Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Blackfighter

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Blackfighter
РАССКАЗЫ

МНЕ НЕ БОЛЬНО…

Штурм закончился вчера. Отряд выполнил свою часть операции: захват двух крупных заводов. Наверное, для разнообразия их решили защищать. Если можно назвать защитой несколько не слишком сложных ловушек в предсказуемых местах.

Прошлой ночью он вообще не спал. К рассвету закончили с заводом. Под самый конец один из солдат, даже не новичок, напоролся-таки на ловушку, получил прямо в лицо («Шлемы до выхода не снимать!» – снял… идиот!) порцию острых стрел. Обидно. Пришлось везти парня в лагерь. Может быть, это было поводом уехать из взятого города. То, что творилось после успешного штурма, он недолюбливал. Скучно было. Распорядился напоследок: «Привезите мне пару-тройку девиц посимпатичнее…»

Спать днем не любил, но с утра накатила усталость, сбила с ног и заставила задремать. Прямо в костюме повалился на койку. Мгновенно уснул, успев пожалеть напоследок – проснется, голова будет болеть до самой ночи.

Проснулся от стука в дверь. Глаза открывать было страшновато: по опыту знал, что ничего, кроме тошноты, серых мух перед глазами, злобы на все сущее, жажды, от которой не спасет ни вода, ни тонизирующий раствор, там не будет.

На пороге стоял тот самый солдат, что накануне получил указание привезти пленных. Хороший, исполнительный мальчик… за ним виднелось нечто женского пола.

Вот только бабы-горожанки сейчас и не хватало.

– Ну, давай ее сюда… молодец! – буркнул он, стараясь быть вежливым. – Хорошо.

– Остальные в подвале, где обычно. Но тут редкая штучка.

Сглотнул вопрос «и на кой ты эту штучку мне сюда приволок?!», посторонился, кивнул.

– Неплохо, ага!

Парень втолкнул добычу в комнату. Девушка пролетела пару шагов, упала на колени. Пока закрывалась дверь, поднялась. Повернувшись, он увидел горожанку стоящей прямо.

Небо пало на землю. Земля растворилась в море. Море взметнулось ураганом и сбило его с ног…

Она была высокой и статной. Отличная осанка, гордая посадка головы. Грива темно-каштановых волос, твердо и красиво вырезанные черты лица. Длинные сильные ноги, крутые бедра переходят в неожиданно тонкую талию. Пышная грудь.

Он рассматривал ее и равнодушным взглядом оценщика, и пошатываясь от внезапно обрушившегося неведомого доселе чувства. Противоречивость билась в горле кашлем.

Куда выше самого высокого из мужчин-горожан. Выше и намного крепче. Бледная кожа. Отчетливая прозелень в глазах. Полукровка? Откуда, почему? Невероятно! Да уж, парень постарался на совесть. Редкая добыча. Очень редкая. Любимому командиру в подарочек, чтоб его…

Она была хороша невероятно. Невозможно, беспредельно хороша. Чем? Он не мог ответить. Множество горожанок прошло через его руки. Попадались те, чья красота казалась безупречной. Но эта – как удар под броню, как пощечина, как смерч…

Что с ней делать?

То же, что и со всеми прочими? Нет. Невозможно.

А что еще делать с бабой из города, пленницей? Что еще?

Молча ухватил ее за волосы, – жестко, так как чувствовал под рукой не то чтобы сопротивление, но вовсе не привычную вялую от страха плоть горожан. Выволок вон из комнаты во двор.

Экскурсия по двору казарм, где как раз цвело веселье после штурма. Крики, стоны, запах крови и горелого мяса, режущий уши смех. Медленно провел ее мимо каждого из гуляк, держал за волосы, не давая отвернуться. Она и не пыталась. Смотрела огромными глазами, застывшими в прозрачно-зеленый лед, молчала. Даже не пыталась зажмуриться. Странная девочка.

Вернувшись в комнату, он швырнул подарок на пол. Зачем? Сам не знал. И, наклонившись, тихо внятно произнес:

– Будешь себя вести хорошо – будешь жить. Если нет, – кивок в сторону двери, усмешка. Одна из любимых «очень добрых» усмешек.

Потом поднял глаза. Зеркало как раз висело напротив. Даже удивился. Привычное зрелище: бледное лицо с тяжелыми чертами. Бледность еще больше подчеркивается черной тканью воротника-стойки. Накоротко состриженные белые волосы. Блеклый сине-фиолетовый оттенок глубоко посаженных глаз. Злая усмешка-оскал. Все на месте, но что-то не так… что?

– Поняла?

– Да… да. Я поняла, – неожиданно четко ответила девушка. Голос низкий, мелодичный.

Должно быть, любила петь там, у себя, подумал он – и удивился, что вообще такая чушь пришла в голову.

– Поднимайся. В углу душевая кабина. Приведи себя в порядок. Одежду выброси.

Платье и накидка ее были уже и изорваны, и заляпаны невесть чем – кровь, сажа, прочая дрянь.

Словно в трансе, девушка отправилась в душ – а он внимательно наблюдал, отслеживал каждый шаг. Упругая красивая походка. Гордый разворот плеч. При каждом шаге чуть подрагивают кончики прядей.

Да что ж за наваждение?

Что творится такое? На кой она сдалась, почему не получается отвести от нее глаза?

Шум воды казался бесконечным. Что можно столько времени делать в душе, он не представлял. Лежал на кровати, как всегда в ботинках, запрокинув ноги на бортик, и размышлял о том, что сейчас увидит. Одежду он велел выбросить, но не предложил другой. Горожане дурно относятся к наготе. Что сделает эта? Будет там прятаться? Рассмеялся вслух – и в этот момент кабинка отворилась.

Из его водолазки и полотенца в качестве юбки девица сотворила подобие весьма приличной одежды. Да, полотенце было небольшим, а потому «юбка» открывала ноги до середины бедра. Не в обычае горожан. Зато весьма красиво. Безупречной формы ноги…

Смеялся он долго. И удивительной наглости – напялить его водолазку, и дивному сочетанию ее с полотенцем, и растерянности на лице девушки, которая так и застыла в дверях кабинки.

Заставил себя сползти с кровати и даже дойти до склада, куда накануне привезли всю добычу из города. Обычно они брали мало, ту ерунду, что попадалась под руку: слишком редко пользовались чем-то из вещей горожан. Но почему-то какую-то часть городского хлама забирали. На складе нашлись два ярких женских платья, на вид маловатых, но подходящих.

Девушка сидела в комнате на полу, что-то вырисовывая пальцами у себя на голых коленках. Он швырнул ей яркий комок. Прямо в лицо.

– Переоденься.

Она опешила, напряженными руками отодвигая от себя тряпки.

– Это… оттуда?

– Откуда б еще? Надевай.

– Нет. Не буду. Это не мое.

– А то, что на тебе – твое? – расхохотался неожиданно для себя.

Думал – ударит за наглость, но было легко и хотелось все время смеяться. Головная боль куда-то делась. Он еще подумал – столько, сколько сегодня, я же не смеялся за последние три года. Но размышлять о чувствах было не в привычке его расы. Вернее, той расы, к которой он якобы принадлежал, и очень многое из обычаев которой усвоил, получив тело.

Щекотнуло мимолетное воспоминание – обнаженный человек на дороге. Транспорт с солдатами затормозил, старший вышел, с недоумением глядя на чужака, лежавшего на дороге раскинув руки, лицом вверх – открытые и невидящие глаза смотрели в небо. Линии тела, черты лица, сиреневая прозрачность радужки – все, как у своих. Но – пышная копна чисто-белых волос… беловолосые редки, но бывают среди них – а вот прическа как у горожанина. Ни одного шрама. Что за диво? Убить сразу?

В чувство привели пощечиной.

– Ты откуда?

– Аэ?

– Ты кто такой?

– Аэ? Нэ рианна мэи! Нэ рианна! – крепко и умело захватил руку старшего, не давая ударить еще раз. – Тхаэсс!

Его не убили. Приняли, обучили.

– Это… я не могу это надеть. Оно… – девушка запнулась, – пахнет смертью.

Вздрогнул, напрягся. Хотелось все-таки ударить. От непонимания, от явного непослушания ее, от странных слов.

Странных, но фоново – прекрасно понятных, от того, что билось внутри – понимание, но нельзя было заглядывать туда, вытаскивать его на поверхность. Тогда – все изменится, все перевернется и жить тут он попросту не сможет. Став собой от и до – не сумеет выживать здесь. Нельзя, нельзя… Пусть это знание останется во снах и внутреннем голосе, который можно слушать только иногда. Но не сейчас же?

Потому что тогда – поднять ее на руки и прижаться щекой к нежной коже на плече, опустить осторожно на кровать, сесть рядом, взять в руки ее узкую ладонь и говорить до самого утра, обо всем, взахлеб… а потом сидеть у кровати, чтобы ничто не могло потревожить ее сна. Потому что тогда – защитить эту девочку любой ценой, отбросить все выученное и принятое, и унести ее на край света, или за грань этого мира, куда угодно…

«Прекрати! Идиот! Сумасшедший!» Так не бывает. Так не бывает здесь.

– Тогда сними мою одежду, и ходи, как хочешь! – рявкнул.

Девочка чуть-чуть повела бровями: – Хорошо.

И в два коротких движения избавилась от водолазки и полотенца. Не поднимаясь. Вещи аккуратно сложила, устроила на краю кровати.

Он не мог оторвать от нее глаз. Не столько от обнаженного тела – да, она была хороша, но все это уже знал, предугадал в первый момент, сколько от ее лица – упрямого, насупленного и гордого.

Она не боялась. Она не боялась так, как горожане. Она ничего не знала, и едва не умерла от ужаса там, во дворе, когда тыкал ее носом в наши обычаи. Но через каких-то полчаса уже показывает характер. Да еще как! Безумная? Безумная, не знающая страха? Не похоже. Но что тогда за загадка?

Вывернуть руки, распластать прямо на полу это обнаженное тело, взглянуть в глаза перед тем, как взять ее – чтобы увидеть бесконечный страх, отчаяние и тупую панику, как всегда у горожан. Бить по лицу. Просто так. Для удовольствия. Потом свернуть шею, и выбросить как хлам.

И не будет никаких загадок. Проклятая горожанка, что в ней загадочного-то?

Уже сделал к ней шаг – и остановился. Так нельзя. Нет. Не так.

Сидеть у постели и видеть смягченное сном, нежное лицо. Охранять покой.

Ударить, смять, уничтожить.

Поднести к губам узкие ладони, почувствовать бархатистую кожу на вкус.

Нож – в горло, чертить на полу узоры яркой теплой кровью…

Да провались ты все!..

Хлопнул дверью так, что думал – слетит с петель. Вылетел во двор.

Там продолжалось веселье. Интересно посмотреть на изобретательность боевых товарищей. Посмотрел. Плюнул, вернулся в коридор. Замер перед дверью. Перед собственной дверью?!

Девочка проявила благоразумие, переоделась в принесенную одежду, тихо сидела в углу. Смотрела большими, зелеными как вода в озере, глазами на его перемещения по комнате. Молчала. Умница.

– Пойди сюда, – хлопнул ладонью по кровати.

Подошла, осторожно села рядом, на пол.

– Ты полукровка?

– Да.

– Как это вышло?

– Не знаю. Мать не рассказывала. Она рано умерла.

– А как относятся к таким, как ты?

Рассказ вышел довольно коротким, но емким. Пустота вокруг с самого рождения. Вежливая неприязнь матери. Одиночество. В школе она всегда сидела одна, никто из ровесников не подходил к ней близко, учителя старались спрашивать пореже. Потом – работа в библиотеке и несколько настойчивых предложений принять статус «женщины города». Никто не хотел видеть ее женой – но, может быть, в качестве бесплатной и обязанной быть вежливой любовницы всякого, кто пожелает, ее могли бы еще признать. Но – она не хотела.

– Почему? – он неплохо знал обычаи горожан, знал, что к таким относятся не хуже, чем к прочим.

– Не могу объяснить. Не могла себе представить рядом с собой кого-то из них.

– Есть хочешь?

– Да.

Прогулялся до кухни, принес еды. Аппетит у девочки был хороший, и он еще раз удивился. Никто из горожан в такой насыщенный событиями день не смог бы не то что есть – лишний раз пошевелиться. Но… она же не вполне их расы. Значит, для нее так – нормально. Ну и хорошо.

Душ. Он долго стоял под жесткими горячими струями воды. Отдыхал, сбрасывал напряжение. Три дня штурма прошли нелегко, он устал, так и не выспался. Сон урывками не снимал усталости, только усугублял ее.

В спину потянуло холодом. Он обернулся – кабинка была открыта, а на пороге стояла его пленница.

Выключил воду, встряхнул головой, избавляясь от лишней воды на волосах. Молчал.

Девушка подошла совсем близко, положила руки ему на бедра. Заглянула в глаза.

Он тоже посмотрел на нее – и ничего не увидел. Ледяное зеленоватое зеркало глаз. В нем – он. Мощная фигура, капельки воды на коже, шрамы на груди и плечах.

Руки скользнули по его спине, чего-то требуя.

Глаза – пустота, лед.

Неловкая полуулыбка на губах.

Все было понятно, понятно и удивительно больно вдруг.

Тяжелой – сам испугался – пощечиной он отшвырнул девушку к стене, она наполовину сползла по ней, ударившись головой и спиной.

– Мне… не нужно… ничего… из благодарности. – Рык в перепуганное лицо с красным отпечатком ладони на левой щеке. – Убирайся отсюда, дверь закрой.

Долго еще стоял, вновь включив воду, прижавшись лбом к стене. Что за бред нес? Что это было? Откуда – так? Предлагают – бери, наслаждайся. Чего еще? Откуда это: отказ, боль. Здесь такого нет. Это оттуда – из прошлого, из глубин памяти, из внутреннего голоса и знания о себе.

Забыть. Немедленно.

Ночью ему все же удалось выспаться. Девушка устроилась на полу, под окном, завернувшись в одеяло. Он – на кровати, и никоим образом не желая менять такую раскладку.

Рано утром разбудило ощущение тепла и кого-то постороннего совсем близко. Открыл один глаз – девочка легла рядом с ним, то ли действительно задремала, то ли хорошо притворялась. Лежала на самом краешке постели, неудобно притулившись так, чтобы не прикасаться к нему.

Притянул ее к себе поближе, укрыл одеялом. Поздней осенью в казарме было слишком холодно по утрам. Не проснулась. Точнее, судя по неестественному трепету рыжих ресниц – сделала вид, что не проснулась. Притворщица. Нет, никаких игр. Спать. Долго спать, до полудня, а лучше – до обеда.

Не удалось. Проснулся вскоре от прикосновений рук, ласковых, хоть и неумелых, от попыток пробраться ладошкой под его свитер. Он делал вид, что спит, но девочка продолжала свои фокусы. Наконец, когда острые коготки осторожно и с оттенком эксперимента поскребли по его груди, открыл глаза. Прижал попытавшуюся ускользнуть руку.

– Я же вчера тебе все сказал?

Острый локоть в бок – однако!.. не хуже чем его солдаты на тренировках. Слетела с постели, метнулась к двери, попыталась открыть. Ага, сейчас прям, будет тебе не заперто…

– Выпусти!

– Что такое? Куда, дура?

– Туда.

Нетерпеливо ударила кулачками по двери.

– Открой! Выпусти!

Слез следом с постели, встал рядом.

– И куда тебе нужно? Вчера не поняла, что там для тебя?

– Поняла! И открой! Я уйду туда, – рука показывает на дверь, – и пусть все будет так, как всегда с нами.

– Что случилось-то? – опешил.

– Если ты не хочешь принимать меня всерьез – отпусти лучше туда.

Сумасшедший дом. Интересно, у горожан они есть? Интересно, не оттуда ли ее на самом деле притащили?

– Что значит «принимать всерьез»?

Покраснела, закусила губы.

Интересный расклад.

– Ну, скажи уж.

Молча кладет руки на плечи, пододвигается ближе. Лицо в красных пятнах смущенного румянца старательно прячет, отворачивается.

Взял за подбородок, поглядел в глаза.

Не вчерашнее зеленое зеркало – океан.

Не-мо-гу-боль-ше…

Мысль в сторону – нет, ну и характер же! Наши женщины в самой большой ярости – и то спокойнее, чем эта…

Нежная, хрупкая, неумелая девочка, тщательно сдерживаемые слезы, хоть он и пытался быть осторожным (а умел ли?), искусанные губы, сжатые судорожно пальцы, и все же – упругая напряженность тела, знающего интуитивно, чего хочет, короткие резкие вздохи в ответ на прикосновения… Потом он попросту перестал замечать хоть что-то, была тьма, были цветные сполохи, наверное, он что-то делал, но не мог почувствовать свое тело – летел во тьме сквозь бесконечную радугу, и этот полет был счастьем, бездумным и беспредельным, только где-то на фоне билась единственная короткая мысль – «не увлекись, не сделай ей больно».

Может быть, он произнес это вслух? Ибо услышал – как издалека: – Мне не больно…

Три недели он высовывался из комнаты только за едой. Три недели – так мало, кажется, прошел всего один долгий день, море безумного, невозможного в этом мире счастья.

Вдвоем под теплыми струями воды – неловко, неудобно, смешно, и они смеялись. Вечером, включив только маленькую лампу, разглядывать ладони друг друга. Она разминала ему плечи, и шутливо жаловалась, что у нее болят руки – целовал ее ладони, улыбался. Рассказывал ей об иных мирах, наконец-то позволив себе память.

Три недели они и жили в другом мире. Ограниченном размерами комнаты, но им не было тесно.

После операции по обыкновению не было важных дел, а от неважных отбрыкивался быстро, переваливал на заместителя. В самом деле – тренироваться-то могли и без него. Тем более – домучивать оставшихся пленных. Шальные, нездешние, налившиеся яркой синевой глаза прятал под шлемом. Отдавал распоряжения и уходил в свою комнату. К ней. Только там был – по-настоящему, настоящим…

Ни о чем не думал, не гадал и не интересовался, что думают о нем другие.

Дурак. Какой же он был дурак!

В конце третьей недели напоролся в коридоре на старшего в казармах. Того, что некогда подобрал чужака на дороге. Прошел десяток лет, старший уже руководил не дюжиной – дюжиной дюжин. Сам тоже давно был не новобранцем-приемышем, которого учили языку и бою.

– Ты, говорят, девочку нашел… необычную. Хорошую, говорят, девочку. А что не делишься? Нехорошо. Приведи к командиру-то…

Любого иного, равного или ниже по званию послал бы немедля куда подальше, и не повод это для обид. Каждый сам хозяин своей добыче. Но не здесь. Не старшего. Нельзя.

Земля взбрыкнула под ногами.

– Приведу. Вечерком, а? – обычный голос, обычная циничная усмешка. Все как всегда.

– Давай. Повеселимся.

Войдя в комнату, крепко запер дверь, и с размаху ударил руками в стену, не чувствуя боли.

– Что случилось?

– Случилось все.

Рассказал – коротко, давясь словами. Без малейших колебаний улыбнулась ему. Спокойно, легко.

– Убей меня. Убей меня сам.

– Саэ мэи…

– Прошу тебя!

В руку лег нож – старый, любимый, удобный. Убивал им уже десяток раз, не меньше.

Убить? Ударить в одну или другую известную точку?

Занес руку.

Зачем-то посмотрел на ее лицо – закрытые глаза, напряженное, но бесстрашное ожидание.

Не могу.

Но что тогда?

Отдать командиру. Больше – нечего.

Без вариантов.

Невозможно.

Невозможно, как ударить ножом.

Поздно жалеть о том, что был таким дураком. О том, что даже не подумал, как подставляется, как сам загоняет себя – и ее – в эту ситуацию. Жалеть поздно. Надо просто ударить. Легкая быстрая смерть вместо долгой и мучительной – все, что может дать ей теперь.

Глаза распахиваются: недоумение.

– Ну что же ты?! Не отдавай меня им, не отдавай…

– Подожди. Еще пара часов у нас есть… – кривая усмешка.

Клятвы и обещания вечно помнить, ждать, найти – там, за гранью этого мира. Непременно встретиться, узнать, быть вместе навсегда.

Люби ее, люби ее так, чтобы несмотря на свой страх, она забылась и задремала. Сколько есть сил. Заставь все забыть, заставь заснуть в счастливом тягучем блаженстве, только пусть не смотрит, не ждет.

Ударить – спящую.

Невозможно.

Да что же ты за тварь, почему не можешь сделать то единственное, что должен сделать для нее?

Медленно – так кажется – и нежно, не запнувшись на упругой границе кожи, нож входит под ребро. Ресницы дрожат, и на губах тает тихий удивленный шепот:

– Мне не больно…

Занавес тишины.

СМОТРИТЕЛЬ

Фантастическая страшилка

– Присмотри за моим цветочком?

Шэн поставил на стол Смотрителя нечто. Нечто было заботливо, но неумело упаковано в пластик, бумагу и тряпки, а вдобавок еще обвязано веревочками и заклеено клейкой лентой. Развернул, даже не подумав выбросить упаковку.

Осторожно опустил на ворох хлама гидропонный горшок, из которого торчал «цветочек», больше всего напоминающий кочан красно-зеленой капусты с мясистыми листьями. Причем – капусты, которую кто-то раскрасил лаком с разноцветными блестками.

Смотритель недоуменно уставился на толстого уродца.

– С ним ничего делать не надо, просто воды подливай в горшок, он просигнализирует. Ну… раз в месяц где-нибудь, – у Шэна был такой вид, словно цветочек составлял смысл его жизни, а приходится бросать его на попечение заклятого врага.

Смотритель кивнул – присмотрю, мол. Шэн еще пару минут помялся перед столом, глядя на цветочек, потом молча ушел. Упаковочный мусор, разумеется, так и остался, где был. Смотритель вздохнул, скомкал хлам, морщась, когда липкая лента приклеивалась к пальцам, и бросил в утилизатор.

Гудят. Гудит мой и совсем другой, непохожий. Гудеть ему плохо, и моему плохо, но не так сильно. Другой – плохой?

Не гудят. Мой – дальше, дальше, не дотянуться. Не хочу. Так плохо. Хочу, чтобы был рядом. Рядом – нет. Рядом – другой.

Чувствую движение, ловлю его листьями, ветер, свет. Хорошо. Нравится. От другого толчками – что-то плохое. К моему. Другой – глупый, другой не дотянется.

Цветочек он поставил на стол в своем кабинете, и вскоре яркий пучок уродства примелькался и перестал бросаться Смотрителю в глаза. Тем более что в кабинете Смотритель обычно обращал внимание на показания приборов, а не любовался стандартным интерьером.

Через пару недель цветочек вроде бы утратил яркость, зеленое потемнело, красное выцвело, а блестящие выросты на листьях потускнели. Но гидрогоршок не подавал никаких сигналов, значит, все было в порядке. Может быть, цветочек тоже погрузился в спячку, как и весь город.

Смотрителя это интересовало мало.

Смотритель просыпался рано, по звонку будильника – инфразвук не давал ни малейшего шанса поваляться под грудой термоодеял. Выныривая из постели, на цыпочках бежал в душевую кабинку – пять шагов от постели до дверцы. Там долго стоял под упруго бьющими струями горизонтального душа, почти кипятка, пока кабинка не заполнялась паром так, что уже ничего не было видно. Старательно концентрируясь на ощущении тепла во всем теле, возвращался в комнату, натягивал одежду: простое белье, утепленное, термокомбинезон, обычный комбинезон, куртка с капюшоном, маска-шапка, перчатки с подогревом, две пары простых носков, шерстяные, унты. Только после этого он отправлялся в шлюзовую камеру, где температура была переходной, – 40, проводил там положенные по инструкции пятнадцать минут, надевал респиратор и выходил наружу.

Если не было сильного ветра, он брал с собой только палку с острым наконечником.

Если на выходе порыв ветра швырял его спиной об стену, приходилось надевать пояс, шнур от которого вел к блоку. Если бы где-то в переулках ветер все же сбил его с ног, то, нажав кнопку на поясе, можно было вернуться к посту – пусть волоком по земле, но все же вернуться.

Ветер был не всегда – три, четыре дня в неделю. В эти дни Смотритель ограничивался краткими вылазками – электростанция, запасной пост управления, вентиляционный блок, блок подачи питания. В спокойную погоду Смотритель, как требовала инструкция, обходил весь город – короткими перебежками от одной точки до другой.

В городе было тихо – если не считать завывания ветра и барабанной дроби ледяной крошки. Но к этим звукам Смотритель давно привык.

Стою у двери наружу, медлю, как всегда, несколько секунд, выходить не хочется – выходить надо. Решительно жму на кнопку замка, шаг – и я уже на улице, и в лицо вгрызается холод, чувствую его даже через маску.

Врач сказал – следить за сердцем. Вроде бы все в пределах нормы, сказал врач, но надо следить, надо верно распределять нагрузки, не задерживаться снаружи дольше, чем требует инструкция, при первых признаках недомогания возвращаться назад.

Врач сказал – холодный воздух, перепад температур, нервное напряжение. Глупости.

Мне хорошо здесь в одиночестве, и ежедневные прогулки не так тяжелы, как я думал.

Раннее утро. Впереди – огромное мутное зарево рассвета, еле видимое сквозь снежную пелену.

Иду по обычному маршруту, обхожу нужные точки, возвращаюсь назад. Надо будет побродить по сети. В базе данных у Смотрителей – много полезного. Поищу компромат на старшего правоохранителя своего участка, выйдет из анабиоза, попробует придраться ко мне еще раз – найдется, чем ему ответить.

Вспоминаю Аллэ. Она любит, чтобы везде было ее место, ее пространство, даже в вагоне канатки выбирает определенное сиденье и очень обижается, когда его занимает кто-то другой. Теперь она лежит в центре огромного зала, среди тысяч таких же спящих тел, зажатая между стенок капсулы, и жизнь ее зависит от четкой работы автоматических систем – и от меня она зависит тоже. Усмехаюсь – она ненавидит зависимость.

Вот и входная дверь. Набираю код доступа, вхожу, дыхание оседает на металлической обшивке каплями влаги. Говорят, одиночество – страшная вещь, но я не чувствую одиночества – я радуюсь уединению.

Возвращаясь к себе, он проводил в шлюзе положенное время, потом отправлялся в теплую раздевалку, где медленно стягивал с себя громоздкую одежду – это были самые радостные минуты дня. Пусть во всех рабочих помещениях поста было всего лишь +10, по сравнению с -90 снаружи это было раем. Смотритель шел на кухню, щелкал по кнопке кофеварки, делал себе литр кофе сразу, засыпал туда грамм сто сахара, щедро сдабривал напиток коньяком и отправлялся в кабинет, прихватив из спальни недочитанную накануне книгу.

Сидя перед пультом и прихлебывая горячий кофе, он неторопливо читал, потом ставил какую-нибудь музыку и слушал, продолжая читать, потом загружал в компьютер игру, потом рисовал что-нибудь, но редко сохранял рисунки: рисовать он не умел, хотя граф-планшет был хорошим развлечением. Проголодавшись, опять шел на кухню, загружал программу в синтезатор и стоял возле него, все еще читая, дожидался сигнала готовности, доставал поднос с едой, усаживался за столик и с удовольствием ел. Не переставая читать.

Если что-нибудь случалось, автоматика немедленно сообщала об этом на весь пост нестерпимым для слуха визгом. Визг продолжался, пока Смотритель не нажимал кнопку подтверждения получения сообщения. Обычно автоматика сама справлялась с мелкими поломками, но нажимать кнопку было обязательно: Смотритель должен был быть в курсе. Несколько раз ЧП случались посреди ночи, и тогда Смотритель мчался к пульту из спальни, приплясывая на холодном полу, прочитывал строки, тыкал в кнопку, чертыхался и отправлялся обратно, в спасительное тепло одеял.

Когда в шестнадцать лет – после выходных тестов – он узнал, что входит в группу потенциальных смотрителей, он не сильно удивился. Он всегда знал, что может провести один какое-то время. Даже три долгих зимних месяца. Он не особенно нуждался в обществе. Хватало книг и компьютера. Смотритель попросту не умел скучать.

Думаю. Ощущаю. Понимаю. Учусь жить без моего, с другим. Он теперь – мой? Если да, то отчего не прикасается, отчего не бывает близко?

С моим утрачена всякая связь, оборваны даже малые побеги. Мой сделал это сам.

Зачем? Почему? Ему было плохо со мной?

От другого не идет плохой волны, но не идет и хорошего. Пусто. Пытаюсь дотянуться до другого, нет, нельзя, не надо. Пока подожду. Он еще не готов.

С тех пор прошло десять лет, и в этом году жребий выпал на него. Теперь ему, Айвену Росу, «26 стандартных, гражданин города Айсвэй, третье поколение, специальность – теплотехник, холост», предстояло три месяца провести в качестве Смотрителя города. Три месяца, в течение которых прочие граждане города отправлялись в подвальные капсулы анабиоза, пережидать зиму в спячке без сновидений.

Айвен принял назначение с любопытством. Он давно привык к мысли, что однажды станет Смотрителем, двое его приятелей по интернату уже отбыли свой срок на этом посту. Айвен прекрасно знал, что ничего особенного в этом нет – холодно, скучновато, да и все дела. Но – одно дело слушать рассказы, другое – испытать самому. В назначении было что-то привлекательное… возможно, вызов.

И вот уже третью неделю он просыпался, мерз по дороге в душ, мерз на лишенных звуков улицах Айсвэя, мерз, просыпаясь ночью от визга системы контроля, читал, играл в компьютерные игры – а больше ничего и не происходило. Все как и ему говорили – скучновато, но терпимо. Много свободного времени – читай да спи, сколько хочешь. Отоспался Смотритель быстро, через неделю уже обнаружил, что просыпается за час, за два до будильника, а дальше просто дремлет, книг было навалом – и новинки, и классика, в общем, затянувшийся отпуск, и только.

Иногда Смотритель обращал внимание на цветочек, стоявший на столе. Цветочку, наверное, тоже было холодно – по крайней мере, так казалось Смотрителю, когда он глядел на несчастного уродца, как-то уплотнившегося и поблекшего за последние недели. Смотритель вяло сочувствовал Цветочку и удивлялся, зачем Шэну понадобился этот шедевр инопланетной флоры – в Айсвэе, да и в других городах не было принято заводить ни цветы, ни животных. Три месяца спячки хозяев могли перенести далеко не все питомцы.

Цветок, однако, забавный. Интересно, что нашел в уродливом растении Шэн, всегда такой практичный, прежде всего заботящийся о собственной выгоде? Может быть, он приносит особо ценные плоды, или из его листьев получают какой-нибудь сок, наделенный не последними свойствами? Эх, Шэн, Шэн, вечно-то ты пользуешься чужой доверчивостью и невежеством. Впрочем, ни книги, ни сеть не содержат ответа на мой вопрос. Должно быть, приятель, ты и впрямь напал на залежи редких элементов, раз не торопишься делиться сведениями с окружающим миром.

Часто думаю о лежащей на мне ответственности. За всю историю института Смотрителей серьезные неприятности происходили только дважды, одна – на моей памяти, но я тогда был совсем маленьким, еще одна – лет пятьсот назад, оба виновника понесли суровое наказание. Ловлю себя на автоматическом жесте: каждый раз при этих мыслях я качаю головой и закусываю губу. Интересно, что бы это значило?

Много вспоминаю. Например, Аллэ. Как она сидит за рулем машины, и как я спрашиваю ее: а представь, что на дороге встречный транспорт шел бы не раз в четверть часа, а постоянно, один мобиль за другим, смогла бы ты вести? Она смеется: снова ты выдумываешь, Айвен. Да, Аллэ, я вспоминаю тебя, и тысячу, наверное, твоих платьев, и твой серебристый смех, и теплый огонек в глубине твоих глаз, и под тугими струями горячей воды я стискиваю зубы от желания, и судорожно кончаю, и выхожу из душа, и забираюсь под одеяла, чтобы минутой позже забыться сном без сновидений.

Сновидения пришли потом. Потом я стоял, беспомощный и жалкий, и пытался бормотать слова оправданий, но слова тонули во всхлипах и забивались в глотку угловатым комком.

Первый кошмар приснился Смотрителю на четвертой неделе. Он записал его в электронный дневник, который обязан был вести. Кошмар был мерзкий и запомнился крепко – прошла зима, он активирует системы пробуждения, выходит на улицы… но город пуст, а воздух в нем отравлен запахом тления. Смотритель ошибся, упустил что-то, не заметил какой-то очень серьезной поломки… но как, как такое могло случиться, ведь автоматика же!.. и все горожане умерли.