Текст книги "Падальщики. Непогасшая надежда (СИ)"
Автор книги: AyaS
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
На базе люди эгоистичны и злы. Это неудивительно, в условиях вечной борьбы за выживание каждый сам за себя. Пример Тамары и Лехи убеждает меня лишний раз в широте русской души. Как бы я ни пыталась объяснить этот термин своим инакоязычным друзьям, не могу подобрать эквивалент для перевода. Душу мы понимаем по-разному. Приходится целые монологи на десять минут разводить, чтобы объяснить, что такое русская душа. Хотя, может, мои суждения расистски и все зависит от самого человека, а не от принадлежности к народу. Не знаю я. Да и вряд ли кто-нибудь даст четкое понимание, откуда берется милосердие.
Тамара с сыном приняли меня в свою семью сразу после смерти отца, а это доказывает, что мое командирство тут ни при чем. Лехе я благодарна до конца жизни, потому что в Падальщики меня именно он приволок, когда я была слишком разбита смертью папы, чтобы на ежегодном Распределении сделать выбор в пользу одного из четырех блоков.
Легавый выходит из-за угла, застегивая ширинку:
– Все хорошо. В раковину поссал, – говорит он.
– Я рада за тебя, – отвечаю я его излишней прямоте.
– Напомни, что там Федор хотел приготовить сегодня? – спросил Легавый.
– Что-то под загадочным названием «пицца».
– Это вкусно?
– Я так поняла, это что-то типа куска сухого теста, на который кидаешь все съедобное, что найдешь в холодильнике.
– Вот это подойдет?
Я беру из его рук коробку с надписью «Кисель плодово-ягодный». Я впервые читаю эти слова. Я не понимаю, что они значат.
– Черт его знает, но тут изображен какой-то красный плод. Наверное, что-то с помидорами? Берем!
Легавый складывает все в рюкзак. Мне кажется, что кроме помидора мы других овощей и фруктов не знаем. Просто помидор – смешное слово, запоминается легко. По-ми-дор. А к чему запоминать названия того, чем мы едва ли пользуемся? Я залезла в следующий ящик, там тоже было пусто. Кажется, и этот дом мы уже хорошенько вычистили. А потом мне на глаза попалась какая-то завалявшаяся в пыли стеклянная банка, которую кто-то не заметил в предыдущий визит. Я вытащила ее из-под груды пожелтевших газет, уже рассыпающихся от прикосновения, стряхнула грязь и прочитала вслух.
– «Маринованные вешенки»... Не может быть!
Мой возглас такой громкий и внезапный, что Легавый схватился за рукоятку автомата.
– Ляха, твою мать!
– Прости! Но это – вешенки!
– Что?
– Вешенки! Грибы такие!
– А, ну ладно.
– Да ты не понимаешь!
Я буквально махаю рукой на Легавого и загребаю банку в сумку.
– Когда мы жили на базе в Польше, мы часто по грибы ходили!
– Помню.
Наша база располагалась в лесу, и осенью грибы росли прямо возле базы. Даже далеко вглубь не надо было ходить.
– А потом папа готовил картошечку с вешенками! Помнишь? М-м-м! Вкуснотища такая невообразимая!
– Помню жареную картошку с грибами. Ничего так.
– Эх, Леха-Леха!
Я вздохнула. Легавому чужды сентиментальные воспоминания о приятных событиях. Ему та картошка просто пищей служила, съел и не запомнил, пошел дальше работать. Он меня на три года старше, и его с детства привлекали к мужским работам. А я ждала тарелку с золотой маслянистой картошечкой и черными вешенками, как праздник! А с укропчиком или зеленым луком так это наичистейшим блаженством было! Прямо наркотик какой-то! Какая досада, что сейчас зима. Со свежей зеленью картошка с вешенками была бы восхитительной! Эх, надо бы у Федора поспрашивать, может, завалялись пара клубней где-нибудь в его коморках.
Папу считали профессионалом готовки жареной картошки. Никто не мог приготовить ее также вкусно, как папа. Помню, папа чистил здоровенные клубни, а я мыла малюсенькие грибочки, я все время выпрашивала его секрет, тайно надеясь отобрать у него титул Мастера Жареной Картошки.
– С любовью надо готовить, Лелик. С положительными эмоциями, с добрыми мыслями и ласковым словом, – объяснял папа, а потом тонул где-то в далеких воспоминаниях, неосознанно улыбаясь.
Дура я была. Не о том спрашивала. Надо было интересоваться его жизнью, его мыслями, его воспоминаниями, которые вызывали ту искреннюю улыбку. Может, он думал о маме, о бабушке, о друзьях и моментах из беззаботного детства. Я видела синюю татуировку у него на предплечье – роза ветров. Видимо, он служил в морском флоте. Когда успел? До поступления в университет или после? Я даже этого не знаю наверняка! А время упущено, шанс ускользнул. Его уже не спросишь.
Мне вдруг стало так грустно, что даже ком встал в горле. Я быстро его проглотила. Я – командир. И права на сентиментальности не имею. Но печаль уже было не остановить. Перед глазами так и сидел седовласый папа с очками на носу, которые после смерти были отданы другим нуждающимся, как и все его имущество – порядок базы. А на столе перед ним дымилась картошка с вешенками в железной тарелке, и он радостно звал меня покушать.
Я зажмурилась, прогоняя слезы. Здесь на базе мне хорошо, я уже привыкла и обжилась. Но я скучаю по первому дому, хотя никогда не была там, ведь в Польше родилась. Но почему-то где-то глубоко внутри я чувствую эту необъяснимую связь, которая стучит сильнее и громче, как сердце на бегу, когда я рассматриваю папин альбом с фотографиями и вырезками из русских газет о начале Вспышки, о массовой эвакуации, о бомбардировке Москвы.... Но еще ярче эта связь разгорается, словно костер на ветру, когда я смотрю папины рисунки. Он рисовал их десятками. Это – пейзажи его детства, его родной деревни, его воспоминаний. Не в этой жизни, так после смерти я обязательно их навещу. Думаю, там я с папой и встречусь.
Я не стала вдаваться в глубокую философию и сделала вполне говорящую татуировку в честь моей страны – это цветной поющий хор матрешек, играющих на балалайках. Они так смешно открыли рты и зажмурили глаза, пища свои народные песни. И хотя я понимаю, что я скучаю не столько по русской базе, которую папа рисовал и даже подписал на рисунках координаты, сколько по тем временам, что я провела с отцом. Меня тянет обратно – на его родину. На землю, на которой он жил в моем нынешнем возрасте, будто я могу найти его там.
Пусть я стала важной частью жизни на Объекте 505, это не мой дом.
Ведь дом там, где сердце.
Кажется, Легавый что-то спросил. Но я не расслышала, погрузившись в глубокие воспоминания и бесполезные попытки унять слезы. Наверное, я долго просидела за рюкзаком, пытаясь побороть наплыв печали, потому что когда я пришла в себя, Легавый уже стоял за моей спиной. Я услышала щелчок – он отключил мое переговорное устройство.
Я взглянула на него. Он демонстративно отключил свой микрофон. А потом присел рядом и положил руку мне на плечо.
– Все нормально, Оль. Поплачь. Никто не узнает, – сказал он по-русски.
И я разревелась, как самая настоящая девчонка.
9 декабря 2071 года. 15:00
Калеб
Уже начинает смеркаться. Я сверяю часы на планшете с положением солнца на небосводе. Нам нельзя задерживаться дотемна, зараженные имеют преимущество ночью. Но вот первые солдаты появились на дороге. Вдоволь разворошив кладовые и заполнив рюкзаки диковинными съестными припасами, солдаты начали подтягиваться к точке сбора. На их лицах читались довольные улыбки. Это – самые счастливые дни отрядов специального назначения, когда мы возвращаемся домой с вкусностями в предвкушении сегодняшнего праздника. В груди разливается такое редкое и тем ценное чувство эйфории, когда любые напасти и проблемы кажутся решаемыми. Но, тем не менее, мы остаемся реалистами – нам еще предстоит путь домой, и выдвигаться надо немедленно, потому что скоро начнет темнеть.
Краем глаза я заметил, как Жижа делает проволочную засечку на пороге своего «маринованного» дома. Так, она будет знать, есть ли у деревни еще визитеры помимо нас.
Солдаты надевают шлемы, проверяют заряды на устройствах, калибруют сигнал передачи изображения.
– Выдвигаемся к тропе на двести метров западнее той, по которой пришли, – говорил я, когда все собрались на пятачке у выхода из деревни. – К вечеринке мы подготовились, а теперь надо доделать работу. И эта зона ждет своей очереди на разметку.
– Сохраняем прежний строй и пошли уже домой! Мне надо провести испытания одного устройства розлива! – добавил Фунчоза, хищнически поглядывая на Вьетнамскую звездочку.
Мы выдвинулись в путь немедленно.
Тропу, по которой мы возвращались на базу, мы знаем как облупленную. Вот здесь на сто двадцатом метре от деревни стоит огромный старый толстый дуб. Мы как-то пытались обхватить его руками, так понадобилось пять человек. Еще через триста метров справа будут заросли колючих кустарников, кажется, Тесса называла их барбарисом. Федор слезно молил набрать ему ведерко этих ягод два года назад, дык меня в этих кустах так нарезало, что можно было лоскутами сшивать обратно. Хорошо, хоть бионическая рука боли не чувствует. Но попробовав две ложки ароматного сладкого джема, что Федор сделал из треклятых ягодок, я забрал все свое скуление назад. Через восемьдесят три метра справа овраг. Ну и так далее. Почему-то дорогу домой мы знали лучше, чем дорогу в деревню. Наверное, потому что каждый представлял себе ситуацию, когда зараженные гонятся за тобой по пятам, и ты должен добежать до базы, не задумываясь над тем, а в верном ли направлении ты двигаешься.
Сумерки уже начали медленно наползать на окрестности, а в лесу темнеет быстро, особенно в труднопроходимых чащобах. Конечно, у нас есть очки ночного видения, но они никогда не передадут той четкости информации, что получает человеческий глаз днем. По этой причине мы никогда не совершаем вылазки ночью. Хотя соответствующее оборудование носим на всякий случай. Надеюсь, этот всякий случай никогда не наступит.
Мы уже на полпути к базе. Посыпал легкий снег, скоро сюда надвинется снежный шторм. Он всегда появляется в середине декабря в этом горном районе, тогда мы приостановим наши вылазки на целый месяц, потому что сугробы в шторм достигают три метра в высоту, даже наши боевые машины пехоты неспособны продвигаться в таких условиях. Будет слишком много шума и зрелища, когда наши гиганты начнут выгребать снег из-под своих могучих колес.
Вдруг Тесса подала знак остановиться. Ее сжатый кулак вознесся в воздух так резко и так отчетливо! В груди сразу все упало. Мы, словно собаки Павлова, натренированы улавливать этот жест краем глаза. Даже краем уха. Даже краем сознания. Потому что он не несет ничего хорошего!
Все восемь бойцов Маяка немедленно остановили движение, вперив взгляд в командирскую спину. Об остановке бойцов сразу сигнализировали датчики движения, которые послали сигнал сначала на электронную платформу в рюкзаке Рафаэлки, который носил на шлеме фату по необъяснимым причинам, а потом на планшеты всех сорока солдат, на которых замигала красная лампочка с характерным пиканьем. В ту же секунду замерли все.
Несколько секунд все молчали.
– Тесса, что там? – спросил я шепотом.
– Зараженный. Один. Дальше моей линии не заступать, он пока не почуял нас, – тут же ответила Тесса.
– Где он? – спросил Фунчоза.
Тесса развернулась и достала бинокль.
– Пока не видно. Но он точно там, где-то в овраге, – прошептала она, вглядываясь в бинокль.
– Тогда как, мать твою, ты поняла, что там зараженный, если не наблюдаешь его?! – Фунчоза раздражено выплюнул.
– Датчик движения улавливает его сигнал, – ответила Тесса невозмутимо.
– Это может быть любое зверье крупнее белки! Датчик на всех них сработает!
– Это точно зараженный.
– Да откуда ты знаешь, черт тебя подери?
Фунчоза готов был кричать, но все же громче шепота голос не повышал.
– Интуиция, – ответила Тесса.
Вот так вот просто. Когда у нее не было четкого ответа на очередной вопрос Фунчозы «почему?», она отвечала «интуиция», или «ангелы шепчут», или «прозрение наступило». В общем, все то, что так бесит Фунчозу и остальных, когда Полковник говорит о ее необъяснимом чутье.
Мы продолжали смотреть на карту на планшетах, где серая точка тихим пиканьем обозначала медленное передвижение где-то в овраге справа от нас.
– Если это какой-нибудь дивный распрекрасный чудо-олень, Тесса, я тебя...
– Зараженный в пределах видимости! На двадцать часов. Перемещается вдоль обрыва оврага. Расстояние... восемьсот двадцать метров, – перебила Тесса шепотом.
Мы снова озадаченно переглянулись. Как она это делает? Тесса практически всегда безошибочно определяет, какая точка на карте обозначает зараженного, а какая – животное. Да, Маяк полон загадок: Маргинал, Тесса, а еще сегодня кто-то стащил испеченный Горе-Федором бублик из моего ящика с бельем. Хотя это наверняка прожорливая Жужу, она всегда падка на сладости.
– Всем оставаться на местах. Помните, ветер разносит нашу вонь! – процедил Фунчоза сквозь зубы.
А сам зашагал к Тессе. Теперь они вдвоем смотрели в бинокли. Я и Жужу присоединились к наблюдению со своих позиций.
Наконец зараженный и впрямь появился в зоне видимости. Он своими характерными передвижениями на четырех конечностях медленно ползал вдоль заснеженного оврага, заросшего голыми ветками кустарников, постоянно принюхиваясь к запахам, витающим вокруг. Я приблизил картинку. Похоже, это – мужчина. Его истрепанные лохмотья в прошлой жизни служили костюмом – белая рубашка и серые брюки. Теперь лишь обрывки ткани висели на худом бледном теле, а коричневые пятна на них заставляли думать о людях, чьей кровью он насытился.
Его пасть была приоткрыта, и оттуда торчали острые клыки. Метаморфозы, затрагивающие человеческие челюсти под действием вируса, наиболее ярче выражены именно в ротовой полости. Поскольку организм превращается из всеядного в плотоядного, жевательные мышцы становятся эластичнее и толще, кожа на щеках истончается, позволяя раскрывать рот шире почти в два раза. У зараженного происходит полная смена зубов на острые длинные клыки. Так человеческий рот превращается в пасть хищника, способного перекусить ключичные кости пополам.
Его ярко-голубые глаза на лысом безбровом лице выражали отсутствие сознания и лишь бегали туда-сюда, как локаторы, следуя за носом, который дергался, как у принюхивающегося койота.
– Он там один, – сказала Тесса.
– Вот и отлично! Сейчас прикончим зомбака! Рафаэлка, винтовку! – приказа Фунчоза, отняв бинокль от глаз.
Широкоплечий сержант с белой фатой на шлеме тут же снял с плеча ФР-2 и перебросил командиру.
Но тут Тесса вдруг вцепилась в плечо Фунчозы.
– Какого черта ты творишь? – прошипела она.
– Избавляю мир от заразы! – Фунчоза сбросил руку Тессы и приставил приклад к плечу.
Но Тесса резким движением выбила винтовку из его рук. Фунчоза бросил на нее яростный взгляд. Мы с Жужу переглянулись и послали друг другу сигналы готовности. Если эти двое решат схлестнуться друг с другом, мы тут же прыгнем между ними двумя. Надеюсь Рафаэлка своей тугодумностью даст нам фору в несколько секунд. Потому что если он вмешается, то его же тугодумность сыграет против нас. Если мы хотим остановить драку любой ценой, то Рафаэлка способен лишь выполнять приказы командира. И если Фунчоза прикажет открыть огонь, Рафаэлка, не задумываясь, пристрелит нас. У нас не будет шансов выстоять против такой мощи.
– Так нельзя! – процедила Тесса.
Фунчоза смерил ее холодным взглядом.
– Я все чаще начинаю задаваться вопросом, за кого ты воюешь, Тесса, – голос Фунчозы приобрел стальные нотки.
Он больше не шутник, не извращенец. Сейчас он – убийца.
– Может, тогда пойдешь и погладишь его по головке, раз ты считаешь их такими умными!
– Дело не в этом!
– А в чем? Разве ты не пыталась нас недавно убедить в том, что они способны открывать двери и читать инструкции?
Я понимал, что делал Фунчоза. Он пытался завоевать большинство голосов в этой схватке, выставив на всеобщее обозрение глупые рассуждения Тессы о разумности зараженных. Он был уверен, что новая теория Тессы – очередная попытка Триггера усилить контроль над населением базы. Довольно слабая и непродуманная, на мой взгляд. Командиры на нее не купятся. Вот же дернул ее черт за язык!
Тесса сверлила Фунчозу своим фирменным убийственным взглядом, чувствуя на своем затылке недоверчивые взоры бойцов. Ей надо быть очень хитрой, чтобы развернуть ситуацию на сто восемьдесят градусов.
– Дело не в этом! – повторила она, расставляя ударение на каждом слове.
Ее напор чуть сбил спесь с Фунчозы, который почуял, что у нее есть козырь.
– Зачем оставлять за собой след? Зараженные чувствуют запахи сородичей, и, убив одного, ты рискуешь сдвинуть миграцию и привести сюда целые полчища. Может, у них напрочь отсутствуют мозги, но, по крайней мере, у них осталась способность рефлекторных аналогий! Зачем мы сделали наши автоматы беззвучными? Потому что они быстро смекнули, что там, где раздаются звуки стрельбы – есть пища! Разве этому тебя не учили на подготовке?
Тесса – молодец. Она умеет руководить толпами. Я сразу же понял, что солдаты тотчас же переметнулись на ее сторону, как только она назвала их пищей. Но в следующую секунду она окончательно заставила всех наложить в штаны:
– До базы пять километров. У нас нет Аяксов. Мы не добежим до дома! – произнесла она, вонзаясь взглядом в остальных Падальщиков.
Тут же их глаза забегали в нарастающей панике, ноги сами начали переступать в попытке уйти отсюда поскорее.
Но Фунчозу не обмануть. Он прищурился. Она, может, и провела остальных, но он как будто знал, что настоящие мотивы Тессы далеко не страх перед цепной миграцией.
– Фунчоза, пошли на базу, – первым выступил Тони.
– Да, Фунчоза. Давай останемся невидимыми, – согласился Буддист.
– Я не хочу оставлять за собой след, – поддержала Ляжка.
Тесса выиграла абсолютным большинством голосов.
– А уже темнеет, – добавил Легавый.
Фунчоза поджал губы и еще несколько секунд сверлил Тессу злобным взглядом. А потом молча подобрал винтовку со снега и зашагал к своим.
Отряды призраков продолжили путь домой.
9 декабря 2071 года. 17:30
Бриджит
Я зашла в поварской цех, и меня тут же обдало жаром. Здесь жарко и влажно, и я понятия не имею, как тут можно выжить, не говоря уже о том, чтобы работать. Кажется, основной процесс в готовке протеиновых батончиков – выпаривание влаги из сои и прессование. Посреди цеха стоят два огромных принтера, из которых по конвейерной ленте ползут бело-желтые батончики. Отвратительная безвкусная параша, которая меня бесит. Четыре повара в халатах, огнеупорных перчатках и кислородных масках собирают батончики по большим коробкам, а потом отвозят в большую кладовую, откуда завтра они направятся прямиком на подносы.
Рядом с принтерами жар невообразимой силы, а вырывающийся сквозь черные резиновые прорези пар обдает кипятком, поэтому без защитных халатов и маски там работать нельзя. Честно говоря, когда смотришь на то, каким образом готовят нашу еду, в голове возникает идиотская мысль, что эта еда радиоактивная. Котел дымит, в недрах принтера горит какая-то желтая лава, а работники похожи на ликвидаторов последствий ядерной аварии.
Но я хочу думать о наших чудо-принтерах, как о волшебных горшочках из той сказки. Просишь его, и он варит, пыхтит, дымит, булькает. Если не приукрашивать нашу реальность фантазиями, скоро пополнишь ряды суицидников.
Я иду в заднее помещение, которое скрыто от посторонних глаз, потому что здесь творится настоящая высокая кулинария. Вдоль стен стоят шкафы и холодильники на замках, а на потолке жужжит самодельная вытяжка.
– Эй, Горе-Федор!
– Жи-и-иженька!
Большой толстяк раздвигает свои накачанные до треска футболки руки и идет на меня своей огромной мускулистой грудью. Еще секунда, и я вешу в полуметре от пола в объятиях этого рельефного исполина. Учитывая, что у меня рост метр сто семьдесят пять. Федор покачал меня из стороны в сторону, как собачонку. Я и не сопротивляюсь. Он большой теплый и мягкий.
Федору сорок пять лет, и это довольно солидный возраст в условиях базы. Здесь практически нет никого старше пятидесяти. По разному стечению обстоятельств. Федя – рыжий и кудрявый, а лицо у него испещрено крупными веснушками, и с ними он еще милее. Я люблю Федю, он похож на большого бесконечно доброго и простодушного великана, и эта противоречивость в нем просто умиляет. Они с Рафаэлкой примерно одних габаритов, но последний – вредный и мерзкий, а Горе-Федор – большая зефирка.
– Ты уже начал готовить наш праздничный ужин? – спросила я, желая почувствовать наконец пол под ногами.
– Конечно! Смотри!
Федор опускает меня на землю и ведет куда-то за закуток. Здесь у него собственная кухня со всякими прибамбасами, которые никогда не пригодятся для готовки на всю базу. Сковороды, кастрюли, миски, ложки, плошки, какие-то пружины на палке, вилы, лопатки – все это он собрал за всю жизнь, проведенную на кухне. Бойцы каждый раз привозят ему какой-нибудь прибор для готовки.
Все началось с обычных консервных банок, которые к нашему веку уже стали вымершим видом продовольствия, ведь их первых сметали с полок магазинов. Как-то ребята навезли ему целую кучу, а чтобы открыть их пришлось звать физиков, которые выбивали запаянные крышки реакцией расширения воздуха внутри банки. Там целый научный эксперимент был длиной в неделю. А потом какой-то умник залез в Хроники – нашу кладезь знаний, сборник всей электронной информации, что когда-либо была загружена на сервера, которые Генерал оберегал пуще собственной жизни, и показал нам специальный нож, про который еще Триггер говорил, но его почему-то мало кто слушал, потому, сами понимаете, этот исследовательский дух, кричащий «я дойду до конца сам методом проб и ошибок!» не позволяет тебе решить задачу простым методом. Новоиспеченные ученые сначала хотели использовать все возможные способы, подсказанные собственной логикой. Такой своеобразный тест на сообразительность. Чертова жестяная банка сделала их гениями, когда они нашли способ ее взорвать, и вся фасоль в собственном соку расползлась по стенам лаборатории. В итоге со следующей миссией Федору принесли консервный нож. С тех пор уже лет семь прошло.
Федор собрал собственный духовой шкаф по тем эскизам, что нашли в Хрониках. Естественно запчасти ему тоже собирали по миру несколько лет, рискуя человеческими жизнями во время вылазок на поверхность. Вот так остатки человеческой цивилизации стремились сохранить кулинарные знания забытой эпохи, вместо чертежей ракет, которые мы отправляли к другим планетам. Что тут говорить? Все хотят вкусно покушать. А на кой черт нам искать жизнь на других планетах, когда ее и на нашей-то нет? Но на базе пища богов достается лишь избранным: действующим отрядам специального назначения, да домоуправителям.
Внутри духового шкафа я вижу круглые блины, на которых лежали непонятные кучи всего, что мы ему сегодня навезли.
– Я добавил туда мой лучок и базилик, – хвастался Федор.
У него здесь небольшая теплица под ультрафиолетовыми лампами, где он выращивал немного овощей, пряные травы и апельсиновое дерево, которое до сих пор не давало плодов. Мы нашли его засохшим в горшке на заднем дворе одного из домов деревни. Теперь же дерево расцвело зелеными листьями, и мне кажется, с каждым годом оно становится все пышнее. Неужели в этом подземном аду что-то способно процветать? Может, из дерева вырастут какие-нибудь мерзкие человекоядные слизни?
– А для Ляжки? – спросила я.
– Для Оленьки тоже дымится! – сказал великан по-доброму.
Он открыл крышку сковороды, оттуда сразу же повеяло запахом жареной картошки с грибами. Ольга ее обожает.
Я похлопала великана по плечу. Сегодня многие помянут его добрым именем. Он не участвует в наших посиделках в закрытой казарме, хотя там ему всегда рады. Он вообще редко покидает поварской цех. Он говорит, что здесь есть все, что ему надо. Это – его собственный мир.
Я достала из кармана небольшую стеклянную банку.
– Вот, Тесса, тебе передала, – тяну ему банку.
– Те-е-е-ссонька!
Лицо Федора растягивается от широкой улыбки.
– Что это? – читает он название.
– Хрен тебе!
– Хрен мне?
– Да! Хрен тебе!
Он открывает крышку одними лишь пальцами, хотя я не смогла ее открыть даже кулаками. Мы смотрим внутрь – желтоватая маслянистая жижа, похожая на повидло. Запах ему не нравится, он дает понюхать мне. Пахнет чем-то кислым. Может, уже и испортилось. Великан дает мне ложку, и мы вместе принимаемся пробовать.
Когда рот обожгло, а из носа вырвалось пламя, мы обрадовались, что не зачерпнули сразу горстями. Потому что это – далеко не повидло!
– Что это за ерунда, мать твою?! – кряхчу я.
– Погодь, погодь, Жижонька! – произнес Федор с таким лицом, словно прямо в эту секунду его постигает открытие водородной бомбы.
Великан достал из-под стола остатки черного хлеба, который он испек еще неделю назад, но у него есть вакууматор, благодаря которому можно хранить даже скоропортящиеся продукты. Федор намазывает на хлеб взрывную кашицу, кладет зеленую траву, мне кажется, это – лук, пару кусочков помидора – его я уже запомнила. Я тяну руку, чтобы забрать бутерброд, но Федор ее одергивает, мол, еще не готово. По мне и так отлично! Это не желтый протеиновый брикет и уже потрясающе!
Но Федор открывает еще один волшебный шкафчик и достает оттуда бутылку с мутной жидкостью. Я ее узнаю.
– Эй, рано еще для выпивки!
– Дове-е-е-рься мне, Жижонька!
В его голосе слышится предвкушение. Он разлил свой фирменный самогон по хрустальным стопкам, что мы с Тессой как-то давно притащили из далекой редкой миссии длительностью в два дня.
Мы выпиваем залпом горючее. Федор велит мне тут же заесть бутербродом.
Спустя минуту я поняла, что стала хренозависимой.
– Вот это кайф! – кряхчу я.
Федор кивает. У самого глаза светлой радостью налились.
Оказывается, ингредиенты надо не только правильно смешивать, но и употреблять в определенном порядке. Федор – гений!
Я уже хотела уходить, но в груди вдруг разлилось такое тепло, а в голове слегка закружило, что мне стало наплевать на все, что происходит вокруг. Посижу-ка я здесь с Федей и хреном, и полечу душу волшебным напитком.
9 декабря 2071 года. 18:30
Калеб
Вечеринка у нас мероприятие довольно предсказуемое. Сначала все наедаются вкусных блюд, что готовит Горе-Федор, потом напиваются тем, что добыл Фунчоза, а потом все зависит от того, насколько правильным был его выбор. В общем и целом, каким-то непонятным для меня образом мы наделили Фунчозу властью над нашей трезвостью. И это означает конец света.
На двух соединенных между собой металлических столах накрыт наш праздник: три вида салатов из сваренных бобов и маринованных овощей, что мы принесли из деревни, испеченный черный хлеб – жесткий из-за известковой добавки для экономии муки, и главное блюдо – пять огромных круглых пирогов, которые носят загадочное название «Пицца». Горе-Федор говорит, что раньше это блюдо было очень популярным на праздниках, и мы ему верим. Никто столько не торчит в кулинарных темах Хроники, сколько Федор.
Фунчоза разливал по железным кружкам розовую жидкость из черной бутылки, она пахла спиртом так, словно мы находились в перевязочной, а не в сержантской казарме.
Наша казарма одинакова по размеру с казармами на пятьдесят человек, но здесь живут лишь десять сержантов. У нас хоть и нет отдельных комнат, как у командиров, но каждый сержант имеет свой закуток, который отделяется от других гипсовой перегородкой, вместо дверей – занавески. Мы с Бриджит уже давно спим в одной кабине, мы соединили две кровати и убрали одну стену, расширив свою маленькую квартирку.
В общей зоне стоят металлические столы и стулья, за которыми мы верстаем вечера, играя в карты, шахматы, «Морской бой» или напиваясь в дюбель, как сегодня.
Здесь собрались почти все пятьдесят бойцов основных отрядов специального назначения. Я не вижу Бриджит. Но я знаю, где она. Федор частенько лечит ее душу сидром, который сам гонит то из еловых шишек, то из березовых почек. Адская штука. Однажды мы лечились у Федора вместе с парой других сержантов, а на утро я проснулся с ними в одной койке, и почему-то у Хумуса – сержанта Буддиста – не было штанов. Меня этот опыт напряг, и отныне я считаю свою душу полностью здоровой.
Играет веселая музыка прошлой эпохи, мы слушаем ее с пеленок, знаем наизусть слова.
– Упс! Я сделал это снова![2] – подпевает Антенна, нелепо подтанцовывая в такт размеренной музыки.
Вокруг стоит несмолкаемый гомон возбужденных голосов, задорный смех. Мне нравятся эти вечера. Они нас объединяют.
– Короче!
Голос Фунчозы заставляет всех замолкнуть.
– Не мне вам говорить, какие мы молодцы! Хотел бы я сказать, что мы спасаем базу от серых скучных будней, принося с поверхности капельки радости. Но вот эти... как их?
– Пиццы.
– Эти пиццы говорят все за меня! Так пошло оно все в жопу! Налетай!
Фунчоза никогда не умел говорить красивые тосты. Да их уже никто не говорит. Полковник разве что иногда такое выдаст, что пропадает всякое желание праздновать дальше. Он не пессимист, но своими философскими тостами заставляет думать долго и упорно, что рука сама к спирту тянется.
Старая школа.
Полковникам и Генералу мы, разумеется, тоже принесли подарки с поверхности. Что-то они сами заказывают, как например, носки или нижнее белье – это редкие вещи, здесь в горах они не встречаются, а если и были раньше, то все давно растащили. Зато их много в городах, но туда мы суемся только совсем в крайних случаях. Там зараженных, как в муравейнике. Сегодня мы просто поделились с ними праздничным ужином и бутылками с вином. Ну или что там Фунчоза откопал в погребе.
Я набираю в тарелку еды, хватаю кружку с напитком, который может устроить пожар на базе, и выхожу из казармы.
Тесса никогда не посещает наши вечеринки. Мы с Бриджит считаем это неправильным, потому что в ее отсутствие Фунчоза завоевывает популярность среди своих, рассказывая всякие нелепости о ней. Немногие верят, но влияние он все равно оказывает. Но Тессе как будто наплевать. И мне это нравится в ней. Она всегда уверена в своих силах противостоять лживой пропаганде.
Дверь в ее комнату, как всегда, открыта, она сидит за столом, что-то читает в планшете. Я чуть задержался в проеме, наслаждаясь этим видом: когда смотришь на нее со стороны здорового бока, она напоминает ту былую Тессу, с которой мы были неразлучны до пятнадцати лет. Я скучаю по ней. И иногда Тесса это понимает. Как, например, сейчас, когда она увидела меня краем глаза и повернула голову.
Что-то мне подсказывает, ей не нравится, когда я смотрю на нее вот так: ищу в ней остатки прежней Тессы.
9 декабря 2071 года. 19:00
Тесса
Ненавижу, когда Калеб смотрит на меня вот так. С легкой улыбкой, затрагивающей его глаза, отчего на лице читается нежность. Мне не нужна такого рода забота, и он это знает. По крайней мере, мой взгляд ясно напоминает ему об этом.