, выглаживая взглядом изгибы его тела, не особо скрытые белоснежной до прозрачности великоватой Стайлзу рубашкой.

– Мысль о твоей голой заднице, лисенок, будет будоражить меня весь наш с тобой ужин. Я дам тебе возможность после проверить правдивость моих слов.

Стайлз не знает, как там насчет того, что Питера будоражат мысли о его голой заднице, но сам Стайлз буквально изнемогает, думая о крепком, толстом члене, наверняка твердом и снова влажном от смазки, сейчас скрытом от Стайлза слоями ткани и обеденным столом.

– А ты когда-нибудь голым обедал? Ну или ужинал? – уточняет Стайлз, стараясь не затолкать в себя всю тарелку целиком, а размеренно и чинно жевать каждый кусок.

– Ешь нормально, лапушка, ты мог заметить, что мне великолепным образом похуй на твои манеры, – Питер улыбается так очаровательно-подкупающе, что Стайлз чувствует, как в грудной клетке предательски разливается что-то теплое, нежное и отчаянно нуждающееся в защите.

Это плохо – Стилински уже давно в курсе.

– И ты себе не представляешь, сколько раз я обедал, ужинал и завтракал без одежды, лапушка, – Питер хмыкает, на секунду будто предаваясь воспоминаниям.

– Я вот ни разу, – Стайлз тщательно собирает куском хлеба соус с тарелки и вопросительно смотрит на наблюдающего за ним Питера. – Фто? Ты сказал что тебе пофиг на мои манеры.

– Ты просто очаровательный, – соглашается Питер, почти не притронувшийся к своей тарелке. – И я очень сильно хочу тебя трахнуть. Сейчас.

Стайлз едва не давится вином, случайно выпивая в два судорожных глотка весь бокал. Вино сладко ударяет в голову.

Через пятнадцать минут после того, как Питер поднимается из-за стола, Стайлз узнает, что больше всего из сексуальных прелюдий он любит римминг.

Не то чтобы Стайлзу было с чем сравнивать.

Не то чтобы Стайлз мог сравнить это хотя бы с минетом.

Но Стайлз никогда не чувствовал себя так восхитительно, как сейчас – распластанный по кровати, обессиленный от волнами накатывающего удовольствия, так и не перерождающего в полноценный оргазм, замерший с широко разведенными ногами и чужим языком в заднице.

Ну как, замерший.

Стайлз просто старается не упасть на кровать всем телом, старается как-то поудачнее изогнуться, лишь бы Питер не прекращал дразнить его сокращающуюся дырку широкими мазками языка, ласкающего кожу. Или короткими, неглубокими проникновениями, от которых Стайлз готов кончить.

Через тридцать минут Стайлз узнает, что Питер любит жесткий секс. Жесткий на грани с грубостью. Но только на грани, потому что, на самом деле, в сочетании с сильными, жесткими толчками, ласковые прикосновения рук приносят неиссякаемое блаженство.

Несмотря на то, что у Стайлза болит задница, не раз обожженная сильными хлесткими ударами. Несмотря на то, что Питер берет его без смазки, только по своей слюне. Впрочем этого хватает, чтобы проникновение не было неприятным.

Толстый член растягивает сокращающуюся, раззадоренную вылизываниями дырку, колени разъезжаются от новой волны удовольствия, вершины которого Стайлзу снова не достигнуть – Питер жестко контролирует его состояние, то подталкивая ласками ближе к бездне, то останавливая на самом краю, туго пережимая член у основания и лишая Стайлза долгожданной разрядки.

Через сорок минут – наверное, Стайлз уже перестал обращать внимания на циферблат стоящих на тумбочке часов, – Стайлз убеждается, что Питер ненавидит кончать в презерватив. Он растирает свое семя по коже Стайлза, слегка царапая прогнутую спину, сплевывает на раскрытую, мягкую дырку, ввинчивая внутрь пару пальцев и гладит припухшую простату до тех пор, пока Стайлз не проваливается в какой-то вязкий омут удовольствия липкого, словно патока.

Кончить не получается, несмотря на то, что по всему телу расползается потоком лавы сильное, словно разряд молнии, удовольствие.

Стайлз кричит, кажется. Умоляет о чем-то. Старается вывернуться и коснуться Питера – не знает зачем, но надеется, что это как-то поможет.

Внезапно все прикосновения исчезают, и через несколько секунд, придя в себя, Стайлз приподнимается на локтях, рассматривая сидящего между его ног, удовлетворенно скалящегося мужчину.

Питер сейчас похож на дикого зверя, а не на человека. Дикий волк над распластанной перед ним добычей, только голод в глазах отнюдь не гастрономический.

Примерно через час после ужина Стайлз узнает, что Питер может быть очень ласковым в сексе. Настолько, что именно такие соития называют занятием любовью, и Стайлз не особо-то об этом думает, утопая в ласке, неге, и оглушительном, ярком удовольствии, таком протяжном, что Стайлз успевает насладиться каждым мгновением своего растянутого на вечность оргазма.

***

Ранним, серо-темным еще, утром Стайлз обнаруживает себя уткнувшимся носом в грудь спящего Питера, обнимающего его со спокойной властной уверенностью, ощущающейся даже во сне.

Все мысли тихонько выскользнуть из квартиры, чтобы избежать разговора, в котором Стайлз совсем не представляет своих реплик, испаряются – навряд ли у него получится незаметно вывернуться из кольца сильных горячих рук. Навряд ли Стайлзу этого так уж хочется.

Куда больше хочется просто уснуть снова, растягивая удовольствие от сонной, уютной близости.

Когда спальня наполняется светом из-за распахнутых штор, Стайлз недовольно ворчит, пытаясь зарыться в одеяло, но Питер с веселым смешком стаскивает с него одеяло, отбирает подушку, насильно придает сонному Стайлзу вертикальное положение, вроде как чмокает в макушку – Стайлз еще не очень хорошо соображает, – и мягким шлепком по заднице направляет Стайлза в сторону ванной.

Стилински снова что-то ворчит, пытаясь прижаться к большому и теплому, уютному, но Питер снова разворачивает его в сторону ванной с напутствием умыться и привести себя в порядок.

– Я спешу, лапушка, дела сами себя не сделают, – напутственно мурлычет Питер Стайлзу.

Стилински умывается, переодевается в свою высохшую, пусть и немного мятую одежду, и выходит на кухню, плюхаясь напротив удивительно бодрого и явно довольного жизнью Питера.

– Кофе, солнышко?

Напиток источает дивный аромат – Стайлз, привыкший к кофейным суррогатам, просыпается от одного только запаха и аккуратно пробует обжигающий, крепкий напиток.

– Вкусный, – сообщает Питеру почти изумленно, потому что, на самом деле, растворимый кофе Стайлз терпеть не мог, а все остальные производные от кофе предпочитал с обилием молока, карамели и сахара.

Этот напиток действительно был вкусным. Хоть и очень крепким – Стайлз осиливает пару глотков, за то время, как Питер осушает чашку.

– Значит у тебя не непоправимо испорченный вкус, лапушка. Это не может не радовать.

Стайлз неопределенно угукает, никак, спросонья, не комментируя этот сомнительный комплимент, а уже через пару дюжин минут Питер высаживает его, все еще сонного на пороге дома, вручает пакет с пончиками, прихваченный где-то по пути – Стайлз проспал всю дорогу и даже не заметил остановки, – коротко целует в губы, и уезжает.

Стайлз очумело смотрит вслед машине, сминая в руках хрусткий, пахнущий карамелью пакет.

Осознание, что снова ничего не понятно, приходит ближе к полудню.

Стайлз меланхолично жует пончики, то вспоминая прошедшую ночь – великолепную, то предваряющие её несколько дней – пиздецки странные, и пытается уловить хоть какую-то логику в действиях Питера.

Не то чтобы Стайлзу хотелось конкретности, определенности и любви до гроба, но… хотелось, конечно. Немножко хоть. Спокойствия, уверенности, заботы.

Того человека рядом, которому Стайлз с его маленькими проблемками небезразличен и не смешон.

Но, нужно признать, полагаться стоит только на себя. Хотя очень не хочется. Хочется уметь как Айзек – жить безмятежно и безалаберно, не заботясь почти ни о чем, позволяя заботиться о себе другим так, что они от этого получают искреннее удовольствие.

Стайлз так не умел: не обладая мягкой, нежной наивностью, присущей Айзеку, желания заботиться о нем он, пожалуй, не вызывал.

Пончики кончаются довольно таки быстро, несмотря на то, что Стайлз еще пару часов проспал от нечего делать.

Заняться нечем, день не предвещает ничего интересного, завтра нужно снова выходить на работу в эту химическую лабораторию по производству бургеров – Стайлзу дико не хочется, чтобы его скучная и откровенно дерьмовая жизнь вновь потекла своим чередом.

Взламывать очередной замок на собственности Питера Хейла уже не круто. Тем более, что остается только квартира, а консьерж на первом этаже дома – чистый зверь. Стайлз его запомнил даже несмотря на то, что все его мысли были заняты Питером и пятнами спермы на одежде.

В антикварный магазин Стайлз, напяливший свою лучшую футболку и клетчатые брюки, обтягивающие задницу и в сочетании с солнцезащитными очками придающие ему гейско-хипстерский вид, заявляется почти перед закрытием, чему способствует то, что полдороги пришлось идти пешком, прежде чем удалось насобирать по чужим карманам мелочь на метро – деньги у Стайлза снова закончились, после похода в магазин за жалкой замороженной лазаньей и водой.

В магазине царит приятный, теплый сумрак, разбавленный небольшими, раскиданными по помещению светильниками. Стайлз с интересом разглядывает всякие диковинные штуковины, проходя вдоль стены к окну, искоса приглядывая за Питером, разговаривающим с клиенткой.

Ввиду отсутствия сколько-либо долгосрочных и серьезных отношений, с ревностью Стайлз близко знаком не был. Но сразу догадывается, что желчно-едкое, раздирающее изнутри легкие и глотку чувство, это именно она.

Девушка, вместе с Питером рассматривающая какой-то набор то ли украшений, то ли еще каких-то неведомых Стайлзу безделушек, не просто красивая. Она идеально, божественно красива с этими своими длинными изящными ножками, тонкими запястьями, копной клубнично-рыжих волос, ниспадающих на спину вызолоченной светом ламп волной. С коротким, но не до пошлости, обтягивающим платьем, обворожительной улыбкой и глубоким, выразительным декольте.

Питер приобнимает её за талию, отводя в сторону какого-то другого экспоната, что-то рассказывает ей, наклонившись к самому уху и почти касаясь губами волос.

Стайлз держится на расстоянии, но в другую часть магазина не уходит, держит Питера и его покупательницу в поле зрения.

Она улыбается мужчине, стреляя глазками, не возражая против руки, покоящейся на её талии – подтверждает мысль Стайлза, что эти двое неплохо знакомы.

Увлекшись, Стилински сшибает какой-то стоящий на краю витрины закопченный кувшин, но, извернувшись не хуже Нео, успевает поймать его у самого пола, знатно измазав руки в покрывающей кувшин копоти.

Питер даже бровью не ведет. Секунду смотрит на Стайлза, и снова возвращает все свое внимание рыжей красотке, которая будто нарочно тыкает наманикюренным пальчиком то в одну безделицу, то в другую, приковывая к себе внимание владельца магазина.

Стайлз, нахохлившись и почти-что-спрятавшись за здоровенной статуей наблюдает, как девушка перебирает стоящие на прилавке у кассы кулончики. Как Питер что-то снова рассказывает ей, скалясь так обворожительно, что у Стайлза спазмом сводит легкие.

Как Хейл целует ей руку на прощание, определенно дольше положенного прикасаясь к гладкой коже. Стайлз врезается в другую статую, пытаясь отойти на несколько шагов вглубь магазина, когда красотка с лукавой улыбкой игриво и коротко целует Питера в губы.

Статую Стайлзу удается удержать от падения, но себя он чувствует той дурацкой фарфоровой статуэткой, которая стояла у них с отцом дома в Бэйкон Хиллс.

Какая-то фигурка мальчика с щенком, никогда не представлявшая для Стайлза интереса, ровно до тех пор, пока двенадцатилетним он не снес её случайно с полки.

Она разлетелась на целую кучу тонких, острых осколков – только голова почему-то осталась целой.

Разбитая статуэтка, крошево вместо тела, рук, ног и щенка, лежала на полу и, бездумно улыбаясь, смотрела в потолок.

Стайлз себя чувствовал так же – в голове пустота, а в груди – взрыв картечной гранаты.

Питер провожает девушку до двери, и на несколько мгновений задерживается, кажется, закрывая магазин, хотя время еще достаточно раннее.

– Добрый вечер, солнышко, – Питер смотрит на Стайлза с интересом, кивком приглашая его за собой. Стилински подходит к досконально изученному прилавку, обходя и становясь напротив Питера.

В горле клокочет злая, горькая обида, потому что, надо быть честным, мелодрамная отмазка “это моя сестра” сюда ну точно не подходит.

– Это… кто была? – Стайлз хмурится, исподлобья глядя на Питера. Хейл задумчиво смотрит в сторону двери, будто прикидывая, что лучше сказать, и в конце концов отвечает:

– Ведьма. И моя постоянная клиентка. Ну и еще немного моя ученица, впрочем, это было достаточно давно.

На “ведьму” Стайлз старается не обращать внимания – мало ли какие обозначения там у этих торговцев антиквариатом.

– Твоя девушка, да? – Стайлз не дает Питеру ответить, потому что прекрасно чувствует, что Хейл может остудить его пыл одним только произнесенным словом.

И неважно, каким будет ответ – Стайлзу останется только поджав хвост и скуля убраться в свою оплаченную за два месяца квартирку, потому что и спрашивать-то об этом у него нет ни малейшего права.

Но обидно все равно. За себя – потому что не идет Стайлз ни в какое сравнение с длинноногой красоткой. А Питер, в общем-то не в чем не виноват.

И, вообще-то, Стайлз видит, как Питер качает головой перед тем, как попытается ответить.

– А я? Я просто персональная шлюха на пару ночей?

Только сейчас, когда Питер как-то по особенному прищуривается, Стайлз вдруг понимает, насколько холодные у Питера глаза. Радужки голубые, с уклоном в арктическую синеву, но до этого Стайлзу доставались только лукаво-теплые взгляды.

Питер опирается одной рукой о прилавок, меряя замолкшего, задохнувшегося от собственной наглости и грубости Стайлза холодным, спокойным взглядом.

– Я тебя не задерживаю, – мужчина коротко качает головой. – Дверь сам откроешь. Всего доброго, Стайлз.

Стилински четко осознает, что это первый раз, когда Питер назвал его по имени. Это как ушат ледяной воды на голову – вместо “солнышек” и “лапушек”, которым Стайлз картинно возмущался, но к которым уже привык.

Стайлз отступает на несколько шагов, стараясь ни во что больше не врезаться. Доходит до конца прилавка, не сводя взгляда с Питера, и разворачивается, направляясь к двери.

Сердце тяжело и больно бухает в грудной клетке, сминая отказывающиеся работать легкие. Стайлз упирается лбом в стеклянную вставку входной двери опуская руку на торчащий из замка ключ, но повернуть его не находит в себе сил.

Это было бы так глупо, что все остальные глупости, сделанные Стайлзом в жизни меркнут.

Обида и ревность уходят так же быстро, как вспыхнули. Вернее ревность остается, но Стайлз готов вообще не обращать на неё внимание, даже если она и обоснованна.

– Прости… пожалуйста, прости меня… – Стилински смотрит на отражение Питера в стеклянной поверхности – видно плохо, но, кажется, мужчина по-прежнему за ним наблюдает.

Стайлз все-таки отлипает от двери, собирается с духом, и разворачивается, в несколько шагов подходя обратно, к Питеру.

– Прости меня… – повторяет громче и отчетливее, заглядывая в его глаза. – Пожалуйста… Я знаю, что у меня нет… нет никакого права тебя ревновать… или что-то такое… просто… просто она такая красивая, а ты… ты вообще охренительный… а я…

Стайлз сбивается с мысли, начинает частить и хватать губами воздух, пытаясь вместить звуки из трех предложений в одном, и замолкает только когда Питер кладет ладонь на его затылок, привычным уже движением почесывая ежик коротких волос.

Стайлз делает пару коротеньких шажков к мужчине, переводя дыхание, и понятливо опускается на колени, в какое-то мгновение думая о том, что магазин хоть и закрыт, но неплохо проглядывается с улицы.

Плевать.

Стайлз несколько секунд возится с пряжкой ремня и с джинсами, и без раздумий берет в рот мягкий еще член, начиная посасывать и ласкать языком головку, с удовлетворением чувствуя, как плоть от его стараний твердеет.

Ладонью Стайлз неторопливо, как Питер любит, надрачивает основание, а ртом старательно обрабатывает головку, вылизывая, посасывая, иногда проталкивая глубоко в сокращающееся и саднящее еще с ночи горло.

Стайлз очень старается доставить мужчине удовольствие, тем более, что теперь он неплохо знает, как это сделать. Как приласкать твердый член, как помять в ладони тяжелые, тугие яйца. Только взгляд на Питера Стайлз поднимать не решается, хотя это мужчине тоже нравится.

Хейл не принуждает. Надавливает на затылок, чтобы Стайлз не отлынивал и брал глубже, но поднять голову не заставляет.

Стайлз еще и умудряется думать, пока двигает головой, скользя губами по члену и вырисовывая кончиком языка узоры на стволе. Много думать – о том, что это, наверное, последняя его возможность прикоснуться к Питеру; что Стайлз снова облажался; что ему очень, очень сильно не хочется терять этого человека, которому, неожиданно, не все равно; что в принципе, Стайлзу должно было быть глубоко похуй, кого Питер трахает в свободное от Стайлза время, потому что Стайлза он трахает великолепно, и еще умудряется о Стайлзе заботиться.

В носу щиплет от подступающих слез, и Стайлз, вдобавок, думает о том, что разрыдаться во время минета – это самый эпичный фейл за всю историю человечества.

Питер как раз в это мгновение сильнее давит на Стайлзову макушку, тугими, короткими толчками погружая член в его рот до самого основания. Стайлз утыкается носом в жесткие паховые волоски, вдыхая насыщенный мускусный запах, вздрагивает от вновь продирающих тело спазмов, но, приноровившись дышать носом, позволяет Хейлу трахать его рот не вытаскивая члена из глотки. По щекам снова текут слезы – немного от боли, от недостатка кислорода, от какой-то первобытной, задавленной паники, и все-таки, от обиды на свою дурную голову.