Текст книги "Твердые реки, мраморный ветер"

Автор книги: Бодхи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 43 страниц)

"А что, если в самом деле так и есть"! Мысль была такой громкой, что я рассмеялся, но на самом деле мне было не смешно – этим смехом я хотел заглушить нарастающий страх. Хорошо тому русскому, он тренировался управлять своей уверенностью, а что если сейчас я испытаю вдруг такую сильную уверенность, что нахожусь, скажем, в средневековой Франции, что возьму и окажусь там? А что там русский говорил на счет того, что мол мы не всегда можем управлять силами, которые вызвали к жизни? Или он говорил что-то другое?

Страх стал сильным, и пора было с этим кончать. Я встал, натянул штаны, плюнул в дырку в полу, заправил в штаны футболку и повернулся к двери. Положив руку на дверь, чтобы ее толкнуть, я на мгновение замешкался. Неожиданно возник совершенно отчетливый образ средневековой Франции, с дикими людьми, которые не сомневаясь ни на минуту пристрелят его из лука или из чего они там стреляли. Пару недель назад я прочел книгу Крайтона про то, как какие-то ученые научились перемещаться во времени и попали в старую Францию. Как классно написана книга – до сих пор прямо перед глазами каждая деталь описанного там мира – мельницы, деревянные балки, копья. Я сделал движение, чтобы толкнуть дверь, и снова остановился. Я не мог этого сделать. До меня дошло, что я боюсь толкнуть эту чертову дверь. Если в тот момент, когда я открою дверь, уверенность спазматически усилится, и то, что сейчас представляет собою лишь более или менее отчетливые картинки, превратится в реальность… тогда я не смогу вернуться назад, ведь я не тренировался, даже тот русский, кажется, не умеет это делать, а зачем ему тогда рюкзак? Непохож он на сумасшедшего, он наверняка скрыл, что уже перемещался таким образом, иначе как бы он мог всерьез вот так вот ходить не расставаясь с рюкзаком? Не боясь быть посмешищем? Наверное, просто он знает – что все это может быть. В первый раз ему повезло, и он перенесся куда-то поблизости в пространстве-времени, ему повезло, а повезет ли мне??

Я опустил бессильно руку. Какая дурацкая ситуация. Как последний болван, я стою в этом нужнике и не могу, не могу выйти наружу! Голландки, ноги, тонкие рваные носочки, секс втроем, суп… жареная курица… а я тут, в вонючем туалете. Кретинизм. Идиотизм. Маразм.

Чем больше я распалялся и ругал себя последними словами, тем больше чувствовал, что решимость окончательно покинула меня. Глаза понемногу привыкли к темноте, и в голову пришла отличная идея. Надо найти доказательство тому, что я в двадцать первом веке, а там бог с ним – выйду я из туалета в Татопани или в Катманду или хоть в Аргентине – бог с ним, ничего страшного, до дома я доберусь, и даже… и даже будет так здорово, я стану первооткрывателем… никто не поверит… и черт с ним.

Я решительно обернулся и принялся изучать кабинку. Появилась надежда, нечто определенное, и вся моя растерянная решимость обратилась в деятельность. Я снова почувствовал себя уверенным, и даже отшутился на тот счет, что мол посмеялись бы надо мной мои коллеги, если бы застукали меня пристально изучающим интерьер заброшенного гималайского нужника! Я предпочел не заострять свое внимание на том, что и отшутиться-то я предпочел не вслух, а про себя, и вообще двигаюсь так, чтобы не производить шума.

Еще раз чертыхнувшись насчет отсутствия фонарика, я наклонился максимально близко к боковым доскам и, чуть не елозя по ним носом, стал искать на них хоть какие-нибудь надписи. Но, как видно, попадавшие в этот нужник старались максимально быстро его покинуть, так что на оставление памятных записей времени у них не было. Запах из дырки и в самом деле разносился малоприятный. Доска за доской, снизу вверх, следующая, следующая… результат был нулевой. Только сейчас я вспомнил, что у меня же есть электронные часы, и нажимая на подсветку я мог бы гораздо быстрее и тщательнее все осмотреть. Тщательнее! Я снял часы и принялся за работу заново. Действительно, это заняло в несколько раз меньше времени, но исход был тем же.

Закончив осмотр двери, я выпрямился и снова положил руку на дощатую поверхность. Очень грубые доски, оно и понятно – запасной туалет, туристы сюда не ходят – просто на всякий случай, для своих, они даже не посыпают опилками вовремя, оттого и вонь… Или просто пока еще не умеют делать гладкие доски? Страх булькал где-то глубоко, как в жерле вулкана. Я знал шестым чувством, что вулкану нельзя дать взорваться, иначе страх станет неконтролируемым. Мне совсем не улыбалось выйти отсюда свихнувшимся! Я представил себе картинку – в туалет заходит нормальный турист, а спустя час выходит напрочь свихнувшийся идиот с всклокоченными волосами. Смешно! Но страх булькает в глубине. И по прежнему нет сил толкнуть дверь. Идиоты эти непальцы – откуда к них руки вообще растут! Не могли нормальную ручку присобачить изнутри туалета! Нормальную, металлическую, блестящую, с крючком, так чтобы посмотреть и сразу понять – ага, я в двадцать первом веке. Нет, висит какая-то веревочка пеньковая, задрипанная, и защелки нет… только наматываешь эту веревочку на деревяшку и все, и ни черта нет в этом туалете от современности, как жили они тысячу лет назад, так и живут, по барабану им вся эта цивилизация, ну что за люди, господи!

Я прислонился к стене, замер, вслушиваясь. Какие-то звуки доносились едва-едва, но во-первых доски толстые, во-вторых сама кабинка далеко от гэстхауза, да и времени то сколько! И зачем я заказал ужин на такое позднее время! Заказал бы на семь, сейчас бы еще много людей ходило туда-сюда. Взглянув на часы, я обмер – уже девять вечера! В девять тут все закрывается и все ложатся спать. В десять уж точно ни одной живой души – рано ложатся, рано встают – специфика трекинга, плюс еще и не сезон, туристов мало.

Надо на что-то решаться, не торчать же здесь до утра! Но сколько я ни пытался подстегнуть себя, от этого становилось только страшнее, так как я отчетливо чувствовал, что не могу преодолеть мистический страх. Вспыхнул гнев – чертов русский – так запугать его этой ерундой! Уверенность, мать твою! Да пошел ты в жопу со своими теориями! Лечиться тебе надо, парень, да, лечиться! Охренеть – идиот – от рюкзака своего оторваться не может! Страшно ему без рюкзака… а у меня и рюкзака нет… и что я буду делать, если сейчас выползу в пятнадцатом веке, без денег… нет, какие к черту там деньги… наверное этот русский хорошо ко всему приготовился, поспешил… эх, поспешил, надо было хотя бы расспросить – что он там в рюкзаке своем приготовил, на какие случаи жизни, на какие века.

Я опустился на корточки. Эти мысли отвлекали, страх начинал булькать где-то глубже, ноги сильно устали, и я решил успокоиться, посидеть. А где же тут посидишь… "А сам же все и обоссал!" – возникла предательская мысль. Я лишь сжал зубы в бессильной злобе и примостился на кусочке относительно чистого пространства. Хорошо, сейчас он успокоится, а потом просто встанет и выйдет отсюда. Просто долбанет ногой по двери и выйдет. Итак, что бы он взял с собой в путешествие, если бы у него не было уверенности в том – в каком веке и какой местности он отсюда выйдет? Нож – большой, крепкий нож, чтобы и стругать и резать и колоть можно было бы. И оружие, и орудие. Зажигалку. Без огня прожить трудно. Если люди уже могут строить нужники, то значит это как минимум какой век? В древней Греции строили деревянные туалеты? А почему нет? А в древнем Египте? Папирусы там всякие, а доски-то были? Гвозди! Ганс подскочил. Доски скреплены гвоздями, значит – значит… что это может значить… да почти что ничего. Я наклонился и у пола нашел шляпку гвоздя в доске. Да, у непальцев и в двадцать первом веке технологии, как в тринадцатом. Выковырять этот гвоздь все равно невозможно, а по шляпке ни черта не понять. Такие шляпки может и пятьсот лет назад были.

Я снова сел, чувствуя, как усиливается усталость, и как болото страха становится все более явным. Истерический срыв мне не нужен. Что еще, кроме ножа и зажигалки? Да если я окажусь в пятнадцатом веке – что толку, что у меня будет нож или не будет ножа, господи, это же ПЯТЬСОТ лет назад!! Холодный пот выступил на лбу. Молча вперившись в темноту, я пытался и не мог постичь этого – пятьсот лет назад! Глупости, ну глупости же! Я резко встал и хотел закричать, но не закричал, хотел пнуть ненавистную дверь, но не пнул. Я ничего не мог, страх парализовал инициативу полностью, и я хоть и не совсем еще осознал это и принял как факт, но уже и не мог просто отмахнуться, как раньше. Уже полтора часа я тут, и никакого просвета, и с каждой минутой все менее и менее вероятным было то, что мне удастся найти в себе силы.

Как будто шаги… Я весь превратился в слух. Шаги! Кто-то идет сюда, в туалет, наконец-то кому-то приспичило и этот нужник оказался ближе других! Свобода! Да, теперь было совершенно ясно – кто-то шел прямо сюда. Шаги стали отчетливыми. Шел определенно мужчина – широкие, уверенные шаги. Непальцы так не ходят! А если это европеец-турист, зачем его ночью понесло на улицу в засранный нужник, если у него в комнате или на этаже есть светлый и приличный?

Звук шагов приблизился. Кто бы это ни был, он встал прямо перед входом в туалет и стоит. Почему он стоит? Почему не дергает за ручку? Кто это? Европеец? Пусть это будет турист. Зачем он тут? Не знаю, не знаю, ну надо ему сюда, зачем ему сюда надо? Надо. Зачем? Не знаю, надо. Может он извращенец? Точно, он извращенец. Он путешествует с женой, и у себя в комнате не может делать того, что делает наедине с собой в туалете. В туалете на этаже он не хочет – мало ли кто ночью проснется и тоже захочет в туалет, а он – извращенец этот – не хочет, чтобы ему мешали, он еще днем присмотрел этот нужник и весь день представлял, как ночью он придет сюда и займется своим непотребством, что-нибудь наверное очень развратное, подсмотреть бы! Может быть он даже засовывает себе в попу искусственный толстый фаллос и дрочит, одновременно трахая себя в попу! Если я так делал, почему он так не может делать… И снова предательский член совершенно ни к месту затвердел. Почему он стоит – тот, кто там? И вдруг расширившимися от ужаса глазами я увидел, что веревка, которая придерживает дверь, натянулась! Он – тот – тянет дверь на себя! Совершенно не соображая, что делаю, я вцепился в веревку. Тянуть дверь на себя нельзя – ТОТ поймет, что здесь кто-то есть. Пусть думает, что дверь закрыта изнутри, ну закрывают его на ночь официанты. И вдруг – резкий удар прямо в дверь! Страх пронизал с ног до головы, как тогда, когда сволочь дворник ударил меня по голове. Снова тот панический страх, и это больше не глубокое озеро где-то в кратере, это – пылающий очаг вулкана, страх выплеснулся и потек, не своими руками я расстегнул ширинку и выпустил наружу член – он стоял так же сильно, как тогда, и ему было слишком больно в штанах, и странная, дикая смесь предоргазменного возбуждения и первобытного ужаса. И еще один удар в дверь! Туристы так не делают, так что это – там, с той стороны? Я взялся за член, потому что взяться было больше не за что, и, словно ожидая этого, тот извергнулся в сильнейшем оргазме, струя за струей, прямо в дверь, а если ТОТ услышит?? Я попятился, и вдруг нога провалилась прямо в дырку. Потеряв равновесие, я больно ударился бедром, нога провалилась глубоко и ступня погрузилась прямо в дерьмо! Волна отвращения и боли в бедре накрыла меня, уже ничего не соображая я вылез, извиваясь, из дыры, и лежал, без сил, не смея пошевелиться. Растревоженная куча дерьма воняла ужасно, бедро болело так, словно кость была сломана, но я знал, что это не так, потому что если бы в самом деле кость была сломана, боль была бы в сто раз сильнее. Снова шаги – человек, кто бы он ни был, уходил, и когда все затихло, я заплакал от отчаяния, потому что понял, что никогда не осмелюсь открыть эту дверь…"

Ганс встал, подошел к холодильнику и взял колу, по пути включив освещение в застекленном микро-музее минералов. Андрей с Йолкой жили в "аквамариновой комнате", и десятка два крупных аквамарина, красиво подсвечиваясь, лежали за стеклом. Внизу была наклеена табличка, сообщавшая, что этот камень улучшает карму для такого-то знака зодиака, что он способствует пищеварению и поднимает тонус и прочее и прочее – хрень для религиозных туристов. Но камни были действительно красивыми, и Андрей подошел и рассматривал переливы нежно-голубого цвета, пока Ганс пил свою колу.

"… Проснувшись, я секунд десять или даже двадцать лежал без движения, – продолжил Ганс. – Память просыпалась медленно, блокированная чувством свершившейся трагедии, но в конце концов сонливость прошла окончательно и я все вспомнил. Верить в то, что мне вспомнилось, совершенно не хотелось, и я судорожно старался оттянуть как можно дальше момент неизбежного принятия действительности. Неожиданно, чувство облегчения словно пролилось на меня живительным дождем. А что, собственно, произошло? Да ничего! Два бокала французского красного вина натощак, сумасшедший русский с рюкзаком (я даже фыркнул от смеха), впечатлительность моей натуры – все это сыграло со мной дурную шутку, и теперь я вымазался в дерьме, лежу в обоссанном нужнике и мне холодно. Ну и что страшного? Сейчас глубокая ночь, все спят, я выйду отсюда, пройду к себе в номер – какое счастье, что я не пожалел лишних десяти долларов и снял комнату с раковиной и туалетом! Часы показывали пол-второго. Стирка, помывка – под холодной водой будет мерзко, я поежился, но куда деваться? В три утра я уже смогу залезть в теплую постельку (я еще раз возблагодарил себя за предусмотрительность – за то, что взял дополнительное одеяло к себе в номер) и все забудется, как сон.

Кряхтя, я приподнялся, стараясь не особенно шевелить испачканной ногой. Боли уже почти не было. Еще надо будет пол помыть в коридоре гэстхауза, мелькнуло в голове, ведь пока я дойду до номера, пол будет испачкан. Неловко приподнявшись, я поскользнулся и чуть не грохнулся снова на пол, но успел подставить руку, левой ногой с силой ударив в стену туалета. Раздавшийся грохот среди абсолютной ночной тишины прозвучал особенно громко. Я старался быть настолько беспечным, насколько это было возможно, заняв себя мыслями о том – где я возьму мыло и к какому часу завтра моя одежда высохнет. Если бы при падении нога ударила в дверь, то уже сейчас она была бы распахнута и путь был бы открыт. Эта мысль пришла совсем некстати. Она была совершенно ни к чему. Не надо воспринимать ее всерьез, вообще не надо о ней думать, не надо о ней думать, не надо думать о том, что дверь могла бы уже быть открытой, потому что я сам сейчас открою ее, и об этом тоже не надо думать! Я уже почти кричал про себя, но было уже поздно – момент, если он вообще и был когда-либо, был уже упущен – я уже не мог изображать спокойного уравновешенного человека, и страх толчками выплескивался откуда-то изнутри. Как ни странно, это подействовало даже успокаивающе. Я признался себе в том, что вся эта попытка была заранее обречена, что страх все равно возник бы с той же силой при первом же прикосновении к двери. По крайней мере сейчас я ясно осознавал свое положение, и понимал также, что это положение отвратительно. До утра как минимум я ничего сделать не смогу. Я знал по своему опыту, как ночные страхи исчезали совершенно без усилий с первыми проблесками утренней зари. Бывало, что маленьким мальчиком я дрожал от страха под одеялом, не смея высунуть и кончика ножки, но как только под одеяло пробивался свет, страхи исчезали и я тут же о них забывал. Приступы эти случались не часто – в основном тогда, когда я, ложась спать, начинал думать о том, что будет, когда я умру. Умирать страшно не хотелось, а между тем смерть казалась очень близкой в силу своей принципиальной неизбежности. Страх смерти сменялся каким-то совершенно иррациональными страхами, ночные тени становились все более и более угрожающими, так что я постепенно забирался полностью под одеяло, тщательно подоткнув его со всех сторон, а затем нырял туда с головой, хотя и понимал, что будет душно, но так я по крайней мере мог заснуть.

Я снова вспомнил о русском, и неожиданно – чуть ли не с симпатией, словно к собрату по несчастью. Где он сейчас? Спит в своей комнате? А может быть в своей вечерней тренировке он ошибся и унесло его в неведомые страны и времена? Я заметил, что рассуждаю о перемещении в пространстве-времени как уже о совершенно простом факте, но тормозить себя не стал – все равно до утра я пригвожден к этому нужнику, будь он проклят, а страшилки, хоть и пугают, все же приносят с собой впечатления. Может быть я когда-нибудь книгу напишу. Точно! Научно-фантастический рассказ, и опишу эту историю, и в моей истории человек, запертый в туалете, утром обнаружит себя в совершенно новом мире, в каком мире… ну например в шестнадцатом веке. Нет, это скучно, да и не знаю я ничего про шестнадцатый век – вроде как дерьмово там все было, каждый за себя, все бегали с луками и стрелами, жизнь мало что стоила, эпидемии всякие, религиозный фанатизм. Я постарался припомнить – это когда такое было, что людей сажали в тюрьму за то, что они смеялись на улице или одевали одежду не черного цвета. В Швейцарии где-то. А, не было тогда Швейцарии, были отдельные кантоны. В Женеве это было, вот где, Кальвин навел там порядочек похлеще сталинского… нет, не хотелось бы туда. Я постарался представить – куда бы я хотел заслать своего героя, но ничего не придумывалось, а холод становился все более ощутимым.

Начав покачиваться на месте, вскоре я стал подпрыгивать. Это, конечно, было несколько шумно, и не хотелось бы опозориться, если меня тут застанут в таком виде, но холод донимал. На память стали приходить истории, которые раньше я считал выдумками, про то, как для защиты от змей вокруг палаток кладут веревку – якобы змеи по непонятной причине не могут через нее переползти. Волки почему-то якобы не могут пробежать под веревкой с красными флажками. А я не могу открыть дверь злосчастного нужника… Холод под утро становился все более нестерпимым, и подпрыгивания уже не помогали. С одной стороны это вызывало тревогу, а с другой несло успокоение – то, на что я не мог решиться из-за мистических страхов, я смогу сделать под влиянием холода – силы столь же неумолимой, как голод или жажда. Теперь, когда я представлял, как меня тут найдут, вытащат испачканного в дерьме, с разорванной штаниной, как будут смотреть словно на сумасшедшего, парализующего стыда уже почти не возникало – все равно это неизбежно, так не замерзать же тут насмерть. Я даже испытал прилив гордости за то, что у меня хватило сил признать свою невозможность самостоятельно покинуть этот заколдованный сарай. Единственное, что целесообразным было бы сделать, так это привлечь минимум внимания. Для этого я начну стучать в стенку туалета понемногу, чуть-чуть, и может быть туристы даже и не обратят на это внимания – мало ли что там с утра делают непальцы.

Поначалу я чуть снова не испугался, когда понял, что из-за страха не могу ударить по стенке – а вдруг там ТОТ, кто приходил ночью? Но холод был весьма убедительным переговорщиком – уже спустя пару минут я осмелился и тихонько ударил в стенку. Ничего не произошло. Я ударил сильнее. Осознание чудовищной глупости происходящего покоробило меня, я зажмурил глаза и покачал головой – засранный турист обдолбался наркотиками, сидит в нужнике и колотит в стенку… господи, ужас-то какой… а ведь когда люди придут и начнут открывать дверь, я, чего доброго, начну еще цепляться за веревочку и изо всех сил держать дверь… впрочем, если они начнут кричать что-нибудь по-английски или по-непальски, то страх скорее всего пройдет. Мне ведь нужно совсем немного – любое доказательство того, что там – снаружи – старый добрый мир. Я ударил сильнее. Еще раз. Еще. Ничего в ответ. Мне пришло в голову, что туристы, даже если кто-то и проснется, уж точно из постели не вылезут в ночь в такую холодину, ну оно и хорошо, их ему тут и не надо. А если проснутся непальцы? Ну, портеры и гиды с места не сойдут, им это тоже не надо. Местный персонал гэстхауза скорее всего должен будет вылезти… Я продолжал стучать все сильнее и сильнее, но рукам стало больно, и я начал колотить в стену ногами. Понемногу стало закрадываться отчаяние. А что, если они просто не слышат? Все-таки туалет расположен в густых кустах, и ближайшая часть гэстхауза состоит как раз из окон, ведущих в номера туристов, а где спят служители? Может вовсе где-нибудь в другом помещении или с другой стороны гэстхауза? Так они просто не услышат, или подумают, что звук доносится с улицы. Я отчаянно заколотил в стену ногами, но все напрасно.

Кретинизм. Маразм! Зато хоть немного согрелся. Ну что еще делать… кричать? Но это уж будет совсем глупо. Тогда уж точно сбегутся туристы, тогда все сбегутся, и позора будет… Я представил, какими глазами на меня будут смотреть голландки, и понял, что кричать я не смогу ни за что. Ситуация становилась безвыходной, а холод все крепчал. Если бы не эта чертова дырка, из которой ветер задувает как из аэродинамической трубы, я бы смог быстро "надышать" внутри и воздух бы согрелся. Чем-то надо эту дыру заткнуть, но чем?? Я просто взвыл от отчаяния, когда рассудок подсказал, что есть в моем распоряжении, чем можно заткнуть дыру. Собственными штанами. Ноги мерзнут значительно меньше верхней части тела, так что если я останусь в полартековской куртке, сняв штаны и постелив их поверх дырки, то будет значительно теплее, и появляется шанс дождаться рассвета, и тогда все пройдет гладко, но если меня здесь найдут еще и БЕЗ ШТАНОВ… я даже зажмурился, представив эту картинку. Я давно уже знал еще по прошлым путешествиям, что местные непальцы, живущие в поселках вдоль трека, передают друг другу информацию быстрее, чем ты сам передвигаешься. Я прославлюсь тут на века, мне сюда на веки вечные будет закрыт вход, я стану посмешищем на всю оставшуюся жизнь. Ладно, подумал я тогда, есть еще треки в латинской Америке – там я еще не прославился. Кроме того, я смогу быстро одеть штаны, когда понадобится.

Словно подслушав мои мысли, ветер усилился, буквально обжигая, и я стал судорожно стаскивать штаны. На полпути я чертыхнулся – через сандалии штанины не пролезут, придется снимать и их. Наконец штаны были сняты, но если положить их прямо на дырку, они попросту туда провалятся. Мне уже не хотелось ни смеяться, ни плакать – пришло какое-то опустошение, и я безропотно снял сандалии и положил их на штаны с разных концов дырки. Неожиданно на меня напал истерический смех, и я зашелся в беззвучном хохоте, представив себе картину, которая откроется посетителю туалета, если я усну и просплю рассвет. Я просто не мог остановиться, сидя на штанине и брыкая ногами, так что когда в результате очередного конвульсивного взбрыкивания ногой одна сандалия провалилась в дырку, мое ржание только усилилось. Захлебываясь слюной, я, словно в бессознательной прострации, швырнул в дырку и вторую сандалию, и зашелся в хохоте еще сильнее. Жизнь кончена! Я никогда не смогу выйти отсюда сам, но и впустить кого-нибудь сюда уже не в состоянии. Интересно – есть ли в Непале психушки? Жизнь закончилась. Кто бы мог подумать, что кончится она именно так? Смех постепенно замер на моих губах, я уже не заботился ни о чем, мне стало по-настоящему хреново и я провалился в какое-то забытьё.

Спустя минуту я встал, совершенно забыв про то, что нужно удерживать штаны, и они благополучно провалились туда же, в преисподнюю. Если бы сейчас из дырки вылез сам дьявол, меня это бы уже не затронуло – я был вне этого мира, словно рухнули какие-то стены. Больше ничто не имело значения, и я, неожиданно для самого себя, не осознавая что я делаю, просто толкнул дверь и вышел наружу. Все ещё было темно, до рассвета оставалось часа два, и я мог бы незаметно проскользнуть к себе в комнату, если бы не одно небольшое препятствие – гэстхауза не было."

На этом Ганс остановился, и вопросительно посмотрел на Томаса.

– И… где ты оказался? – Сглотнув, спросил Андрей.

– Он расскажет об этом как-нибудь потом, – словно приняв какое-то решение, ответил Томас.

– Это и был новый мир, новая цивилизация?

– Сначала нет – новый мир, и новая цивилизация, но как бы не совсем новая…, ну не буду сейчас объяснять, а вот потом, когда его из этого водоворота выносило, то помотало крепко, тогда и занесло в такие миры, которые и в самом деле оказались для нас совершенно новыми, настолько новыми, что трудно и выразить…

– Я тогда впервые к акранцам и этерам попал, с этого и началось…

– И ты попал туда только с помощью уверенности?

– Не совсем. – Ответил задумчиво Ганс. – Дело в том, что в тот момент, когда мне показалось, что я встал и толкнул дверь, я на самом деле этого не делал.

– Не делал?

– Нет, я впал в странную форму болезненного забытья, отключился, и та комбинация нервного истощения, ставшей к тому времени непоколебимой уверенности в том, что я переместился во времени, а может и в пространстве, плюс некий элемент случайности, который я лишь потом смог выделить и использовать уже сознательно, плюс моя природная предрасположенность – всё это позволило мне переместиться в этот новый мир.

– Ну то есть ты отключился, и вошел в какое-то состояние, в котором…

– Нет, это не был сон и не был бред, – повторил Ганс. – Я действительно переместился в тот мир.

– ?

– Просто я сделал это, не вставая и не толкая дверь. Дверь так и осталась запертой изнутри, а меня там больше не было.

Парень, всё это время, начиная с ресторана, молчавший и не издававший ни звука, полусидел, прислонившись к подушке у стены, в то время как девушка, увлеченная медициной, была увлечена сосанием его хуя.

– Его просто вбросило в тот мир, как бревно засасывает водоворотом, а потом так же стихийно и выкинуло – прямо в мои объятья, – неожиданно добавил он.

– Да, – рассмеялся Ганс, – это была интересная встреча. И что не менее интересно, это то, что меня "выбросило" именно на тебя – в твое время и твои координаты. Я оказался поблизости именно от того человека, который оказался мне интересен, и которому я оказался интересен, и вместе с которым мы впоследствии смогли начать исследовать самих себя и новые миры, вооружившись теми знаниями и навыками, которые получили… здесь. Это было так похоже на те закономерности, что существуют во сне – в таком сне, который происходит на фоне интенсивных озаренных восприятий – в нем встречаешься с интересными существами, сразу, без того, чтобы "целиться и попасть", как будто сам наличный состав восприятий в месте человека уже является и прицелом и целью, и мы стали исследовать эти закономерности, и мы копали и перекапывали, отбрасывали шелуху и искали зерна, а потом мы нашли Бодха, а потом… ну потом началась настоящая жизнь.

– А как Ганс попал на тебя? – Предвкушая еще один рассказ, спросил Андрей.

– Ну…, – рассмеялся парень, – представь себе такую картину: я, русский эгоманьяк… да, я тоже русский:), так вот, самодовольный и напыщенный гусь, страдающий мизантропией и в то же время не чуждый искренним порывам души, готовлюсь к встрече Нового Года. Вообще-то я собирался, как обычно, просто пойти в лес – разгрести сугробы, нарубить дров на всю ночь (помахать топором три-четыре часика – сплошное удовольствие на легком морозце), зажечь такой офигительный кострище, натоптать более-менее ровную полянку, выложить ее еловыми ветками, и только потом, уже прилично проголодавшись, торжественно втащить в центр моего новогоднего мира Его Величество Рюкзак – тот самый, небесно-голубой Tatonka, с которым я два года назад зашел на Чо-Ойю – только он достоин нести Еду для новогодней Обжираловки. Установить его понадежнее и начать выкладывать содержимое: пару баночек красной икры, слабосоленую семгу, зерновой хлеб, испеченный из цельных злаков, вымоченный в вине шашлык, сало – конечно же восхитительное розовое сало, которое так божественно скворчит на костре, хрустящий зеленый лук, фаршированные баклажаны… и как раз на баклажанах мой мобильник зазвенел. Номер был незнаком, и я уже почти нажал на отбой, но сообразил, что если этот товарищ ошибся номером, то будет звонить снова и снова, так что уж лучше один раз ответить и покончить с этим.

Но покончить с этим не удалось, так как звонящим оказался ни кто иной как Илюха Аджиков. Мы учились в параллельных классах, часто сталкивались лоб в лоб на шахматных и математических олимпиадах, а один раз столкнулись по-настоящему, когда оказалось, что Машка Рисенкова, которая казалась нам тогда почти женщиной, так как была аж на два года старше, целовалась с нами по очереди, причем очередность эту по какой-то странной своей прихоти она соблюдала безукоризненно. Возможно, сказывались ее немецкие корни.

Вспомнив о немецких корнях, я тогда же вспомнил и о том случае, когда мне пришлось убедится в справедливости слов, сказанных в далеком сороковом тогдашним начальником разведки Голиковым тогдашнему же диктатору и извечному любимцу русского народа Сталину: мол немец без плана – все равно что черепаха без панциря. Шел я как-то за визой в Германию – друг выслал приглашение. Я по простоте душевной решил, что раз есть оформленная им в Германии бумажка, то мой поход в немецкое посольство окажется пустой формальностью, благо ни зарплатой, ни недвижимостью, ни многочисленностью виз в загранпаспорте меня бог не обидел. Как же я был потрясен – другого слова и не подберешь, когда оказался в атмосфере натурального концлагеря! Лающими воплями соискателей драгоценной визы выстроили в ряд перед зданием посольства, оградив стальными решетками. Затем по команде дверь открылась и всем, кому назначено на это время, ринулись вперед. Оказывается, стоит тебе зазеваться на минуту, дверка захлопнется и привет – записывайся по телефону на следующее посещение. Внутри оказалось хуже, чем снаружи – все те же лающие команды, гавкающие работницы посольства, которым, как они считали, мы все по гроб жизни чем-то должны быть обязаны. Атмосфера удивительно унизительного, презрительного обращения меня в конце концов возмутила и я сказал что-то резкое даме за пуленепробиваемым стеклом – та была потрясена в такой степени, что я понял – я тут за все время ее работы первый такой. Остальные наши сограждане терпят это хамство – видимо очень в неметчину хочется. А мне как-то расхотелось. Показал я ей кукиш, мол знай наших, развернулся и ушел восвояси. А ко мне на выходе еще охранники прицепились, мол почему ты, русский такой, фигу показал нашей барышне германской – у них там все-все приборчики на пленочку пишут. А я им в ответ, мол бабушка у меня из Карелии родом, финно-угорских кровей, значит, а там этот самый знак означает "благодарю за внимание, мне пора по срочному делу", так что если мол они такие безграмотные касательно обычаев народов мира, пусть читают Маргарет Мид и Эркюля Пуаро. Охранники от нечего сказать меня и выпустили. Вышел я из застенков, вдохнул воздух свободы, и в Германию с тех пор ни ногой – из принципа – пусть сами на себя гавкают и строем ходят.