Текст книги "Навои"

Автор книги: Айбек

Глава двадцать шестая

I

Арсланкул кое-как позавтракал и надел рабочее платье. Когда он собрался уходить на хийябан, где уже две недели работал на постройке здания, раздался стук в ворота.

– Наверное, опять пришли сборщики налогов, – досадливо сказала Дильдор. – Сколько еще динаров осталось? Дайте деньги, избавьтесь от этой беды.

– Душа моя, что я могу дать? Мне еще не заплатили за работу. Маджд-ад-дин каждую неделю выдумывает новые налоги. Ей-богу, я когда-нибудь выкину этих сборщиков за ворота.

– Легче, легче, сынок! «В животе пустота, зато в ушах тишина!»—крикнула ему вслед старуха.

На улице Арсланкул увидел высокого, здорового старика – старосту квартала. Арсланкул, приложив руку к груди, поздоровался. Староста стукнул палкой землю и по обыкновению начал ругаться. Если Арсланкул еще раз пропустит молитву, он скажет мухтасибу, и Арсланкулу перед всем народом всыплют сорок палок. Зная, что с этим стариком, который управлял кварталом, как наездник лошадью, шутки плохи, Арсланкул обещал больше не пропускать молитвы и хотел продолжать путь.

– Не спеши, сынок, – сказал старик, хватам Арсланкула за плечо. – С сегодняшнего дня начинаются празднества по случаю свадьбы царевича Музаффара-мирзы. Мы живем не в каком-нибудь тупике, и на проезжей улице. Нужно украсить все дома и дувалы. Приказ султана. Принимайтесь за дело!

– Я опаздываю на работу! Меня ждут мастера.

– Какая там работа! Сегодня все мастера строят помосты и балаганы, – махнул рукой староста.

Арсланкул, которому приходилось уже быть свидетелем пышных празднеств, не стал возражать старику. Посмотрев вдаль, он увидел, что лавочники заняты украшением лавок, Староста еще раз повторив свои наказ, пошел оповещать тех, кто жил ниже. В это время из домов вышли соседи Арсланкула—ткач, гончар и портной.

– Что вытащили уже атлас, бархат да шелковые ковры? – пошутил Арсланкул.

Тощий, кривобокий ткач, засунув одну руку за туго затянутый поясным платком грязный халат, другой задумчиво скреб затылок.

– Чудеса! – сказал он. – Ведь только недавно справляли обрезание Музаффара-мирзы.

Длинный, худощавый гончар в большой синей, кое-как намотанной чалме с расстановкой ответил:

– Государь все ищет развлечений. Сахиб-Киран эмир Тимур всю жизнь провел в походах, а наш султан только веселится да забавляется. Что ж, его дело… Но ради празднеств опустошают казну, а потом опять начинают выжимать налоги.

– Нужно же платить за то, что вас развлекают, – насмешливо улыбаясь, сказал Арсланкул.

– Если я смогу купить от базара до базара кадак[101]101
  Кадак – мера веса, около фунта.


[Закрыть] халвы ребятам, их радость будет для меня самым лучшим развлечением, – сказал ткач, обремененный большой семьей.

Маленький портной с; красивыми усами, страстно любивший празднества, игры и смех и старавшийся ни видом, ни словом не показать своей» бедности, возразил:

– Веселье – это украшение жизни. Наше счастье, что во времена столь веселого султана мы можем наслаждаться зрелищами. Увидите, это будет такой той, что ни словом сказать, ни пером описать. О празднествах в честь мирзы Бади-аз-Замана до сих пор поют песни. Теперь и они померкнут.

Словно главный распорядитель на докладе у государя, портной принялся рассказывать о предстоящих увеселениях. Наконец он сказал, понизив голос и сопровождая свои слова многозначительными жестами:

– Музаффар-мирза – любимый сын государя. Значение Хадичи-бегим всем известно. А невеста – Ханзаде-бегим – дочь Бади-аль-Джамаль-бегим, младшей сестры государя. Ах, замечательный будет той!

Ткач и гончар, насмешливо улыбаясь, слушали болтливого соседа. Потом, ничего не ответив, разошлись по домам. Портной отправился посмотреть, как украшают свей дома окрестные богачи и знатные вельможи.

Арсланкул нерешительно потоптался на месте и тоже пошел домой. Он сообщил новость женщинам. Дильдор рассказала, какие платья сшили себе к этому празднику невестки даруги и дочери шейх-аль-ислама и главного есаула. Когда она начала вспоминать, какие пиры происходят в дни праздника во дворце на женской половине, ее муж воскликнул:

– Что ты, душа моя, рассказываешь сказки!

– Ах, кабы это были сказки! Я ведь вам только самый кончик приоткрыла, – засмеялась Дильдор..

Муж и жена стали советоваться, как украсить стены, выходящие на улицу. Дильдор, как всякая женщина, любила украшения и считала, что они поддерживают честь семьи. Она серьезно задумалась. Арсланкул, всегда говоривший: «Есть – так есть, а нет – так потом больше будет», – теперь видя, как увлечена его жена, тоже принял участие в хлопотах. На счастье, у них нашелся довольно большой ковер, отданный на сохранение одним другом. – Дильдор вынула из сундука два куска атласа, который она берегла, чтобы сшить платье себе и уже подросшей дочке. Тетка нашла у себя сюзане.

К полудню все стены украсились цветной материей, сюзане, ковриками, ярко сверкавшими в лучах еще горячего осеннего солнца. Зрелище было удивительное. Дома богачей и крупных чиновников были сплошь украшены редкими тканями, переливающимися на солнце. От ярких красок рябило в глазах. Резкий на язык староста немало потрудился, чтобы как можно богаче и роскошнее украсить свой квартал, расположенный на большой дороге: шелковые материи из бездонных сундуков богачей и чиновников скрыли обветшалые, покосившиеся стены хижин бедняков. Для наблюдения за порядком староста через каждые два шага расставил сторожей.

Больше всех наслаждался торжеством портной Он выпросил на время у кого-то несколько сюзане, которые во что бы то ни стало хотел выдать за свои ссбственные, и с Чисто женским искусством украсил ими покосившиеся стены дома. Потом он вместе с другими зрителями ходил по городу, останавливаясь на каждом шагу, с видом знатока рассуждал о цвете и сортах тканей, – о месте их изготовления и о рисунках сюзане. Некоторые поэты, умевшие легко и быстро сочинять стихи на любое выдающееся событие, проходя по сверкавшим, как павлиньи перья, улицам, декламировали подходящие к случаю четверостишия Но вскоре люди перестали останавливаться в этих местах Все только и говорили о дороге между Пуль-и-Маланом и садом Джехан-Ара, по которой должна была проехать невеста для заключения брачного договора.

Наслушавшись восторженных рассказов о роскошных украшениях, Арсланкул вместе с другими вошел в направлении сада. Ворота и величественные арки стены сада Джехан-Ара и фасады павильонов дворцов – все было сплошь затянуто индийскими и египетскими тканями и дорогим китайским атласом. Выделялись некоторые ткани с золотыми и серебряными цветами, горевшие на солнце белым и красным пламенем.

«Украшения нашего квартала, даже самые лучшие, годятся разве на потник для осла», – подумал Арсланкул и пошел дальше, изумленно глядя по сторонам.

Все дома, лавки и ограды садов по обе стороны дороги были покрыты щелками. Только краски, цветы и блеск были различны, и, куда ни смотрел Арсланкул, всюду видел все ту же картину. Когда налетающий ветер колебал волны безбрежного моря шелка, зрелище становилось совершенно фантастическим.

На видных местах спешно воздвигали высокие помосты: прославленные живописцы покрывали дерево волшебным одеянием своего искусства.

Пройдя целый фарсах, Арсланкул достиг Пуль-и-Малана. Обилие впечатлений утомило его. Он поглядел издали на диковинки, собранные в том месте, где должны были встречать невесту, и сел в сторонке под деревом. Прислонившись к стволу высокого дерева, Арсланкул закрыл глаза и задумался. Мысли его постепенно прояснились.

«Если бы собрать все эти драгоценные вещи и раздать гератским сиротам, они по крайней мере лет десять могли бы не носить лохмотьев, – грустно Думал Арсланкул. Недаром говорят, что на голову нашего султана опустилась птица счастья. Все для него готово. Все, что он только не пожелает, легко исполняется».. Арсланкул долго думал об этой птице, и ему вспомнились слова Навои:

 
О царь, чью мощь корона создала,
Ты выбрал путь насилия и зла.
Безумный царь, на жизнь свою взгляни;
В пирах, в усладах ты проводишь дни.
Твой дивный сад, чертог богатый твой
С небесным раем спорят красотой.
Взгляни, о царь, на ткань ковров твоих
Их роскошь соткана из душ людских.
На блеск рубинов пурпурных взгляни —
Людскою кровью светятся они.
За жемчуг твой, за пышность позолот
Не ты платил, о царь, – платил народ!
И ты, и сонмище твоих льстецов
Становитесь наглей, бесстыдней псов.
Чтоб снова пить все ночи напролет,
Торопитесь ограбить свой народ.
И вот бедняк ограбленный опять.
Пирует, пьет, развратничает знать.
 

Арсланкул как-то говорил с Султанмурадом о при» чине изгнания Навей в Астрабад, и ученый прочитал ему эти строки, подробно разъяснив Арсланкулу их смысл. Султанмурад сказал:

– Поняли вы или нет, в чем тут дело? Навои – великий поклонник истины. Каждое его слово – факел истины, голос совести, это не нравится государю и окружающим его высшим чиновникам, царедворцам и вельможам. Негодяи, которые умножают свое богатство, обворовывая народ, трепещут перед поэтом, благородным защитником народа. Они боятся Навои, как летучая мышь солнца. Они хотят заглушить громкий голос, разоблачающий их преступления.

Вспомнив это, Арсланкул махнул рукой и решил: «Птица власти падишаха, должно быть, хищная птица!»

В это время кто-то легонько тронул его за плечо. Арсланкул сердито обернулся, но тут же с улыбкой вскочил. Перед ним стоял Зейн-ад-дин.

– Хорошо подремали? – как всегда весело, сказал он. – Сколько кувшинов с золотом вы нашли на дне моря мечтаний? Любовались ли на эти диковины?

Арсланкул, покраснев, кивнул головой.

– Той продлится семь дней, еще хватит времени насмотреться, – продолжал Зейн-ад-дин. – Идемте! Есть и другие интересные зрелища.

Они остановились перед главным входом в Баг-и-Заган. Зейн-ад-дин перекинулся несколькими словами с распорядителями тоя и незаметно провел своего спутника в сад. Они немного погуляли, потом Зейн-ад-дин увидел шахматистов, расположившихся на ковре под деревом, и забыл обо всем на свете. Арсланкул пошел один бродить по великолепному саду, о котором он так много слышал. По аллеям прогуливались надменные вельможи, чиновники, щеголеватые молодые люди, блиставшие одеждой, разговором и изящными манерами. Арсланкул сперва чувствовал себя неловко. Но сотни нукеров и работников сновали повсюду, нанятые своим делом, и никто не замечал их. Это приободрило Арсланкула. Только теперь он понял, что означают слова «пышность» и «великолепие». По случаю тоя Баг-и-Заган с его многочисленными древними дворцами выглядел еще роскошнее, чем всегда. Чего только там не было! Творчество самых знамениты» художников, живописцев и зодчих Герата нашло здесь прекрасное, многообразное воплощение. В глубине сада, перед сверкающими, словно волшебное зеркало, хаузами каждый из четырнадцати сыновей государя построил для себя роскошно украшенный дворец. В каждом дворце царевичи пируют со своими джигитами, приближенными и гостями. В четырнадцати местах пир!

Арсланкул издали любовался дворцами царевичей. Только у старшего сына Бади-аз-Замана-мирзы пиршество происходило без шума, а царевич был одет, как обычно. Во дворце горбатого Гариба-мирзы, недурного стихотворца, пировали поэты, музыканты и певцы. Притаившись за деревом, Арсланкул долго слушал пение и музыку.

Вот царские чертоги Музаффара-мирзы. Пятнадцатилетний жених одет в халат с золотыми цветами. На аккуратно намотанной чалме, надо лбом, сверкают крупные драгоценные камни. На кончике чалмы колышется джига.[102]102
  Джига – пучок перьев цапли, осыпанных драгоценными камнями, символ власти.


[Закрыть] Справа от Музаффара-мирзы горделиво восседает Туганбек. Все джигиты блистают сшитыми для тоя роскошными халатами, украшенными драгоценными камнями. Молодые красивые кравчие с изящными поклонами и мягкими, как у девушек, движениями подносят одну за другой золотые чаши.

Арсланкул, скрежеща зубами; посмотрел на Туган-бека и быстро пошел дальше. Выйдя из-за деревьев, он невольно зажмурил, глаза, ослепленный сверкающими золотыми лучами.

Подойдя ко дворцу, перед которым не было никого, кроме двух нукеров с копьями, он в удивлении остановился. Лепные орнаменты и рисунки из золота на ярком лазурном фоне ошеломили его. Он увидел одного знакомого водовоза, и тот рассказал ему, что султан выстроил это удивительное здание специально для себя, что по ночам тут происходят шумные пиршества, на которых султан, беки, везиры и даже сам шейх-аль-ислам иногда напиваются допьяна.

Водовоз потащил Арсланкула на кухню, усадил его и принялся угощать, Арсланкул разговорился с работниками кухни, они были подпоясаны камышом, лица их были выпачканы сажей. Рассказав обо всем что видел, он лукаво улыбнулся я тихо произнес:

 
Взгляни, о царь, на ткань ковров твоих, —
Их роскошь соткана из душ людских.
На блеск рубинов пурпурных взгляни —
Людскою кровью светятся они.
 

Правильные слова! – Кто это сказал? – спросил молодой работник.

– Сам догадайся кто. Самый правдивый поэт в нашем городе, – ответил Арсланкул.

– Ну, конечно, наш Алишер! – убежденно воскликнул работник.

– Если Маджд-ад-дин Мухаммед будет и дальше управлять страной, если государь устроит еще один – два таких пира, то у людей не останется в жилах ни капли крови, – с расстановкой сказал водовоз.

Все принялись толковать о достоинствах Навои, о его судьбе, о встречах с поэтом, и эта теплая задушевная беседа затянулась надолго.

II

По случаю тоя на многочисленных гератских площадях, в частности на Хауз-и-Махияне и на Ид-Гахе, каждый день происходили гулянья. Хусейн Байкара, а с ним и все царевичи и вельможи, восседая на особом помосте, смотрели конские скачки, игру в чавган, борьбу, бои на палках и тому подобные забавы. Как истый Затейник многих из этих состязании, султан сам называл победителей.

На седьмой день – день заключения брачного договора – торжество достигло высшей точки. Звуки барабанов и карнаев, доносившиеся с высоких порталов медресе и городских укреплений, раздирали воздух. На улицах и дорогах волновалось человеческое море.

Вечером тысячи людей устремились к Пуль-и-Малану, чтоб встретить невесту. Там уже шумела пестрая толпа – джигиты из личной свиты Музаффара-мирзы, вздымавшие на дыбы коней в роскошной сбруе, надменная пышно одетая гератская знать и сотни музыкантов, певцов, забавников. Высоко подвешенные факелы рас сеивали сгущавшиеся сумерки, заливая вокруг все волнами света. На слонах, украшенных от хвоста до хобота коврами и шелковыми попонами, возвышались пестрые носилки. На них гордо восседали погонщики в диковинного покроя одеждах.

– По обе стороны дороги от Пуль-и-Малана до сада Джехан-Ара, украшенной индийскими, китайскими и египетскими тканями, выстроились музыканты и певцы. Через каждые несколько шагов были расставлены маленькие, словно игрушечные, супы. На супах[103]103
  Супа – глиняное возвышение во дворе или в саду, предназначенное для отдыха и сна.


[Закрыть] сидели, закрыв лица кружевными платками, придворные женщины и невольницы, ожидая невесту, чтоб осыпать ее серебром и золотом.

Внезапно воздух огласили крики: «Невеста едет!»

Невесту Ханзаде-бегим, выехавшую из своего жилища со свитой на десятках разукрашенных повозок, осененных навесами, шумно приветствовал прежде всего Пуль-и-Малан. Царевна, окруженная молодыми женщинами, стояла под огромным сюзане, которое держали над нею невольницы. Беки и джигиты Музаффара-мир-зы во главе с Туганбеком выстроились перед Ханзаде. Знатные женщины, посланные из дворца Хадичойбегим, поздоровавшись с невестой и ее близкими, осыпали всех горстями золотых и серебряных монет. Люди, давя друг друга, подбирали монеты; со слонов посыпались новые пригоршни денег. Звуки музыки, голоса певцов, ржание лошадей, рев толпы наполняли воздух.

Вслед за слонами двигался поезд невесты. Музыканты, стоявшие по обеим сторонам дороги, под звуки лютней, тамбуров, ситаров,[104]104
  Ситар – трехструнный щипковый музыкальный инструмент.


[Закрыть] бубна и ная медленно и торжественно направлялись к саду Джехан-Ара. Женщины, окружавшие невесту, затянули свадебную песню.

С каких лугов тот ветерок, с каких полей, яр-яр! Дыханье чье зажгло огонь в душе моей, яр-яр!..

Невольницы под восторженные крики толпы бросали на землю горсти монет, вложенных в скорлупки миндаля и фисташек; при ярком свете факелов миндалины рассыпались раскаленным дождем горящие угольков.

Когда торжественное шествие достигло огромных ворот сада Джехан-Ара, воцарилась мертвая тишина. В большом летнем зале шейх-аль-ислам, окруженный выдающимися учеными города, слабым тонким голосом, запинаясь, прочитал брачный договор. После оглашения договора Хусейн Байкара собственноручно ссыпал голову невесты дождем золотых монет. Девушки, спутницы невесты, осыпали деньгами жениха – Музаффара-мирзу. Снова со всех сторон поднялись веселые крики. Торжественная свадебная музыка, словно весенний паводок, мощной волной разлилась по огромному саду.

Арсланкул принялся искать в толпе Дильдор, которая должна была прийти с соседскими женщинами полюбоваться зрелищем, но не мог ее найти. Усталый, он вышел из сада. На большой освещенной факелами площади он увидел всадника, который быстро скакал через площадь. Шагах в пятидесяти от Арсланкула всадник остановился, задержанный несколькими Нукерами. Человек этот, о чем-то пререкавшийся с нукерами показался Арсланкулу знакомым. Арсланкул быстро подбежал к нему и взял под уздцы взмыленного, тяжело поводившего боками карабаира. Сильно захмелевший Хайдар с неловкостью пьяного слез с коня.

Арсланкул принялся расспрашивать его о здоровье Алишера. Хайдар, устремив горящие гневом глаза на дворец, злобно сказал:

– Свадьба, праздник, преступление – все тут!

– Что случилось, Хайдар-бек? – испуганно прошептал Арсланкул.

– Ничего не случилось! – махнул рукой Хайдар. Арсланкул отвел коня в сторону и привязал его.

Чувствуя, что Хайдар чем-то раздражен, он растерянно топтался на месте, не зная, что сказать. Вдруг он увидел Султанмурада и Зейн-ад-дина, которые быстро направлялись куда-то – Арсланкул громко позвал их. Оба подошли и обнялись с Хайдаром.

– Сабухи, – обратился к нему Султанмурад, – скажите, как поживает господин Алишер?

– Благодарение богу, жив и здоров. Коварный Маджд-ад-дин разбил себе лоб о камень вечной истины.

Султанмурад попытался образумить Хайдара.

– Подумайте о том, где вы находитесь!

– Я привез царевичам гневный привет от Алишера, – гордо сказал Хайдар. – Друзья мои, я намерен немного отравить им праздник. Где те, кто спрятал в рукаве кинжал?

Султанмурад что-то прошептал Зейн-ад-дину на ухо и сейчас же скрылся. Зейн-ад-дин ловко сумел отвлечь внимание Хайдара. Он хорошо знал его нрав.

– Вам нужно отдохнуть, вы устали, – обратился к Хайдару Арсланкул.

Хайдар быстро раскис и уныло, растерянно оглядывался по сторонам. Вскоре появился Султанмурад, ведя за собой Баба-Али. Ишик-ага, широко расставив свои длинные могучие руки, отечески обнял Хайдара и ласково заговорил с ним. Потом он посадил Хайдара в седло, мгновенно отыскал коня для себя и увез юношу домой. Султанмурад долго смотрел им вслед, потом сказал, горестно покачивая головой:

– В Астрабаде, несомненно, произошли страшные события, а в Герате справляют праздник!. -

– Надо радоваться, – шепотом сказал Зейн-ад-дин.

– Проделки устроителей праздника будут разоблачены, и они опозорятся в глазах народа. Султанмурад и Арсланкул, печально кивая головами, подтвердили его слова. Потом все трое в тягостном молчании двинулись в путь и скрылись во тьме.

III

Утром Хайдар проснулся и протер глаза. Он лежал в маленькой знакомой комнате с золотым солнцем на потолке. Верхняя половина стен была украшена орнаментом и назидательными четверостишиями.

Поняв, что он в доме Баба-Али, Хайдар обрадовался. Хотя утомленное долгой верховой ездой тело наслаждалось приятным отдыхом, в ногах и пояснице еще чувствовались усталость и боль. Хайдар с удовольствием потянулся и продолжал лежать. Все, что он видел вчера ночью в саду Джехан-Ара, – факелы, украшения, шумные толпы народа—представлялось ему сном.

За дверью послышался голос Баба-Али, отдававшего приказания слугам. Хайдар встал с постели, и, как всегда, не спеша оделся. Едва он успел умыться в прихожей из маленького медного кувшина, как вошел слуга, убрал постель и привел комнату в порядок.

Хайдар позавтракал с хозяином дома. Хорошо зная характер Хайдара, Баба-Али старался внушить ему, что необходимо придерживать язык за зубами и отличать врагов от друзей. Не желая читать Хайдару наставления, Баба-Али ограничился намеками. Он обещал, если Хайдар придет в полдень во дворец, провести его к султану, и ушел.

Хайдар бегло просмотрел книги, расставленные на полке. Полюбовался нарядной, красиво переписанной рукописью произведения Хилали «Шах и нищий». Прочитав некоторые места, он открыл последнюю страницу: переписывал Зейн-ад-дин. Хайдар снова перелистал книгу и, внимательно всмотревшись в почерк, нашел, что Зейн-ад-дин ничуть не уступает самым знаменитым гератским писцам. Он решил поручить Зейн-ад-дину переписку книг, которые заказал Навои.

Вложив деловые бумаги в папку, Хайдар взял ее под мышку и вышел на улицу. Ему хотелось подышать воздухом родного города и развеселить стосковавшееся по его красотам сердце.

Хайдар заглянул к переплетчикам, побывал в некоторых медресе. Пока он болтал с друзьями, время подошло к полудню. Зная, что султан после полудня устраивает попойки и никого не принимает, Хайдар побежал во дворец. Баба-Али встретил Хайдара с укоризной и велел ему идти к султану.

– Государь один? – взволнованно спросил Хайдар. – Если нет, я не пойду.

Баба-Али утвердительно кивнул головой. Поклонившись по всем правилам этикета Хусейну Байкаре, который с мрачным видом сидел на золотом престоле, и получив разрешение сесть, Хайдар передал государю привет от Алишера. После этого он вынул из папки присланные поэтом письма и документы Государь, не взглянув на них, приказал передать их в диван. Он спросил, как обстоят дела в Астрабаде. Хайдар подробно передал ему мнение Навои о положении дел. Хусейн Байкара довольно рассеянно выслушал его и осведомился, чем занят теперь поэт, каково его настроение. Хайдар сказал, что мысли Навои всегда заняты делами страны и народа и, помолчав немного, продолжал:

– А что касается настроения, то в последнее время, сердце господина эмира разбито, душа его разрывается от горестей и забот. Он не знает, как выйти из трудного положения, и кипит гневом.

– О чем вы говорите? Что произошло? – султан насторожился и пристально посмотрел на Хайдара.

Хайдар заколебался. Он понимал, что лучше скрыть султана истину, но прирожденные свойства его характера взяли верх.

– Произошел случай, который бесконечно встревожил и разгневал господина эмира, – сказал он – Один из поваров государя, нашей защиты и опоры, покушался на жизнь господина Навои.

– Что за клевету вы распространяете! – вскричал Хусейн Байкара.

– Повар Абд-ас-Самад подмешал яду в кушанье господина эмира, – спокойно продолжал Хайдар, – но эмир, по милости божьей был предупрежден о беде и – сто тысяч раз благодарение аллаху! – остался невредим. Это грозное событие наполнило сердце эмира сомнением и беспокойством. Он уверен, что корни преступления здесь, в Герате.

Лицо султана стало иссиня-желтым. Раздувая ноздри, он тяжело дышал. Хайдар почувствовал себя очень неловко Он пожалел теперь, что высказался так откровенно, однако было уже невозможно что-либо изменить, Хусейн Байкара гневно закричал:

– Все это глупости! Не желаю больше вас слушать! Выйдите отсюда!

Хайдар поклонился государю, который холодно отвернулся, не отвечая на поклон, и, пятясь, вышел из комнаты. В передней его остановил ишик-ага.

– Вы никак не можете изменить своим привычкам, – горячо заговорил Баба-Али. – Ваша жизнь висит на волоске. Если вы хоть немного дорожите ею, прикусите язык, не раскрывайте рта.

Хайдар, ничего не отвечая, бросился к мраморной лестнице. Хусейн Байкара позвал Баба-Али и потребовал перо и бумагу. Баба-Али тотчас же подал ему отделанную золотом и серебром чернильницу, перо, украшенное мелкими драгоценными камнями, и стопку цветной бумаги. Распорядившись задержать Хайдара в Герате и учредить над ним строгий надзор, султан отпустил Баба-Али.

Оставшись один, Хусейн Байкара принялся обдумывать письмо к Навои и титул, которым следовало его величать. Рука султана, лежавшая на бумаге, дрожала. Хусейн Байкара считал себя неосведомленным о подготовке покушения. Однако он сознавал, что, имея в виду вражду Маджд-ад-дина и его приспешников к Навои и их давно подготовлявшиеся козни, можно было при некоторой бдительности обо всем догадаться. Он решил снять пятно, которое могло лечь на его имя, и потихоньку замять это дело. Дрожащей рукой он принялся писать.

Украсив письмо изъявлениями дружбы в длинных пышных фразах, Хусейн Байкара в конце добавил, что очень взволнован сообщением Хайдара, что подобная преступная мысль никогда не приходила ему на ум.

Сердце государя немного успокоилось. Появился Баба-Али и сообщил, что он довел только что отданное приказание до сведения соответствующих лиц. Хусейн Байкара сложил письмо, велел приложить к нему печать и немедленно отослать его к Навои с надежным гонцом.

В сверкающем золотыми цветами шелковом халате горделиво вошел Маджд-ад-дин для доклада о текущих делах. Взглянув в гневное лицо султана, везир удивился и, несколько растерявшись, занял свое обычное место. Он знал о приезде Хайдара, но приписывать дурное настроение государя этому обстоятельству не было никаких оснований.

Не осмеливаясь задавать султану вопросов, он сидел молча, низко опустив голову.

– В Астрабаде произошло крайне неприятное дело, – досадливо сказал Хусейн Байкара.

– Какие обстоятельства смутили ваше благословенное сердце? – спросил Маджд-ад-дин, наклоняясь к государю.

– Повар, которого вы послали, покушался на жизнь Алишера. Из этого, правда, ничего не вышло, но Алишер теперь имеет повод, чтобы очернить нас.

– Я ровно ничего об этом не знаю, о солнце мира! – сказал Маджд-ад-дин, стараясь придать своим глазам невинное выражение. – Это неприятное событие столь же неожиданно для вашего раба, как и для вас, покровитель вселенной!

– Вы давали повару тайные поручения? – гневно спросил Хусейн Байкара.

– Действительно, мы поручали этому негодяю некоторые дела, – пробормотал Маджд-ад-дин – но повар, видимо, превысил полномочия.

– Теперь об этом нет нужды спорить, – несколько смущенно проговорил султан. – Необходимо принять меры для сокрытия следов этого неприятного дела.

– Не беспокойтесь, о покровитель мира! – сказал Маджд-ад-дин несколько более твердым голосом. —

Чтоб в нужную минуту покончить с этим поваром, мы послали за ним следом тень смерти. – Хусейн Байкара с облегчением выпрямился. Маджд-ад-дин убежденно и горячо продолжал:

– Возможно, что Алишер, – воспользовавшись этим событием, открыто восстанет против нашей власти, установленной навеки аллахом. Следует ни на минуту не забывать о дружбе Алишера с Якуб-беком. Эту опасность необходимо предупредить.

По выражению глаз султана везир увидел, что он с ним согласен во всем. Маджд-ад-дин приободрился. Он ловко вставил несколько слов о том, что найдены новые источники для увеличения государственных средств. Хусейн Байкара разрешил везиру удалиться, а сам отправился в гарем, чтобы развеселить сердце.