Текст книги "Навои"

Автор книги: Айбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Глава двадцать cедьмая

Хайдару взгрустнулось. Не потому, что он боялся наказания за свой проступок. Его огорчало другое: с тех пор как он приехал в Герат, прошло пятнадцать дней; он чувствовал себя одиноким, как никогда, и ощущал тягостный разлад с окружающей жизнью.

Хайдар жил в Унсии. Он много пил и ни с кем ве встречался, кроме Сахиба Даро, у которого он искал сочувствия. Но этот близкий друг Навои тоже был опечален, он тосковал по прежней жизни в Унсии, вспоминал прежние счастливые дни и писал печальные, безнадежные стихи, которые читал Хайдару! Правда, в Унсии жили все слуги, друзья и близкие Навои. Они по-прежнему исполняли свои обязанности. Иногда поэты и ученые собирались, как прежде, и устраивали беседы. Но не было того, кто придавал этому дому оживление и радость. Все тосковали по этому человеку, наполнявшему сердце надеждой, верой, весельем и любовью.

Хайдар и Сахиб Даро, два печальных друга, вышли из ворот Унсии и присели на маленькую супу. На синем небе трепетали гонимые ветром облака, похожие на белые платки. Солнце грело мягко, окрестные сады были еще зелены, хотя от них уже веяло осенью.

– Я намерен встать на путь аскетизма и отшельничества, – сказал Хайдар, в глазах которого светилась печаль. – Это единственный путь для сердца, жаждущего света, чистоты, истинной любви и высшей красоты. Тайна истины – в сердце дервиша. Отказаться от благ скоротечной жизни и жить в созерцании абсолютной красоты, – существует ли счастье более высокое и достойное человека?

Сахиб Даро, полагая, что это желание, мгновенно вспыхнувшее в душе Хайдара, столь же быстро угаснет, как и многие другие его намерения, пожал плечами и промолчал. Хайдар заговорил о дервишской философии. Приводя красивые строки из произведений Ферид-ад-дина Аттара, Джами и Навои, он читал их с увлечением настоящего дервиша. Сахиб Даро с удовольствием слушал.

Внезапно на извилистой дороге, тянувшейся среди стройных деревьев, появились, поднимая легкие облака пыли несколько всадников. Приставив руку к глазам, Сахиб Даро устремил взгляд вдаль. Вдруг он вскочил и закричал:

– Господин эмир едет!

– Да-да! Передний – это эмир, – подтвердил Хайдар.

Так в Унсию снова вернулась жизнь. Из всех комнат выскочили слуги, друзья и близкие Навои и бросились ему навстречу.

Навои сошел с коня, отряхнул полы одежды и поздоровался со всеми, найдя для каждого ласковое слово-Потом прошел в свою комнату. Там все осталось так, как было когда он уезжал из Герата. Освежившись купанием и сменив дорожное платье, Навои прилег на подушки. Немного отдохнув, он позвал Хайдара, Узнав, что произошло с султаном, поэт опечалился. Он попытался утешить „племянника, мягко выговаривая ему. Вместо того чтобы чистосердечно рассказать всю правду, Хайдар принялся утверждать, что он ни в чем не виноват. Навои наставительно сказал:

– Лицемеры боятся правды. Говорить правду – великое достоинство. Но языку следует давать волю только тогда, когда это «нужно. Не забывайте: жить возле государя – то же, что жить вблизи дракона с раскрытой пастью.

Навои оделся и отправился к султану. У ворот Унсии его ждала большая толпа окрестных жителей, прослышавших о приезде поэта и поспешивших его приветствовать. В глазах у всех светилась радость. Слышались взволнованные голоса.

– Наши глаза ждали вас на пути!

– Жизнь и счастье страны – с вами!

– Наши горести бесчисленны и бесконечны. Кроме вас, у нас; нет защитника.

– Пусть сгинут те, кто разлучил нас с вами!

Взволнованный Навои дрожащим голосом благодарил встречавших. Некоторых он расспрашивал о их жизни и работе. Толпа с каждой минутой увеличивалась. Навои заверил собравшихся, что его сердце, где бы он ни был, всегда с народом, и попросил всех разойтись по домам. До самого сада Джехан-Ара каждый встречный – будь то дервиш, вельможа, носильщик или ученый – приветствовал поэта, провожая его взорами, полными уважения и любви.

Поэт некоторое время погулял по саду, любуясь дворцовыми цветниками, по которым так долго тосковали его глаза. Когда он подходил к главному дворцу, ему навстречу вышел Хусейн Байкара со своими обычными собеседниками и собутыльниками. В числе их были Маджд-ад-дин, Эмир Могол, Туганбек. Навои приветствовал султана официальным поклоном. Вельможи подходили и пожимали поэту руку. Глаза Маджд-ад-дина выражали величайшую растерянность, но от все же справился с собой и льстиво проговорил:

– Ваш покорный слуга чрезмерно счастлив, что ему выпало на долю лицезреть вас, – сказал он, здороваясь с поэтом.

Хусейн Байкара провел Навои в небольшую, отделанную золотом комнату возле дивана.

– Вы ведь не получили от нас разрешения прибыть в столицу, – сказал он, тяжело опускаясь на подушки. – Мы вас совершенно не ожидали.

– Получив ваше письмо, – сказал Навои, словно дело шло о самых обыкновенных, вещах, – я временно поручил управление областью Валибеку и примчался в ваши высокие чертоги, чтобы разрешить все вопросы разумно и по справедливости.

Хусейн Байкара был смущен. Распутывая нити преступления, можно было опозорить многих близких к престолу людей, да и самому султану пришлось бы краснеть за то, что его так одурачили. Поэтому он решил не входить в подробности.

– Глупец Хайдар говорил о некоторых неприятных событиях. Он, наверное, выдумал их. Как бы то ни было, я написал вам письмо. Твердо уверен, что после этого письма у вас в сердце не осталось ни малейшего сомнения или подозрения. Что вы на это скажете?

– Мое сердце не склонно к злобе и вражде, – ответил Навои, – и я отнюдь не мечтаю об отмщении. Как лицо угольщика черно, а руки палача красны от крови, так и души негодяев пропитаны мерзостью. Их мерзость будет для них высшим наказанием и позором.

Хусейн Байкара засунул руку за золотой пояс я сидел подавленный, не зная, куда девать глаза. Молчание становилось все более и более тягостным. Оно как бы подтверждало верховенство истины. Наконец Хусейн Байкара заговорил.

– Теперь скажите, каковы цели вашего приезда?

– Мне не нужно никаких чинов или должностей. Дайте мне только высокое разрешение жить в Герате.

При сложившихся обстоятельствах султану трудно было, отказать Навои в этой просьбе. Однако, желая показать, что исполнение желания поэта – большая милость со стороны государя, он стал возражать, придумывая всевозможные, противоречащие друг другу препятствия – одно другого слабее, которые Навои отметал, как щепки. Затем Хусейн Байкара поднялся с места.

– Делайте, как хотите, – сказал он. Навои поблагодарил и вышел.

Он шел по саду, каждый уголок которого дышал живой красотой. Подозвав проходившего мимо слугу, поэт спросил:

– Ты знаешь Бехзада? Где он теперь и чем занят?

– Знаю, господин, – ответил слуга, – он рисует в одной из комнат возле государева книгохранилища. Показать вам?

– Спасибо, сам найду, – сказал Навои. Бехзад бросился к своему наставнику и покровителю, как ребенок кидается к отцу, вернувшемуся домой после долгого путешествия. Он целовал поэту руки. Растроганный Навои спросил художника, как его дела, как он себя чувствует. Голос и взгляд Алишера были полны сердечной любви.

– Этой минуты я не забуду никогда, – справившись с охватившим его волнением, заговорил Бехзад. – Мое сердце было полно тоски и горя разлуки. Теперь его переполняют счастье и радость.

Художник попросил Навои присесть. Комната была полна света. В раскрытое окошко виднелось голубое небо и зеленая, мерно качающаяся стена аллей; вдали, среди деревьев, сверкало зеркало хауза. Посреди ком-ваты на маленькой круглой скамеечке стояли всевозможные краски в металлических и фарфоровых чашечках. Тут же лежали кисти, начатые и готовые рисунки.

Навои с горячим интересом принялся рассматривать миниатюры: «Царевич на охоте», «Верблюд, покрытый цветным ковром», «Встреча влюбленного с возлюбленной в саду». В каждой черточке, в глазах, намеченных одной точкой, в нежных пятнах красок Навои видел яркое биение жизни. Он снова и снова брал в руки рисунки, не в силах оторваться от них.

Налюбовавшись миниатюрами и горячо поздравив художника с замечательными успехами, Навои заговорил о возможностях живописи. Обросшее черной бородой, лицо Бехзада озарила мягкая улыбка.

– Господин эмир, – спросил Бехзад, – порвались ли цепи, сковывавшие льва?

Навои бросил на него быстрый взгляд:

– Это вам сказал Хайдар! Крайне легкомысленный юноша.

– Хайдар уверяет, что говорил об этом только мне, – ответил Бехзад. – Мне бы очень хотелось посмотреть этот рисунок.

– Мой рисунок похож на детскую мазню, – махнул рукой Навои.

– Закованный лев еще страшнее для тех, кто держит его в плену, – тихо проговорил Бехзад. – Если лев и склоняет шею под тяжестью цепей, то сердце его все равно остается непреклонным. Жаль, что люди не могут постигнуть этой простой истины.

– Ум и рассудок – свойства, присущие не каждому человеку, – иронически сказал Навои, сдвигая брови.

Бехзад разостлал маленький дастархан и хотел угостить своего наставника. Навои отказался. Попросив художника навещать его почаще, он собрался уходить, когда в комнату, запыхавшись, вошел Мухаммед Сайд Пехлеван. Они крепко обнялись. Мощная фигура Пехлевана, казалось, заполнила всю комнату. Хотя годы начали оказывать свое действие на могучего Мухаммеда Сайда, этот, никем не побежденный в сотнях состязаний богатырь казался еще полным сил. Навои, то и дело взглядывая на Пехлевана, снова сел. Беседа поли лась легко, как бурливый поток. С приходом поэта Шей – хима Сухейли и Ходжи Гияс-ад-дина Дихдара сна еще более оживилась: стараясь развлечь Навои, каждый рассказывал о важных или забавных событиях, случившихся за последнее время в Герате.

Поэт вспомнил, что он еще в Астрабаде слышал о новых музыкальных сочинениях Пехлевана, и принялся расспрашивать – его. Бехзад взял с полки тамбур и подал его Мухаммеду Сайду.

– Говорить о музыкальных произведениях без музыки невозможно, – сказал он.

– Пусть тамбур расскажет нам об искусстве Пехлевана! – воскликнул Шейхим Сухейли.

Мухаммед Сайд подобрал рукава широкого светло-желтого чекменя, настроил тамбур могучими руками, привыкшими сжимать на арене мощный стан борца, и начал играть. Музыкант так живо и ярко передал на тамбуре тончайшие чувства и переживания, радости и горести чувствительного, любящего сердца, что слушатели забыли обо всем на свете. Но вот, с последним воплем души, звуки, музыки стихли. Голова Бехзада, окутанная большой чалмой, низко опустилась на грудь. Навои, словно расставшись с приятным сновидением, неохотно открыл глаза. Он сердечно поздравил своего друга с новым произведением.

Заговорили о других гератских музыкантах. Навои сказал, что нужно написать книгу о творчестве самых талантливых гератских музыкантов, в которой были бы собраны для будущих поколений все старые и новые песни и мелодии с нотными записями. Эта мысль понравилась всем.

К зеленому морю сада Джехан-Ара устремилось пламя заката. Издали доносились пьяные голоса собутыльников султана. Гости попрощавшись с хозяином, разошлись.

Навои отправился в библиотеку, находящуюся недалеко от Унсии. Это было красивое здание из десяти богато украшенных комнат Каждая комната была расписана в ином стиле и, вкусе, чем остальные.

Во второй комнате поэт нашел Султанмурада и Зейн-ад-дина, которые беседовали среди книг при свете свечи. Навои поздоровался с молодыми людьми, как отец с сыновьями. Они посидели немного, разговаривая о всевозможных предметах.

– Ну что же, есть у них какое-нибудь основание обвинять вас в том, что вы сомневаетесь в существовании бога? – с улыбкой спросил Навои Султанмурада.

– Меня называют пантеистом, – ответил Султанмурад, – но я следую разуму и науке. Я признаю только их истины.

– Да, конечно, ученый ищет истину. При этом естественно впасть в сомнение, – серьезно сказал Навои. – Чтобы постигнуть тайны природы, ее надо изучить. В сущности, это никого не удаляет от бога. Ибо природа – великое зеркало, отражающее бесконечные проявления абсолютной красоты. Только невежды не понимают этого. Завтра же мы приведем вас в медресе; мы обрадуем ваших учеников и освободим науку и истину из рук невежд.

Навои сказал, что, даже будучи в Астрабаде, он слышал об успехах Зейн-ад-дина в области музыки и каллиграфии. Он повторил только что высказанную им мысль о необходимости написать книгу о музыке. Султанмурад выразил уверенность, что эту задачу мог бы выполнить Зейн-ад-дин. Зейн-ад-дин обещал подумать и дать ответ.

Навои спросил молодых людей, не испытывают ли они денежных затруднений. Хотя они уверяли, что не нуждаются, Навои, окинув их внимательным взглядом, решил выдать пособие в сто динаров каждому. Затем он прошел вместе, с друзьями по ярко освещенным комнатам, уставленным книгами. Поискав глазами новые произведения, Навои убедился, что библиотека за два года его отсутствия очень пополнилась. Сахиб Даро содержал ее в порядке, приобрел много новых книг, а старые отдавал переписывать хорошим писцам. Навои в душе был благодарен ему.

Все трое вернулись в Унсию. Там их нетерпеливо ожидало около двадцати друзей. Оживленная беседа закончилась угощением. В этот день все, от хозяина дома до последнего слуги, были веселы и довольны.

С приездом Навои много людей в Герате вздохнуло свободней. Каждый день в Унсию непрерывным потоком являлись посетители. Ученый, поэт, ремесленник – все считали за честь проведать Навои, выразить ему свою любовь. Люди, которые прятались по углам, боясь насилия и притеснений, снова зажили полной жизнью. Навои ежемесячно раздавал бедным и сиротам деньги и оделял их одеждой.

Глава двадцать восьмая

В одной из комнат дворца Музаффара-мирзы со стенами из фарфора Туганбек, накинув на плечи кунью шубу и держа руки над раскаленным мангалом, медлен» но что-то рассказывал. Сыновья беков и высокопоставленные джигиты царевича широким кругом сидели вокруг мангала. Среди них находились также поэт Бен-наи и Шихаб-ад-дин. Туганбек за последнее время приобрел большое значение не только при дворе Музаффара-мирзы, но и у самого государя. Вознесенный на такую высоту, на которой стояли только родовитые беки, такие как Мухаммед Бурундук Барлас, Джахангир Барлас, Туганбек, сохранивший свою прежнюю грубость и простоту, познал вкус роскоши. Сады, приемы, невольницы – все было налицо. Считая Шихаб-ад-дина великим ученым, Туганбек приблизил его к себе: авось тот посвятит ему какую-нибудь книгу или, если судьба поможет Туганбеку совершить великое дело, – составит летопись его деяний. Поэта Беннаи Туганбек приглашал на каждое собрание. Не совсем хорошо понимая персидские стихи Беннаи, он очень любил его анекдоты. Своему старому другу Ала-ад-дину Мешхеди, который в дни несчастья приютил его в своей келье, Туганбек ежемесячно посылал одежду и деньги. Поэт выражал свою признательность звонкими касыдами:

Туганбек, низко склонив над мангалом покрасневшее лицо, поглаживал редкую рыжеватую бороду. Он просто, но интересно рассказывал о страшных кровавых боях, о богатырских подвигах своих предков. Джигиты, мнившие себя такими же богатырями, как те, что носились на конях и рубились мечами в этих битвах, наслаждались его рассказами и по временам не могли удержаться от воинственных смешных движений.

Едва Туганбек умолкал, речь заводил Беннаи, потряхивая длинной густой бородой, совершенно не шедшей к его маленькому росту и невзрачной внешности. Этот человек любил смех и ядовитые сатиры.

Простые воинственные рассказы Туганбека не нравились Беннаи. Когда Туганбек, кончив один рассказ, задумался над другим, Беннаи заговорил сам. Он принялся читать недавно написанные им стихи и газели и сам себе воздавал хвалу.

Не слыша от присутствующих возгласов одобрения, Беннаи почувствовал себя оскорбленным и начал критиковать всех и каждого.

– Вы уже повидались с великим поэтом? – смеясь, спросил Туганбек, желая поддразнить Беннаи.

– Бек джигит, – шутливо сказал Беннаи, – одна из величайших несправедливостей судьбы в том, что или он, или я до сих пор не изгнаны в небытие. Я не терплю его стихи больше, чем его самого.

Кто-то из джигитов сказал, что накануне вечером слушал стихи из сборника Навои, и одна газель ему очень понравилась. Он вынул из-за пазухи листок бумаги и начал читать. Беннаи заткнул уши пальцами.

– Да вы послушайте! Я, правда, не поэт, но думаю, что обладаю некоторым вкусом, – сказал джигит, краснея.

– Брат мой, – засмеялся Беннаи, не вынимая пальцев из ушей, – когда я слушаю тюркские слова, на меня нападает болезнь, называемая «боль в ушах».

– Людей с хорошим вкусом эти слова колют, как терновник. В особенности в стихах, – морщась, сказал Шихаб-ад-дин.

Джигит очень хорошо прочитал газель. Бумага пошла по рукам. Туганбек с глубокомысленным видом сказал:

– Ладно сколоченная газель, в его стихах есть вкус…

В это время вошел Музаффар-мирза. Предложив всем выйти из комнаты, царевич жестом остановил Туганбека.

– Вы знаете, где я был? – весело спросил он, улыбаясь пьяными глазами.

– Не знаю, – ответил Туганбек. – Во всяком случае, вы очень довольны. Это хорошо-

– Верно, бек, я доволен. Меня пригласили в один дом. В этом доме всегда устраивались интересные собрания. Ну, я и пошел… Две девушки, подобные пери, свежие розы из сада прелести. Обе в расцвете красоты. Одна играет на лютне, другая поет; Обе были в моих объятиях. Мы пили, веселились. Я одинаково полюбил обеих.

– Завтра, если захочет аллах, вы будете обнимать такую красавиц, что мигом их позабудете, – смеясь, сказал Туганбек.

– Ладно, завтра увидим, каково ваше усердие., -

– Царевич, вы знаете последние новости?

– Какие новости? – нахмурился Музаффар-мирза,

– Эмир Могол, снова назначенный в Астрабад на место Алишера, поднял мятеж. Теперь ему пришлось бежать в Ирак. Султан, ваш отец, отдал эту область Бади-аз-Заману. Что вы на это скажете?

Музаффар-мирза молча смотрел на Туганбека.

– Надо как следует подумать, царевич, – проговорил Туганбек.

– Знаю. У Бади-аз-Замана, дурные намерения, – раздраженно заговорил Музаффар-мирза. – Но наше дело разрешится на поле битвы. Теперь надо терпеть и выжидать. Не время!

Туганбек внимательно посмотрел на Музаффара-мирзу. Лицо юноши, которое только что освещала радостная улыбка, теперь стало холодным и задумчивым.

– Вы уже не мальчик, – серьезно заговорил Туганбек, – вы самая яркая звезда в венце власти! Чтобы жениться, надо достигнуть зрелости, но чтобы надеть венец, зрелый возраст необязателен. Я считаю, что управлять страной – дело молодого государя. Пусть только будет разумен в политике и опытен в военном деле. Ваш брат Бади-аз-Заман обделывает свои дела скрытно и основательно. Получив Астрабад, он направит взоры на другие области. Еще есть время действовать. Будьте бдительны, царевич!

Музаффар-мирза давно уже слышал подобные наставления в открытой или прикрашенной форме от многих наставников – атабеков[105]105
  А т а б е к – наставник, попечитель при царевиче.


[Закрыть] – и особенно часто от своей матери. Не видя в действиях своих братьев явных признаков борьбы за власть, он не осмеливался взять на себя инициативу. Слова Туганбека рассеяли его сомнения и колебания. Он вдруг стал серьезным. Наслаждение вином и любовью больше не отражалось на его лице. Он крепко сжал ручку сверкающего Драгоценными камнями кинжала, заткнутого за золотой пояс, словно собираясь выхватить его из ножен. Туганбек взглянул в раскосые глаза мальчика, полуприкрытые миндалевидными веками. Они сверкали гневом.

– Будьте бдительны, царевич! – снова повторил Туганбек.

– Эти дела разрешаются мечом! – вдруг закричал Музаффар-мирза. – Кто хочет власти, пусть выходит на поле битвы. Головы, желающие носить венец, не боятся смерти.

Туганбек был очень доволен: его слова подействовали на царевича, как ветер, раздувавший под пеплом яркий огонь. Но он опасался, что неопытный в политике юноша может неосторожным словом раскрыть свои планы и тем самым погубить не только себя, но и своих сторонников. Хотя Туганбек никогда сам не читал исторических книг, он хорошо знал историю больших и малых междоусобных войн, мятежа и заговоров, возникших после смерти Тимура. Он посоветовал царевичу затаить пока свои намерения в сердце, действовать скрытно и всегда сохранять хладнокровие.

Через некоторое время слуги доложили о приходе царевича Бади-аз-Замана-мирзы. Музаффар-мирза многозначительно, поднял тонкие выгнутые брови и сказал, что будет счастлив принять брата. Когда Бади-аз-За-ман в сопровождении своего сына Мухаммеда Мумина-мирзы показался в дверях, Музаффар-мирза бросился навстречу брату и пожал ему руку. Потом погладил по голове мальчика – такого же красавца, как отец, с умными, слишком серьезными для его возраста глазами – и ласково заговорил с ним. Бади-аз-Заман, как всегда тщательно и со вкусом одетый, держался несколько величаво. Музаффар-мирза любезно и предупредительно провел брата к почетному месту и усадил его на бархатные подушки. Поблагодарив брата за «посещение, он сел на корточки впереди Туганбека. Бади-аз-Заман с мягкой улыбкой обратился к брату:

– Вам должно быть известно, что наш великий отец оказал мне большое внимание и подарил область Астрабад. Я счел неучтивым перечить высокому желанию его величества и принял дар. Из-за этого я и пришел повидаться с вами. Надеюсь, вы будете нас навещать?

Музаффар-мирза слушал, скромно опустив голову. Потом, почтительно сложив руки на груди, сказал:

– Я был очень рад услышать эту приятную новость. Вам уже давно пришло время управлять страной. Ваша задача – глубокой мыслью и благотворными мероприятиями вернуть процветание области, которая в руках недостойных людей пришла в запустение. Я, ваш младший брат, постоянно вознося за вас молитвы, охотно исполню всякий ваш приказ и не буду жалеть своих сил для оказания вам помощи и содействия.

Бади-аз-Заман поблагодарил брата и попросил разрешения удалиться. Музаффар-мирза стал просить его остаться, чтобы придать привлекательность сегодняшнему пиру. Бади-аз-Заман, поколебавшись, принял приглашение, решив, что этим он привлечет к себе сердце брата.

Когда царевичи перешли в другую комнату, Туганбек вышел на улицу… Сев на приготовленного для него коня в богатой сбруе, он погнал его к дворцу Маджд-ад-дина, Мысли его были заняты встречей царевича. Коварство и двуличие Музаффара-мирзы повергали его в изумление. За минуту перед тем полный гнева, готовый отрубить голову своему брату, молодой царевич, со свойственным для его среды и всей семьи султана Хусейна лицемерием, очень естественно и искусно разыграл простодушную преданность.

Туганбек нашел Маджд-ад-дина в его зимней гостиной. Везир был один и казался несколько опечален ным. Туганбек рассказал о случившемся. Везир молча выслушал. Потом поделился мыслью, которая не Давала ему покоя. С тех пор как вернулся Навои, его положение изменилось; беки и чиновники то и дело приносят жалобы султану на его грубое обхождение. Хотя Навои устранился от государственных дел, некоторые вельможи в важных вопросах обращаются к нему за советом. Есть сведения, что Дервиш Али в Балхе и Навои с Низам-аль-Мульком в Герате втихомолку строят ему козни. Когда вернется из путешествия Ходжа Афзаль, положение может еще более осложниться.

– При таких обстоятельствах, – сказал Туганбек, сдвигая брови, – самый разумный образ действий – внести раздор в стан врагов, и они изжарятся в огне раздоров.

– А как это сделать? – оживился Маджд-ад-дин.

– Дело нетрудное, – лукаво улыбаясь, ответил Туганбек, – Всем известно, что Низам-аль-Мульк враждебен и к вам, и к Навои. Но он ищет защиты о г ваших ударов и поэтому, больше придерживается противной стороны. Заберите Низам-аль-Мулька в свои руки, назначьте его везиром, дайте ему место в диване – и он будет поддерживать вас.

Маджд-ад-дин подпер рукой подбородок.

– Ваш совет не лишен смысла, – сказал он, подумав.

Туганбек доложил, что некоторые крупные землевладельцы просят о снижении налога с имущества и скота. Если везир удовлетворит эту просьбу, то получит от них немалые суммы. Для себя Туганбек попросил в подарок суюргал – кусок земли из государственных владений. Получив согласие везира, он поспешно удалился, чтобы вовремя попасть на пир к царевичу.

На следующий день Маджд-ад-дин встретил в дворце Низам-аль-Мулька. Бывший везир, любивший роскошь и пышность, за много лет привык к придворному воздуху и часто приходил во дворец, влекомый неодолимой привычкой. При встречах с бывшим везиром Маджд-ад-дин, чтобы еще больше растравить его рану, держался особенно надменно. Чаще всего он преходил мимо Низам-аль-Мулька, словно мимо какого-нибудь нукера, не замечая его. На этот раз. Маджд-ад-дин поздоровался с ним. Степенный седобородый Низам-аль-Мульк, одетый в несколько шелковых халатов, старался разгадать "истинные причины такой перемены в поведении своего врага. Поймав его взгляд, Маджд-ад-дин указал на пустую комнату. Низам-аль-Мульк понял, что дело идет о чем-то важной, огляделся по сторонам и молча последовал за Маджд-ад-дином. Везир объяснил Низам-аль-Мульку положение дел, прикрыв свои; истинные намерения плотной завесой тайны.

Когда они остались одни, Маджд-ад-дин вкрадчиво заговорил;:

– Вы весьма опытный, искушенный в делах человек. Забудем старые обиды… Я верну вам вашу прежнюю должность, но с одним условием, – Маджд-ад-дин закусил губу и пытливо посмотрел на Низам-аль-Мулька.

– Разногласия, имевшие место между нами, я считаю плодом ошибки и недоразумения, – торопливо сказал Низам-аль-Мульк. – Дело разумного – исправить ошибки. Каково же условие, о котором вы говорите?

– Восстановим дружеские отношения и будем помог гать друг другу, – ответил Маджд-ад-дин, понижая голос. – Помощь должна состояться вот в чем: никогда и ни при ком не жалуйтесь на меня, не возражайте против моих мероприятий. Действуя заодно, мы сможем устранить все затруднения.

– В высшей степени разумное условие, – обрадованно сказал Низам-аль-Мульк. – В сущности, нам давно следовало его соблюдать. Хорошо, забудем прошлое. – Будете ли вы верны обещанию? – решительно спросил Маджд-ад-дин.

– Нет ничего позорнее вероломства. Бог – один, слово – едино.

На следующий день Низам-аль-Мульк официальным указом был назначен везиром.