Текст книги "Oblivion (СИ)"
Автор книги: Чиффа из Кеттари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
Ньют задумывается над происходящим так глубоко, что не сразу замечает собственные попытки согреть заледеневший нос, зарывшись в волосы Персиваля. Это не очень помогает, и Ньют пытается дотянуться до волшебной палочки, лежащей на тумбочке возле потухшей лампы.
Сделать это совсем непросто, чтобы не потревожить Персиваля Ньют изгибается под невозможными углами, с пятой попытки дотягиваясь кончиками пальцев до палочки и добавляя магии в грустно тлеющий огонек в камине.
Через несколько минут становится теплее. От этого уходит почти незаметное напряжение, и Ньют расслабляется, позволяя себе прислушаться не только к дыханию аврора – его он теперь отчетливо чувствует кожей, позволяя себе зарыться ладонью в густые, седеющие пряди, чтобы погладить мужчину по затылку, – но и к завываниям ветра за стеной дома, совершенно не подходящего для местных зим. Кто мог знать, что зима в этом году придет так рано?
Ньют думает о мантикоре – у неё довольно-таки старое лицо, кого-то ему неуловимо напоминающее. Почти безбровое, морщинистое, с тонкими губами, скрывающими несколько десятков острых зубов… Ньют уже не так был уверен в том, что хочет видеть это создание в своем чемодане. Не из-за внешности, хотя она тоже играла роль – слишком уж человечной была, несмотря на обрамляющую лицо гриву. Из-за глухой, очень человеческой ненависти, плещущейся за зрачками. Даже волшебные звери, даже полуразумные волшебные звери не были способны на банальную человеческую ненависть. Драконы ели людей не потому что ненавидели их, а потому что люди – медлительные, неумелые и вкусные обезьяны, забредшие на их территорию. Нунду убивал целые поселения не из ненависти – он запасал еду впрок, а люди, опять таки, легкая добыча, собирающаяся в большие стаи. В звериных глазах такую ненависть Ньют видел только у оборотней, но они все же в большей степени люди, а мантикора… Ньют не знал, что с этим делать. В любом случае, он поможет изловить её, а эти размышления стоит оставить на потом. Как Персиваль говорил? “Мы вернемся к этому разговору по дороге в Нью-Йорк”.
Ладонь, до этого спокойно лежавшая на его боку, неторопливо спускается ниже, бесцеремонно проскальзывая под белье, оглаживая непривычную к чужим прикосновениям кожу, и Ньют невольно замирает, жмурится от ласки, малодушно позволяя себе наслаждаться ею.
Если бы у него было больше навыков общения с людьми, если бы он меньше их раздражал – хотя в последние дни в авроре было намного меньше раздражения, чем в их первую встречу, тогда Ньют наверняка бы придумал способ начать эти странно-идеальные отношения по-настоящему.
Всего две встречи – но это уже как минимум на одну встречу больше, чем обычно выдерживал Ньют.
Не вспоминай о Лете, она – совсем другой случай. Вы даже не были с ней близки.
Всего две встречи и ощущение полной правильности. Ньют бы уезжал на несколько недель, а то и месяцев, Персиваль занимался бы любимой работой, оба бессовестно рисковали бы жизнью и писали бы друг другу письма. И Ньюту было бы куда – к кому – вернуться, а Персивалю – было бы кого ждать.
Сон, кажется, и не думает возвращаться. Обычно в таких ситуациях Ньют спускался в чемодан, там всегда было чем заняться, всегда поджидал десяток неоконченных несрочных дел.
Сейчас Ньют не захотел бы уходить даже если бы потолок начал рушиться. Сейчас, когда длинные сильные пальцы уверенно оттягивают ягодицу, чтобы коснуться тонкой, чувствительной и сухой кожи, Ньют готов выть от возбуждения – но только дышит чаще, зарываясь пальцами в темные пряди.
– Ньютон… – почти неслышно проговаривает Персиваль куда-то Ньюту в шею. Одновременно он мягко гладит округлую маленькую ягодицу, больше пока не делая попыток зайти дальше. Ньют от этого чувствует небольшое облегчение.
– Ты правда похож на счастье, – продолжает аврор, так и не открывая глаз, не просыпаясь, не делая попыток осознать происходящее с ним.
Ньюта это просто убивает. Он бы дорого дал за то, чтобы услышать эти слова от мистера Грейвса, находящегося в здравом уме при полной памяти.
– Личное странное счастье… – прямо под челюсть вместе с нежным поцелуем, от которого Ньют едва не скулит. – Скажи, ты с собой взял эти золотые перчатки?
– Что? – если бы не ворох одеял и не сжимающая бедро ладонь Ньют бы подпрыгнул.
Темные глаза смотрят сонно и непонимающе.
– Ты не помнишь? – на удивление корректно уточняет аврор, медленно моргая.
– Помню, – больше Ньют ничего не успевает сказать, замолкая под осторожным, неторопливым поцелуем.
– Остановись, – шепчет между поцелуями недостаточно уверенно даже для того, чтобы самому поверить, что он хочет этого. Не хочет, совсем не хочет, Ньют готов наслаждаться этой лаской и дарить ответную, но то, что Персиваль дышит тяжелее и надрывнее – не от возбуждения, а от того, что каждое движение дается ему все труднее, а его пальцы судорожно вжимаются Ньюту в бедро, заставляет его остановиться. Отстраниться самому, прижимаясь лбом ко взмокшему, горячему лбу аврора, поглаживая беззащитный загривок.
– Тебе нужно поспать… – Ньют мягко целует его в кончик носа, отгоняя мысли о произнесенных аврором словах.
Золотые перчатки. Просто невероятно. И это осторожное, совсем не случайное “ты не помнишь?”… Значит, ты – помнишь?
– Тебе нужно отдохнуть, – бормочет Ньют, прижимаясь чуть теснее и позволяя чужим рукам обвить его.
– Не уходи, Ньютон, – ровно просит Персиваль и только дождавшись обещания от зоолога, медленно проваливается в сон.
Под утро стихает ветер, и весь мир, кажется, погружается в белое, снежное безмолвие. Ньют, снова проснувшись, осторожно приподнимается на локте, внимательно вглядываясь в спокойное, безмятежное и помолодевшее лицо аврора. Позволяет себе погладить его, спящего, по щеке, невесомо поцеловать в губы – вдруг в последний раз? – и на секунду прижаться щекой к щеке, прислушиваясь к биению сердца и прикидывая, насколько повышена температура.
Не критично.
– Ты, наверное, будешь единственным, кто выжил после удара жалом мантикоры… Во всяком случае, известных случаев больше нет, – сообщает Ньют почти беззвучно, спящему мужчине, аккуратно выскальзывая из-под одеяла и поправляя его, чтобы прохладный воздух не подбирался к перегретому телу.
Стоит Ньюту открыть чемодан, как у него на руках оказывается заспанный, встревоженный нюхль, которого он пересаживает на постель, наказав присматривать за аврором. Зверек, почуяв, что опасность для его сокровища миновала, поспокойнее сворачивется в клубок на постели, но не засыпает – редко моргает, внимательно следя то за Персивалем, то за наблюдающим за ними Ньютом.
В конце концов, решив, что такой опеки на первое время хватит, Ньют спускается вниз, намереваясь за пару часов не только успеть проделать все привычные утренние ритуалы, но и приготовить легкий бульон, которым обычно отпаивался сам, когда случалось подхватить какую-нибудь экзотическую хворь.
В общем-то, это был совершенно обыкновенный куриный суп, совершенно магловский и прозаичный, в который Ньют добавлял необходимые травы, в зависимости от случая, к которому он его готовил. Суп ему полюбился с детства, его готовила Дара, их ирландская кухарка-сквиб, всю юность прожившая среди маглов. Уже после отчисления из Хогвартса, но до войны, Ньют выпросил у неё рецепт, с тех пор совершенствуясь в вариациях – любые травы в этом супе теряли свой зачастую неприятный вкус, сохраняя целебные свойства.
Ньют немного задерживается, проверяя всех зверей – такое сильное похолодание могло отразиться и на обитателях чемодана, поэтому он тщательно осматривает все виды, чувствительные к температуре, но, к счастью, никого из животных стихия не потревожила. Даже Пикетт, которому Ньют вчерашним вечером оставил свой шарф, был здоров и жизнерадостен.
Нюхль, громко пыхтя, скатывается по ступенькам, когда Ньют как раз наполняет глубокую тарелку куриным супом. На секунду Ньют обеспокоенно замирает, но, поняв, что ничего страшного не происходит – зверек просто усаживается на середине лестницы, выжидающе глядя на Ньюта, заканчивает с супом, накрывая котелок крышкой, и только тогда поднимается наверх, ловко балансируя с тарелкой на крутых ступеньках.
– Привет, – дружелюбно, но немного неуверенно произносит Ньют, садясь на край кровати и отставляя тарелку на тумбочку, чтобы помочь аврору сесть. – Как ты… как вы себя чувствуете?..
Несколько мгновений аврор оглядывает себя с таким видом, словно совершенно не понимает, какого черта ему приспичило ложиться в постель без пижамы. Потом взгляд мрачнеет – видимо он вспоминает уже более отчетливо, что произошло, а затем становится удивленным – и Грейвс поднимает глаза на Ньюта, застывшего с глубокой чашкой и ложкой в руках.
– Пахнет вкусно, – в конце концов произносит Персиваль, задумчиво рассматривая руки Ньюта. – Думаете, сам не справлюсь? – усмехается, кивнув на ложку.
– Уж извините, но думаю нет, – уверенно качает головой Ньют. – Не беспокойтесь из-за этого, мистер Грейвс.
– Ладно, – он устало трет лоб ладонью опуская руку на постель так тяжело, словно ему стоило последних сил это движение.
– А ведь вы правы. Я навряд ли сейчас справлюсь вообще хоть с чем-то…
– Вас ужалила мантикора, мистер Грейвс. Удивительно, что вы выжили. И я бы даже сказал неплохо выглядите, учитывая, что прошло меньше суток…
– Это ведь были вы, Ньютон, – внезапно словно срывается аврор, чуть наклоняясь вперед и укладывая ладонь на бедро Ньюта – от простого прикосновения тот едва не переворачивает на себя чашку с супом. – Сухой мартини и золотистые перчатки. И что-то про Бангладеш, но это я помню совсем плохо… И этот чертов ремень…
– Тише… – Ньют обеспокоенно отставляет тарелку в сторону, укладывая чуть прохладную ладонь на лоб аврора. Тот прикрывает глаза, совсем как большой хищник, которых Ньют нередко успокаивал таким незамысловатым способом.
– Тише, не надо так волноваться, ладно? Я знаю, о чем ты говоришь. Я помню. Не так много, но кое что я помню и… вам нужно поесть, мистер Грейвс. Я в основном лечу только сам себя, а себя проще уговорить съесть что-то, когда это необходимо, так что вы… ты должен мне помочь, ладно?
– Ладно, – соглашается аврор, садясь удобнее и позволяя Ньюту осторожно накормить его несколькими ложками бульона.
– Поспи еще, – предлагает Ньют, когда Персиваль откидывается на подушки, напряженно хмурясь, словно прикладывая определенные усилия для того, чтобы держать глаза открытыми. – А я сейчас вернусь, хорошо?
– Ньютон, я не ребенок, – укоризненно тянет аврор, устало глядя на него из-под полуопущенных ресниц.
– Конечно нет, – Ньют удивляет их обоих, наклонившись и прижимаясь губами к щеке Персиваля. А аврор уже сам обнимает его за пояс, не желая отпускать. – Но тебе нужно отдохнуть… Может, стоит вернуться в Нью-Йорк?..
– Я справлюсь, – упрямо, но довольно-таки спокойно произносит Персиваль, покачав головой. – Поставишь меня на ноги к завтрашнему полудню и мы закончим это дело. Есть соображения, как её поймать? Ты сумел её рассмотреть?
Ньют пораженно моргает, разглядывая мужчину, рассуждающего сейчас так, словно он не с того света только что вернулся.
– Сначала отдых, – в конце концов выдавливает Ньют из себя, помотав головой. – Даже не думайте, что мы перейдем к какому-либо обсуждению раньше, чем вы сможете удержать в руках ложку.
Совсем не кажется, что Грейвсу по вкусу такая перспектива, но Ньют непреклонен – снова оставив нюхля “за старшего”, он возвращается в чемодан, чтобы навести порядок и прихватить с собой записи, которыми обычно занимался, когда выдавалась свободная минута.
Свободного времени у него образовывается много – почти до вечера. Аврор просыпается редко, послушно выпивает все, что Ньют ему дает – от пряно пахнущих отваров до очередной порции теплого бульона, – и с каждым разом выглядит все лучше.
– Это очень старое животное, – наконец-то переходит к делу Ньют, когда на дом опускаются густые зимние сумерки. – Очень старое. Оно не может само охотиться и его яд уже довольно слабый… Будь мантикора моложе и сильнее… никто бы не смог вас спасти, Персиваль. Хотя в нашем случае ваша скорость реакции сыграла большую роль – мантикора вас только оцарапала, хоть и достаточно глубоко…
Ньют сидит на постели аврора, а сам он, переодевшийся в строгую черную пижаму, неторопливо, ложку за ложкой, поглощает заметно приевшийся за день суп. Ньют ест его же – отчасти из солидарности, отчасти потому, что другой готовой еды попросту нет.
– Старое – означает слабое, – произносит Персиваль, секунду задумчиво разглядывая содержимое своей тарелки, словно пытаясь угадать, что Ньют положил в суп. – Но это не всегда означает, что старый хищник – легкая добыча.
– Это верно, – соглашается Ньют. – Мантикоры очень умны, так что этот зверь скорее всего опытен… Но…
– Есть план? – недовольно прерывает аврор сильно затянувшееся молчание – Ньют уже пару минут ковыряется ложкой в своей тарелке, не поднимая взгляда. – Ньютон, когда мы сюда ехали, ты мне уже озвучил свой план и я прекрасно понимал, что другого может и не быть.
– Ничего нового я не придумал, – вздыхает зоолог, про себя немного пораженный этой привычной Персивалю властностью, проступающей даже сквозь отравление и усталость. – Теперь вы даже еще более привлекательная добыча для мантикоры. Вы – жертва, которая смогла ускользнуть…
– Значит, я хорошая приманка, – заканчивает аврор кивком. – Так тому и быть.
– Мне кажется, я не смогу, – почти неслышно произносит Ньют через несколько минут, когда они оба уже расправляются с супом. Ньют думает о том, стоит ли заварить чай, и стоило ли говорить то, что он только что сказал.
По всему выходит, что не стоило, но уже поздно. Персиваль мягко накрывает его ладонь, безвольно лежащую на постели, своей, ободряюще сжимая – такой не вяжущийся с суровым образом главы аврората жест, что Ньют невольно улыбается, переворачивая ладонь и сжимая пальцы Персиваля своими.
– Если продумать все до мелочей, то все получится, – рассудительно убеждает его аврор. – Еще есть немного времени для этого.
========== Часть 8 ==========
– Как много ты помнишь? – осторожно интересуется Ньют, снова аккуратно пристраиваясь на краю кровати, на этот раз с чашкой горячего чая. – То есть… я просто хочу понять, на какой период распространяется это…
– Ты думаешь, что я вспомнил из-за мантикоры, верно? – Персиваль делает небольшой глоток, задумываясь. Он выглядит очень уставшим, Ньют, если бы мог, неделю не выпускал его из кровати, но аврор был вполне серьезно настроен завтра завершить дело, ради которого они приехали. – В этом есть логика. Мантикоры ведь неуязвимы к заклинаниям…
– Да, я тоже так подумал, – Ньют кивает, приятно удивленный догадливостью аврора в совсем не близкой ему области. – Может быть в малых концентрациях её яд снимает наложенные заклинания? Или это действие совокупности элементов… Все это нужно изучить.
– Помню последнюю нашу встречу в Обливионе, – спокойно рассказывает Персиваль, отпивая чай из чашки. – Очень хорошо помню, полностью. А предыдущую – смутно. Только то, как ты что-то рассказывал про Бангладеш. И как стонал мое имя утром.
Это был совсем нечестный прием, Ньют от Грейвса такого не ожидал. Его щеки вмиг вспыхивают румянцем, и за секунду он расползается от шеи до корней волос.
– Очень красиво, – задумчиво продолжает аврор, и не ясно, что он имеет в виду – свое воспоминание или покрасневшего Ньюта, потому что он смотрит на него в упор. – Похолодало или мне кажется?
– Похолодало, – подтверждает Ньют, с радостью уходя от зыбкой темы, приятно обжигающей возбуждением. – Вчера к ночи тоже сильно похолодало, а я не силен в бытовой магии, честно говоря. Когда условия проживания меня не устраивают, я просто запираюсь в комнате и спускаюсь в чемодан, – Ньют улыбается, не слишком умело маскируя свою растерянность.
– Надеюсь, сегодня ты не собираешься этого делать? – ворчливо интересуется Персиваль выразительно приподняв одну бровь. Совершенно безжалостно, на взгляд Ньюта, который и правда всерьез рассматривал такой вариант.
Когда Ньют возвращается с вечерней кормежки своих зверей, предусмотрительно переодевшись в полосатую пижаму еще внизу, Персиваль уже спит. И нюхль, устроившийся за его подушкой, тоже спит, неслышно посапывая волшебнику в макушку. Ньют забирается под одеяло очень осторожно, стараясь никого не потревожить, но аврор все равно просыпается. Чуть сдвигается, давая Ньюту устроиться удобнее, каким-то привычным движением кладет ладонь на его бедро, притягивая ближе, но тут же отдергивает руку, обеспокоенно взглянув зоологу в глаза.
– Ты не против? – интересуется хрипло со сна и почти не слышно. Ньют мотает головой, пряча взгляд и придвигаясь еще ближе, вплотную, прижимаясь к горячему телу.
– Как ты себя чувствуешь? – бормочет невпопад, прикасаясь губами к шее, забывая дышать, когда вдоль спины лаской проходится широкая ладонь.
– Я думаю, я достаточно здоров, чтобы завтра мы покончили с этим делом и вернулись в Нью-Йорк.
– На самом деле, тебе полагается минимум неделя постельного режима. Произошедшее – очень серьезно и может…
– В Нью-Йорке, – сонно, но твердо повторяет Персиваль. – Я обещаю взять два дня выходных.
Засыпая Ньют невольно думает о том, сколько еще похожих разговоров будет в их жизни. Наверное, – если все сложится хорошо – их будет много.
Утром Ньют растеряно пытается сообразить что-нибудь на завтрак, в очередной раз завидуя собственным зверям. С ними было просто – сырое мясо, жуки, никаких сложностей вроде “попробуй сварить овсянку на этой жуткой магловской плите”.
– То есть, ты действительно совсем не умеешь ими пользоваться, – резюмирует Персиваль, несмотря на все возражения Ньюта вставший с постели.
Выглядит он бледно, и эта бледность только подчеркивается идеально черным костюмом.
– Не умею, – подтверждает Ньют, встряхивая банку с овсянкой, найденную еще позавчера в одном из шкафов. – Суп я готовил у себя в чемодане, он поглощает большую часть магии, не выпуская наружу.
– Что тебе мешает приготовить овсянку там же? – интересуется Грейвс, доставая из шкафчика джезву, пару чашек и кофе. – Молока наверняка нет, – добавляет, задумчиво глянув на Ньюта, на холодильник, а потом на кофе.
– Нет, там молока нет, – Ньют опасливо косится на холодильник, понимая, что новой бутылке молока там взяться неоткуда. – Но у меня хранится пара бутылок, как раз на такой случай. А насчет овсянки…
– Иди за молоком, Ньютон, – Персиваль аккуратно забирает у Ньюта банку с овсяными хлопьями, совсем немного скользнув пальцами по ладони. – С овсянкой я сам справлюсь.
И ведь действительно справляется, и с овсянкой, и с кофе. И выглядит так, словно не его позавчера ужалило едва ли не самое смертоносное существо на планете. Ньют вместо газеты, которую Грейвс продолжает по привычке нашаривать на столе, подсовывает ему свои записи с подробным рисунком мантикоры, которую он видел в лесу.
– Не могу понять, кого она мне напоминает, – делится Ньют, делая большой глоток едва теплого кофе с молоком.
– Своего хозяина, – без заминки отвечает аврор, едва глянув на рисунок. – Если ты передал все верно, то она похожа на нашего подозреваемого, только лет на десять старше. Как-то это… ненормально.
Ньют вспоминает несколько портретов предполагаемого преступника, задумывается и признает, что Персиваль прав.
– Поэтому она его не трогает, – восклицает он через пару мгновений тишины, ошеломленный внезапной догадкой. – Она принимает его за… не за родственника, конечно… Но вроде того. Часть стаи, кто-то похожий на него, пускай и не до конца.
– Какая мерзость, – откликается аврор, качнув головой. – Допустим. Проще всего сварить оборотное зелье…
– Мантикору вы им не обманете, – Ньют качает головой. – Оно не настолько… Не поможет, нет.
– Тогда план прежний – мантикору в чемодан, её хозяина устранить. Никакого особого секрета приручения я в данном случае не вижу.
– Устранить? – зоолог нервно вцепляется в кружку, поверх неё глядя на совершенно спокойного волшебника. – Устранить?..
– Он нужен Конгрессу только в том случае, если в его отношениях с этим зверем было что-то… Неизученное. И в любом случае, его судьбу Конгресс оставил на мое усмотрение, а госпожа Президент прямо попросила по возможности избежать его транспортировки в Нью-Йорк, равно как и передачи дела не-маговской полиции. Я с ней согласен.
– Но он же… я не знаю, – Ньют чувствует себя странно, обсуждая подобное вот так просто, за завтраком.
– Вы материалы дела читали? – аврор вопросительно приподнимает одну бровь и Ньют кивает, чуть хмурясь от ставшего официальным тона. – Ему так или иначе грозит смертная казнь, если только его не признают сумасшедшим. А так и будет, если я наложу на него Забвение. Предпочитаете отправить его в бедлам?
Ньют мотает головой.
– Вот и все, – подводит итог Грейвс. – Не берите в голову, Ньютон. Моя работа – принимать подобные решения.
– Ньют, – поправляет Саламандер, неуверенно улыбнувшись. – Никто не называет меня полным именем, правда.
– Хорошо, – легко соглашается аврор, перегибаясь через стол, чтобы накрыть ладонь Ньюта своей. Это получается так естественно, так хорошо, что Ньют даже расслабляется, позволяя себе на секунду забыть, что за день им предстоит.
– Я думаю, нам пора, – спокойный голос аврора вырывает Ньюта из блаженного спокойствия. – Если все пойдет гладко, мы должны достаточно быстро справиться.
Ньют собирается как на казнь – медленно, тщательно, по десять раз проверяя все необходимое и оттягивая момент, когда нужно будет покинуть этот дом. Страх ледяными пальцами скользит по затылку, Ньют почти физически ощущает это прикосновение и знает, что так быть не должно, что это будет только мешать ему.
Нельзя давать зверю почуять твой страх, даже если боишься не за себя, а за другого человека. Нужно быть уверенным в себе, собранным и спокойным, обычно у Ньюта это получалось легко, будто само собой.
Он ведь знал, что ему будет непросто использовать аврора в качестве приманки для мантикоры, с самого начала знал, а теперь ситуация только усугубилась.
– Со мной все будет в порядке, – произносит Персиваль, бесшумно подойдя к Ньюту со спины, и очень осторожно, будто одновременно прося разрешения, обнимает его за пояс, коснувшись губами макушки. – Даже я чувствую, как ты переживаешь, Ньют. Чудовищу это точно не понравится.
– Не понравится, – безвольно соглашается зоолог, делая полшага назад и прислоняясь спиной к груди аврора. – Так заметно?
– Мне рассказывали про тебя. Всегда спокоен и собран, когда дело касается зверей. Тебя выводят из равновесия только люди, судя по личному делу и по моим наблюдениям.
– Тебе нельзя туда идти, – почти неслышно проговаривает Ньют, чувствуя, как фантомные ледяные пальцы с затылка перемещаются на виски, давят, и, словно просачиваясь внутрь, разливаются головной болью. – И я в любом случае… не могу использовать тебя как приманку.
– Можешь, – жестко отзывается Персиваль, перекладывая одну руку Ньюту на плечо и чуть сжимая. – Иначе я наложу на тебя временное забвение и не сниму, пока мы не закончим.
Ньют, недоверчиво хмурится, оборачиваясь, чтобы взглянуть на аврора. Тот хоть и улыбается, но все равно выглядит как человек, полностью отвечающий за только что произнесенные слова.
Если бы воспоминания и без того не были весьма зыбкими, а Обливиэйт – не было бы таким непредсказуемым заклинанием даже в умелых руках, Ньют бы согласился.
***
Отвлекаться от частного, личного, чтобы позаботиться о деле, Персиваль умел. И действительно не побоялся бы наложить на маленького зоолога заклинание временного Забвения, даже если бы это означало, что тот забудет то немногое, что помнил о связывающем их. Это можно было бы наверстать. Наверстать чужие жизни, в случае, если мантикора снова исчезнет из поля зрения МАКУСА – нельзя.
Пробираться сквозь снежный завал в не предназначенной для этого одежде трудно, но Ньюту, волочащему за собой чемодан, еще труднее – он пыхтит в паре футов позади, но помочь не позволяет, упрямо цепляясь за потертую ручку. Это не обижает – Саламандер рассчитывает на то, что у аврора будут свободны обе руки, если придется колдовать.
Идти недалеко – Персиваль рискнул аппарировать их в хорошо запомнившееся ему место неподалеку от бревенчатого дома, служившего укрытием преступнику и его чудовищу. Как чувствовал, что ему пригодится запомнить изломы разбитого молнией дерева, двумя искалеченными черными руками взметнувшегося к небу.
Они подходят совсем близко, когда Персиваль слышит новую песню. Совсем отчетливо из-за безветренной тишины вокруг – чарующая, неторопливая мелодия, непохожая ни на одну человеческую песню. Что-то с мурлыканьем и рыком, с фантастическими переливами, от которых перехватывало дыхание и сладостным спазмом сводило легкие.
Разумом Персиваль понимает, что его не должна так очаровывать эта музыка. Эта музыка означает, что кто-то сейчас погибает, раздираемый смертоносными когтями, но разум, всегда бывший самым сильным и отточенным его оружием, предает, отдавая волю ногам, с новой силой толкающим тело через снег ближе и ближе к источнику пения.
Ньют повисает у него на рукаве незадолго до того, как закончатся окружившие дом кольцом деревья. Повисает и молча, без единого звука валит в снег, цепляясь холодными мокрыми пальцами за плечи, за шею, обжигая прикосновением к коже и притягивая к себе так, чтобы взглянуть в глаза.
– Замри, – не то приказывает, не то просит Ньют, прекратив барахтаться в сугробе, когда Персиваль хоть и неохотно, но подчиняется, оставляя попытки встать и заглядывая в глаза зоологу. Взгляд у него ошарашенный и испуганный, глаза широко распахнуты, а слипшиеся от снега светлые ресницы часто вздрагивают, выдавая недюжинное волнения. – Тебе нельзя туда. Нельзя, Персиваль, послушай…
– Должен, – аврор кривится, делая попытку встать, но под неуместно ласковыми прикосновениями, под руками, зарывшимися в волосы на затылке, сдается, снова позволяя себе взглянуть на лежащего в снегу молодого волшебника.
– Я должен, Ньют. Не обсуждается. Мы за этим здесь.
– Это песня, – светло-рыжие брови страдальчески взлетают вверх, к спутанной мокрой челке. – Персиваль, это песня тебя ведет. Ты отравлен её ядом и теряешь разум, когда слышишь её песню…
– Я не теряю разум, – укоризненно, хоть и не вполне уверенно парирует аврор.
Сейчас – нет, точно нет. Минутой ранее – возможно.
Ньют, кажется, без труда считывает написанное на его лице сомнение.
– Ты ведь не думаешь, что из-за этого мы сейчас вернемся в Нью-Йорк, верно?
Ньют, может, слегка надеялся на это секундой ранее, но теперь – нет, точно нет. У него попросту нет аргументов, чтобы спорить с такой непрошибаемой уверенностью, сквозящей в чужих глазах и голосе.
“Оглохни” они отметают сразу – понятно, что полная тишина никак не может быть подспорьем в предстоящем деле. Ньют достает откуда-то из недр чемодана пару беруш и проникновенно просит аврора сосредоточиться на чем угодно, кроме мелодии, которую все равно будет слышать, хоть и приглушенно.
Персиваль в очередной раз напоминает себе, что со стороны Саламандера это не недоверие и не сомнение в нем, а просто граничащее с паникой беспокойство, внешние проявления которого зоолог всеми силами скрывает.
Когда он снова слышит песню, на этот раз приглушенную и сбивчивую из-за того, что Персиваль улавливает не все звуки, она уже не кажется такой очаровывающей и не туманит разум.
На этот раз они успевают подойти достаточно близко к поляне на заднем дворе, сегодня укрытой ровным, толстым слоем снега. Сегодня, мантикора, полностью сосредоточенная на своей будущей жертве, не обращает внимания больше ни на что – склонившись уродливой головой к неестественно ровно сидящему на колоде человеку, она все продолжает петь, изредка оскаливая и облизывая длинные желтоватые клыки.
Персиваль внезапно вспоминает то, что совсем позабыл то ли от шока, то ли за ненадобностью – тошнотворное, смрадное дыхание зверя совсем близко, окутавшее их обоих за долю мгновения до трансгрессии.
– Это не ребенок, – четко выговаривает Ньют, поймав взгляд Персиваля. У аврора не слишком большой опыт чтения по губам, но Ньют старается выговаривать все четко. – Это… ваш сотрудник?
– Мой, – беззвучно соглашается Персиваль, снова переводя взгляд на поляну. В паре шагов от мантикоры и её жертвы стоит немолодой мужчина, закинувший на плечо дробовик, и с нежной, не идущей ему улыбкой, наблюдающий за чудовищем.
Бижики – здоровый, как бизон индеец оджибве – совершенно пустыми глазами смотрел в лицо чудовища, не делая никаких попыток пошевелиться и, по всей видимости, совершенно не сопротивлявшийся последние несколько дней, хотя его народу всегда хорошо давалась беспалочковая магия.
Еще лучше у них было только с вхождением в транс, в котором он, судя по всему и пребывал сейчас.
План, идеальный в своей простоте – нейтрализовать не-мага с помощью заклинания, и заманить мантикору в чемодан, дает трещину в ту секунду, когда мужчина перехватывает дробовик, направляя его ровно в сторону зоолога и аврора и зычно, даже сквозь беруши Персиваль слышит его голос, приказывает:
– А ну выходи!
С огнестрельным оружием всегда справляться было непросто. Ловить пули в полете – занятие неблагодарное и требующее навыков, которые у Грейвса, безусловно, были. Но еще он неплохо разбирался в оружии и точно знал, что против дробовика с волшебной палочкой идти можно только в том случае, если ты не опасаешься, что разлетевшейся во все стороны дробью убьет еще кого-нибудь в радиусе десятка футов. По Ньютону было прекрасно видно, что тот никогда не имел дела даже с револьвером.
– План примерно тот же, – роняет Персиваль, делая шаг вперед. – Не высовывайся.
Ньют на секунду ухватывает его за рукав, но тут же отпускает, словно признавая отсутствие вариантов.
– Выходи, иначе я на тебя Маркуса спущу, – еще более угрожающе рычит мужчина. Хвост мантикоры, со смертельным жалом на конце, до этого спокойно стелившийся по снегу, напрягается, готовый взметнуться в воздух.
На появление начальника в поле зрения Бижики тоже никак не реагирует, продолжая смотреть только на мантикору и, кажется, не испытывая ни малейшего дискомфорта от холода, хотя кроме рубахи и брюк на нем нет ничего, даже обуви.
– Ты кто? – глядя на Персиваля поверх дробовика гаркает безумец.
– Персиваль Грейвс, глава Департамента охраны магического правопорядка, – ровно отчитывается аврор, подходя ближе и держа руки на виду, чтобы не провоцировать сумасшедшего.
– Чего? – заросшее неровной щетиной лицо искривляет гримаса недоумения, смешанного с отвращением. – Типа этих придурков с палками? – дуло дробовика на секунду отклоняется, чтобы ткнуть в сторону индейца.
