Текст книги "Подарки в продуктовых пакетах (СИ)"

Автор книги: Axiom

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Когда на улице стемнело, когда время перевалило за девять, а молчание начало напрягать, я сказал, через силу и нехотение, через сопротивление мышц в горле и боль в голове, что мне нужно идти. Я не хотел, и я знал, что это всё написано гримасой неприязни на моём скрюченном лице, но я произнёс мысль вслух. Толя не мог её проигнорировать.

Я встал из-за стола, но из кухни не вышел. Не сумел заставить сдвинуться себя.

Нужно пережить очередную ночь в пустой квартире, где буду настоящий я и бесплодные проблемы, которых я не смогу избежать в своей голове.

– Я тебя провожу, – неуверенно, но утвердительно сказал Толя, за что я был очень благодарен.

***

Он проводил меня до двери. Остался со мной, как поддержка, пока я искал ключи – с переполоху забыл, куда положил. Когда нашёл, крепко зажал в пальцах и глубоко вдохнул.

«Долго я собираюсь бояться?» – так подумал тогда.

Мне необходимо отмести ненужные мысли и постараться взять себя в руки.

Я вставил ключ, повернул один раз, второй и что-то снова мне показалось неправильным. С непониманием я смотрел на ключ в замке. Глаза сохли.

– Илья?

– Опять, наверное, чудится, – решил я, но голос уже выдал мой страх.

Я открыл дверь. Свет заливал коридор. Было тихо и неприступно. Одинокая квартира без постоянно проживающих в ней людей. Я всматривался в дверные проёмы, в узоры обоев, искал, что не так, что отличается, что не принадлежит мне. Ничего не попадалось на глаза: всё на месте. Или относительно на месте: не помню точное расположение шапок и обуви, но их количество не изменилось.

Я прикусил губу, шаря глазами по квартире за границей порога.

– Давай я проверю, – Толя снова пришёл на выручку.

Увидел, как нелепо со своей настороженностью на грани фобии выглядел я. Пожалел. Кивнул и зашёл. Я испугался за него, взялся за дверь, наблюдая и вздыхая пугливо с каждым его шагом. Он тоже был осторожен, но, в отличие от меня, решителен, готовый к действиям.

Толя заглянул в комнату матери. Постоял, повертел головой, ничего не увидел и двинулся на кухню. Там он бросил взгляд вокруг и перешёл к туалету. Моё сердце колотилось, а ладонь, схватившая дверную ручку, вспотела. Я смотрел, не моргал. Во рту сохло, слюна вязла. Мне очень хотелось пить.

Толя открыл дверь ванной. Даже я увидел, что там пусто. Последней оказалась моя комната. Толя оттолкнул дверь и начал осмотр с левой стороны, одновременно делая шаг внутрь и поворачивая голову.

За грудиной сердце забилось чаще.

Я распознал странное чувство. И я не знал, было оно вызвано тем, что свет в коридоре я не включал, или тем, что шапку и шарф я кинул на пороге, а не закинул на вешалку. В ту же секунду Толя вздрогнул и сделал шаг назад, подтвердив мои опасения, которые казались лишь плодом одинокого ума.

Я не мог себе представить, что он увидел, и подошёл. Толя отреагировал сразу:

– Илья, не смотри!

Но не успел закрыть от меня надпись над кроватью: «С Новым годом, Илья», – которая была выведена большими буквами красной, густой краской. Такой тёмной и живой, что я не мог сомневаться в том, что на самом деле это – кровь.

У меня перехватило дыхание. Ноги подкосились. Я моментально оказался на полу, хватаясь за стену, за дверной косяк. Толя сел рядом, доставая телефон.

Меня поглотил жар: я испытывал его изнутри и снаружи. Воздух не доходил до лёгких. Дыхание стало отрывистым и частым. Голова закружилась. Узоры на ковре заплыли. Я хотел завыть: от страха, от непонимания, от ужаса, который предстал передо мной. Все мои чахлые попытки убедить себя в «совпадениях» были разрушены. Я – цель. Кто-то делает это намеренно. Кто-то хочет стравить меня.

И у него это прекрасно получается.

Я варился в пуховике, но не мог предпринять каких-либо действий, чтобы освободить себя. Пальцы левой руки еле хватались за опору, правая рука лежала неподвижно. Взгляд не фокусировался. Пол отрывисто ходил подо мной, я не мог поймать его. Я не разбирал тех слов, которые говорил Толя, я не понимал, что они означали – его речь превратилась в испорченный сигнал, передаваемый радиоприёмником древней модели. Как и моё восприятие, починке он не подлежал.

В какой-то момент стало безумно легко, разум словно заплыл, и я чуть было не потерял сознание, хватаясь за рукав Толиной куртки. Он был здесь, со мной, но ткань выскальзывала из рук. Я терялся в пространстве. Я потерялся в ощущениях: моя голова, как вулкан, была готова извергнуть своё содержимое. Мой организм работал на износ: в тупом приступе боли сердце устало выполнять свои функции, отсох не только язык, но и глотка, сухость пробиралась глубже, словно собиралась достигнуть каждой альвеолы лёгких, кишки сколько раз перевязались, что превратились в ком, стягивая живот внутрь, в себя.

Меня засасывало.

***

Толя вызвал полицию. По факту проникновения в квартиру.

Я не мог прийти в себя, когда Толя успокаивал словами, предлагал выпить воды или хотя бы присесть. Я так и не вернулся в норму, когда в дверь постучали: не смог повернуть голову, не сразу понял, что стук был именно стуком – я воспринял звук, как нечто отдалённое, вне квартиры, вне качественного восприятия.

Пришли двое полицейских и начали задавать вопросы. Толя говорил кратко, быстро и чётко. Он знал, что от него требуется. Показал комнату, а я думал, как спрятаться от глаз, от взрослого голоса, который спросил, как я. Второй выругался, когда зашёл в комнату.

Если я бы мог отделаться одним матерным словом, я бы давно голосил на улицу знакомые выражения. Но я так не мог – все чувства пропали. За неподдающейся контролю паникой меня настигло ледяное равнодушие, но стояло оно у края спокойствия, переступив, который я снова потеряю себя и перестану понимать, что происходит.

Рассказывая, Толя не забыл упомянуть про пакеты. Не специально. Когда он начал говорить, то сообразил, что говорит о том, чего не спрашивали. Замялся. Поймал мой взгляд, а я слабо кивнул – лишним уже не будет. Я сам не знаю, когда смогу заговорить.

Я и не хотел говорить. Ведь тогда мне придётся снова думать о пережитых днях, когда я считал, что моё психическое здоровье под угрозой, а в голове – бред.

========== 5. ==========

– Где твои родители сейчас? – спросил полицейский, который остался со мной.

Для обоих стало сюрпризом то, что жилец квартиры – не Толя.

– Их… нет.

«В городе,» – самое важное я не произнёс. Не смог выдавить.

– Когда будут?

– Не знаю.

«После новогодних каникул,» – такой ответ их не устроит. Появятся новые вопросы, на которые я не смогу ответить.

Оба видели, что я не в состоянии сказать путное. Особенно после того, как снова увидел «поздравление». Мне пришлось посмотреть на надпись, чтобы «высказать предположения». Единственное, в чём я был уверен, что никогда ещё мурашки на затылке не казались мне клопами с ледяными зубами, которые грызли кожу, с намерением обглодать череп, усиленно и часто впиваясь в плоть.

Кроме букв, на стене были нарисованы большие лампочки. Все нанизаны на нить. Когда я вобрал картинку целиком, то понял, что это – пресловутая гирлянда. Этот кто-то решил украсить мою комнату.

В глазах закололо. Я заморгал и опустил взгляд на кровать. На подушке – я не заметил раньше, Толя, возможно, увидел, но не разобрал, – белый пакет с тёмным содержимым. Он просвечивал. Нечто размером с голову козлёнка. Другая голова: тёмная, срезанная с живого существа, кровоточащая определённый период времени. На пакете оранжевая эмблема магазина.

Я схватил себя за плечи и уставился в пол, дыша через рот. Меня начало тошнить. Чем сильнее чувство напоминало о себе, тем глубже я пытался всосать воздух ртом, чтобы подавить рефлекс. Я знал, что это должно помочь, но дыхание прерывал кашель, и чувство тошноты мигом заменяло физическое облегчение.

Толя предлагал уйти, переместиться хотя бы на кухню. Я, не останавливаясь, кивал, но не двигался. Ноги не подчинялись. Мне пришла в голову мысль, что, скорее всего, когда я решусь на шаг, то упаду, не устою на ногах – они обессилены.

Полицейский заглянул в пакет. Его лицо скривилось. У меня поджало сердце. Я схватился за Толю и попросил помочь перебраться на кухню. Второй полицейский задавал какие-то вопросы. В ушах шумело. Отвечал Толя, а я искал оставленную вчера кружку.

Её тоже не оказалось на месте.

Страх нарастал. Я оглядывался, смотрел на стены, в углы. Толя уже проверил, удостоверился, что никого нет, но навязчивое чувство преследования не отставало. Сердце тоже – оно продолжало спешить.

Почему этот человек или эти люди так сильно вторгаются в мою жизнь? Что им надо? Зачем? Словно мне не хватало проблем, и появились они. Преступники. Убийцы.

Снова стало холодно.

Я сумел ответить на один вопрос: «Закрывал ли дверь, когда уходил?». Я ответил машинально: «Да», но мужчина усомнился во мне. Спросил: «Точно закрыл?», и пояснил: «Следов взлома нет». Сначала я запаниковал, на долю секунду поверил, что недостаточно прокрутил ключ, а потом вспомнил все детали вечера: как моему неустойчивому спокойствию пришёл конец, когда вырубилось электричество, как я собирался, не разбираясь в вещах, как долго торчал у двери и всовывал ключ – я точно закрывал. Толя подтвердил, он слышал щелчок замка. Полицейский задумчиво хмыкнул, помечая ответ в блокноте, и строго посмотрел в мои глаза. И чем дольше он смотрел, тем сильнее я вникал в его слова: нет следов взлома. Два поворота, когда я сделал один.

У того, кто проник, есть ключи. Он может спокойно зайти в квартиру и покинуть её.

Он мог делать так и раньше, когда меня не было дома: когда я был в школе, когда уходил гулять, когда спал… Когда я думал, что один, он вполне мог находиться в квартире.

Жар прошиб спину.

Он мог быть здесь, мог наблюдать за мной, мог стоять надо мной, пока я спал, или ждать у двери ванной, когда я был в душе.

Темнота действительно таила в себе опасность.

От осознания бессилия я прикусил губу изнутри, чтобы отвлечься, забыть на секунду о страхе, о существовании человека, который следил за мной, который знал обо мне такое, за что решил наказать.

Руки тряслись как у алкоголика в завязке. Я не мог подавить тряску. Я уже совсем ничего не мог.

***

Закончив осмотр, полицейские попросили родительские номера. Я звонил им, но никто трубку не взял – что неудивительно. Они счастливы, находясь вдалеке от места, которое превратилось в дикий ужас для меня. Полицейские попробуют связаться с ними.

Для меня предпочтительнее переждать время дознавательства у родственников. Собственная квартира небезопасна. Я покивал, но, когда оказался с Толей на улице, вспомнил, что ни одна из бабушек не проживает в нашем городе.

Попросился к Толе. Я не знал, куда ещё податься. Он согласился и даже не подумал, что я могу принести ему неприятности.

Я не представлял, какими усилиями воли он оставался непоколебимым. Я видел, что ему страшно, не по себе от кровавой надписи, от пакета, от меня, которого ломит и выворачивает от собственных мыслей, но он ни разу не отступил, не опустил глаза, словно страх не имел для него большого значения, словно было нечто, что являлось более важным, чем нахлынувшие и взявшие под контроль чувства.

Когда я спросил у Толи, что это может быть, он со смущённым вздохом ответил: «Должно быть, разум».

***

У отца Толи был такой же глубоко холодный и отстраненный взгляд, как у полицейского, который допрашивал меня. Но, в отличие от него, отец Толи не задавал вопросы. Возможно, потому что сын попросил, или он сам видел, что я не отвечу, возможно, потому что расследование досталось не ему. Он был в курсе произошедшего и, кажется, мысленно отчитывал меня за то, что я не связался с родителями, когда обнаружил пакет на дверной ручке.

Мне нечем было ответить, кроме пустоты мыслей, и я отхлёбывал мелкими глотками горячий кофе с молоком.

Я был в безопасности, и моё состояние уравновесилось – легче дышалось, думалось, не было нужды прислушиваться, приглядываться. Я нашёл оазис умиротворения. Кроме того, я не ходил в школу и не травил своё сознание праздничным настроением, которое, по мере завершения декабря, набирало обороты: люди гнались за потерянным временем. Их я не видел, не погружался в эту пресловутую новогоднюю нервотрёпку и был освобождён от обязательств.

Мне было хорошо. Пока я не вспоминал, «почему» так сложилось.

Подкрадывались сомнения: верят ли мне полицейские?

В Толе я был уверен, потому что он верил мне, не ковыряясь вопросами, но взрослые, которые должны относиться к полученным знаниям критично, рассматривали мои заявления с другой стороны, которой для меня не существовало изначально. На неё мне намекнул Толин отец: «Не всегда преступления совершаются преступниками». Он озвучил свою мысль, пока, собираясь на вечернюю смену, разговаривал с Толей. Я стал молчаливым слушателем, потому что истории, которые рассказывал отец Толи, вызывали интерес. Озвучив противоречивое предложение, он посмотрел на меня, как бы спрашивая: «Совершил ли «преступник» преступление по отношению к тебе?»

Я задумался, потому что не понимал формулировки. Если не преступник совершит преступление, то – кто? Я спросил у Толи, что он думает, а он слабо улыбнулся, подтягивая уголки губ как тяжёлый груз: «В быту принято считать, что в преступлении есть две стороны: преступник и жертва».

Если не преступник, значит, жертва. Если не абстрактный персонаж, значит, я.

Я на самом деле представил, как взрослые мужчины в форме высказывают предположения, среди которых звучит и такое: «Не сделал ли он это сам?». В квартире никого не было, кроме меня, никто не может подтвердить, что не я нанёс кровавые рисунки над кроватью, что не я лишил козлёнка головы и рогов, не я подкинул вторую голову себе на кровать.

Идея абсурдная. Но лишь потому, что я знаю, как было. Они – нет. Они смотрят с другого берега. Им не понять всё и сразу, поэтому они стараются понимать по кусочкам, разбирая догадки и подтверждая или отклоняя доводы. У них свой взгляд, под которым я – «преступник», желающий, например, внимания к себе.

Почему не отвечал на вопросы? Почему говорил приятель? Правда, был шокирован или понял, что загнан в угол?

Когда я задавал себе эти вопросы, моя уверенность в прожитом колебалась как тонкая берёза при порыве ветра. Когда я отвечал на вопросы, ветер затихал, уверенность возвращалась. Я отстраивал день снова и снова, чтобы не упустить детали, не забыть важного: свет в коридоре, шапка и шарф на вешалке, кружка в моей комнате, два поворота ключа. Ощущение преследования, наблюдения из темноты. Отключение электричества, которое заставило меня стремглав покинуть квартиру. Промежуток, когда я позвонил Толе – он был со мной, всё это время. Он знал, чем я занимался.

Я так часто прокручивал вечерние сцены, что ладони, сложенные в молитвенном жесте, начинали противостояние, борьбу за первенство: я не заметил, как собственные пальцы впивались в кожу, словно намеревались надломить кости; глаза снова высохли: пока я вспоминал, не моргал, лишь появление Толи вернуло меня. Я заморгал, обратив на него внимание, и ощутил сухость, будто влага на роговице превратилась в мелкий песок.

Мои нынешние догадки ничуть не лучше прежних. Сейчас полицейские ни о чём не будет говорить утвердительно. Им ещё предстоит допросить меня. Они должны допросить соседей. В голове возник образ ошеломлённой бабки сверху: она точно запомнила пакет и наверняка не забыла свежесть крови. Если бы пакет появился раньше, о нём бы доложили другие, более участливые соседи: они бы так просто не прошли. Тогда я был в школе, и никак не мог подкинуть его себе – здесь я не сомневаюсь. Всё портит надпись.

Смогут ли соседи, хоть кто-нибудь на трёх этажах, сказать, что в день, после моего побега, в квартиру пришёл другой человек? Видел ли его кто-нибудь, слышал, подтвердит ли, что он – не плод моего воображения, если даже я не подозревал о его существовании?

К тому же откуда у него ключи? От кого он их получил?

Перед уходом из квартиры, хоть и оцепенелый, но я проверил: один ключ оставался при мне, второй висел в ключнице за рамой. Другой был у мамы. Возможно, ещё один остался у отца. Если кто-то из них?..

Нет. Бредовая идея.

– Илья, тебе надо отдохнуть, – посоветовал Толя и сел рядом.

У меня не было причин слепо истерить с возгласами: «Как здесь отдохнёшь, когда ненормальный подкидывает пакеты с мертвячиной?!». Толя всё понимал и был максимально осторожен со мной: намеренно или интуитивно. Я не ощущал напора с его стороны, и меня это успокаивало.

Напряжение спадало. Но мысли не выветривались его голосом.

– Ты мне веришь? – спросил я.

Это был двоякий вопрос: подтверждал ли я им свою невиновность или приковывал внимание, как бы желая перетянуть на свою сторону непричастность? Говорил, чтобы найти поддержку или прикрыться? Как бы такой вопрос трактовали полицейские?

– Верю.

Точно не как Толя: твёрдо, крепко, нерушимо.

========== 6. ==========

Прошла неделя. Меня допросили. Я старался отвечать как можно конкретнее, сжимая листок с прописанными ответами в кармане, но расплывался в эканиях, вздохах, мычаниях вместо пауз и кратких да-нет. Я убеждал себя смотреть в глаза, но не выдерживал контакта. Ссутулился, опуская голову, и начинал терять слова. Я не был спокоен и не знал, как достигнуть подобного состояния или хотя бы отдалённо напоминающее такое. Было тяжело, будто сказали в лицо, что меня подозревают. Я нервничал, потел, тяжело дышал, но сердце отмалчивалось. Это нагнетало.

Опустошало.

Родители ещё не вышли на связь. Для них оправдания у меня не было. Я и не искал.

Когда я покинул управление, меня встретил Толя. Он не улыбался, как дурак, широко раскрывая рот и демонстрируя неровные зубы, желая вселить в мою голову тошнотворное напутствие: «Всё будет хорошо», он не хлопал по плечу, не обнимал, не озвучивал мои надежды. Он молчал, но его молчание не вызывало дискомфорт, смотрел осознанно. Я видел по нему, что, примерно, он представляет, через что я прошёл, и ненавязчиво сочувствует мне, но также он показывает, что не мне одному пришлось пройти через допрос. Ему тоже – он уже был знаком с процедурой и тем, как она изматывает.

– Не хочешь перекусить? – предложил он.

Я не ощущал голода, но согласился. Когда Толя спрашивал, он выглядел так, будто я уже отказался. Я подумал, что чувствовал он, Саня и Вера, когда я отказывался провести с ними время, потому что не хотел портить им настроение всплесками своего негодования. Возможно, им было обидно: лучше бы я плескал перед ними, друзьями, чем в одиночестве. Они переживали. А я не хотел доставлять неудобств. И было грустно нам вчетвером.

Зашли в бургерную, где я насторожено обратил внимание на декорации: мишура на стене, ёлка в углу и пустые подарочные коробки. Потом осмотрелся: плакат с бургером в новогоднем оформлении, красочные заявления о скидках.

Наличие праздника притупило желание разделить ужин с Толей. Когда он обернулся, не замечая меня рядом, я автоматически последовал за ним, опуская глаза и следуя за его обувью. Вокруг были люди. Они обсуждали Новый год: кто что купил, что не успел купить, про кого забыл, куда придётся ехать, с кем будут. Их было так много, что шёпот застрял в ушах – шуршал, мешал. Мне хотелось уйти, но я остался с Толей.

– Если не нравится, можем уйти. – Он заметил.

– Всё нормально, – сказал я, подкрепляя слова помятой улыбкой. – Мелочи.

Толя поверил с трудом.

Атмосфера давила на меня, но его общество несколько облегчало абстрактные симптомы. Общение с ним приносило свои плоды: мы научились говорить, будучи наедине, и разговоры отвлекали меня даже от праздничной шумихи. А вид Толи, которого смущает есть на публике, вызвал у меня неудержимый смех. Я засмеялся впервые за месяц. Впервые, как родители сделали мне прекрасный новогодний подарок, оставив с самим собой, впервые, как я повесил на своё лицо нестираемое разочарование.

Собственный смех показался чужим, но искренним. Он был коротким, но удивил даже Толю.

То ещё зрелище: два парня изумлённо таращились друг на друга после того, как один из них нелепо рассмеялся во весь голос из-за того, что его друг, подставив бок другим столам, откусывал маленькие кусочки от бургера. Всего-то.

Представив ситуацию со стороны, я снова не сдержался. В этот раз выдавил смешок ладонь, пачкая её соусом. Толя тоже засмеялся. Кажется, впервые за декабрь.

Правильно будет сказать, что мы «сблизились».

Я и не думал, что такое счастье выпадет мне среди череды зверских неприятностей. Я в самом деле был рад: рад узнать человека лучше, чем это могло случиться в стенах школы или в компании Сани и Веры, рад, что хоть кто-то на моей стороне, хоть кто-то понимает, что мне нужно без слов, просто знает и не требует. Я рад, что могу разделить с ним это бренное время. С ним я забываю о родителях. На задний план отходит новогодняя суета, а иногда даже не действует на нервы. Когда он рядом, я не чувствую себя одиноким, больше не желаю, чтобы люди вокруг меня исчезли или их чистая радость превратилась в тягостную грусть.

Я начал очищаться от негодования. И в этом была Толина заслуга.

***

Праздник на носу. Ни Толя, ни его отец не занимались приготовлениями. Квартира по-прежнему пустая, в холодильнике нет закупленных про запас продуктов, нет ни намёка на то, что хотя бы одна деталь изменится к тридцать первому числу.

– Знаешь, если тебе захочется, можешь пойти вместе со мной к отцу. Правда, мы будем возиться с бумагами, а это – та ещё скука смертная, сидишь, перебираешь, читаешь. Так что… не стоит рассчитывать на безудержное веселье, – Толя предложил неуверенно, касаясь рукой затылка.

Его челюсти разжались, но он не произнёс ни слова – замял предложение. Решил не говорить.

Я быстро понял, что к чему: при мне он не хотел поднимать «проблемы», поэтому я произнёс:

– Надеюсь, родители к этому времени не объявятся. – Это лучшее, что они могут сделать.

– Может… быть, – Толя сказал в сторону, оставляя руку на затылке.

Он не поддерживал мою надежду. Он считал, что мне будет лучше с ними.

У него тоже своё видение ситуации. А своим я, казалось, загнал его в уныние. Поэтому решил объясниться:

– Я считаю, что мне будет лучше с тобой.

Толя не спорил, а я спросил себя: «Будет ли ему лучше с таким другом, как я?».

***

Вечером того же дня Толя предложил прогуляться. Освежиться. В последнее время мы не вылезали из квартиры. Я, не раздумывая, согласился. Это он верно подметил – нам не хватало чистого воздуха.

Улица встретила нас крепким морозом. Площадь – огромной ёлкой, ледовыми фигурами с подсветками, пустыми горками и мириадами разноцветных вспышек. Меня почти не тошнило от светошоу. Ощущение того, что с гирляндами перестарались, не отпускало: вызывающе. Они слишком кричат о празднике, который, сам по себе, лишён смысла – что такое Новый год? Зачем он нужен? Это – следующая дата, подсчёт прожитого и предстоящего пережить, наивная надежда, что в новом-то году всё изменится, произойдёт чудо и самые сокровенные мечты реализуются.

Фарс.

– Смотри, – подтолкнул Толя, – лабиринт сделали.

Хруст шагов остановился. Я посмотрел вперёд. Строение, похоже, настолько большое и, возможно, ветвистое, что прозрачный лёд не показывал того, что находится с противоположной стороны.

Толя предложил войти, побегать на перегонки.

– Я не ребёнок, – заунывно сказал я.

Толя с улыбкой смотрел на меня. В его глазах блестели красные, синие, зелёные огни. Он выжидал с детским трепетом, и это заставляло меня почувствовать себя неловко: я ещё ребёнок.

– Пройдёмся, – согласился я.

Внутри, во льду, холод ощущался сильнее. Он сдавливал, как надвигающиеся стены. Я рассматривал вырезанные орнаменты на материале, который отливал голубым. Когда мы завернули, стены потускнели, стали темнее. Яркий свет оставался позади нас, только луна на чёрном небе освещала путь. Зашли в тупик и попытались припомнить, каким путём дошли до него. Не вспоминая развилок, мы опустили головы, обращая внимания на следы. Их не было видно. Снег шёл полторы недели назад. Мы не обнаружим свои перемещения.

Переглянувшись, мы рассмеялись: на ум обоим пришла одна и та же идея. Вернулись назад.

Не было никаких ориентиров, только собственная смекалка и интуиция. Лабиринт оказался более запутанным, чем я от него ожидал. Пришлось включить мозги и запомнить, где мы ходили.

Встали на развилке: я был уверен, что мы пришли слева, Толя, наоборот, – справа. И оба были настолько уверены, что решили пойти своими путями.

– Посмотрим, кто первый выберется! – крикнул Толя напоследок.

Снег под его ногами быстро захрустел. Он побежал. Звук отдалился.

– Тот, кому улыбнётся удача! – ответил я и ринулся по ледяному коридору.

Я, правда, не знал, куда бежать, но двигался, резко заходя в повороты и выставляя руки вперёд, чтобы не врезаться в стену. Несколько раз мне довелось избежать столкновения. И чем больше сил я прикладывал, чем глубже вдыхал морозный воздух, чем отчётливее слышал стук своего сердца, тем, кажется, счастливее становился. Я не мог остановиться – простое и доступное удовольствие.

– Победа! – выкрикнул я, оказываясь за пределами лабиринта. Толи ещё не было.

Я возвёл руки к небу, оглядываясь на выход: их оказалось два. Значит, и он скоро выйдет, если не двинулся обратно или не нашёл мою тропу.

– Давай быстрее! – попросил я.

Сердце ещё билось, начало отдавать в шее. Холодный воздух ласкал горло, пока я выдыхал пар.

Я прислушался – абсолютная тишина, которая наступает в городе, где все решили, что пора на боковую.

– Толя? – я позвал, не повышая голос.

Глухо. Темно. Я огляделся – больше никого. Час поздний: ни детворы, ни родителей, которые бы её опекали. Я снова позвал – в более просящей манере.

Сердце затихло. Холод начал подступать. Температура резко понизилась. Я сделал шаг и напрягся от скрежета под ногой. Он прозвучал слишком громко.

Я подошёл к выходу слева и заглянул. Никого. Сквозь толстый слой льда ничего не было видно. Я аккуратно двинулся обратно по маршруту, который должен был вывести Толю. Поворот вправо, я замедляюсь и из-за угла выглядываю. Снова пустота. Казалось, прямая, уходящая вперёд, терялась в темноте.

Я дотронулся до льда, пытаясь сжать край пальцами.

Очень надеюсь, что это – не шутка.

«Тогда где он? Почему так долго идёт?» – это говорила тревога.

Я выдохнул пар и вдохнул через нос, снова ступая и пугаясь шага.

Почему я не слышу его шагов? Куда он мог деться?

Стараясь игнорировать скрежет под ногами, я прибавил темп, заглядывая за повороты. Один тупик, второй. Половина лабиринта, похоже, более запутанная, чем та, что досталась мне.

Ночь сгущалась. Сердце не догоняло кровь до кончиков пальцев. Меня морозило, и била сильная дрожь.

– Толя! – я не удержался и выкрикнул: в голосе страх.

Я прижал руки к лицу, прося себя успокоится.

«Ничего страшного не могло произойти. Наверняка, он вернулся ко входу или пошёл моей дорогой. Всё в порядке. Всё хорошо. Не накручивай. Просто прогулка, не так ли? Не придумывай. Поворот… Ещё несколько таких, и я сам достигну начала. Точно».

Поддерживая себя чахлой улыбкой, я прошёл дальше.

В длинном коридоре, за четыре ледяных пласта от меня, лежал человек. Это был Толя: его куртка, его обувь.

– Толя…

Я ничего понять не успел и уже был около него на коленях. На льдине, над ним, я заметил бурое пятно, которое не хотел принимать за кровь.

– Ты как?

Я попытался помочь ему подняться, хватая за плечи. Он не реагировал, не отвечал. Хоть и далось нелегко, но я приподнял его.

Под головой я увидел такое же пятно, как и на льду. Оно было больше. Свежее и ярче. Оно впиталось в втоптанный снег.

Чтобы это всё не значило, я продолжал звать его. Я не мог понять, кому и зачем. Что надо…

– Иль… – слабо вырвалось из его горла.

– Толя! Всё хорошо? Я, сейчас, позвоню скорой, ты только…

Я совсем не знал, что делать. Я забыл, где мой телефон.

Меня трясло настолько сильно, что я не смог удержать Толю. Его тело повалилось на меня.

– Сейчас… – Я готов расплакаться от беспомощности.

– Ух… – едва шептал он.

– Да что ты?.. С ума сошёл?!

Мне казалось, что я сойду с ума.

– …ди.

– Нет. Нет-нет… Просто подожди. Немного.

Я потянулся к карману пуховика. Там должен быть мобильник. Туда я его положил.

Перед глазами мелькнуло чёрное пятно. В следующую секунду чья-то ладонь зажимала мой рот, а пальцы зажали нос. Я не мог вздохнуть, а воздух мне очень требовался. Я начал кричать в попытках освободиться, но голос тонул в перчатке, в ладони.

Второй рукой меня прижали спиной к себе, не позволяя вырываться ни телом, ни рукой.

Я пытался вдохнуть ртом, но лишь пускал слюни. Недостаток кислорода кружил голову, ослаблял меня. Я проявлял всё меньше и меньше сил на сопротивление, пока не закрыл глаза.

========== 7. ==========

Я проснулся. В голове повис чугунный туман: не оторваться от постели, не открыть глаза. Что-то давило, сжимало мозг как резиновый мячик. Я поморщился и попытался дотянуться до лица. Руки не двигались. Они находились за спиной и не реагировали.

Я перевёл дыхание – грудина давила на лёгкие. Когда тягость развеялась, я осознал, что внутренняя сторона век пропускает оттенки красного: то темнее, то бледнее. Я поддался любопытству и открыл глаза. Напротив стояла ёлка. Гирлянда активно мелькала яркими цветами и слепила глаза. Она была близко. С прищуром и теплом я смотрел на неё. Наконец-то праздник добрался до меня и этот жуткий сон…

Стоило только вспомнить, как до меня дошло, что на постели, рядом со мной, сидел человек. Тот самый человек, который ударил Толю. Тот самый, который схватил меня. Тот самый, который подкидывал пакеты… Этот ненормальный. Я был в его руках.

Воспоминания нахлынули и затопили, застлали ёлку, и у меня перехватило дыхание. Я заорал. Звук не выходил наружу. Я едва разжимал губы, заклеенные скотчем не на один слой. Я не мог прорваться. Глаза заслезились, когда я попытался дёрнуть руками – они были крепко связаны. От ног толка тоже не было: их обвязали вокруг коленей и лодыжек.

Тёмная фигура мигом обернулась, а я продолжал потуги, надеясь, что хоть на немного, но становлюсь громче, прорываясь сквозь липучую преграду. С каждой попыткой руки и ноги сдавливало сильнее. Я ощущал, как пережимает вены и сосуды. Глотку саднило от, казалось бы, сухих криков. Рот мгновенно наполнился жидкой слюной. Часть её уходила в горло, другая – забивалась между кожей и скотчем.

Я попытался снова, но поперхнулся. Выкашляться не было возможности. Я начал задыхаться.

– Тише-тише, – торопливо проговорил голос.

Фигура нависла надо мной. Переменчивый свет гирлянды слабо раскрывал её лицо, но я видел, оно не старое. Молодое. Немного старше меня.