Текст книги "За запертой дверью (СИ)"

Автор книги: BowieBowie

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Ох, я уже думала, вы уехали! Устали? Вас можно попросить?

– Да, конечно, – Ада смотрела на Ирину Дмитриевну, та улыбалась в дверях.

– Мне не для себя, Адочка, но Вы помните, наверное…

Да. Да, она помнила.

И если это – то самое, то самое, о чем она помнила!…

– …что завтра Елена Владимировна выходит, ей нужны все списки вместе с часами, ну, Вы знаете…

Она говорила что-то ещё о таблицах, о группах, сводках, но были бы вы там, видели бы вы мою Аду! Как по-детски, казалось бы, глупо растянулась на её лице улыбка! Улыбка, которую зачем-то пыталась она держать, но, поверьте мне, – да и вы знаете сами не понаслышке – держать её было невозможно. Нет. Захотелось даже смеяться, как хочется по обыкновению в компании близких друзей, когда нет никаких дел на плечах. У Ады были дела. Правда, сама она перенеслась в плоскость, где им не было места, не было места ничему, кроме этой глупой детской радости и этой улыбки. Она улыбалась.

– …Успеете?

– Да, конечно, – ответила девушка слишком весело, и самой ей от этого стало немного не по себе. Ирина Дмитриевна всё ещё на неё смотрела.

– Вы идите, конечно, домой, заканчивайте там, – Мария Геннадьевна продолжала заботливо, – уже поздно, и простите, что только сейчас предупредила: мне она сама вот только что звонила из поезда – обещала Вам передать.

– А больше она ничего не говорила?

Пожалуй, здесь мне стоило бы остановиться и разъяснить, кто же такая Елена Владимировна, или, скорее, почему же она заставляет мою Аду в свои полные двадцать три так непростительно живо улыбаться. Стоило бы, но – и простите меня за это – я не стану. Не стану. Ах, если бы только я могла! Если бы только обращалась бы я со словом настолько виртуозно, настолько легко, чтобы рассказать, показать вам на ладошке – вот, смотрите! И здесь вы в праве осудить меня. Действительно, зачем браться писать, писать о чувствах, писать о людях, если не умеешь? Отчасти вы будете правы. Но скажите мне, можно ли, как конфету из коробки, достать из сердца чувство? Можно ли им, как конфетой, поделиться? Вспомните, пожалуйста, что-нибудь светлое. Вспомните первый снег. Когда, знаете, бросаешь случайный взгляд в окно и поначалу не веришь собственным глазам. Всё по-старому: грязный ноябрь, унылые ветки, но что-то не так. Что-то не так. Подходишь ближе, раздвигаешь шторы – да, да. Это он. Падает чистыми, нежными хлопьями, серебрится и как будто прямо в сердце ложится пушистым ковром. И что-то искрится, что-то тихонечко так дрожит где-то в животе, на кончиках пальцев, в коленях. И ты стоишь у окна и какая-то одна единственная, самая живая на свете мысль бьется в висках, и ни поймать, ни отделаться от неё ты не в силах. Так и замираешь. И нет ни сердца, ни легких, ни костей в тебе, ни мышц – всё естество стало светом. И хочется, знаете, сразу делать что-нибудь. Хорошее. Здесь я могу понадеяться лишь на ваше понимание, на ваш собственный опыт. Да, примерно это и взвивалось безумным смерчем в душе моей Ады. Ни в коем случае не хочу сказать, что чувствуем мы все одинаково, но в одном могу быть уверенна – первый снег вы видели. Этого будет достаточно.

Мария Геннадьевна задумалась.

– Кажется, нет, но довольная она безумно! Ну, если захотите, сами спросите, как там она съездила.

– Хорошо, спасибо, – Ада попрощалась с преподавательницей и повесила трубку.

Довольная безумно! Ведь так она сказала?

– Давайте собирайтесь. Мне уже жарко, – Ирина Дмитриевна прислонилась к дверному косяку и скрестила руки на груди.

– Секунду, – отозвалась Ада и потянулась за пальто.

– Что Мария Геннадьевна сказала?

– Что-то про отчеты какие-то, – бросила Ада довольно естественно, но тут же радостная новость ударила её снова по голове, и всё внутри у неё до атомов сжалось.

А, впрочем, вечер был чудесным. Ирина Дмитриевна, мудрая женщина, говорила с Адой о многом, а та о многом молчала. И всё же вечер был чудесным – с этим поспорить сложно. Компания эта, сказать по правде, была довольно необычной. Ада сама шла с преподавательницей рядом и не совсем понимала, как так получилось. Зачем так получилось. Она смотрела на Ирину Дмитриевну как-то по-особенному тепло, так ей и хотелось рассказать ей всё, что искало выхода и не находило. Она просто улыбалась.

– Если хотите, поедем ко мне, – предложила преподавательница, но на предложение это было мало похоже.

– Я не знаю, – призналась Ада честно. Она и вправду не знала.

– Вас что-то занимает, я вижу, – Ирина Дмитриевна прищурилась и улыбнулась так, будто всё знала. – Ну так выпьем вина, посидим, расскажете. Я послушаю. Мне интересно.

– Я Вам не верю, – Ада рассмеялась звонко, и было это именно то, чего ей хотелось. Звонко рассмеяться прямо на улице.

– Отчего же? – Преподавательница усмехнулась и устремила взгляд вперед, – я не стала бы ни в коем случае к Вам прикасаться, не будь Вы мне интересны. Знаете, я не Вера Александровна. Не путайте нас.

– Я обижена на неё, – призналась девушка, хотя слова эти кольнули ее в бок, – зачем она сделала это и рассказала Вам?

– А зачем Вы ей позволили?

– Вы считаете меня легкомысленной?

– Поживем – увидим, – загадочно выдохнула Ирина Дмитриевна. – Это сделала не она, а Вы, Ада. Потому что она сейчас нянчит внука и не думает об этом.

– Я не знаю, как это случилось.

Как глупо! И ведь действительно никто другой в случившемся не был виноват больше неё самой!

– Очень удобная позиция, – Ирина Дмитриевна улыбалась открыто, и в глазах её блестели фонари. – Не подумайте, что я осуждаю, напротив – восхищаюсь. К счастью, мы с Вами не в монастыре.

– Мне немного стыдно.

– Это нормально, но только не тешьте свою самооценку этим чувством. Не жалейте себя. Вы сделали всё так, как сделали, и на этом всё.

– У Вас всё просто, – Ада посмотрела на Ирину Дмитриевну, как на старого друга, который, казалось, поймет и примет абсолютно всё.

– Иначе жить было бы невозможно, – отшутилась Ирина Дмитриевна, сказав совершенную правду. – Относитесь к вещам проще. Особенно к тем, которые уже случились или случатся неизбежно. Например, к тому, что сегодня я увезу Вас всё-таки к себе. – Она прищурилась и взяла Аду под руку. – Можете пару раз отказаться, если Вам это нужно, чтобы казаться приличнее в собственных глазах, но я повторюсь – я Вас ни в коей мере не осуждаю.

– Простите, я не могу, – Аду что-то схватило за живот. – Не сегодня. Мне нужно закончить кое-какие дела на завтра. Простите.

– Закончите у меня.

– Зачем Вам это?

– Зачем мне что?

– Я не поеду к Вам непонятно зачем.

– Я думала, понятно, зачем.

– Но Вам-то это зачем?

– Ада, Вы смеетесь надо мной? Хотите, чтобы я сказала Вам, что Вы мне нравитесь? Так я не скажу. Тем не менее, мы обе этого хотим – не обманывайтесь.

– Заедем ко мне. Я возьму ноутбук.

– Как угодно.

Ирина Дмитриевна победно устремила взгляд куда-то перед собой. Ада выдохнула. На самом деле ей было приятно, что не приходилось никого обманывать. Это было правдой: они обе этого хотели. И Ада, пусть сердце её было занято другими делами, чувствовала, что Ирина Дмитриевна ей действительно нравится. Не так, как нравятся друг другу влюбленные, нет. Вы пробовали когда-нибудь лимонник? Да, лимонный пирог. Странно, что из кислого лимона можно сделать такую потрясающую вещь, не правда ли? Скажите ещё, что он вам не понравился!

========== Глава 6. Глубже в кровать. ==========

Мурчало радио. Рокотал Холодильник. Ирина Дмитриевна повернула ключ в скважине входной двери. Щелчок – до свидания, шум жизни. До свидания, дневная суета.

– Бросайте пальто, – она разулась и прошла на кухню. – Вам красного?

– Да, спасибо, – в сердце у Ады что-то теплое разлилось. Стало вдруг удивительно спокойно.

День закончился. Их было двое в пустой квартире.

Два холодных пальто висели на стене.

– Рада, что Вы здесь, – призналась женщина, открывая все кухонные шкафчики в поисках бокалов. – Приятный вечер, правда?

– Правда, – совершенно искренне согласилась Ада, потому что будто из головы её достали эту мысль, это замечание. Это действительно было так.

И столб света так тепло падал на пол из дверного проема, и гардины так по-домашнему задернуты, и вино так звучно наполняло бокал, и такими удобными были тапочки, что, поверьте мне, были бы вы там тем самым вечером, позабыли бы сразу обо всем.

Ада сделала глоток, а за ним ещё пару. Что-то загорелось в груди.

Разговор журчал легко и живо. Бокалы не пустовали долго, и с каждым новым кругом беседа приобретала какие-то новые оттенки.

– Теперь Вы меня не боитесь? – Ирина Дмитриевна оперлась на ладонь и довольно театрально прищурилась.

– Ещё бокал – и я ничего не боюсь! – Провозгласила Ада и рассмеялась – она сама услышала, как нелепо эта фраза звучит, и ей было смешно, конечно, оттого, что она так сказала.

Ирина Дмитриевна любезно забрала бокал и плеснула девушке ещё.

– Да что Вы, мне хватит, – смеялась она, – Вы меня споить хотите.

– Да.

Глоток. Ещё глоток. Защекотало где-то на затылке. Закололо в коленях. До свидания, всё на свете!

– А я уже пьяная, – заметила Ада и рассмеялась.

– Я вижу.

– А я уже Вас хочу.

Аду залил стыдливый румянец, но так ей было смешно просто оттого, что действительно она позволила себе это сказать, оттого, что она столько выпила!

Ирина Дмитриевна откинулась на спинку стула. Лицо её, пожалуй, впервые за всё время их знакомства, показалось Аде расслабленным и в какой-то степени даже добродушным. Её улыбка была другой. Алкоголь это был или ещё что-то – но Ада заметила это. Её улыбка была… Другой.

– Смешно Вам, – улыбалась она, – конечно, смешно.

– Простите, – извинялась Ада, пытаясь тщетно успокоиться, – простите, это не я смеюсь.

– Не извиняйтесь, – усмехнулась женщина, – пойдемте сядем.

Конечно, под «сядем» – и они обе знали это – крылось нечто другое. В приличном обществе об этом не говорят. И, пусть даже они знали, что должно следовать дальше, обе молчали и даже не смотрели друг другу в глаза, будто боясь какого-то разоблачения.

Ада была к этому готова. Она знала, куда ехала. И выпила она достаточно для того, чтобы говорить плохие вещи и, что ещё хуже, – делать их. Девушка посмотрела на Ирину Дмитриевну так, как будто было это всё понарошку, не по-настоящему. Как будто были они в какой-то безумной эротической фантазии о двух женщинах, вине и безумном сексе. А в фантазии, как известно, позволить себе можно всё.

Ирина Дмитриевна подняла девушку и с немалой силой приложила её к стене, обхватив за талию. А Ада, Ада впилась в её губы так, будто всю свою жизнь, изо дня в день только и делала, что мечтала об этом. Да, было в этом что-то демоническое. Чернота заполонила глаза. Она запустила руки в черные, густые волосы, и от этого, кажется, она почувствовала себя ещё к ней ближе. Боже! В глазах помутнело, всё куда-то пропало. Её обдало таким жаром, что не могла она уже более совладать с собой. Она ещё крепче вжалась в стену, не находя у неё спасения от нахлынувшего безумства в животе и в груди. Ни о чем она не могла думать, да и что тут думать!

Ирина Дмитриевна смотрела на неё, глаза её блестели каким-то странным светом. Искрились. Переливались. И всё вокруг звенело.

Ада упала на кровать, и весь мир куда-то поплыл. Голова сошла с ума. Её водолазка безжизненно лежала рядом. Ирина Дмитриевна сидела на девушке и ногами сжимала её так, будто та собиралась бежать. Бежать. Да она боялась даже открыть глаза! Уверенные руки женщины обжигали её, заставляли вздрагивать, и Ада дрожала, проваливалась глубже в кровать, умирала, кажется, каждую секунду – нет, нет – гораздо чаще! Она держала Ирину Дмитриевну за бедра, и те были горячими, как лето, как свежий штрудель, и если бы можно было, она бы съела её без вопросов.

Ирина Дмитриевна скинула свой черный кардиган и легла на девушку, обездвижив её. Казалось, никто в мире не был так близко, и от этого Ада заводилась ещё больше. Она обвила женщину руками и прошептала ей на ухо, боясь будто, что кто-то ещё может услышать:

– Возьмите уже меня…

И как грязно это было! Ада сама почувствовала себя распутной героиней какого-нибудь взрослого фильма. Никогда не был для неё интим таким, никогда она за себя не краснела. Никогда!

– Потерпи ещё, – усмехнулась Ирина Дмитриевна, гладя девушку по внутренней части бедра, прижимаясь к ней всем телом.

Ада посмотрела ей в глаза. Она уже не чувствовала, что тело её ей самой принадлежит или когда-то принадлежало. Глухо в голове билось одно только безумное желание, которое она, казалось, не могла больше выносить. И было в этом тоже что-то эротичное – смотреть на неё, просить её об этом. Ирине Дмитриевне это нравилось, она сама бы вцепилась в свою лаборантку в тот же миг, но увидеть эти глаза, глаза, которые ничего больше не видят, кроме неё, и ничего больше не хотят – это было бесценно. Она коснулась её горячих губ своими и проникла рукой в трусы девушки.

Боже! Видели бы вы мою Аду! В глазах её действительно помутнело. Она прижалась к Ирине Дмитриевне ещё сильнее, зажав её колено между ног. Руки женщины ничего не стеснялись, да и нечего было: её ногти без жалости впивались в тело молодой девушки. И не было для Ады ничего в тот миг более приятного, чем просто чувствовать это, чувствовать тяжесть её тела на себе. Слышать её глубокое дыхание. Быть беззащитной. Быть побежденной. Быть грязной.

Ирина Дмитриевна, казалось, совершенно легко потянула девушку вниз и даже незаметно для неё скинула последнюю одежду.

– Ваша очередь, – победно сказала она.

От вежливого обращения осталась только насмешка.

Ирина Дмитриевна перекинула ноги через девушку. Ада обхватила её и вцепилась в кожу ногтями. Закрыла глаза и без раздумий впилась в промежность женщины так, будто это была конечная цель её существования. Ничего больше не осталось. Её самой не осталось.

Если бы могла я остановить время и вывернуть для вас наизнанку голову моей Ады, поверьте мне, ни один фейерверк не впечатлил бы вас после. Да и в ту самую ночь не была она ни моей, ни своей собственной.

Это безумие долго не утихало, но, как и всё в нашем мире, в итоге нашло свой конец.

Они долго лежали где-то между жизнью и сном.

– Ну, – начала Ирина Дмитриевна, – приятный вечер, правда?

– Правда, – совершенно искренне согласилась Ада.

========== Глава 7. Обратно на кафедру. ==========

Да, это был приятный вечер. Приятный вечер, а за ним ещё парочка. Парочка вечеров, пара случайных кафе и пара ночей. Все они были похожи на одну, поэтому я не стану мучить вас бессмысленным повествованием. Даже сценарий был один – можете себе представить?

“И Вы всерьез считаете, что это ВЫ уходите? Много на себя берете!” – кажется, так она сказала на прощание, когда Ада призналась женщине, что больше не хочет её компании. Нет, всё было бы иначе, относись моя Ада по-другому к этим вечерам, к этим случайным кафе и к этим ночам. Увы.

Стоит признать, что после случившегося Ада не чувствовала особого счастья, пусть и была она теперь совершенно свободна. Почему? Этот вопрос задавала она себе, пусть и лучше всех прочих знала ответ. Другое дело, что она не решалась даже внутренним голосом проговорить его в своей голове. Было что-то. Оно заставляло всё прочее выцветать в сравнении с собой. Компания Ирины Дмитриевны была приятной – поверьте мне на слово. Они виделись довольно часто, часто пили кофе, часто оказывались под одним одеялом. Ада быстро устала. Такого рода стабильность её не устраивала – и разумеется! Что же касается кафедры, то девушка всё чаще ловила на себе двусмысленные взгляды. Хотя, по правде сказать, вложен в них был лишь один смысл, и вы бы о нем непременно догадались, если бы поймали такой взгляд на себе. Ходили слухи. И, к несчастью для Ады, слухи эти были правдой. Она состояла в связи – настолько случайной, что сама она тому периодически удивлялась – с Верой Александровной, которая, казалось, напечатала об этом статью в газету – иначе с чего им всем так странно улыбаться? Ирина Дмитриевна. Ирина Дмитриевна и эти встречи, имеющие одну только цель. “Да, – скажете вы, – но она сама виновата”. И человек, проходящий мимо и слышащий эту историю о грехопадении краем уха, безусловно, сказал бы также. Но подождите. Всегда ли мы можем на себя полагаться? Всегда ли мы можем доверять себе? Нет, Ада не жалела о сделанном. В определенные моменты, часы, секунды ей было приятно, она не собиралась за это извиняться и страдать, и я сама лично ручаюсь за неё. Не осуждайте. Поверьте мне: если бы вы оказались вдруг там, на её месте, то вряд ли смогли бы поступить иначе. Нет, Ада не жалела о сделанном. Она была для этого достаточно умна. И всё же, когда физические радости перестали её прельщать – пусть и на время, – когда заметила она какую-то грязь в этих объятиях, в этих разговорах, в этих взглядах, она вспомнила вдруг о том, что на небе по-прежнему горят звезды. Но что человек может сделать со своей природой? Она, как бы мы её не страшились и не обходили стороной, несмотря ни на что остается всегда внутри. Пусть только она не ведет вас по жизни. Пусть только не принимает она за вас решений. Не бойтесь её, но иногда – пусть иногда – поднимайте глаза к звездам.

Возможно, вы спросите меня, почему же Ада всё-таки не уволилась? Увы, на этот вопрос ответа не знает и сама Ада. Случалось вам когда-либо испытывать то, что не могли вы себе объяснить, а может, не хотели объяснять? Случалось – будьте честны с собой. Легче сказать, что в нашей жизни мы делаем осознанно.

И всё же была причина. Была причина, по которой Ада не могла так просто уйти. И об этом знала она одна. На кафедре, где её окружали проницательные люди, вероятно, кое-кто имел возможность об этой причине догадываться, но догадываться – не знать, верно?

Со временем Ада охладела к Ирине Дмитриевне, и та это сразу почувствовала. Почувствовала, потому что перестала получать от девушки то, чего ей хотелось. Так казалось Аде. Что ж. Косые взгляды и сухие приветствия – нет, они не мешали ей работать, пусть и доставляли порой неудобства. И всё же она не жалела о сделанном. Это меня в ней всегда восхищало. На мои расспросы она лишь улыбалась. Говорила, что всё случилось так, как должно было случиться. Было что-то ещё. Об этом она молчала. Я не пыталась вытягивать из неё.

Ада вошла на кафедру и вздохнула, как облегченно вздыхает человек, оказавшийся с собой наедине. Однако глаз её подвел – не сразу она заметила спину Веры Александровны у окна. Та стояла, оперевшись на подоконник. Она обернулась, и жест этот был, казалось, проигран несколько раз: будто она только и ждала, чтобы обернуться, когда кто-нибудь войдет.

– Добрый вечер, – выдохнула преподавательница.

– Здравствуйте.

Ада встрепенулась и собрала себя снова в целое.

– Как себя чувствуете?

– Я в порядке.

Стояли бы вы там, слышали бы, с каким скрипом мысли превращались в слова!

– А Вы?

– Разумеется, – Вера Александровна уперлась ладонью в стену и в намерении говорить прищурилась. – Ада, я сожалею, что так случилось.

– О чем Вы?

– О том, что случилось.

– Много чего случилось. Так о чем Вы сожалеете?

Повисло какое-то странное молчание. Аде стало неимоверно неловко и в то же время её распирало чувство собственной важности от того, что вопросом своим она заставила женщину суетливо отвести взгляд к окну.

– Я слышала, вы с Ириной Дмитриевной…

– Где?

– Что, простите?

– Где слышали?

– Что за допрос Вы мне устроили, – Вера Александровна грустно протянула на вдохе. – Я просто пытаюсь поинтересоваться, всё ли у Вас в порядке. И, конечно, не злитесь ли Вы на меня.

Ада усмехнулась очень деликатно.

– То есть, успокоить совесть.

– Да. Давайте Вы не будете упрекать меня в том, что я говорю Вам правду. Мне действительно совестно, – она понизила голос и почти перешла на шепот, – но Вы, Ада, мне тоже небезразличны. Вы знаете. Перестаньте язвить.

Она знала. Вера Александровна её любила. Это была старая взаимная любовь. Она смотрела на свою бывшую студентку открыто и тепло, и даже то, казалось, что между ними произошло, не в силах что-либо изменить.

– Простите. Всё в порядке.

– Так это правда?

– Вы всё про…

– Да.

– Да. Да, но мы больше не видимся, и она злится на меня.

– Мне поговорить с ней?

– Нет. Будет хуже.

– Милая, хуже уже не будет.

Должно ли это было огорчить мою Аду? Разозлить? Расстроить? В любом случае, реакция её была самой искренней, пусть и странной для неё самой. Деревянные часы ненавязчиво щебетали на стене. Среди этого абсурда, разговоров, взглядов, сплетен, глупостей, безрассудств – два человека. Ада посмотрела на Веру Александровну, а та посмотрела на неё. С секунду они постояли в кромешной тишине и единогласно рассмеялись. Знаете, ведь это – лучшее, что можно сделать, когда ничего нельзя сделать!

На волне нахлынувшего чувства Ада бросилась к Вере Александровне на шею и уткнулась носом в её кашемировый свитер, готовая расплакаться хотя бы от того, что она это действительно сделала. Как не хватало ей простого тепла, этой чистоты! Преподавательница крепко прижала её к себе и запустила руку в пушистые волосы.

– Адочка, – шепотом произнесла она, – милая, всё, всё.

– Простите…

– Ничего страшного, мы с Вами ведь не чужие. Хотите поплакать? Плачьте на здоровье.

Она прижалась щекой к голове лаборантки.

– Это я должна извиняться, – вздохнула преподавательница, – и я извиняюсь перед Вами.

– Не надо, – Ада подняла на неё глаза. – Это было то, чего мне самой хотелось. Здесь нет ничьей вины. Я только спросить хотела, – протянула она, – кто об этом знает?

– Адочка, – Вера Александровна снисходительно улыбнулась, – ну а сами Вы как думаете? И даже не думайте по этому поводу переживать. Никто за пределами этой кафедры.

– То есть, вся кафедра в курсе?

– Разумеется.

Ада хотела было возмутиться, но тут же она вспомнила, что некому её осудить.

– Не переживайте, – продолжала преподавательница, – Елене Владимировне я пока не говорила.

Ада как будто в ночной тиши со всей дури ударилась мизинцем о ножку кровати. Она почувствовала, как волосы на голове зашевелились.

– …Но, Вы понимаете, слухи быстро расходятся. Я доверяю своим старым друзьям, и Елене Владимировне, думаю, лучше узнать правду, чем услышать безумную историю от Ирины Дмитриевны, так?

– Так. Я…

– Не надо. Не переживайте об этом.

Нет, Ада не жалела о сделанном. Но в ту самую секунду, на плече у Веры Александровны, на теплом, почти родном плече, она пожалела. Она страшно пожалела обо всём, что произошло. И всё же она всегда была достаточно смелой, чтобы отвечать за самые ужасные, самые безумные свои поступки.

– Я её до сих пор не видела, – призналась Ада.

– Она приходила вчера, свежая такая, отдохнувшая, – преподавательница перешла на шепот, – рассказывала много чего, но недолго: у неё пока пары в другом корпусе. Не переживайте – увидитесь ещё. Она Вам, кстати, привет передавала.

Ада сильнее прижалась к Вере Александровне. Она закрыла глаза. Можно было даже не держать улыбку.

========== Глава 8. Что-то загорелось. ==========

Дверь открылась непривычно быстро и в проеме появилось черное пальто Ирины Дмитриевны, заслоняя собой свет. Звучно – пожалуй, даже слишком – поздоровалась она и в следующую же секунду – если успела секунда пройти – уронила на пол свою статность, и она разбилась с лязгом об пол, как разбился бы стеклянный кувшин, выпущенный из рук напуганной дамой. Тишина зазвенела и раскололась. Как громко! Ещё секунду спустя её лицо в момент ожесточилось, каждая складка на нем демонстрировала негодование и неоправданную злость, которую преподавательница, скорее всего, сама себе не в силах была объяснить, но назад пути не было – их взгляды уже налетели друг на друга, как два драных кота в драном переулке.

Аду передернуло. Она отпустила Веру Александровну, а та её – нет. Казалось, влетевший ураган, готовый снести бумаги со стола да и сам стол, не возымел на неё никакого эффекта: преподавательница непринужденно выждала – сложно сказать, искренне ли – паузу и наконец заметила Ирину Дмитриевну. Тогда она нехотя выпустила Аду из своих объятий.

Похолодало.

– Здравствуйте, – поздоровалась Вера Александровна. Никто никогда не мог судить по её приветствию, насколько она благосклонна или раздражена – оно всегда было одним. Для всех одним. Однако в тот вечер она решила сделать исключение. Это было очень тонко, почти прозрачно: вряд ли кто-то смог бы её в этом упрекнуть, но и сомнений её “здравствуйте” не оставляло. Ада это тоже услышала.

Ирина Дмитриевна тяжело прошлась по кабинету.

– Уже вечер, – начала она, – у Вас какие-то дела?

Как дико её возмутило то, что она увидела! В каждом её малейшем движении, в каждом вдохе и выдохе это ощущалось.

Девушка вздохнула.

– Мне нужно отправить Ольге Борисовне…

– Закройте свой рот, – отрезала она раздраженно, – я спрашиваю не Вас.

– Прошу прощения, – вмешалась Вера Александровна, – давайте обойдемся без грубостей.

Её голос звучал ровно.

Ирина Дмитриевна поправила ворот водолазки и сама поняла – глаза её выдали – что высказалась некрасиво, однако сил на извинение у неё не хватило. Да и отступать было некуда.

– А я уже ухожу, – продолжала преподавательница. – Ада, если Вы хотите, мы разделим с Вами такси.

Вера Александровна надевала шубу и смотрела пристально на лаборантку.

Ада её услышала.

– Нам с Адой нужно переговорить, – заявила Ирина Дмитриевна.

Что-то упало.

– Мне показалось, Вы этого не очень хотите, – заметила Вера Александровна спокойно.

– Вам показалось, – голос её ожесточился и заострился.

– Ада, я ухожу, если Вы хотите, Вы можете поехать со мной, – обратилась преподавательница к девушке и многозначительно подняла брови.

– Вы меня услышали, – учительским тоном отрезала Ирина Дмитриевна.– Указывайте своим студентам, не мне.

Она не отводила глаз от лаборантки.

Ада хотела просто уехать домой. А ещё она хотела обратно в теплые объятия кашемирового свитера, но не те, которые подразумевало такси; горячего кофе и ещё чего-то, что сама она не могла уловить. Но ситуация требовала другого. В итоге она решила для себя, что останется. Она почувствовала себя достаточно взрослой, чтобы решить эту проблему самостоятельно.

– Я надеюсь, Ада, Вы знаете, что делаете, – шепнула ей на прощание Вера Александровна. – Я очень не хочу оставлять Вас одну.

– Мы не одни, – заметила Ирина Дмитриевна.

– До свидания. Не делайте глупостей, – обратилась она к коллеге.

– Указывайте своим студентам, не мне.

Вера Александровна бросила на лаборантку тревожный взгляд.

Когда они остались с Ириной Дмитриевной вдвоем, Ада пожалела. Ключ повернулся. Щелкнул замок.

– Я не собираюсь…

– Закройте рот, я уже говорила!

–…Не собираюсь!

Хватило пары секунд, пары шагов, одного взмаха уверенной, обиженной руки, чтобы Ада получила эту красивую по исполнению, и всё же гадкую по сути своей пощечину. Она отшатнулась и не на шутку испугалась. В голове сначала что-то зазвенело, потом – тишина. Гулкая тишина. Она заглушала реальный мир. Потом пульс забился в висках. Потом в затылке. Казалось, Ирина Дмитриевна его тоже, безусловно, слышит.

– Какого черта?!

– Терпите, – выпалила преподавательница, – я очень зла.

Чувство собственной неоспоримой важности для всех было в ней очень велико. Быть брошенной? Для неё это было хуже смерти. Ада нажала не ту кнопку.

– Хорошо, теперь я тоже зла, давайте теперь поговорим, – бросила Ада так, как не бросила бы она ни за что даже грязную кофту в корзину для белья.

Ирина Дмитриевна вцепилась ей в волосы.

Что-то загорелось.

– Да о чем с Вами разговаривать, – процедила она сквозь зубы, – но кое-что, Ада, кое-что Вы делаете хорошо.

– Не смейте, – Ада посмотрела в глаза женщине, полная решимости. Действительно, ей почему-то казалось, что в ней скопилось достаточно злости, чтобы одним только взглядом разрешить это положение.

Кафедра, вечер, пустота, кольцо с ключами на её безымянном пальце, блеск, блеск в глазах, стук, свет лампы, духота – на Аду обрушилось вдруг всё сразу, и она подумала, что было чертовски глупо не уехать с Верой Александровной. Разделить с ней такси. Пусть даже и не такси.

Её оглушил ещё один удар.

– Мне Вас не жаль, – прошипела Ирина Дмитриевна.

Действительно, легко и без опаски она швырнула Аду на диван.

– Чтобы какая-то девица заявляла мне, что я её утомляю! Что она устала!

– Зато мне жаль Вас, – быстро проговорила лаборантка, обгоняя желание расплакаться от собственной слабости.

Видели бы Вы это лицо! Его исказил неистовый гнев – никогда раньше не было это лицо таким. Каждая мышца взбунтовалась. Видели бы Вы!

– Дрянь!

Рука, скорее отчаянная, чем уверенная, но безумно смелая и сильная, со свистом рассекла воздух.

Ада кричала. Казалось, кто-то огромными ножницами вырезал эту чертову кафедру с карты университета, стер с лица Земли, будто не было её никогда, и не было криков этих, и не было её самой.

Ирина Дмитриевна расстегнула брюки и схватила мою лаборантку за шею.

Во рту пересохло. В легких что-то зажглось.

– Я не буду, – Ада выдавила из себя хриплый шепот.

– Будешь.

Живот резко стянуло – в него уперлась коленка. Боже.

– Ты, дрянь, слишком хорошо о себе думаешь, тобой никто не занимался? – Издевалась преподавательница, сильнее сжимая волосы девушки в кулаке. – Так, может, мне пора? А?

Свободной рукой она зверски сжала бедро моей бедной лаборантки, и та содрогнулась.

– Ты, наверное, уже вся мокрая, дрянь?

Ирина Дмитриевна характерно рассмеялась и просунула руку своей жертве в брюки.

Ада умирала. Умирала, умирала и всё никак не могла умереть. Боже! Если бы можно было тогда просто умереть!

Попытка оттолкнуть женщину каралась лишним ударом в живот. Как уверенно, с каким колоссальным удовольствием она это делала! Сложно сказать, было это больше больно или унизительно. Наверное, больно. А, может, унизительно. Ада одна знала.

Она издала пронзающий всё на свете крик.

Я хотела бы вставить небольшую ремарку, и вы, вероятно, не согласитесь со мной. Ирина Дмитриевна не была плохим человеком. Когда я услышала эту историю, я не поверила собственным ушам. Если бы знали вы её лично, я ставлю последние две тысячи и любимое кольцо, Вы ни за что бы в неё не поверили. Но я смотрела ей в глаза, и, к сожалению, эта горькая правда заставляла в себя верить. И от того, что была она такой невообразимой, она казалась ещё чернее. Кто-то говорит, что правда в любом случае лучше, чем сладкая ложь. Так вот, знаете, их там не было.

Ада не помнила, как всё закончилось, как черное пальто исчезло, как хлопнула дверь.

“Чертова шлюха”. Кажется, так она сказала. Да, она это сказала.

Ада не плакала. Она была достаточно для этого умна. Она готова была в тот вечер умереть. И всё же, лежа там, в темноте, в полном беспорядке, она твердо решила, что не хочет пока умирать. Я, собирая материал для этого рассказа, спрашивала её, что за мысли её посещали. Она молчала. Улыбалась. Сказала, что вроде как вспомнила кое-что.