Текст книги "Букет из клевера (СИ)"
Автор книги: Bella_Black
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
– Это был действительно трудный день, но меня не так-то легко испугать. Впрочем, – она помолчала несколько мгновений, – я действительно думала, что с твоей матушкой будет проще.
Ответом девушке было молчание. Когда она подняла на Тома взгляд, то увидела на его лице такое хорошо знакомое выражение оскорблённого достоинства: губы плотно сжаты, глаза опущены; каждая морщинка говорила о том, что он тяжело переживает любое напоминание об их социальном неравенстве.
– Это почему? Потому что моя мать – всего лишь дублинская швея?
Она отстранилась от него, разрывая столь необходимый им обоим контакт.
– Том, прошу тебя… – начала было она, но вдруг почувствовала, что злится на Тома. Такое бывало прежде лишь несколько раз, и то только когда Сибил чувствовала, что его воля берёт верх над её волей. Разве она не сделала всё, что от неё зависело, чтобы доказать ему свою любовь и готовность быть с ним рядом в любых условиях? Почему он всё ещё сомневается в ней? Почему он придаёт значение таким, на самом деле, неважным вещам? – Наверное, я действительно думала, что будет проще… ведь я считала, что простые люди вроде тебя свободны от классовых предрассудков. Спокойной ночи, Том, – она приподнялась на носочки и коротко коснулась губами его щеки, но этот прохладный поцелуй лишь показал Бренсону, что девушка обижена на него.
По-прежнему глядя на звёздное ирландское небо, Том слушал удаляющиеся шаги Сибил. Он был не в силах обернуться и увидеть, что она уходит, пусть даже она уходила лишь в соседнюю комнату. Страх того, что Сибил разочаруется в выбранном пути, всегда подспудно живший в нём, теперь опутал парня ледяными вервями, Он прикрыл глаза, мысленно ругая себя последними словами. Не таким он надеялся увидеть этот день, не таким должно было быть его окончание. Но колкие слова сорвались с губ сами собой, жаля, раня, проводя меж ними невидимую черту, которой не было со времён их объяснения в Даунтоне. И теперь им придётся приложить немало усилий, чтобы стереть её.
___________________________________________________
*Боксти – оладьи из тёртого картофеля.
**Коддл – рагу по-дублински с беконом, сосисками, луком и картофелем.
========== Глава 2. ==========
Так дай мне воздух – я стану тебе крылом.
Я дам тебе бурю и, может быть, даже грозу.
Твое время течет за мной, как расплавленное стекло,
Мои сны о тебе далеко остались внизу.
Мельница – Никогда
Том завтракал в одиночестве: мать рано ушла в ателье, как и говорила вчера, напоследок бросив красноречивый взгляд на дверь спальни, словно призывая его подумать о свадебном платье для Сибил и о том, во сколько оно ему встанет; сама Сибил, вероятно, повинуясь старой домашней привычке, ещё спала. Он подумал, что эту деталь стоит опустить, когда мать вечером спросит о том, как у них прошёл день, если он хочет избежать новых рассуждений миссис Бренсон об излишней праздности его невесты. Есть ему не хотелось, но он знал, что должен, ведь день ему предстоял долгий и наполненный новыми баталиями: сперва Том собирался пойти вместе с Сибил, если она того ещё хочет, в госпиталь, а затем должен был встретиться с отцом Джозефом из их приходской церкви.
Он был настолько поглощён своими мыслями, что не услышал, как девушка вышла, заметив её лишь когда она остановилась в проёме кухонной двери. Мгновенно Том подскочил со своего места, как и полагалось мужчине, уважающему женщину… свою женщину. Заметив это, Сибил только улыбнулась.
– Мистер Карсон здорово тебя вышколил, – голос её звучал так, словно накануне не случилось ничего неприятного. С облегчением Бренсон отметил, что она не выглядит так, словно собирается в дорогу, словно собирается покинуть его, хотя после вчерашнего ужасного вечера он был не уверен, что ему стоит надеяться на продолжение этой истории, – но вообще-то здесь ты у себя дома, а не в Даунтоне, и, думаю, это лишнее. Твоя мама посчитала бы именно так, я уверена.
– Ох, мама… – это была не самая удачная тема, и Тому хотелось надеяться, что она не всплывёт прямо с утра. Он почесал затылок. Взгляд его опустился на его тарелку с недоеденной яичницей. – Я сделаю тебе яичницу с беконом и кофе.
Сибил покачала головой и подошла к плите.
– Я не голодна, но кофе сделаю. Нам, – немного помолчав, добавила она.
Том смотрел на неё, как заворожённый, и ему не верилось, что это леди Сибил Кроули зажигает огонь на плите и гремит кофейником на маленькой кухне этого дома. Ему вдруг захотелось встать, обогнуть этот стол, разделяющий их, и прикоснуться к ней, но Бренсон не хотел смущать её. Даже чтобы убедиться в том, что она настоящая. Это ощущение пришло к нему, когда Сибил поставила перед ним фарфоровую чашку и взяла такую же себе, а в центре стола поставила благоухающий фарфоровый кофейник. Они сидели напротив друг друга и молча пили кофе, и ничего в мире не казалось Тому более естественным.
– Вкусно, – отпив глоток горячего напитка, сказал мужчина, и это было действительно так.
– Миссис Патмор научила меня варить кофе, когда я готовилась стать медсестрой, – улыбнулась Сибил. Немного помолчав, она сказала: – иногда мне кажется, что я скучаю по ней и другим слугам едва ли не больше, чем по родителям и сёстрам.
– По её стряпне… – мечтательно протянул Том и засмеялся.
Сибил рассмеялась тоже.
– Да, вероятно, ничто на земле не сравнится с её сливочным пудингом. Только, думаю, миссис Бренсон об этом тебе лучше не говорить.
Напоминание о его матери вывело Тома из благодушного состояния, вернуло мыслями к произошедшему вчера вечером. Он помрачнел, и это не ускользнуло от взгляда Сибил.
– Что такое?
– Сибил, то, что случилось вчера… Я не хотел с тобой ссориться, и я не знаю, что на меня нашло. Но меня пугает, что это случилось в первый же вечер после нашего приезда.
– Будет нелегко, – заметила девушка.
– Да, но неужели всё будет заканчиваться так? Если мы будем ссориться всякий раз… Окажется, что наши родители были правы, – глухо закончил он.
Девушка вопросительно подняла брови, но на губах её, к удивлению Тома, играла лёгкая улыбка.
– Ты не хочешь ссориться, лишь чтобы доказать неправоту наших родителей?
– Нет! Конечно, нет! Я просто… я боюсь.
Она отодвинула стул, встала, обошла стол и, наклонившись, легонько поцеловала Тома в щёку.
– Я тоже боюсь. Но мы ведь вместе, правда?
***
Том, отличавшийся хорошим здоровьем и не помнивший, чтобы его мать или брат болели чем-то серьёзнее простуды, до этих дней имел весьма смутные познания о больницах Дублина. С рекомендательным письмом доктора Кларксона, которое для Сибил было на вес золота, они обошли все больницы, о которых Бренсону рассказали его друзья. Больница святого Брендана для умалишённых отпугнула Сибил к её стыду, но и главный врач этой больницы, не видя в девушке слишком большого энтузиазма и узнав о её прежней работе, мягко, но настойчиво посоветовал ей поискать себе место в другом месте.
– Поймите, мисс, – это простое обращение, казалось, несколько порадовало Сибил, – здесь многие вещи не для взора молодой девушки… и не для её ушей. Возможно, когда вы станете немного старше, узнаете жизнь, наберётесь опыта… Словом, я желаю вам удачи.
Следующей в списке Тома была больница Ротонда, куда более приятная и, вероятно, приличествующая молодой девушке – там появились на свет и продолжали рождаться десятки и сотни дублинцев. Впрочем, сам Том, как и его брат, увидели этот мир в их старом доме в присутствии повитухи. Заведующий этой больницей, полный добродушный мужчина, и попечительский совет, как раз заседавший в этот день, приняли Сибил куда более радушно, чем они с Томом вообще могли ожидать. Однако он не увидел особой радости на лице своей невесты, как и воодушевления. Она вежливо попросила совет и заведующего подождать некоторое время, которое необходимо ей, чтобы принять окончательное решение, и попросила Тома прогуляться с нею. Они сидели на одной из каменных скамеек во внутреннем дворике больницы, и Сибил рассеянно наблюдала за прогуливающимися беременными женщинами. Она думала о том, что, возможно, однажды и её дитя появится на свет в одной из палат этой больницы, и тогда ей лучше не знать того, что может случиться с нею или с ребёнком. И Тому тоже, если он хочет спокойно пережить те бесконечные часы, которые предстоят им обоим. А ведь он будет интересоваться её работой, и слушать, и вникать в её рассказы, как делал это всегда.
– Что-то не так? – он тронул её за руку. – Ты не выглядишь довольной. Я думал, ты захочешь получить эту работу.
Девушка резко посмотрела на него, опасаясь увидеть на его лице разочарование. Но он, похоже, всего лишь волновался за неё.
– Пожалуйста, Том, не думай, будто я пошла на попятную и откажусь от своей затеи. Просто… Ведь не всегда всё проходит… гладко. Даже я, Том, знаю это! – воскликнула она, увидев, как к настороженности на лице мужчины примешалось любопытство. – Ведь моя мать… – девушка спохватилась и замолчала, подумав о том, что не стоило обсуждать состояние матери после потери ребёнка и их семейную трагедию, даже если Том больше не служил в Даунтоне. А, кроме того, едва ли был шанс, что он не узнал обо всём, пока был в кухне особняка в один из тех мрачных и горестных дней. – Едва ли я смогу сообщить какой-нибудь несчастной матери, что её ребёнок умер или, наоборот, видеть только что осиротевшего малыша, который даже не подозревает, какое горе его только что постигло!
Жар, с которым говорила Сибил, несколько удивил его, хоть Том и знал, что почти всё в своей жизни она принимает слишком близко к сердцу. Но проблемы деторождения и материнства всегда были для Бренсона чем-то слишком далёким, существующим как будто отдельно от него самого и его мира; он считал себя солдатом Ирландии, борцом за её свободу, а эти аспекты жизни казались на фоне того, чего он ждал и требовал от себя, вещами малозначимыми. Но теперь рядом с ним, касаясь его бедра своим, сидела Сибил, в которой он видел мать своих будущих детей, и внезапно при мысли об этом он ощутил непонятный трепет. И абстрактный ребёнок, которого ему когда-нибудь родит Сибил, вдруг стал для него невероятно дорогим, а сама мысль о его потере или о том, что он потеряет его мать – невыносимой. Рука Тома всё ещё лежала на руке Сибил, и мужчина машинально судорожно сжал её пальцы. Словно она ускользала от него, и только так он мог её удержать. Но девушка была где-то далеко в своих мыслях и едва ли заметила это.
– Кроме того, здесь есть и практические соображения. Я знаю, как накладывать повязки, зашивать раны, менять бельё, я даже на операциях присутствовала, но я понятия не имею, как обращаться с младенцами. Нет, похоже, и эта работа не для меня.
Том не стал спорить с нею, и они отправились по следующему адресу – это был женская больница Кумбе. Сибил, находящаяся на грани отчаяния, готова была пересмотреть свои взгляды на рожениц и младенцев, однако у них не было свободных вакансий медицинских сестёр, хотя они сочли навыки девушки превосходными – или же попросту решили так смягчить свой отказ. Из здания этой больницы она выходила едва не плача, и Том не знал, что сказать, понимая, что это, кроме всего прочего, сильный удар по самолюбию девушки.
– У нас остался ещё вариант, – наконец, заметил он после того, как они пообедали в одном из пабов.
– Последний, – тихо ответила Сибил. За обедом она почти не притронулась к еде, и Том начал волноваться, как бы она не лишилась сил, ведь, по существу, её сегодняшний рацион состоял только из утренней чашки кофе.
– И обязательно удачный.
В ответ Сибил только пожала плечами. Путь их теперь лежал на Эклс-стрит, в больницу Матери Милосердия. Бренсон надеялся, что этот последний вариант подойдёт им, потому что, он знал, Сибил воспримет неудачу как личное поражение, а его мать не замедлит упрочить это чувство девушки. Заведующий больницей, мистер Адам Бэксвелл, не понравится Тому с первого взгляда: это был высокий, не старый ещё мужчина, с грубоватыми чертами лица, неулыбчивый, а его взгляд показался Тому попросту злым. Он несколько минут внимательно читал рекомендательное письмо доктора Кларксона, затем поднял пронзительный взгляд на Сибил.
– Леди Кроули, – он был первым из врачей за сегодня, кто так обратился к ней, и девушка вздрогнула, – очень похвально, что вы выбрали для работы именно эту больницу, и мне это очень приятно, но… Вы уверены, что вы справитесь?
– Во время войны…
– Да, я понял. Ваши заслуги весьма ярко описаны в этом письме, – он небрежно взмахнул листком, – и я надеюсь, что это не просто дань уважения моего коллеги вашему отцу или титулу. Но, даже если всё написанное здесь правда…
Том больше не мог сносить оскорбления, которым этот мужчина подвергал его невесту.
– Послушайте, вы! Разве вы считаете, что доктор Кларксон, ваш коллега, недостоин доверия?! Разве вы…
– Том! – испуганно шепнула Сибил, хватая его за руку.
Врача, похоже, его выпад лишь рассмешил.
– Очень похвально, что вы заступаетесь за вашу… – он смерил их вопросительным взглядом.
– Невесту, – отчеканил Том.
– …невесту. И я склонен доверять своим коллегам. Но всё же… Впрочем, вы должны понимать, миледи, что даже если всё написанное здесь правда, работа, которую вы хотите получить, сильно отличается от той, которую вы знаете. Когда шла война, мы все знали, что она когда-нибудь кончится, а, значит, и ваша работа тоже. А пока она была почётна, почти героична, подвиги сестёр милосердия воспевались во всех газетах с завидной регулярностью. Тогда это было действительно необходимо. Сейчас нет войны, как нет и раненых, а это значит, что вам придётся иметь дело с самыми заурядными пневмониями, туберкулёзом, язвами желудка, лихорадками, травмами, ранами и другими неприятными, но абсолютно негероическими вещами. И это будет работа изо дня в день, рутина, и она окончится лишь тогда, когда люди перестанут болеть… значит, никогда. Вам придётся видеть столько грязных, обездоленных, голодных и умирающих людей, сколько вы не видели никогда, леди Кроули, ведь, – он снова заглянул в письмо Кларксона, – Даунтон был реабилитационным госпиталем для выздоравливающих офицеров. Когда я принимаю на работу медсестру, – мистер Бэксвелл строго посмотрел на девушку, – я ожидаю, что она не сбежит завтра же.
– О, я не сбегу, будьте уверены, – каким-то благоговейным шёпотом проговорила Сибил.
Взглянув ей в лицо, Бренсон с удивлением увидел, что глаза девушки горят воодушевлением. Мистер Бэксвелл, похоже, тоже это заметил, и это озадачило его.
– Что ж, если так… Здесь ещё написано, что вы исполнительны, искусны, ответственны… Я могу принять вас на испытательный срок, но это пока всё. И ума не приложу, зачем вам это нужно… леди Кроули…
– Мисс Кроули, пожалуйста. Зовите меня так, – голос Сибил был твёрд, как никогда.
***
Уже вечерело, когда Том добрался до церкви. Он окинул взглядом небольшую, сложенную из серого замшелого камня церквушку, которая присутствовала во всех его детских воспоминаниях. И всегда же в них, неотделимый от этого старинного здания, был отец Джозеф. Ему даже казалось, будто он совсем не менялся за эти годы, хотя, конечно, это было не так. В последний раз Том был здесь восемь лет назад, перед своим отъездом в Англию. И сейчас, возвращаясь, испытывал внутренний трепет, будто переступал порог отчего дома.
Внутри царил полумрак, разгоняемый лишь десятком свечей, горящих у алтаря. Звук его шагов гулко разносился под стрельчатыми сводами пустой церкви. И тотчас из боковой двери возле алтаря появился священник. Том не сразу узнал отца Джозефа: за минувшие годы он постарел, располнел и почти полностью полысел. Он близоруко щурился, рассматривая фигуру Бренсона, застывшую посреди церкви, а мужчина хорошо помнил его когда-то острый взгляд, проникающий словно в самую душу. Но походка отца Джозефа осталась такой же величаво-медлительной, какой её помнил Том. Но, когда он разглядел, кто перед ним, священник ускорил шаг и приветственно развёл руки.
– Неужто это и в самом деле Том Бренсон?! – воскликнул он, и эхо его могучего голоса разлилось под сводами церкви. – До меня дошли слухи о том, что ты вернулся, но я не верил им до конца! С возвращением, мой мальчик, с возвращением!
С этими словами он заключил Тома в крепкие объятия. Бренсон задался вопросом, какие ещё слухи дошли до отца Джозефа, но он ничего не успел спросить. Приобняв его одной рукой, священнослужитель увлёк его по направлению к алтарю.
– Это хорошо, что ты вернулся сейчас, Том, очень хорошо! – при этих словах сердце Тома сжалось от дурного предчувствия, но он промолчал. – Конечно, и в шестнадцатом каждый храбрец был на счету, но, увы, нас постигла неудача… – отец Джозеф несколько мгновений скорбно помолчал. – Но и ты тогда мог бы погибнуть, мой мальчик. Но сейчас! Сейчас всё будет по-иному, – его тон изменился на заговорщический, – сейчас мы победим. И я рад, что ты будешь с нами.
Как и любой другой католический священник, отец Джозеф был тесно связан с ИГА*, волонтёрами** и шинфейнерами***, к которым себя всегда – и в особенности во время своего служения в Даунтоне – причислял Том. Но только теперь, при этих словах старого священника Бренсон задумался об этой стороне своего возвращения в Ирландию впервые с той минуты, когда он сошёл с парохода. Его мать считала всякую революционную деятельность бесполезной и опасной, и никогда её не поддерживала в Томе, но, должно быть, таковы все матери. До сей минуты все его мысли были лишь о том, как сделать жизнь в Ирландии удобной и приятной до Сибил, и он совершенно не думал о том, чего станут ждать от него его старые друзья, товарищи по тайным встречам, все окружающие.
– Я не ожидал такого тёплого приёма, святой отец. По правде сказать, я пришёл сюда за другим.
Отец Джозеф ждал, пока Том продолжит, высоко подняв седые кустистые брови.
– Я хочу жениться. Моя невеста приехала в Ирландию со мной, и нам нужно разрешение на брак.
Он рассказал священнику всё о Сибил, о её семье, о том, как он ждал её много лет и как был счастлив – да и сейчас счастлив – из-за того, что она с ним. Но, как бы проникновенно он ни говорил, какие бы невероятные чувства не испытывал, переживая всё вновь, отец Джозеф, кажется, не чувствовал ничего, кроме возмущения.
– Аристократка! Англичанка! Протестантка! – в его устах это слово прозвучало не мягче оскорбительного «еретичка». Глаза его метали молнии. – В своём ли ты уме, мой мальчик?! – осуждающе пророкотал священник.
– Более чем когда-либо, святой отец, – сухо ответил Том. Никому, даже священнику, крестившему его во младенчестве, он не позволит оскорблять Сибил Кроули. – Если это важно, – а он знал, что это важно, – Сибил готова крестить наших будущих детей в католической вере.
– А в какой же ещё?! – прогремел изумлённый, оскорблённый такой снисходительностью английской девицы отец Джозеф.
– Так мы получим разрешение? Если нужно, я дойду и до епископа.
– Епископ! – фыркнул священник. – Разве епископ занимается такими мелочами? Ты говоришь, что твоя невеста разделяет твои взгляды на судьбу Ирландии? Что ж, это хорошо, это поможет ей, хотя, видит Бог, её путь к сердцам здешних людей будет долог и тернист.
– Сибил его преодолеет.
– Я знаю тебя, Том, – снисходительно проговорил отец Джозеф, похлопав Бренсона по плечу, – если уж ты вбил что-то себе в голову, ты не отступишься. Верно? Верно. Будет тебе разрешение. Но, – он поднял указательный палец, – дело это не слишком быстрое. Эх, Том-Том… И угораздило же тебя выбрать такую невесту в такое время!
____________________________________________
* ИГА (Ирландская гражданская армия) – изначально небольшая группа обученных добровольцев из профсоюза для защиты митингующих ирландских рабочих от полиции. Принимала активное участие в Пасхальном восстании 1916 года. В дальнейшем слилась с Ирландской республиканской армией.
** Волонтёрами – термин, используемый для наименования любого члена военизированных организаций ирландских республиканцев, среди которых преимущественно выделяются Ирландская республиканская армия (ИРА) и Ирландская национальная освободительная армия (ИНОА).
***Шинфейнеры – члены созданной в начале XX века ирландской политической организайии Шин Фейн ( ирл.Sinn Fein – мы сами), объединившей в своих рядах патриотические круги буржуазии и радикальной интеллигенции.
========== Глава 3. ==========
Там, где мы любим, наш дом. (с)
С первых дней работа давалась Сибил тяжело. Не то чтобы она была незнакома с обязанностями медсестры, но многое было для неё в новинку. Как и говорил заведующий госпиталем, эта больница многим отличалась от военного госпиталя – да, в сущности, почти всем. Вместо офицерской формы здесь слишком часто Сибил встречались лохмотья, вместо красивых, холёных, тонких мужских лиц – измождённые, бледные, осунувшиеся женские и мужские лица, маленькие востроносые личики детей, испещрённые морщинами, усталые лица стариков. Даже отбросивший тихую медлительность, превратившийся в суетливый госпиталь, Даунтон сумел сохранить своё почти осязаемое благородство, как старый вояка сохраняет свою выправку, даже сняв мундир и покинув поле боя; в больнице Матери Милосердия не было и намёка ни на изящество, ни на благородство. Лишь боль, страдания и смерть – всё, как и обещал мистер Бэксвелл.
Но Сибил угнетало не это – ко всему этому она была готова, решив стать медсестрой. Отношение к ней врачей и медсестёр больницы – вот, что действительно расстраивало. Выросшая в тепличных условиях Даунтона, она крайне редко соприкасалась с миром простого люда – да и то на кухне особняка, под бдительным присмотром миссис Патмор и Карсона, следящего за тем, как бы никто из слуг нечаянным словом или взглядом не обидел «миледи». Пожалуй, первым из их сословия, кто взглянул на Сибил не как на господскую дочь, а как на живого человека, был Том. И она отплатила ему тем же, разглядев и полюбив под форменным кителем зелёного сукна открытое сердце, острый ум и широкую душу. Но Том всё же был исключением из правила. Теперь Сибил часто думала, что во время войны ей следовало бы пойти работать не в офицерский, а в солдатский госпиталь, со всей его руганью, простонародным выговором и едким запахом дешёвого табака. Тогда бы она лучше понимала этих людей и научилась бы вести себя так, чтобы они видели в ней просто человека, а не графскую дочь. Конечно, её новые коллеги не звали её «миледи» или «леди Сибил» – и уже за это она была им благодарна, но, в то же время, Сибил хорошо понимала, что мистер Бэксвелл не скрыл от своих подчинённых ни её происхождения, ни вероисповедания, ни, вероятно, даже того, что она оказалась в Ирландии с Томом против воли своих родителей. Англичанка среди ирландцев, протестантка среди католиков, аристократка среди простолюдинов, она была среди них чужой.
Мать Тома не принимала её. Эти люди не принимали её. Ирландия не принимала её.
Только больным, казалось, не было никакого дела до того, англичанка или ирландка меняла им повязки, перестилала простыни, обмывала их исхудалые тела. Они все были одинаково равнодушны как к Сибил, так и к другим девушкам. Лишь немногие улыбкой благодарили её за заботу, остальные же на протяжении всего лечения сохраняли угрюмое выражение лица, при выписке сменявшееся другой озабоченностью. Сырая осенняя погода не была милосердна к дублинским беднякам и рабочим: Сибил не была уверена, что где-то в мире ещё было место, где находилось бы такое количество кашляющих людей. Воспаления горла, бронхиты, пневмонии, туберкулёз, пожирающий молодых и старых. Это было тяжелее, чем предупреждал её доктор Бэксвелл, тяжелее, чем он вообще могла себе представить, и, думалось Сибил, если бы не вспышка инфлюэнцы в Даунтоне незадолго до её отъезда, ей было бы ещё тяжелее. Но Сибил терпела, сцепив зубы, когда тяжёлая работа и угрюмое молчание или краткие односложные ответы и замечания медсестёр и врачей становились невыносимыми; терпела, сдерживая слёзы, когда чьё-нибудь остывающее тело без особой почтительности заворачивали в простынь, или когда чьи-то холодеющие пальцы в бездумной агонии отчаянно цеплялись за её руки, как за последнюю надежду. Она терпела, потому что должна была доказать себе, Тому, Молли Бренсон, доктору Адаму Бэксвеллу, своим родителям и всем этим ирландцам, что Сибил Кроули кое-чего стоит не только потому, что родилась дочерью графа Грэнтема.
***
Том обеспокоенно смотрел на девушку: Сибил сидела, прикрыв глаза, сжимая в руках нетронутую чашку остывающего чая, и на лице её лежали серые тени усталости. С того дня, как Сибил стала работать в госпитале, он всё чаще видел её такой, и это пугало Бренсона. Она была теперь так не похожа на ту девушку, которую он встретил и полюбил в Даунтоне, на ту пылкую, упрямую, настойчивую, но чуть наивную графскую дочь, которая отдала ему своё сердце и ради него с той страстностью, с которой она делала всё, отвергла тепло, уют и богатство родного дома. Словно всегда горевший в девушке огонь затухал, оставляя ему лишь холодную оболочку. А ещё больше сковывало его ужасное чувство, будто он виновен в том, что происходило с Сибил, и теперь всё чаще Том вспоминал слова отца девушки, которые тогда так сильно оскорбили его: будто бы Бренсон не сможет дать ей достойную жизнь, будто рядом с ним она погибнет, и только Том будет виноват. Конечно, он был виноват, ведь это он уговорил Сибил бежать с ним. Но были бы они счастливее, если бы этого не произошло? Едва ли. Впрочем, теперь Тома всё чаще посещала мысль посадить её на пароход до Англии, пусть силой, пусть его собственное сердце разорвётся от боли, если так он сможет вернуть ей ту жизнь, которой она заслуживает, и прежнюю улыбку на её уста.
– Сибил, дорогая… – с несвойственной ему робостью Том дотронулся до руки девушки, надеясь этим прикосновением пробудить её от ступора, в котором она пребывала. В эти мгновения Том сам ненавидел себя за собственное бессилие; хуже он чувствовал себя только тогда, когда не сумел уберечь Сибил от увечья на том проклятом собрании.
Отзываясь на его прикосновение и голос, девушка распахнула глаза. Рассеянный взгляд светлых глаз метнулся с одного угла комнаты в другой, а затем сфокусировался на мужчине. Том подумал, что, должно быть, она успела задремать на эти несколько минут, пока он боролся с мучившей его совестью.
– Не представляю, что будет со мной, когда в моём графике появятся ночные дежурства. Ой! – воскликнула она, окончательно просыпаясь, едва не перевернув на себя чашку с чаем. – Твоя мама была очень добра, приготовив ужин, – девушка поставила чашку на стол и стряхнула с юбки несколько капель, – но, наверное, я должна заняться этим в следующий раз… – Том уловил в голосе Сибил больше смирения, чем настоящего желания, и помрачнел окончательно.
Какое-то время девушка молчала, и Бренсон молчал тоже: слова, которые он должен был сказать, никак не желали идти у него с языка. Но разве могло быть иначе, если они означали для него смертный приговор?
– Том, почему ирландцы так ненавидят англичан?
Бренсон быстро вскинул взгляд на девушку. Конечно, он мог бы пуститься в долгие рассуждения, но Сибил была умной девушкой и интересовалась политикой и вряд ли нуждалась сейчас в пространной исторической справке. Но её вопрос навёл Тома на мысль о том, что атмосфера в Дублине накалялась, тучи сгущались, и никто теперь не мог сказать точно, когда разразится гроза. Это могло окончиться чем угодно, и Том просто не мог позволять Сибил так рисковать.
– Думаю, они по-настоящему не ненавидят тебя. Просто… не доверяют. Знаешь ли, не каждый день дочь английского графа нанимается ухаживать за больными. Ирландцы не привыкли доверять англичанам, это правда, так что, думаю, они видят в этом некий… подвох.
Пока он говорил, Сибил с интересом наблюдала за ним. Её лицо будто оттаяло, на нём снова появилась лёгкая улыбка, которую Том так любил. Но эта улыбка не обманула Бренсона: Сибил устала. Уже устала, а ведь она пробыла в Дублине ещё так мало времени, и не связала себя с ним неразрывными узами, которые обрекут её на подобную жизнь до конца её дней. Ещё недавно Том опасался, что девушка, вкусив такой непривычной для неё жизни, сама захочет сбежать. Но у Сибил Кроули самообладания и упрямства было явно куда больше, чем у него; Том не мог больше смотреть, как он сам губит её.
– Ты тоже видишь во мне подвох? – в её вопросе можно было при желании разглядеть даже некое кокетство, но Том только окончательно разозлился.
Он поднялся из-за стола и принялся вышагивать по комнате, избегая смотреть на девушку. И всё же краем глаза Том заметил, что такая перемена в его настроении не ускользнула от Сибил: она вся подобралась и насторожилась, выпрямилась, словно хлыст проглотила, и чуть подалась к нему.
– Тебе не нужно готовить ужин, Сибил. И работать в госпитале тебе тоже не нужно больше.
– Как это понимать, Том? – её голос зазвенел от напряжения.
– Я… я просто… – он набрал побольше воздуха в грудь и выпалил единым дыханием: – я думаю, что всё это было ошибкой.
За его словами последовала пауза.
– Что именно, Том?! – голос Сибил показался ему чужим, незнакомым – так сильно изменила его стальная твёрдость, которой никогда прежде не было.
Он круто развернулся, взглянув на девушку: больше он не мог и не хотел прятать взгляд, словно лжец и предатель. А ведь он был искренен с ней. Во всём.
– Я думаю… боюсь, что твой отец и моя мать были правы: наша затея была ошибкой. Ничего не выйдет – я должен был понять это с первых дней в Дублине. С каждым днём становится только хуже… – он покачал головой, мысленно кляня себя за свою косноязычность.
Сибил сглотнула, глаза её стали наполняться слезами.
– Вот и всё? Всё, что ты мне скажешь? – она опустила затрепетавшие ресницы, одинокая слезинка скатилась по её щеке. Эта слезинка стала каплей раскалённой стали, упавшей на сердце Тома. – Так просто? Я думала… я была так глупа, что думала, что раз уж ты так долго ждал моего решения, я кое-что значу для тебя… Я была слишком глупа, – сипло сказала девушка, резким движением утерев слезинку.
Бренсон метнулся к ней, но остановился, не решаясь прикоснуться к девушке. Она всё неверно поняла, и Том знал, что эти ошибочные выводы разрывают её сердце сейчас.
– Ты думаешь, что я не люблю тебя?! – тихо, сбивчиво проговорил он. Девушка распахнула глаза, и их взгляды встретились. – Ты в самом деле так думаешь? Тогда ты действительно либо глупа, либо слепа, либо жестока… Счастливее меня нет человека в этом мире, потому что ты рядом, но и несчастнее тоже, ведь я вижу, что тебе тяжело. Я понимаю, что потеряю тебя, быть может, очень скоро, потому что такая жизнь не для тебя. Ты устанешь и возненавидишь меня за то, что я обрёк тебя на эту жизнь, – это были слова его матери, но сейчас он соглашался с ними, как никогда прежде. – Возможно, ты уже меня ненавидишь. Без меня, с твоими родными, тебе будет лучше, куда лучше, милая…
