Текст книги "Подарки в продуктовых пакетах (СИ)"

Автор книги: Axiom

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Большое спасибо. – Я никогда не благодарил его.

Кажется, так, как сегодня, его я не задевал.

Я был свободен, но руки и ноги слабо подчинялись. Когда Яков вышел, я поспешил подняться и чуть не упал. Удержал равновесие. Ноги казались тростинками без силы. Руки не лучше. Я, держась за стену, попытался размять колени, стопами почувствовать поверхность, на которой оказался.

Отзыва почти не было.

Стоит ли перенести побег?

Нет. Нельзя. Иначе от меня ничего не останется.

Яков вернулся с ужином. В тарелке пюре и тефтели.

Он сел напротив меня.

– Как ты? – на этот раз он спрашивал явно из чувства тревоги.

– Вроде бы начало отходить. Я не уверен. – Для вида попытался сжать пальцы.

– Попытаешься сам? – спросил он, указывая на тарелку.

– Нет, – я не верил, что скажу без отвращения: – Покорми меня.

Эта фраза осталась без его внимания, а мне она стоила тех остатков гордости, которые я сумел сохранить в углу разума.

Ложка за ложкой порция уменьшалась, и, чем меньше оставалось, тем увереннее в моей голове становился голос: «Сейчас или никогда, после не будет и шанса, сейчас, прямо сейчас. Ещё четыре ложки».

Я разделил глазами количество. Немного. Совсем чуть-чуть. Осталось две, я немного прожевал и проглотил. Живот пучило. Мне начинало казаться, что я не справлюсь, не смогу, что всё это – плохая и бредовая идея, и одновременно я думал, что надо приступать, потом будет поздно. Прямо сейчас.

Я открыл рот. Ложка поползла внутрь и будто замедлилась. Я смотрел на остатки размазанного по дну тарелки пюре. Дыхание спёрло.

Не разрешая себе вздохнуть, я резко поддался вперёд. Ложка коснулась горла. Рвотный рефлекс сработал на должном уровне. Горло свели судороги, и содержимое желудка вырвалось наружу.

Последний раз меня рвало в младших классах, и ощущение, которое я испытал в тот момент, было неприятным, но я обнаружил, что оно куда лучше прикосновений Якова.

Разжиженное пюре, пережёванный фарш и рис, кажется, что-то с обеда в примеси с желудочным соком почти однородной массой заляпали футболку и штаны Якова. Я попал и на себя.

Горло сводило насильственным сокращением мышц, пока не прозвучала отрыжка, с которой из меня вышли последние остатки ужина. Я попытался сплюнуть – впервые за долгое время слюна оказалась жидкой.

– Прости, – невнятно пробормотал я от счастья, не поднимая головы.

– Как ты? – спросил он без всякой неприязни, словно шоу с излиянием и не произошло.

– Нормально, – отпустил я, поднимая заплывшие глаза. – Что я с тобой сделал?.. Иди лучше переоденься, – невзначай посоветовал я.

– Точно всё в порядке?

– Точно. – Я слабо закивал.

Яков немного притормаживал и, кивнув, быстро покинул комнату. Я слышал его шаги – четыре длинных и один короткий. Он остановился. Возможно, ищет вещи.

Я встал с кровати и пошатнулся. Голову потянуло вниз, но я опёрся руками на кровать. Смахнул с лица остатки непереваренного ужина, сплюнул, чтобы очистить рот, и перевёл дыхание. Горло сводило. На ногах сказывалось истощение – приливы возбуждения не помогали мне, только сильнее указывали на усталость и невозможность работы конечностей.

Так не пойдёт. Я не упущу этот шанс.

Я должен сделать всё быстро. Одним рывком. На это и поставил, разгибая колени через сопротивление – суставы схватились как клей, но были под моим контролем. Руками и телом я вытянул себя, поставил на ноги и, не задумываясь, рванул.

Спешка была ошибкой.

Только я переступил порог комнаты, как столкнулся с Яковом. В его руке было полотенце. А я мог додуматься, что первым делом он решит позаботиться обо мне, а не о себе. Но не додумался.

Не сумев вздохнуть, я замер, поднимая на него глаза. Он был ошарашен не меньше моего.

Я оцепенел. Потерял несколько драгоценных секунд и вспомнил, точно вспыхнула искра, что мне нужно атаковать. Взглядом я зацепился за дрова в углу и уже было ринулся к ним, но Яков перехватил, прижимая к себе. Спина похолодела.

Он оказался ужасно сильным. Я ничего не мог поделать.

– Отпусти! – разве что орать, срывая глотку.

Он повалил меня и прижал к полу, сжимая кольцом плечи и грудную клетку. Я не мог вздохнуть. Рёбра упирались в его руки. Мои потуги едва показывали результат.

– Отпусти меня! – и это единственное, что я мог кричать, ощущая, как тот самый шанс ускользает из рук, как рушится моя жизнь в очередной раз, как всё идёт в никуда.

Яков сдавил сильнее, из меня вышли последние капли. Я не мог сопротивляться, и тело слабло. В глазах темнело. Я мысленно держался, но хватило меня ненадолго – истощились даже мысли. Восприятие отказало.

Яков накрепко связал меня, как раньше: по рукам и ногам. Времени у него ушло предостаточно. Я вырывался, дёргался, но от попыток не было толка. Он не проронил ни слова, не изменился в лице: только перестал моргать и сильно сжал губы, что они побелели. Его равнодушная реакция пугала сильнее всего.

По ней нельзя было сказать, что он предпримет следующим. Что сделает со мной.

Оставив меня на полминуты, он вернулся с таблетками и водой. Я стиснул зубы и с отвращением смотрел на упаковки.

Что это? Зачем?

Яков выдавливал зелёные таблетки, пока блистер не опустел и не превратился в рваное решето, затем он взял несколько белых из разных упаковок.

– Пожалуйста, открой рот, – строго и безразлично произнёс он, точно робот.

Я плотнее сдавил челюсти и с вызовом смотрел на него.

Ничего не получишь от меня. Я ничего не сделаю.

Яков и взглядом не повёл. С силой перевернул на спину и сел сверху, извиняясь. Таким образом он не давал мне перевернуться. Я повернул в сторону голову и прижался к постели, но Якову это не мешало. Одной рукой он схватил за лицо, разжимая челюсти пальцами. Я сопротивлялся сколько мог. Давление было таким сильным, что в конце концов ряды зубов оторвались друг от друга, но я не размыкал губ.

Яков давил и не останавливался, а, когда показалась брешь, засунул таблетки в рот. Я хотел выплюнуть, вытолкнуть языком, но Яков прижал нижнюю челюсть к верхней, и я не смог. Свободной рукой он потянулся к воде. Оболочка таблеток начала распадаться во рту. Я ощутил запах антибиотиков. Слюна копилась, но я не сглатывал. Судорожно дышал и выпускал слюну тонкой струёй между губами, чтобы унять желание сглотнуть.

Яков напрягся лицом, о чём-то интенсивно размышляя.

Выходом его мыслей стало решение ослабить хватку. Я хотел воспользоваться, вытолкнуть столько таблеток, сколько успею, но вода заполнила рот. Яков тут же зажал челюсти и, откинув стакан, нос.

Даже если бы я захотел вздохнуть, мне бы пришлось проглотить воду вместе с таблетками, но Яков оставил меня без выбора. Я барахтался под ним, пытался согнуть ноги, неясно зачем, вертелся из стороны в сторону, но положение моё не изменялось, а воздуха в организме становилось меньше. Он паниковал – сердце билось, а я, не думая, старался избавиться от воды в себе.

Она пошла через верхнее горло, в нос, но и там не вышла. Яков надавил, призывая глотать. Конечности и глаза задёргались. Я на автомате вдыхал – но ничем не мог заполнить лёгкие.

Горло просело. Судороги в животе вызывали тупую боль.

Я проглотил: вместе с водой и таблетками я получил бонусом немного воздуха. Ещё один непосильный глоток, и мой рот был пуст. Застрял запах медикаментов.

Яков убрал руки.

Я жадно хватал воздух, который теперь свободно проникал в меня, но не притуплял запаха таблеток. Меня одёрнуло.

– Что… – Я подавился воздухом, разрешая себе маленькую передышку.

Один глубокий вздох, второй. Я ненасытно поглощал его и не мог остановиться. Он разливался живительной силой по крови, которые несла его ко всем частям тела. Я дышал быстро и поверхностно.

И я понял, что не могу говорить. Мне страшно.

И та же мысль заставила меня заговорить: мне уже нечего бояться.

– Что это было?! – взревел я: какую гадость он мне всунул? – Отвечай!

Меня затрясло. Что со мной теперь станет? Что он сделает? Что уже сделал при помощи таблеток?

На его лице появилась улыбка.

Огромный кусок льда прошёл через живот, и меня прошиб холодный пот.

– Я не хочу, чтобы тебе было больно.

Уши заложило. Я не ослышался?

– Б-больно от чего?..

Его лицу вернулось радостное выражение. Он приблизился ко мне и, как ни в чём не бывало, произнёс:

– От того, что ты останешься без ног, – так легко и непринуждённо, что я не поверил ему, вымучивая из себя улыбку.

– Ты ведь это несерьёзно, да?

На что он лишь загадочно повёл глазами.

– Я сейчас вернусь.

Он ушёл. А я остался наедине со страхом – что он сейчас сделает?

Яков вернулся, не заставив себя ждать. На деревянный пол упал тяжёлый металлический предмет. В руках что-то мягко зашуршало. Я взглянул, не отрываясь от постели. Полупрозрачная клеёнка в багровых пятнах.

Яков постелил её на полу и вернулся на кровать, садясь около моей головы. Он по-прежнему нежно улыбался и смотрел на меня сверху-вниз. Его ладони коснулись моей головы. Он снова гладил меня. Снова успокаивал. От чего?

Я не осмелился моргнуть и отвести от него взгляда, пока его рука размеренно поглаживала мои волосы.

По истечению времени, заданного Яковом, он достал клейкую ленту. Я не успел дёрнуться и был снова прижат. Яков перевязал мой рот, на много слоёв. А в моей голове истерично бился вопрос: «Зачем?». Он как теннисный шарик отскакивал от стен и набирал скорость. Меня молотило изнутри.

Яков опустил меня на клеёнку. Я попытался подняться, но руки и ноги загудели – он перевязал слишком сильно, и я прижался спиной к полу. Яков встал рядом. В его руках был топор. Которым ему уже доводилось пользоваться: чтобы отсечь все куриные головы, чтобы отсечь голову козлёнку, чтобы отсечь голову другому существу. Чтобы оставить меня без ног.

Он не может сделать этого. Он не сделает…

Я не мог пошевелиться. А, когда едва заметное движение проявило себя, Яков наступил на меня ногой.

– Извини, что приходится делать это так, – без всякого сожаления. Без маниакального желания. Спокойно и буднично.

«Нет. Не надо…» – шёпотом замычал я, не отрываясь от инструмента.

Топор поднялся. Завис в воздухе. Я не успел ничего предпринять. Яков опустил руки.

Я заорал. Не помню, как сильна была боль и была ли она, я просто орал, потому что знал, что ничего, кроме этого, я уже не сделаю. Я сжимал глаза, пока Яков выдёргивал из костей и мяса топор. Я стискивал зубы и орал через них, а Яков рубил меня, не останавливаясь. Хлынули слёзы.

Я не мог этого выдержать.

Даже когда он перестал, я продолжал. Я не чувствовал ничего, но был в сознании и ясно видел, как мир снова уходит от меня. Я желал провалиться в сон, но он не приходил: то ли виной тому боль, то ли рвущее меня на части отчаяние.

Я долго кричал в себя. Я долго рыдал. Мир долго прощался со мной.

Потом я скулил, жалея себя. Под глазами щипало от слёз. В горле стоял солёный привкус соплей, которые не растеклись по лицу. Я не чувствовал рук за спиной, я не чувствовал спины, которая всё время опиралась на руки, я не чувствовал ног.

Яков возился с ними, а я не отрывался от белого потолка с огромным жёлтым подтёком.

Во мне ничего не осталось – это единственное, что я ощущал. Конец.

Яков закончил и подполз ко мне.

Когда я увидел всё ту же опрятную и ничем незапятнанную улыбку, меня охватила горящая ярость. Она пожрала всю пустоту. Она сожгла остальные чувства. Она кричала.

Как он смеет улыбаться после того, что сделал? Как он может делать вид, будто ничего, ровным счётом, абсолютно, ничего не произошло?

Он не «наивен». Он – бездушная тварь, которая сумела каким-то запредельными образом оказаться в городе и встретить меня.

От злости у меня пошли слёзы. Снова. Один только его вид заставлял меня ненавидеть всем сердцем.

– Тише-тише, – пролепетал он и коснулся головы. – Всё пройдёт, не волнуйся.

За это я хотел убить его. По-настоящему. Мои ноги не вернутся. Моё здоровье не вернётся. Я больше не смогу жить прежним спокойствием, если вообще когда-нибудь смогу жить вне этих стен!

Яков продолжал бормотать заевшие предложения, но внезапно, я уже никак не ожидал от него, спросил:

– Знаешь, почему я… выбрал тебя?

Если раньше мне было дело, то теперь – нет. Абсолютно. Мне срать.

Слёзы не унимались. Они, как осколки стекла, резали глаза и виски.

– Когда я увидел тебя, то сразу понял, что ты тоже один. Ты в чём-то непомерно нуждаешься. У тебя отняли это, и ты хотел вернуть. Но не было возможности. И тоска за это в твоих глазах, как лёгкая пелена облаков на предрассветном небе, придавала тебе очарование. Я мог наслаждаться им, пока наблюдал за тобой: из-за кассы, пока раскладывал продукты, делал вид, что занят. Я смотрел, и с каждым разом во мне крепла уверенность. Я понимал и принимал сердцем, как мы похожи, – он продолжал свой бред.

Моя голова гудела. В ней кто-то усиленно бил по алюминиевым тазам, не экономя сил.

Хрена с два мы похожи.

Кусок дерьма…

Он поплатится за это.

========== 10. ==========

– Доброе утро, Илья, – сказал Яков, когда я открыл глаза.

– Доброе, Яков, – нараспев произнёс я, улыбаясь и прижимаясь к нему.

По всей видимости, он проснулся раньше и наблюдал за мной, пока я спал. Долго ли? Пару минут? Часов?

Спасибо, тварь, что хотя бы не дрочил.

– Как ты себя чувствуешь?

– Просто замечательно. Не передать словами, – я продолжал елейным тоном, от которого самого выворачивало, но которому безоговорочно верил Яков.

Я решил переметнуться к новой стратегии. Она проста – вновь завоевать доверие и воспользоваться им по полной. Для этого пришлось стать таким – милым и податливым, который соглашается и принимает все заботы и ухаживания. По-настоящему. Без неприязни. Хотя бы внешней.

Я не собирался разбивать его сердце, высказав своё возмущение. Вероятность того, что Яков отрежет мне следом за ногами язык, достаточно велика, а я не намерен терять какую бы то ни было из частей себя ещё раз. К тому же, он будет слушать? Не будет. Ему главное, чтобы я не протестовал, остальное его не печёт, и поэтому его так легко использовать.

Нужно всего лишь не прогадать.

После того, что он сделал, я не уйду (как же смешно) отсюда просто так. Минимум – оставлю свой след на его теле, шрам, который погубит его, прямо как те, которые погубили меня. Максимум – я лишу его жизни. Сейчас, улыбаясь перед ним и строя сладостное выражение лица, я не сомневаюсь, что смогу это сделать.

Я не прощу его. За все те мучения и страдания. Если буду убивать, то буду убивать медленно, отрезая конечности за конечностями, кусочек кожи, за ним мясо, поиграюсь с венами и артериями, внутренними органами и другими органическими слоями. Стоило только представить, как мои руки трогают упругие оболочки сосудов, гладкие ткани органов и кости, освобождённые от мяса, я расслаблялся, к щекам приходила кровь. Я был уверен, ещё немного таких активных фантазий, и я научусь кончать без рук.

Но то лишь фантазии. Боюсь, я убью быстро – засажу нож в висок или между рёбер, и будет с ним покончено. За то, что сделал. Он заслужил.

Тогда меня лихорадило три дня, затем держалась высокая температура. Я не мог подняться, не мог открыть глаза. Тело окаменело и не поддавалось мне. Яков, как курочка-наседка, бегал из комнаты в комнату, кормил меня таблетками, бульонами, протирал вспотевшее тело и, в лучших традициях, обслуживал потребности.

Я выпал из реальности. Я не думал о том, что могу сопротивляться. Любое напряжение вызывало мучительную острую боль под рёбрами и в животе, будто огромный клинок засадили в плоть, поэтому я безмолвно соглашался. Яков уже не спрашивал – я не мог ответить.

В бреду ко мне пришёл план, на который я тогда же и согласился. Всё, что нужно Якову, – я. Моё дружественное отношение. Мой голос, лопочущий радостные истории, мои глаза, которые смотрят на него. Моё тело, которое можно трогать где и как захочется. И всё это я мог дать.

Я решил, что дам ему это. В обмен на возвращение свободы.

Яков об этом не подозревал. Он поверил, что после сильнейшего шока мой мозг перезагрузился и наконец таки увидел в нём родственную душу, а не (кто знает, что он думал, когда я смотрел на него с презрением) постороннего человека.

Ему льстило внимание, в котором я обделял его, будучи с ногами.

Когда я видел его радостное лицо, в моей голове сладко пускал яд голос: «Пусть радуется ничтожество. Это – последняя радость в его жизни», и это меня приободряло. Я не опускал руки. Улыбался своим мыслям и не испытывал явного отвращения к Якову, который продолжал заниматься тем же, чем и раньше.

Не заходил дальше. Не пробовал. Похоже, и не думал.

К его обязанностям прибавился уход за моими ногами. За ранами на них. Он перебинтовывал, наносил мази, давал много таблеток. Мне было даже всё равно, знает он, что делает правильно или нет, есть у него медицинские познания или в сфере медицины он полный тюфяк. Если огрызки начнут воспаляться, это будет очередной стимул к раскрытию его чувства вины. Я заставлю его почувствовать. Не оставлю безнаказанным.

Когда я пришёл в себя, то увидел, что Яков отсёк стопы. Лёжа на полу, я думал, что он рубит по коленям.

Я долго сидел и пялился на обрубки.

Воспоминания возвращались. Топор снова вонзался в плоть, крошил кости. Яков замахивался и непринуждённо опускал оружие. Он впивался глубоко и отрубал. Хотел сделать всё быстро и менее болезненно, а я орал без чувств. Топор в моей крови. Капли крови на лице Якова.

Он взял мои стопы, как если бы собирался примерить туфли, и поцеловал в ещё горячую кожу.

Меня передёрнуло от вскрывшегося воспоминания. Ползучие гады захватили тело, бесчисленные мошки копошились под кожей.

***

Каждый день я встречал его улыбкой, рассказывал пустые истории о своей жизни, о том, какие у меня замечательные друзья и хорошие родители, что когда-нибудь я познакомлю их с Яковом (я шутил и флиртовал), делился с ним поддельными снами, старался быть ближе телом (и это вызывало смущение), принимал его и ненавидел.

Я никогда не думал, что по-настоящему возненавижу человека. Я считал, что это – чувство слабых, тех, кто не умеет прощать, тех, кто цепляется за обиды и не умеет отделять вымышленные представления от реально произошедших событий. Теперь я думаю, что это – чувство тех, в ком больше не осталось ничего другого. Оголённая ярость. Токсичное презрение. Нескончаемое желание навредить. Я отдался этому чувству, и оно кормило меня – только благодаря ему, я мог фальшиво улыбаться, рассказывать бредни и не испытывать очевидного отвращения к Якову, когда засыпал на его руках.

Только ради него я открывал глаза и помнил, кто я есть и чего хочу достичь.

Оно помогло мне настолько, что Яков согласился освободить руки. Не без сомнения, но верить мне он хотел сильнее.

На запястьях расплылись тёмно-фиолетовые гематомы. Такие же были на коленях и выше голеностопа.

В первый раз Яков оставил меня. Я не собирался предпринимать каких-либо действий. Нужно было убедить его в том, что я не причиню вреда голыми руками.

Я уселся, вытянув ноги, и смотрел на синяки. Казалось, они никогда не рассосутся – останутся вечным напоминанием о моих страданиях в четырёх стенах без глотка зимнего воздуха. Местами они виделись чёрными, и я спрашивал себя: «Сколько кровяных телец умерло под верёвками?».

Я не заметил, как отступил от ненависти и насмехательства, и остался без чувств. Я долго смотрел на руки, затем посмотрел на перемотанные обрубки ног. Пальцы сами потянулись и стянули бинты. Я не думал, когда трогал, ощупывал и вбивал себе, что произошло на самом деле. Только я был глух.

Я не думал и тогда, когда бередил раны. Срывал запёкшуюся кровь. Чесал ногтями и впивался в собственное мясо. Оно было холодным. Я пытался расковырять его, залезть глубже. Ответа не последовало. Я знал, что мне должно быть безумно больно, но не было. Сказывалась порция обезболивающего.

Я отнял пальцы.

Их покрывала моя кровь. Она текла по ладоням, запястьям. Она капала на ноги. Стекала с них.

Он в самом деле сделал это.

Я прижал влажные руки к лицу и провёл линии до подбородка. В голове не было ни одной мысли, но я ощущал себя безумным и пытался сдержать насильственную улыбку. Она не поддавалась контролю.

Я пришёл в себя, когда фарфор разбился о дерево. С ошарашенным видом Яков стоял у двери.

Вернулся объект ненависти. Вернулась и ненависть. Я расплылся в улыбке:

– Даже не знаю, что на меня нашло.

Я действительно не знал.

***

Больше я не позволял такому случаться. Таблетки теряли действие, и я ощущал боль – будто иглы вонзались в мясо и вращались внутри, цепляя остриём неповреждённые участки.

У Якова плохо получалось делать вид, будто его это не волновало. И это заинтересовало меня: значит, ему можно меня калечить, но, если я буду наносить себе вред, это будет не устраивать его – прекрасный повод для манипуляции. Главное, чтобы он не окончился отсечением рук. Они мне ещё пригодятся.

Чтобы отвлечь Якова от тучных мыслей (я на самом деле поддерживал его, чтобы заручиться доверием), я спрашивал его о всяком. Даже если он мне уже рассказывал об этом. Ему не составляло труда повторять.

Когда я спросил, не познакомит ли он меня со своими родителями или бабушкой, которую на словах так сильно любит и боготворит, он ответил, что никого в живых не осталось. Проронив пару сочувствующих фраз, я удержался от вопроса: «А не ты ли их убил?».

Иногда я был настолько поглощён диалогом и хождением по трясине своих и его воспоминаний, что не замечал, как перехожу границу:

– Знаешь, из-за полиции я не смог посмотреть, что было в пакете. В моей квартире. Расскажешь? – Я не заметил, как эти слова кокетливо вырвались из моего рта.

– Об этом, – Яков заметно воспрял духом, – там была голова собаки. Как символ будущего года.

– Надо же.

Ну и выродок.

Я крепко сжал зубы.

Как он может быть таким беспечным? Как он может не понимать своих действий? Если бы я так мог, давно бы положил на свою безопасность и возможность остаться в живых.

Точно полоумный.

– Яков, – попросил я, чтобы отвлечься от мыслей: из-за них я мог сойти с проложенной тропы, – можно обезболивающее?

– Ты ведь уже принимал сегодня, – нерешительно проговорил он. – Много.

Чтобы заглушить мою ненависть понадобится куда больше.

– Сильно болит, – пожаловался я, оглядываясь на ноги. – Пожалуйста, всего одну.

Он грузно вздохнул и кивнул. Надеюсь, из понимания того, что этой болью меня наполнил он.

Я сохранил улыбку, пока болтал ногами и ждал исполнения своей просьбы.

Яков сел со мной и протянул таблетку, во второй руке – стакан воды, но брать их я не собирался. На коленях подобрался к нему и открыл рот, высовывая язык. Даже для меня это была крайняя форма развращённого поведения. Но я был способен на неё.

Я поднял глаза на Якова, а мой язык коснулся его пальцев. Таблетка упала на пол. На его лице испуг. Он не шевелился. Когда я повёл языком по стороне пальца, он додумался одёрнуть руку.

– Не стоит, – забормотал, прижимая к себе руку, словно ей достался удар, а не ласка. – Пожалуйста.

– Разве тебе не хочется зайти дальше? – спросил я, устраиваясь рядом.

Яков молчал, склонив голову. Я решил продолжить провокацию:

– Разве не думаешь об этом, когда, – я без лишних мыслей коснулся его паха и не договорил.

Яков сорвался с места.

– Я не хочу. Сейчас – всё и так прекрасно. Так и хочу дальше, – его голос дал брешь: он дрожал. – Я вернусь. – Ретировался.

Теперь-то я понял, почему он не просил от меня большего.

Я смотрел на руку, убеждая себя в ощущениях, которые испытал, когда коснулся его.

У Якова не было ни члена, ни яиц.

Я подавил смех, который лез наружу.

***

Я тактично сделал вид, будто ничего не произошло. Яков пребывал в смятении, и теперь я был тем, кто спрашивал:

– Как ты? Выглядишь неважно. Что-то болит?

А он неизменно отвечал, чтобы не беспокоить меня:

– Всё хорошо. Спасибо за волнение, – и тёк дальше по-своему малопонятному мне слогу, до сих пор бредовому и ненормальному.

Когда наши «отношения» обрели твёрдую почву, я решил испытать её:

– Яков, – ласково ронял я, заглядываясь на него, – я могу кое о чём попросить?

Яков смотрел на меня так, будто я предложил ему переспать, заодно вспоминая то неловкое событие.

– Ну… да, – замялся он, а я продолжил как ни в чём не бывало:

– Я помню, как ты говорил, что беспокоишься о моём питании, – как же это забудешь, – и кормишь меня с тех пор только… здоровой пищей. Так вот: я бы хотел попросить нездоровой пищи. Бургер. Один. – Яков удивился, открыв рот. – Или пиццу. Что-нибудь из этого. Побалуешь?

– Конечно. – Он хотел спрятать облегчение, но не смог.

– Спасибо.

Почему это было важно для меня? Потому что Якову придётся покинуть дом. Хотя бы на пять минут. Если он мне доверяет, он оставит меня несвязанным, на моём собственном попечении – я проверю доверие, я проверю комнату. И решу, что делать дальше.

========== 11. ==========

В тот день Яков ушёл. Я оперативно сполз на пол и удостоверился, что дверь закрыта на ключ.

– Мудак, – не сдержался я, окидывая взглядом пустую комнату.

Заглянул под кровать – даже пыли не было. Подполз к ёлке. Она стояла до сих пор, хотя я был уверен, что февраль уже наступил. Если не март.

Будет заметно, если я что-нибудь оторву от неё. К тому же ветки хлипкие. На то и искусственная. Я бы мог воспользоваться подставкой, но Яков раньше увидит, что ёлка стоит криво, чем я ударю. Если он будет стоять, я не дотянусь.

Посмотрел на бесполезные ноги. Затем на шнур от гирлянды. Он тянулся в другую комнату. Я бы мог использовать и его, но сколько мне потребуется душить Якова? Он успеет отрубить мне руку.

Поиски ничего нового мне не открыли.

Яков вернулся с пиццей. За время своего заточения я впервые был рад хоть чему-то. Еде из реального мира, который находится вне моей досягаемости.

Я, как зачарованный, смотрел на неё и пускал слюни. Это заставило меня поверить, что не всё потеряно.

Наконец-то показался аппетит.

***

Я решил не ослаблять своего невинного давления. Следующим я попросил книгу. Обосновал тем, что умираю от скуки, не хочу, чтобы мозги запеклись. Мы читали вместе: иногда про себя, иногда по очереди вслух. Книги были тяжёлыми для понимания, но не по весу.

Они были большими, но до безумия лёгкими. Такими не ударишь как следует.

Периодично я выпрашивал «нездоровой пищи». Сделал вид, будто ни в чём больше не нуждаюсь. Что я принадлежу Якову навечно. Он может оставить меня на пять минут, на полчаса, на два часа, и я никуда не денусь. И, когда моя решительность созрела, я попросил – просмотр фильма. Всего лишь то.

Дольше, чем крепла моя решимость, я вспоминал название необходимой киноленты. Фильм должен подойти ситуации. О нём нелестно отзывался Саша, Вера говорила, что он мрачный и тяжёлый. Но мне он нужен был ни за чувства и сюжет, а за сцену.

Якова просить долго не пришлось. Он хотел утолить мой «культурный» интерес. Я был безмерно благодарен этому наивному идиоту, ведь я оказался ближе к осуществлению своей мечты – убраться отсюда подальше.

***

В день просмотра я снова попросил «вкусной и вредной пищи» – это было настолько значимо, что я всеми силами показывал Якову своё приподнятое настроение, не забывая улыбаться и верещать, как всё замечательно.

После обеда мы устроились на кровати – сели плечом к плечу, а на ногах – ноутбук.

«Было бы куда сложнее притащи он стационарный компьютер,» – я старался не засмеяться вслух.

Повезло, что Яков с концами не отрезан от мира. Жаль только, что понимание действий у него на уровне малолетнего, которому вовремя не объяснили, что другим людям может быть «больно».

– Ты не смотрел этот фильм? – спросил я, пока Яков открывал файл.

– Нет. Я не смотрю фильмы. Предпочитаю книги.

Да, те самые книги, купленные за копейки в советское время и фрагменты которых Яков мог цитировать по памяти. Толстого, Достоевского, Тургенева, Гончарова и остальных.

Окно стандартного проигрывателя растянулось. Яков выпрямился и прижался спиной к стене. Я незамедлительно сполз на его плечо, опуская руку на грудь. Яков вздрогнул, а я, не замечая, потёрся головой.

– А комиксы?

– Нет. Никогда не читал… – он заговорил шёпотом, а его сердце билось точно в мою руку.

– Это надо исправить, – игриво наставил я, поглаживая Якова ладонью.

Я стиснул зубы, чтобы удержать надменную улыбку. Кадры фильма мелькали перед глазами. Сердце Якова набирало темп, а я сильнее вжимался в него, подтягивая ноги. Сладкая дрожь вскружила мне голову.

Я почувствовал возбуждение раньше времени.

Фильм тянулся вечность. Камера часто тряслась – это единственное, что я запомнил о картине потому, что быстро потерял к ней интерес и готов был закрыть глаза, чтобы отдохнуть, но боялся заснуть. В такие моменты я начинал ёрзать и телесно смущать Якова, неоднозначно водя рукой по рёбрам и спускаясь к животу.

Он был горячим. Его желудок и кишки должны быть намного горячее. Такие мысли возвращали. Пульсация его организма с размеренностью маятника успокаивала меня, и я легко вздыхал, ощущая конец.

Время шло и наконец настало. Та самая сцена. Кульминационная. В ней два действующих лица: девушка и мужчина. Место действия – переулок. Действие – жестокое изнасилование. Он ей угрожал, она просила отпустить. Ему было всё равно на её мольбы, у него были нож и сила. На ней была тряпка.

В какой-то момент я ощутил себя ею. Она ничего не могла сделать. Лежала под ним, кричала в его ладонь, а он трахал её и нёс бред о своих проблемах.

Оставалось догадываться, проведёт Яков аналогию или воспримет фильм чисто. Что меньше всего меня интересовало.

Свободную руку я положил на пах и начал дышать через рот. Поджал сильнее ноги и не отрывал глаза от монитора. Девушка испытывала боль, а я заставлял себя испытывать наслаждение, хотя бы на ту долю секунды, когда Яков обратит внимание.

Он уже заметил, но не подавал виду. Я тёр член и дышал всё громче.

– Илья… – неловко проронил Яков.

Я повернулся к нему и заговорил в ухо:

– Разве тебя это не возбуждает?

Вторая рука поползла вниз по его животу. Яков перехватил её.

– Н-нет, – промямлил он, отворачивая голову.

– А меня – да, – выдохнул я и прижал его руку к своему члену. – Чувствуешь? – Моя улыбка изломалась, но он не видел.

Яков упирался. Но несильно. Иначе отнял бы руку намного раньше. Я двигался, тёрся об него. Другой рукой я почти залез под резинку его штанов, но он удерживал.

Изнасилование продолжалось. И как я был рад, что сцена эта мучительно долгая. Она давала мне много времени, чтобы успеть сделать всё по плану, расставив по местам.

Иногда я подхватывал её стоны. Иногда повторял его имя. Иногда терял счёт времени и с резким вздохом возвращался к реальности. Я выпадал на несколько секунд, хотя по кадрам фильма это было трудно определить.

– Сожми, – призывал я, пытаясь стиснуть руку Якова на себе.