Текст книги "Oblivion (СИ)"
Автор книги: Чиффа из Кеттари
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Хотя Ньютон все равно настаивал на том, что колдографии с синема не сравнятся.
Слушать его приятно – говорит со знанием дела, забывает о смущении, постоянно сплетает пальцы в замок или напротив, раскрывает ладони, доверчиво подставляя чужому взгляду мягкую кожу, кое-где тронутую росчерками тонких, старых шрамов.
Как-то незаметно разговор идет дальше, и, все больше увлекаясь, Ньют благодарному слушателю – а Персиваль очень любит слушать, потому и превратил эту любовь едва ли не в лучшее свое оружие, всегда умея услышать то, что говорить ему не хотели, – рассказывает о своих многочисленных путешествиях, иногда замирая на середине предложения и подбирая слова, явно не желая раскрывать истинной причины своих странствий.
Персиваль его за это не винит; здесь, в Обливионе, никто и никому ничего не должен, только где-то у затылка скребется мыслишка: “кажется, Персиваль, ты связался с обаятельным, интересным и по своему даже привлекательным контрабандистом”.
Мерлин задери, этот парень слишком легко смущается для контрабандиста.
– Тебе правда интересно? – Ньют внезапно прерывает рассказ о Малайзии, задумчиво взглянув на Персиваля.
Обе ладони на столе, одна тыльной стороной вверх, другая – наоборот, будто дразнит или заигрывает не совсем естественной позой, но в голосе серьезная обеспокоенность. Хочет рассказывать еще, но опасается утомить слушателя неинтересной темой.
– Я объездил большую часть Соединенных Штатов, несколько раз был в разных частях Европы и три раза – в Азии. Как думаешь, мне интересно слушать о Малайзии?
– Не знаю, – Ньют качает головой. Правда не знает. Плохо читает людей, хотя, судя по рассказам, подмечает малейшие детали их поведения. А выводы не делает, люди его не слишком интересуют.
Навряд ли контрабандист. Просто путешественник?
Персиваль не должен включать аврора в Обливионе, одна радость – постепенно заклинание изотрет все его логические построения, не даст сделать вывод, запутает. В голове от этого потом немного мутно, но Грейвс привык, сам виноват.
– Интересно, – Персиваль кивает с улыбкой, взглядом приглашая Ньюта продолжать.
В основном здесь можно было провести время тремя способами – отдохнуть в одиночестве, найти кого-то, заинтересованного в отдыхе вдвоем или поговорить о политике. Все разговоры, начинающиеся хоть с книг, хоть с погоды, сводились к политике, будто Нью-Йорк только этим и жил, будто больше ничего вокруг не было. МАКУСА, Штаты, бесконечные споры о статуте, всего этого Грейвсу хватало и в Департаменте и его искренне удивляло, что находятся желающие поговорить об этом здесь. В конце концов, аврор был более чем уверен, что как минимум треть здешних завсегдатаев – господа и дамы из Конгресса.
Никто не рассказывал ни о чем личном, никто не рассказывал, как ездил в Малайзию и пытался поладить с местными для… для чего – Персиваль не знал, Ньют вовремя прикусил язык, виновато улыбнувшись.
– О чем еще тебе рассказать? – Ньют подпирает ладонью подбородок, прикрывая глаза, когда вторую его руку Персиваль накрывает своей, не давая убрать. Судя по тому, что свет в зале стал приглушеннее, время движется к полуночи, и в таком освещении глаза у Ньюта становятся совершенно кошачьими – зеленые, будто с золотистыми искрами-отблесками в глубине.
– Даже не знаю, – Персиваль ловит его взгляд, любуясь смущенной улыбкой собеседника. – Это будет невежливо, если я спрошу, но все-таки…
– Спрашивай, – с наивной готовностью кивает Ньют.
– Ты лекции в Хогвартсе не читаешь?
– Нет, – Ньютон смеется, качая головой. – Нет, что ты… Вообще-то, меня отчислили из Хогвартса, если честно… Кто меня теперь пустит читать там лекции..
– Тебя? – Персиваль недоверчиво качает головой, действительно не веря в сказанное Ньютом. – Они многое теряют. Я бы, наверное, не засыпал на общих предметах, если бы мне их читали с таким вдохновением.
– А я вот не могу представить, чтобы ты засыпал на каких-либо предметах, – тихо смеется Ньют, мотая головой, отчего рыжая челка падает на глаза. – Нет, мне кажется, ты был прилежным и обстоятельным учеником… Внимательно слушал профессоров и все такое…
– Тебе часто говорят, что ты не разбираешься в людях? – Персиваль ловит себя на том, что наклоняется над столиком, а Ньют делает то же самое, и все это время Персиваль сжимает пальцами его запястье, почти неосознанно притягивая мужчину ближе к себе.
– Знаешь, постоянно, – смеется Ньют, кивая. – Все мне так говорят. И каким студентом ты был?
– Своенравным, – Персиваль пожимает плечами, вспоминая характеристику из Ильверморни для Университета. – Упрямым. Постоянно спорил с профессорами. Предпочитал материал изучать самостоятельно, а на скучных лекциях без зазрения совести спал или читал что-то никак не связанное с предметом. Вылетел бы курсе на четвертом, если бы не был отличником и не оказывался так часто прав. Учителя меня, в большинстве своем, терпеть не могли.
– Невероятно, – Ньют с улыбкой отводит взгляд. – Я бы ни за что не подумал.Что еще раз доказывает, что в людях я не слишком хорошо разбираюсь…
Ньют еще несколько секунд смотрит то ли на стол, то ли на свою руку в ладони Персиваля, давая Грейвсу время полюбоваться изгибом белой шеи, кажется, тоже украшенной веснушками – как и все лицо.
Прикоснуться хочется необъяснимо – простое, чистое желание, без второго дна, без лишних выдумок.
Приласкать.
– Как ты смотришь на то, чтобы продолжить разговор… – Персиваль не успевает закончить фразу, хотя внимательно следит за выражением лица Ньюта, немного размытым приглушенным светом. Ньют его удивляет, выдыхая, не дослушав:
– У меня здесь есть комната…
Персиваль чувствует, как напрягается его рука и как нервно подскакивает пульс. Ньют боится, что сказал что-то не то, поторопился. И издает какой-то невнятный, тихий звук, когда Персиваль подносит его ладонь к губам, прикасаясь осторожно и почти целомудренно.
– Веди.
Вот в этом коротком слове, пропитавшемся привычными аврору властными нотами, целомудрия ни на грамм. Ньют коротко кивает в ответ, быстро облизав пересохшие губы, и вслед за Персивалем встает из за стола, замирая, словно не знает, что ему делать дальше. Грейвс секунду оценивает состояние растерявшегося британца, и подходит вплотную, аккуратно обнимая за талию и чувствуя, как Ньют подчиняется, делая полшага вперед и немного запрокидывая голову, чтобы разглядеть лицо Персиваля.
– Сейчас я тебя поцелую, – совершенно серьезно предупреждает Персиваль, наслаждаясь замешательством, всколыхнувшимся в зеленых глазах.
– При всех? – недоверчиво уточняет Ньют, то ли принимая правила игры, то ли даже не осознавая, что играет.
– При ком? – Грейвс дергает плечом, продолжая удерживать Ньюта ладонью, плотно прижатой к немного прогнутой пояснице. – При незнакомых людях, которым нет дела до происходящего вокруг?
– Н-ну… я не уверен, – признается Ньют, на секунду напряженно замирая, когда Персиваль наклоняется к нему, чтобы выполнить свое обещание. Поцелуй немного горчит выпитым Ньютом мартини, добавляя пикантную ноту и без того необычной ситуации. Но поддается Ньют почти мгновенно – размыкает мягкие, немного обветренные губы, позволяя Грейвсу углубить поцелуй. Сам отвечает неуверенно, осторожно, но так откровенно наслаждается лаской, прильнув еще теснее к Персивалю, что это попросту очаровывает.
Разрывать поцелуй совсем не хочется. Руки Ньюта удобно устроились у Персиваля на плечах, его ладони – на худощавой спине путешественника, выглаживая сквозь белоснежную тонкую рубашку рельеф чуть выпирающих позвонков. Тело к телу, так близко, интимно и жарко, что разум плавится окончательно, остается только одно желание – продолжать, дальше и дальше, отпуская себя.
Когда Грейвс все-таки отстраняется, глаза у Ньютона от возбуждения пьяные и расфокусированные.
– Пойдем, – Персиваль касается губами кончика розового, теплого уха, не удержавшись и немного прикусив.
– Да, – хрипло соглашается Ньют, соглашаясь, кажется на все разом прямо сейчас. – Да, пойдем.
Комната Ньюта, как и любая, наверное, съемная комната, ничем примечательным не выделяется – просторная, как все вейловские номера, с почти неприлично большой кроватью, и немного приглушенным светом. Персиваль разливает прихваченное в баре вино по бокалам, протягивая один Ньюту. Тот, немного пришедший в себя после поцелуя, принимает его с благодарной улыбкой, явно не зная, как продолжить разговор.
– Я осмотрюсь? – Персиваль коротким жестом указывает на комнату и, получив короткий кивок от её хозяина, делает несколько шагов по ней, ничего примечательного, в общем-то и не надеясь найти. Однако кое что на письменном столе привлекает его внимание – словно кто-то выложил часть вещей из чемодана и забыл о них, не ожидая гостей. Оно и понятно.
Персиваль секунду с интересом рассматривает, поочередно, толстую записную книжку в плотной кожаной обложке, набор перьев разной длины и степени использованности и пару женских перчаток в прозрачной упаковке – длинных, бежево-золотистых.
– Твои? – улыбается Персиваль, чувствуя легкий и неуместный укол ревности.
– Мои? – удивленно повторяет за ним Ньют, неуверенно-нервно дернув головой и подходя ближе. – Нет, что ты… просто попросили привезти пару… Кажется, таких еще нет в штатах… я не очень разбираюсь в моде, – в конце концов признается Ньют, окончательно смутившись. Щеки у него при этом ярко-пунцового оттенка.
Что в моде Ньют не разбирается, было очевидно; по хорошему, менять нужно было все, от прически до ботинок – живое воображение с радостью рисовало Персивалю Ньюта, стригущегося “просто чуть-чуть покороче” и одежду покупающего “давайте, что есть, нет времени шить на заказ”. Но Персиваль, даже будь у него такая возможность, менять бы в нем ничего не стал – даже в этом было свое странное, теплое очарование.
Ньют словно был полностью увлечен чем-то другим, может, своими путешествиями или тем, ради чего они совершались, а Грейвсу неожиданно было позволено оказаться совсем близко, прикоснуться к тому, что обычно людям недоступно.
– А почему ты решил, что они мои? – спрашивает Ньют, отпив еще немного вина и отставляя бокал в сторону. К своему Персиваль даже не притронулся – не любил сладкие напитки.
– Красивые руки в красивых перчатках, – Персиваль пожимает плечами, совершенно не собираясь признавать, что просто пошутил. Смущение на лице Ньюта этого стоит. – И цвет твой.
Ньют тихо сглатывает, прикрывая заблестевшие как-то по-новому глаза ресницами.
– Хочешь… чтобы я примерил?
Теперь очередь Персиваля успокаивать заколотившееся сердце и находить в себе силы, чтобы кивнуть. Это немного – намного – больше, чем он мог ожидать от сегодняшнего вечера в целом и от Ньюта, краснеющего почти по любому поводу, в частности.
– Рубашку придется снять, – Персиваль возвращает себе контроль над ситуацией, чувствуя, как Ньют без этой опоры начинает теряться. – Садись.
Ньют послушно садится на стол, немного разводя бедра, давая Грейвсу вклиниться между его ног, подходя почти вплотную. Персиваль слышит, как тяжелое, сбитое дыхание Ньюта мешается с его собственным, пока он расстегивает пуговицы на белой рубашке, выдергивая её из брюк, и, не удержавшись, опускает ладони на нижние дуги ребер, наклоняясь ближе, и почти касаясь губами искусно очерченых ключиц. Останавливается, сдерживается, напоминая себе о затеянной игре и понимая, что остановиться, отступив, будет слишком сложно.
Ньют напряженно вздыхает, когда Персиваль отстраняется, чтобы расстегнуть манжеты, и неторопливо поводит плечами, помогая снять рубашку.
– Примерь, – Грейвс коротко кивает на перчатки, кончиками пальцев касаясь напряженных бедер и скользя взглядом по изгибу шеи, по гладкой безволосой груди к плоскому животу, оценивая изящество немного грубоватых линий.
Ньют, кажется, не дышит даже, натягивая перчатки на руки – делает это неловко, словно ни разу не наблюдал за подружкой, собирающейся на танцы или в ресторан.
Персиваль помогает ему, разглаживая блестящую ткань, а со второй перчаткой ему и вовсе приходится справляться самому – Ньют с непривычки проскальзывает пальцами даже по собственным рукам, а уж вторую перчатку и вовсе не может ухватить.
– Я же говорил, что это твой цвет, – удовлетворенно кивает Персиваль, оглядывая Ньюта. Он, наверное, чувствует себя немного глупо, но это проходит, стоит ему взглянуть на Персиваля, потому что Грейвс им любуется – неприкрыто и откровенно, вылизывая взглядом обнаженный торс и закованные в тонкий шелк руки.
Ньют, после секундного замешательства, укладывает ладони Персивалю на плечи. Немного сдвигает к шее и, подцепив пальцами пиджак, тянет его прочь. Персиваль помогает ему. Скидывает пиджак, вслед расстегивает жилет, пока руки Ньюта, едва касаясь шеи, снова скользят по груди, скорее дразня, чем лаская.
Развязывает галстук под взглядом потемневших от возбуждения глаз. Быстро и в полной тишине расправляется с пуговицами своей рубашки, в общую неопрятную кучу одежды, свалившейся на пол, отбрасывая запонки, пока Ньют с поистине исследовательским интересом проводит пальцами в плену шелковой ткани по своей шее. Потом по груди – пара коротких, ласкающих движений. Потом перекладывает ладони Персивалю на шею и тянет его, чуть задохнувшегося от ощущений, к себе, податливо раскрывая мягкие губы для поцелуя, и мгновенно отдавая аврору инициативу.
Иногда – очень редко – бывает легко забыться рядом с другим человеком. Погрузиться в него, раствориться. Отдаться – не телом, а по иному, словно душой, хотя Персиваль довольно скептически относился к этому понятию. Но Ньют прикосновениями рук стирает все мысли, все заботы, остается только он – по-мужски изящный, по-странному красивый, по-детски наивный. Немного неопытный, но подстраивающийся легко, будто создан для этого вечера и этой ночи.
Стоит больших усилий отойти от него на шаг, чтобы неторопливо расстегнуть ремень и стащить с его ног брюки.
Шаг обратно – Ньют тянет его к себе, прижимаясь телом к телу, скользя ладонями по спине. Тихо постанывает в поцелуй, сильнее стискивая Персиваля коленями, когда тот плавно толкается навстречу, дразня себя, дразня его, раскрытого, откровенного и чувственного.
Остатки одежды – на пол, по пути к широкой кровати. Ньют приподнимается на локтях и не мигая следит за Персивалем, точно словно кот. Зеленоглазый, гибкий.
Грейвс гладит острые коленки, опускаясь на кровать между раздвинутых бедер и, наклоняясь над Ньютом, направляет его руку к члену, негромко застонав в тонкую шею, когда шелк скользит по твердому стволу, когда длинные пальцы смыкаются на возбужденной плоти, двигаясь размеренно и плавно, пока Персиваль ласкает рот Ньюта и выглаживает изгибы тела, доводя его до изнеможения, заставляя задыхаться, дрожать от прикосновений, выгибаться навстречу и тихо, чувственно стонать.
Поцелуи – россыпью по плечам, вслед за веснушками, золотистыми, светлыми и едва заметными на молочной коже; по груди, мимо маленьких покрасневших сосков, натертых нетерпеливыми пальцами, а затем к ним – прикусить, приласкать, чтобы горло завибрировало от долгого стона; по животу – коротко и быстро, хотя от искушения проследить языком пару старых шрамов Персиваль не отказывается.
Ньют удерживается кончиками пальцев за его плечи, словно упасть боится, но руки из-за гладкого шелка все время соскальзывают, падают на постель, стоит Ньюту забыться и расслабиться.
Потом – зарывается пальцами в волосы и перестает дышать, чувствуя горячие, влажные губы на своем члене. Персиваль смотрит на него снизу вверх и видит, как меняется выражение лица – от изумления к блаженству. Руки, на мгновение улегшиеся на затылок, падают на постель, Ньют шире разводит ноги, сгибая в коленях, словно молит взять его всего, без остатка, сейчас.
От такого приглашения не откажешься, не захочешь. Ньют внутри горячий, узкий, хотя старается расслабиться и впустить любовника. Персиваль не торопится, двигаясь короткими толчками, сминая худощавые бедра и чувствуя, как на каждом немного резком движении Ньют сжимается, видя, как он жмурится, словно переживая короткую вспышку боли.
– Не хочу причинять тебе боль, – шепчет Персиваль в мокрый висок, целуя, и чувствуя, как вокруг шеи обвиваются руки в шелке. – Расслабься, милый.
– Все хорошо… правда, хорошо… – короткие постанывания в ответ. – Мне хорошо…
Глаза затуманенные, губы припухшие, розовые, на плечах пара светло-алых меток от несдержанных поцелуев – Персиваль приподнимается на руках, чтобы рассмотреть его, прежде чем одним слитным движением толкнуться вперед на всю длину, почувствовать, как чужое тело обхватывает его сладкой, томной судорогой.
Дать время привыкнуть.
Теперь проще – движения становятся плавными, сливаются в унисон. Чувственное удовольствие топит обоих в омуте, и оба тонут – губы в губы, кожа к коже, переплетенные пальцы, один глоток воздуха на двоих и неистово движущиеся навстречу друг к другу бедра, соединяющиеся с глухим, пошлым звуком.
Персиваль чувствует, как по распростертому под ним телу прокатывается первая волна неконтролируемой сладкой дрожи – Ньют сбивается с ритма, виновато охая, невидяще распахивая глаза. Внутри он сжимается сладостно-туго, еще только подбираясь к оргазму, а Персиваля уже ведет следом и из осмысленных желаний остается только желание прижаться теснее, глубже, раствориться в чужом, дарящем удовольствие теле.
И следом – желание не прекращать движения, подгоняемое впившимися в бедра сильными пальцами, растекающейся между телами горячей спермой, широко распахнутыми зелеными глазами и шепотом, заполняющим все вокруг “Ещё, ещё, пожалуйста… ”
Ньют сладко сжимается в последний раз, когда Персиваль едва не падает на него, обессиленный и измотанный, вжимаясь лицом в мокрую шею, прежде чем перекатиться на кровать.
Грейвс не тянет Ньюта за собой, но тот поворачивается сам, придвигаясь ближе, сначала скользя вдоль тела пальцами, а затем переворачиваясь на спину и тихо ворча в бесплодных попытках снять прилегающие, словно вторая кожа, перчатки.
Персивалю совершенно не хочется двигаться, но Ньюту он помогает – видит, что тот в одиночку не справится, а в награду получает ласковый поцелуй в уголок губ, слишком целомудренно-интимный для людей, встретившихся на одну ночь.
Пара заклинаний приводят в относительный порядок и постель, и их самих, так что можно комфортно растянуться на кровати с чистой совестью. По хорошему – уходить пора, пожелав спокойной ночи, но не хочется, да и Ньют его выдворять не спешит – растягивается рядом по диагонали, уложив голову на грудь, и Грейвс обнимает его, поглаживая по плечу, хотя это больше, намного больше, чем он обычно себе позволял.
– Знаешь, какой мой любимый Обливион? – внезапно спрашивает Ньют, все еще глядя в потолок, а кончиками пальцев поглаживая ладонь Персиваля. На потолке переливаются не совсем естественным светом звезды, скопированные заклинанием с этой части неба.
– Разве они принципиально отличаются друг от друга? – Грейвс пожимает плечами, вспоминая. – Разве что цветовой гаммой.
– Нет, это в Европе и Штатах они почти одинаковые. Нет. Во всем остальном мире они не такие… С местным колоритом. Мне нравится Обливион в Катманду.
– Я не был в Непале, – на всякий случай поясняет Грейвс, расслабленно прикрывая глаза и мысленно придушивая собственное гипертрофированное чувство ответственности. Если он в собственный Департамент приедет не к шести утра, а к семи или даже к восьми, небо на землю не упадет. – Расскажешь?
– Там волшебно… – Ньют смеется. – Там волшебно даже для волшебников…
========== Часть 3 ==========
Утро встречает Ньюта рассветным розовым солнцем, бросающим лучи сквозь неплотно задвинутые шторы, приятной ломотой во всем теле и чуть зудящим укусом на лодыжке – рассерженный растопырник высказал Ньюту свое недовольство его долгим отсутствием, когда, пошатываясь от сонной, сладкой усталости, Саламандер в пятом часу ночи спустился к своим зверям.
Персиваль ушел в четыре, оставив россыпь влажных, горячих поцелуев на плечах и шее. Ньют млел и совершенно не хотел его отпускать, почти всерьез подумывая и этого диковинного зверя заманить в чемодан.
Сошлись на том, что встретятся и сегодня вечером, если планы не изменятся. Как это возможно в Обливионе Ньют не представлял, но Персиваль совершенно был уверен в своих словах и, обдавая ухо горячим воздухом, пообещал: “я тебя найду”.
Ньют поверил, очень хотелось верить.
А в половине восьмого он выпутался из одеяла и поплелся в ванную, приводить себя в порядок.
Пара несложных заклинаний скрывает немногочисленные следы чужой жадной несдержанности, холодная вода помогает окончательно проснуться и прийти в себя.
Ньют секунду раздумывает – побриться или нет. Совсем неохота, Ньют этот ритуал не любит, но вечером хочется выглядеть как минимум пристойно, поэтому приходится посвятить дюжину минут нелюбимому занятию.
Пятнадцать минут занимает завтрак, состоящий, привычно, из сэндвичей и кофе.
Ньют всерьез раздумывает над перспективой оставить чемодан здесь – совершенно не хочется добровольно нести самое дорогое, что у него есть в Департамент, где может случиться что угодно. Проблема в том, что и здесь может случиться что угодно. С любым из его зверей.
Ньют никогда не расстается с чемоданом.
Уже собираясь выходить, повязывая на шею любимый шарф, Ньют через зеркало бросает взгляд на прикроватный столик, привести который в порядок он попросту забыл. На длинные золотистые перчатки, небрежно брошенные на столешницу.
Лицо мгновенно обдает жарким, стыдливым румянцем, а в мысли закрадывается непрошенная мысль – а стоило ли соглашаться на вторую встречу?
Все равно стоило. С ним было хорошо. Ньют редко подпускал людей к себе близко, а с ним действительно было хорошо. А уже завтра Грейвс наверняка отправит Ньюта к мантикоре и будет уже совсем не до встреч в Обливионе.
С мантикорами трудно сладить, Ньют знает, потому что пытался.
А потом нужно будет уносить ноги из этого города – что-то подсказывает Саламандеру, что у Конгресса всегда найдется для него пара ужасно отвлекающих дел в обмен на неприкосновенность зверинца в чемодане.
Ньют иногда и сам прибегал к шантажу – всякое случалось, – но как и любой другой, быть его жертвой не хотел.
– Ты опоздал, – шепчет ему на ухо Тина, едва только Ньют оказывается в огромном холле. Саламандер даже вздрагивает от неожиданности, поворачиваясь к подруге, и качает головой указывая на часы, стрелки которых пока что замерли на трех четвертях девятого.
– Я пришел раньше девяти. Как ты так быстро меня нашла?
– Следящее заклинание в холле, – поясняет Тина, цепко обхватив пальцами его запястье. – Когда мистер Грейвс говорит “раньше девяти” здесь нужно быть в восемь тридцать.
– Откуда мне было это знать? – Ньют растерянно пожимает плечами, вслед за Тиной пробираясь через толпу волшебников.
– Мне кажется, у него это на лице написано, – вздыхает девушка, затаскивая Ньюта в лифт. – Послушай… Ох, я даже не знаю, чем тебе помочь, правда. Грейвс он… В общем, все как всегда. Просто не дай ему повода забрать твой чемодан и… и помни, что у нас здесь нет тюрем.
– Чуть что и сразу в Омут, – кивает Ньют. – Спасибо Тина, я помню. Умеешь ты подбодрить…
– Извини, – перед массивной черной дверью в один из кабинетов Тина останаливается и, приподнявшись на носочках, коротко и несмело целует Ньюта в гладко выбритую щеку.
Саламандер удивленно моргает, недоверчиво косясь на нее, пытаясь понять, как он должен отреагировать, но Тина мягко толкает его вперед, проворачивая вниз дверную ручку, и Ньюту становится уже не до того.
Под взглядом аврора больше всего Ньюту хочется исчезнуть. В идеале – забраться в свой чемодан и запереться изнутри.
– Проходите, мистер Саламандер, – неожиданно спокойно и холодно приглашает Грейвс.
Нет, Ньют и не думал, что тот разразится гневным монологом. Разве что немного. Но аврор, кажется, считал, что его взгляд красноречивее любых слов – и в случае с Ньютом был прав.
– Мисс Голдштейн, можете возвращаться к вашим текущим делам.
Ньют оглядывается, почти надеясь увидеть в кабинете еще кого-то, но, убедившись, что с начальником Департамента они вот-вот останутся наедине, подходит ближе к его столу, садясь напротив и опуская чемодан на пол, с обеих сторон прижимая ногами. Укус на голени дает о себе знать, хоть Ньют и смазал его всеми необходимыми бальзамами.
– Думаю, мисс Голдштейн уже посвятила вас в некоторые подробности дела, которое Конгресс собирается вам поручить, так, мистер Саламандер?
– В очень общих чертах, – кивает Ньют, принимая их рук аврора протянутую им папку. – Ей трудно говорить об этом деле.
– Да, здесь нужны крепкие нервы, – соглашается Грейвс, замолкая, давая Ньюту быстро пролистнуть содержимое папки. Отчеты, колдографии, снова отчеты,фото из магловской полиции. Ньют морщится, вчитываясь в полицейские отчеты, а зацепившись взглядом за одну из фотографий и вовсе бледнеет.
– Откуда это у вас? – на снимке разрытая яма, полная человеческих черепов, слишком хрупких и мелких, чтобы принадлежать взрослому, обуви и обрывков одежды. – Если у вас есть… это… значит вы схватили виновного? Или маглы это сделали?
– Нет. Это фотографии из полицейского управления в Вермонте. Раньше этот человек промышлял там, насколько возможно судить, но полицейское управление там не слишком эффективно. Парень, которого взяли не-маги – он племянник подозреваемого – указал на это место; это заповедник, самая окраина, на границе с Нью-Йорком и Массачусетсом. Какого-то дьявола эти остолопы решили, что преступник ушел именно в Массачусетс и передали дело им, где оно благополучно утонуло в череде прочих попавших туда бумаг. Мы взялись за это дело, когда пацан из канадской деревни описал им мантикору, будто бы ей его дядя скармливает тела детей. На правду похоже мало, но пара мракоборцев, отправившихся в Олбани, оттуда не вернулись. Связи с ними нет. Я сомневаюсь, что не-маг смог бы управиться с парой опытных агентов.
– Мантикора может, легко, – Ньют закрывает папку, чтобы думалось легче. – Они неуязвимы для заклинаний, а если подойти слишком близко, то неизбежно попадешь под удар её жала.
– Для всех заклинаний? – уточняет Грейвс.
– Для почти всех. Точнее будет сказать, что у каждого экземпляра свое слабое место, заклинание, которое может навредить конкретно этой особи. Подобрать практически невозможно…
– Приручить?
– Они неприручаемы, – Саламандер качает головой, сжимая ногами внезапно дернувшийся чемодан. Кажется, нюхль почуял своего неожиданного любимца и стремился пойти поздороваться. Ньют на всякий случай придерживает чемодан рукой.
– То есть не существует вероятности, что сумасшедший не-маговский фермер колесит по стране, насилуя и убивая детей, а потом скармливает их мантикоре?
Ньюта немного мутит, когда он представляет все это действо от начала и до конца.
– Я не встречал подобных случаев… я имею в виду приручение мантикоры… ни в ученых трудах, ни в легендах, ни в своей практике. Люди приручали даже драконов. Даже нунду использовали для своих целей. Но не мантикор.
– Тем интереснее вам будет отправиться со мной.
Ньют качает головой, хотя по взгляду аврора понимает, что его мнение здесь мало кого волнует. А еще по этому холодному, темному, словно остывший черный кофе взгляду, Ньют понимает еще кое что.
– Вы знаете, – Саламандер невольно кривится, опуская взгляд.
– О том, что в Иране вы заманили мантикору в свой чемодан, а затем передали её в британское Министерство магии для изучения? Я знаю, мистер Саламандер. Моя работа знать о таких вещах.
– Я не смогу это повторить.
– Вы лжете не так хорошо, как вам хотелось бы, мистер Саламандер, – аврор встает из-за своего стола, подходя к Ньюту медленно, словно огромный хищник.
– Мантикоры более всего любят пожирать человеческую плоть, – Ньют старается говорить ровно даже когда аврор подходит совсем близко и наклоняется, оказываясь с ним лицом к лицу.
– Я знаю, как именно вы заманили мантикору, мистер Саламандер, – в глазах Грейвса невозможно прочитать ни единой эмоции, хотя это Ньют прекрасно умел делать. Читать эмоции по звериным глазам.
– Но тогда даже выжили все участники, если я располагаю верными сведениями. Вы попробуете еще раз, если понадобится.
– Вы не понимаете…
– И если все сделаете правильно, то останетесь при своем чемодане. Возможно даже пополните свою коллекцию полусотней сниджетов из запасов наверняка небезызвестного вам Аттикуса. Он нам не слишком интересен, мелкая сошка. И зверями вашими в Конгрессе не сильно заинтересованы…
– Всех зверей Аттикуса, – выпаливает Ньют, стараясь отогнать от себя все мысли о том, как – как?! – Грейвс мог узнать о цели его приезда в Нью-Йорк. – Я хочу забрать всех зверей Аттикуса.
– Раз – и угроза человеческой жизни перестает быть столь пугающей перспективой, – удовлетворенно кивает аврор. – С вами легко договориться, мистер Саламандер. Надеюсь, что и работать с вами будет так же легко.
Ньют неуверенно пожимает плечами, не зная, что ответить – методы Грейвса ему не слишком-то по душе, но их эффективность, хочешь не хочешь, а приходится признавать.
– Сколько человек отправятся в Олбани? – в конце концов Ньют решает перевести разговор в прежнее русло, к делу, без упоминаний об Аттикусе и зверях.
– Мы с вами, мистер Саламандер. Мы не можем позволить себе спугнуть этого мерзавца. Да я и не думаю, что понадобится кто-то еще. Или вам неловко использовать меня как приманку для мантикоры и вы предпочтете кого-то другого?
– Вас? – Ньют, опешив, поднимает взгляд на аврора, переставая пытаться удержать чемодан на месте, и тот неожиданно затихает. – Я еще не успел подумать об этом, мистер Грейвс. Я… я бы хотел попробовать альтернативные методы, и… вы смеетесь, что ли?
– Нет, ни в коем случае, – аврор хмыкает, кажется, немного все-таки насмешливо. – Я серьезен. Дело хоть и опасное, но слишком специфическое. Мы знаем, что с мантикорой не справиться даже целому отряду мракоборцев, но зато можете справиться вы, мистер Саламандер, причем с куда меньшим количеством возможных жертв. Поэтому – только мы двое. И будьте добры докладывать мне об идеях, которые вам придут в голову. Об… альтернативных методах, как вы выразились.
– Хорошо, – осторожно соглашается Ньют, всего на секунду полностью отвлекаясь от чемодана, чтобы внимательно взглянуть на аврора.
Когда Саламандер на долю мгновения закрывает глаза, чтобы моргнуть, а потом снова их открывает – нюхль уже сидит на столе начальника Департамента, на ворохе бумаг, только что бывшем аккуратной стопкой, и с урчанием хорошего автомобиля ластится к руке аврора, даже не пытаясь стянуть дорогие запонки или массивный перстень, не говоря уже о блестящей ручке, лежащей совсем рядом.
