Текст книги "Подарки в продуктовых пакетах (СИ)"

Автор книги: Axiom

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== 1. ==========

Когда я увидел тень пакета на проводах электропередачи, то не обратил внимания.

На следующий день узнал, что в нём лежали куриные головы.

– Ну и мерзость, – сказал Саня, прокручивая ленту инстаграма.

– Как только додумались? – с жалостью спросила Вера.

– Я читал, что головёшки пустые и высушенные. С долей уверенности мы можем предположить, что кто-то подготовился заранее, – серьёзным тоном заговорил Толя.

– А готовился ли? – С упрёком посмотрел на него Саня.

– По-твоему, просто совпадение? – надавил Толя.

– По-моему, ты копаешь в ту сторону, которой нет на самом деле, – расставил Саня и, чтобы не дойти до конфликта, вернулся в телефон.

– А я так не считаю, – твёрдо повторил Толя. – Илья, а ты что думаешь? Пакет напротив твоего дома обнаружили.

Я перестал копаться в обеде, отделяя рис от мяса.

– Я бы не узнал об этом, если бы вы не рассказали. А так… фрики какие-нибудь. Сатанисты. Или зоо-коллекционер, который решил избавиться от хобби.

– Скверное хобби, – заметила Вера всё тем же тонким голосом.

– Тебя это будто меньше всех волнует, – со смекалкой детектива подметил Толя.

– Ага. Что мне до этих куриц, когда Новый год предстоит встретить в одно рыло? – Я насадил на вилку мясо и принялся считать прожилки.

Ребята затихли. Они все проведут каникулы с родителями: Вера полетит в Швейцарию, Саня с братом и родителями проведёт незабываемую неделю на базе отдыха за городом, Толя будет помогать отцу на работе. А я останусь один, потому что отец будет с новой женой и ребёнком, потому что мать будет с новым мужем, потому что им важнее их новые семьи, чем старый я.

Обида ударила в сердце.

Мать спросила, проведу ли я праздники с папой. Я сказал: «Да». Когда позвонил отец и спросил, проведу ли праздники с мамой, я сказал: «Да». Они ничего не знали. Они оставили меня, променяли. Им я нужен меньше всего.

– Извините, – сказал я, – но это – то, что меня волнует.

Просто куриные головы.

Уроки прошли быстро. На переменах друзья собирались вокруг меня. Пытались что-то обсуждать и подключить меня. Я агакал. Всегда. Даже когда вопрос начинался с «почему?», «зачем?», «что думаешь?». Я ничего не думал, ничего не хотел. Я устал. Хотел уйти домой и смотреть сериалы.

Когда одевались, Саня предложил сходить в кино. Толя и Вера мигом подхватили идею. Они договорились заранее – даже на секунду не задумались: когда, во сколько, куда (это в Толином стиле). Я отказался. Я не в том настроении, чтобы находиться с людьми.

Ребята отнеслись с пониманием. Не напирали.

По пути домой зашёл в магазин. Купил по стандарту чипсы и колу. На автомате сказал, что нужен пакет, хотя место в рюкзаке было. На улице морозил пальцы. Холод обгрызал кожу без сожаления. Я не прятал руки в карманы. Было уныло и паскудно. В груди шкрябло без остановки, как запертые кошки и собаки в кладовке, и я не знал, что делать с этим.

Дома было тепло. Пальцы болели, кололись, оттаивали. У меня кружилась голова от перепада температур. Из носа текло, а перед глазами всё плыло.

Возвращаясь, я опять пытался не смотреть по сторонам, не замечать новогодних украшений, сверкающих гирлянд, которые висели на окнах жилых домов, и счастливых людей, которые проводили время вместе, смеялись и были со своими семьями. От них хотелось убежать. На них хотелось накричать. Почему у них всё хорошо? Почему они вместе? Почему я должен возвращаться в пустую квартиру? Почему я должен быть один, тогда как все улыбаются и радуются?

Из носа потекло сильнее. Из глаз тоже. Пакет зашелестел, упав на пол, и замолк. В полной тишине собственные всхлипы казались особенно противными и невыносимыми. Слёзы жгли облупленную кожу рук. Пальцы растирали ресницы и грозились протереть веки насквозь, если я не остановлюсь. Но я не мог.

***

Саня, Вера и Толя первые три перемены не подходили ко мне. Похоже, им я тоже надоел – так решил. Но на четвёртой ко мне подсел Толя с неуверенной улыбкой.

– Куда пойдёшь после школы?

Я немного подумал, словно было о чём.

– Домой.

– Можно, я… зайду тебе? – Толя сглотнул. Напряжённо моргнул. Отвёл взгляд в сторону Веры и Сани. Снова договорились. – Я тут подумал…

– Хорошо, – я ответил, не слушая объяснений, которые они придумали втроём.

– Я не помешаю? – спросил он с удивлением.

– Нет.

Мешать нечему.

***

– Илья, не хочешь на выходных сходить куда-нибудь? – предложил Толя.

Опять за старое. Снова тягают меня.

– Нет. Не хочу.

– Разве не скучно сидеть дома?.. – Толя резко замолк, понимая, что выбрал неверное слово.

– Одному? – с улыбкой я закончил вопрос, которого он побоялся. – Это не скучно, Толя. Это тяжело.

Ему трудно подобрать слова, чтобы продолжить разговор. Мне нетрудно продолжать молчать – в последнее время это давалось всё проще и проще. Я почти не испытывал нужду делиться «новостями»: двойкой за диктант, пятёркой за выученное стихотворение, похвальным листом за активное участие в жизни школы, нагоняем от классного руководителя – они превратились в никому ненужную мелочь, которая больше ничего не стоит, которая вовсе никому не нужна, которая не может волновать.

Это я понял в те дни, когда дома меня встречала тишина. Когда бы я не вернулся: утром, сбежав с уроков, днём, вечером или ночью, загулявшись допоздна. Она не отвечала мне. Она игнорировала меня. Мои слова не существовали для неё, и я лишился их. Зачем они нужны, если разделить их я могу лишь с собой?

Не нужны – однозначно. Я натянул улыбку через силу, сдавив губы.

– Кровь? – голос Толи раздался позади, когда мы вошли в подъезд.

Я не заметил и обратился взглядом к нему.

– На полу, – сказал он, опуская глаза.

Я последовал его примеру. На мелкой плитке отпечатался едва различимый след ребристой подошвы. Я поднялся выше и увидел целую тропу таких же, нисходящих по ступеням.

Толя пожал плечами, не озвучивая догадок.

Я шёл аккуратно, переступая следы, которые становились чётче, и надеялся, что не увижу вздутое лицо соседа-алкаша или тощую мамашу сверху, заколотую ножом. Моё дыхание сбилось, сердцебиение стало отдавать в ушах. Я дышал глубже, наполняя через нос лёгкие до предела и мучительно долго опустошая.

– Бог ты мой! – воскликнула старуха. Её голос эхом пробежался по подъезду. Пятясь, она прижала руку ко рту и поспешила пройти мимо нас.

Только если мне не показалось, она смотрела в сторону моей квартиры.

«Успокойся, – я повторял себе, – просто кровь. Кто-то порезался. Или разбил нос, упав на лестнице. Или сломал ногу. Открытый перелом. Поэтому крови на подошве хватило до первого этажа. Всё в порядке. Перестань волноваться».

Я плохо слышал себя и не смог взять в руки, когда оказался на лестничной площадке третьего этажа.

На дверной ручке моей квартиры висел пакет.

Я попытался вдохнуть поглубже, но в лёгких места не оказалось. Живот заполнили камни, и стало очень тяжело. Я не мог моргнуть. Нижнее веко правого глаза начало подёргиваться. Глаз заслезился от сухости. Толя встал рядом и ничего не смел говорить.

Из белого пакета текла кровь.

Та самая, в которую наступил человек и проследил до выхода. Та самая, что лужей растеклась к лестничному пролёту. Та самая, которую, как чёрта, испугалась бабка.

Я не мог сглотнуть слюну. Спазмы сковали глотку.

Пакет тянулся к полу под весом содержимого размером с маленький арбуз.

Я протолкнул комок слюны и сделал шаг. Толя предупредительно вздохнул. Я не остановился, подходя ближе. Ноги, точно скованные пружинами, не двигались свободно. Я тратил много сил, чтобы оторвать правую от пола, согнуть в колене и опустить немного дальше того, где она находилась прежде. Я тратил их на сохранение размеренного дыхания, от которого ощущал в желудке дискомфорт: тело забито под завязку. Один вздох, и меня разорвёт. Я сделал второй шаг и заранее протянул руку.

Она дрожала.

Мне показалось, пакет шелохнулся. Я замер, прислушиваясь. Позади Толя. Больше никого: никто не спускался и не поднимался. Воображение разыгралось? Уж точно. Я попытался сглотнуть. Слюна не пошла. Рот пересох. Губы тоже. А я и не заметил.

Я усиленно моргнул, приводя себя в чувство, и навис над пакетом.

Две пары глаз, чёрных и красных, смотрело на меня.

========== 2. ==========

Я отступил, как старуха, прижимая руку к губам.

В пакете находилась голова козлёнка. То, что я принял за глаза, – место, откуда вырезали рога.

– Илья, – позвал Толя.

Я не отрывался от пакета. С него до сих пор стекала кровь. Меня била дрожь.

Толя положил руку на плечо, разворачивая к себе.

– Не надо, – сказал он и подошёл к пакету, заслоняя его телом от меня.

– Что «не надо»? – я слабо прошептал, выдавливая слова из глотки как остатки пасты из тюбика.

– Изводить себя.

Пусть и пытался, но Толя проигрывал чувствам, что накрывали нас обоих. Я решил последовать его совету. Отвёл глаза в угол. Пакет шелестел. Толя снял его с ручки, но не направился к мусоропроводу.

– Вызовем полицию? – спросил он.

– Зачем?

В моей голове сложилась цепочка: я несовершеннолетний, значит, полиции понадобятся родители, а их нет, следовательно, придётся звонить им, возвращать их сюда. Мать или отца – неважно кого. Ни её, ни его я видеть не желаю. Пусть отдыхают себе прекрасно со своими семьями.

«Ненавижу», – прозвучало в моей голове.

– Всё же это… не детская шалость. – Он повернулся ко мне – голос звучал отчётливо, хоть и трепетал от беспокойства. Он чувствовал себя не лучше моего – напуган как кролик перед хищной пастью.

– Откуда нам знать? – Я трясся. Мёртвые глаза животного до сих пор впивались в сознание. Круглые отметины на лбу прожигали на моём лице коросты. Я потёр кожу под шапкой. – Какие-нибудь ненормальные решили пошутить… – Я начал задыхаться. – Может быть, попросим твоего отца посмотреть? – Мой вопрос превратился в мольбу, а глаза питали надежду, когда я посмотрел на бледное лицо Толи.

Он выглядел крайне плохо: синяки углубились, глаза впали, губы дрожали, а на лице застыло отчаянное выражение. Он боялся сильнее меня, возможно, так же сильно, как и я, но всё равно вышел вперёд.

– Он сейчас занят, – ответил Толя и опустил глаза, снова уходя в раздумье. – Я… тогда я просто расскажу ему о случившимся, хорошо?

Наилучший вариант.

Несколько минут мы так и стояли: я у лестницы, Толя около моей двери с кровавым пакетом в руках. Молчание стало невыносимо даже для меня. Оно оказалось другим, не таким, где не нужны мои слова. Таким, где молчание вызвано тем, чего мы никак не ожидали увидеть.

Не должны были увидеть.

– Я быстро, – произнёс Толя и спустился по лестнице.

Я старался не посмотреть вслед, но ослушался самого себя, делая одно движение, замечая колыхание пакета и слыша его шуршание. Голова по-прежнему натягивала пакет, кровь застыла в воздухе и отпечаталась на белом целлофане. Толе было страшно, но он решился на героический подвиг ради меня.

Я развернулся к двери, около которой осталась лужа свежей крови. Не застывшей. Не потерявшей свой сочный цвет. Я громко сглотнул. Показалось, что звук отразился от стен.

Толя бегом вернулся – он так спешил, что запыхался, но краски к лицу не вернулись. Он помог вытереть кровь с порога. Отжимал тряпку, пока меня мутило от вида бледно-коричневой жидкости, стекающей по ванне. Кровь козлёнка, смешанная с грязью подъезда и мутной хлорированной водой, не уходила с тряпки. Толя снова и снова окунал её, выжимал. Кровь не кончалась. Она текла коричневой массой, исчезала в сливном отверстии, оседала каплями на стенках и хранила каждое моё брезгливое лицо. Я смотрел через силу. Толя работал с потом на лбу.

Мы не разделись, поэтому становилось жарко.

***

Я не мог заснуть. В глазах по-прежнему кровь. Тело окутывал холод. Я поднимался несколько раз, проверяя, закрыто ли окно в комнате. Ручка опущена ровно вниз. Рама не пропускала воздух. В комнате матери и на кухне окна тоже плотно закрыты. Не было ни малейшего сомнения, что квартира защищена от ветра. Но меня продолжало трясти. Я открывал окна и с хлопком закрывал, трогая рукой, не сквозит ли.

Не сквозило.

Ходя из комнаты в комнату, я не мог не проверить входную дверь, которая своим единственным глазом впивалась в меня, не упуская моих перемещений. Она закрыта на два замка и задвижку, которой до сегодня никто не пользовался.

Меня поглотила ледяная волна, когда дверной глазок потух. Через секунду он снова пропускал свет подъездной лампы. Кто-то прошёл мимо двери.

Я топтался на месте, успокаивая дыхание и сердцебиение. Пальцы на ногах промёрзли. Я не мог успокоиться. Шаг за шагом, растягивая страх, я подходил к двери и резко прислонился к глазку.

На площадке пусто. Только закрытые двери. Только остатки крови у лестницы. Только блеклый свет.

Я долго не мог отлипнуть от двери. Не моргая, наблюдал. Выжидал. Никто не попадался на глаза. Сердце затихло. Дышать через рот стало легче.

Из маминой комнаты я забрал одеяло. Обнимая синтепон, как любимую мягкую игрушку, я не сводил взгляда с немигающего ока в конце квартиры. Оно непоколебимо проводило меня до комнаты и скрылось за стеной.

Я закрыл дверь и лёг в постель, укрываясь одеялами. Как при болезни, подоткнул края со всех сторон, оставляя снаружи голову. До сих пор знобило. Пальцы на руках и ногах не согревались.

Утром я измерил температуру. Неизменные тридцать шесть и шесть

***

Морозь не отпускала. Впилась в кожу, не выводилась теплом.

В школе ребята не трогали. Они знали, что произошло. Толя рассказал.

Саня отнёсся к услышанному со всевозможным «не может быть!». Они сидели через две парты от меня, но я прекрасно слышал их перешёптывания. Старался отвлечь себя от видений, обхватив за локти, чтобы не молотило. Мало помогало.

У Веры на лице ярко выражался ужас. Они не хотели верить, но им пришлось принять ту правду, которую я и Толя увидели.

В столовой мы не разговаривали. Я не ел: не мог взять вилку, не мог открыть рот, не мог сосчитать прожилки в мясе. Я пытался унять озноб. Но всё, к чему мои старания приводили, это – лишнее напряжение мышц. Они натянулись и болели. Молочная кислота не щадила волокна.

Саня, Вера и Толя переглядывались, снова думали о своём. Так они беспокоились обо мне.

– Давайте не будем об этом, – первым сказал я, с усилием поднимая голову. – Может, кто баловался? – озвучил довод я, чтобы успокоить душу, как несколько дней назад.

Нет никаких доказательств, что дверь моей квартиры выбрали намеренно. Нудная привычка Толи строить из себя детектива в кои-то веке оправдала себя – такими незамысловатыми рассуждениями я мог оттеснить волнение, у которого нет основания.

У меня нет настолько фанатичных знакомых. Нет знакомых, чья фантазия позволила бы обезглавить животное и повесить его голову на дверь. Нет жестоких знакомых, способных на это. Мои знакомые – одноклассники, школьные приятели и дальние родственники. Никому из них я не насолил настолько, чтобы заслужить голову козлёнка. Без рогов – причина, по которой их вырезали, совершенно неясна.

С начала декабря я избегал общения со всеми, кроме Сани, Веры и Толи. Опять же, ни на кого, кроме них, я не мог вспылить в приступе обиды и сразу извиниться. Если рассматривать период до декабря – я не вижу причин, за которые можно покарать. Я не отбитый. Я социализированный. Я, мать его, активный гражданин, выступающий против насилия. Мой потолок – обложить матами, а это ещё довести надо.

Наверняка, совпадение, думал я и натягивал улыбку, вспоминая, как два дня бродил по окрестностям и выискивал капли крови на снегу. Обшаривал дворы, заходил туда, где люди не оставляли следов.

Кровь была свежей. Она текла. Это значит, что голову отсекли недавно. Совсем недавно, где-то поблизости от моего дома. Вопрос возникал такой: «Почему третий подъезд, а не первый? крайний? Почему третий этаж, а не первый? Почему нет капель на лестнице? Почему их нет на улице? Потому что голова была упакована в специальный пакет? (не продуктовый) Зачем такие тщательные приготовления, чтобы забежать в третий подъезд, попасть на третий этаж и выбрать дверь, которая дальше всех?».

Вопросы заполоняли голову. Они пробуждали сомнения – нельзя доказать, что мотив отсутствовал.

Просто ничего нельзя сказать наверняка.

– Илья, – позвал Саня, – как ты себя чувствуешь?

Очередной трудный вопрос.

Я боялся. Мне было хреново. Собрав кое-какие силы, которые себе присвоил холод в моём теле, я еле разжал челюсти, чтобы сказать:

– Я хочу домой.

Но «дома» было хуже – я вечно озирался, как дикий зверь, на внутреннюю сторону двери, перед тем, как зайти в туалет или на кухню, стоял по две-три минуты и пялился на неё, ждал, когда кто-нибудь объявится, заслонит своим телом глазок, оставит очередной пакет с не менее привлекательным подарком, от которого я не засну предстоящий месяц. Меня трясло. Жидкость в кружках и стаканах покрывалась волнами, почерк в тетрадях стал неровным, словно рука хотела выводить не буквы, а линию кардиограммы. Моё сердце билось громко и замедленно. Бум. Секунда-полторы молчания. Бум. Снова тишина. Бум. Моё тело содрогалось. Я не мог контролировать себя. Ком воздуха застревал в трахее, не мог дойти до лёгких. Им я задыхался.

Потом отпускало. Приходило облегчение. Затем накатывало снова.

Вечером было хуже, чем утром. Я свободно собирался в школу, не думал об отсечённой голове животного. Когда возвращался, надеялся не увидеть новый кровавый пакет. Не видел, но покрывался тревогой – она мурашками поселялась на коже, пуская холод в мою собственную кровь. Вечером я пытался не выходить из комнаты только для того, чтобы не смотреть, не вспоминать, как заглянул в белый пакет и увидел нацеленные на меня мёртвые глаза, красные пятна на лбу и раскрытый в немом блеянии рот.

Стало хуже, когда я понял, что пустые куриные головы висели не просто напротив моего дома, они висели напротив моего подъезда.

Совпадение?

Я надеялся. И молил себя поверить в это больше, чем в то, что кто-то предпочёл поиздеваться надо мной.

– Пакет? – спросил кассир.

От слова меня передёрнуло. Я покосился на его руку, которая потянулась к пачке, висящей около кассового аппарата. Бледно-оранжевый логотип совсем неблагоприятно повлиял на мой организм. Зубы застучали.

Хоть я зацепился взглядом лишь на секунду, этого вполне хватило, чтобы заметить оранжевую маркировку на пакете с кровоточащей головой козлёнка. К тому же, смутно, но я припоминал, на фотографии с куриными головами, которую показывал Саня, было то же самое: белый, едва прозрачный пакет с оранжевым пятном.

– С вами всё хорошо? – спросил парень, смотря на меня с беспокойством.

Я погрузился в ужасные мысли.

– Д-да, – запнулся я, пытаясь улыбнуться. – Пакет… не нужен, – я сказал это с пугливым отвращением.

Мне нечего опасаться.

– Выглядите бледным, – произнёс он.

– Устал, – выпалил я и посмотрел в сторону – очереди не было.

– Питаясь подобным, – он кивнул на покупки: чипсы и колу, – чувствовать себя здоровым навряд ли будете.

– Возможно, – я как бы посмеялся и открыл рюкзак.

Из-за спортивной формы места мало. Еле запихнул вздутую пачку Lay’s.

Двухлитровую колу пришлось тащить в руках.

========== 3. ==========

Ни к чипсам, ни к бутылке, из-за которой пальцы раздирал жар, я не притронулся. Не смог. Я не ел и не пил. Не мог заставить себя. Сидел в комнате перед монитором, с открытым рабочим столом, в наушниках, в которых не звучала музыка, и пытался не трепать себе нервы.

Совпадение.

«Ни больше. Ни меньше. Такое случается. Не стоит придавать значение, которого нет. Так делает Толя, это его привилегия – пусть он думает об этом, а я буду занят своим…».

Такие слова не помогали. Почему я продолжал трястись? думать, что сделали это всё намеренно? Почему пакеты из того магазина, в который хожу я? Почему не другие, которые расположены ещё ближе? Почему я копался в этом, без остановки, без передышки для своего же здоровья? Почему я не отпустил эту тему, как куриные головы?

Ответ на последний вопрос мне известен – потому что тогда, когда я узнал о них, с ними меня ничего не связывало, но сейчас – из-за пакета на моей двери, – мне не отвязаться от мыслей, которые затягивают как зыбучие пески.

Я вздохнул и снял наушники, оглядываясь по комнате: всё по-прежнему, на своих местах. В квартире я один.

Я встал из-за стола и вышел в тёмный коридор. От кухни меня разделяло пять шагов, которые, в моей неспокойной голове, казались испытанием для выносливых. Я начал дышать через рот. Холод отступил. На его место пришёл жар. Не сводя взгляда с двери, я медленно (хотя стоило бы двигаться иначе) пошёл на кухню, вслушиваясь в тишину, которую не нарушало моё дыхание. Дышать перестал, но сердце работало усердно – его биение было настолько отчётливым, что у меня тряслись губы, а лёгкие качали воздух в такт сердечному ритму. Я дышал не дыша.

Я протянул руку к выключателю. Не нащупал. Пришлось отвести взгляд, самостоятельно вдохнуть воздух, и, кажется, тогда что-то щёлкнуло. Я прижался к стене, готовый слиться с ней. Колени подёргивало.

Наверняка, счётчик. От незначительного звука сердце заработало усиленнее. Горло от частых, неглубоких вздохов начало сохнуть. Живот поднимался в такт дыханию. Глаза пытались нащупать во тьме образ человека, который мог в ней притаиться. Я не слышал ничего, кроме себя – шумной работы своего организма, который вместо меня кричал о панике. Язык иссох, глаза почти. Мне не хватало сил.

Темнота неподвижно стояла. В ней никого быть не могло, но воображение безостановочно пыталось уверить меня, что в ней кто-то есть – тоже наблюдает, слушает, как мне страшно. Он просто ждёт момента, когда я забуду о нём, когда засну, когда буду менее всего встревожен – это мне твердили бредовые фантазии. Но я знал, это – ложь. Выдумки больного ума. Я слишком устал, поэтому не могу воспринимать адекватно собственное окружение. Перенервничал. Это были тяжёлые дни. И раздумья под стать усугубили эффект.

Я включил свет и прошёл на кухню. Поставил чайник, достал кружку и насыпал кофе. Я немного успокоился, но ложка в руках дрожала. Сахар ссыпался под действием моего беспокойства. Сахаринка за сахаринкой он стекал в кружку, шурша, сталкиваясь с дном. Больше никаких посторонних звуков.

Понемногу я начал приходить в норму, только сердце отчётливо билось. Я уже привык ощущать его в груди, с левой стороны шеи, иногда в кишках или голове. Зашумел чайник. Всё в порядке.

Я залил кружку и размешал сахар. Десять дрожащих поворотов рукой. Готово. Я отложил ложку в раковину и потянулся к ручке.

Свет потух. Я погрузился в вязкую тьму. Жужжание холодильника оборвалось. Я схватил за столешницу до боли в пальцах и упал на колени, стараясь прижаться к полу. На меня обвалилась невидимая лава, погружая в пекло. Меньше, чем через секунду, её заменила снежная лавина. Они чередовались, пока я сидел, склонив голову, стараясь вычитать в темноте хоть какие-то знаки, и доводил до онемения собственные пальцы и голову. Я оказывал на них не меньшее давление, чем темнота на мою психику. Тело содрогалось, пока свет не включился.

Прошла пара жалких секунд, из-за которых я, не до конца ощущая ноги, кинулся в комнату за телефоном.

Номер набирался непозволительно долго. Пока телефон вбил каждую цифру, я несколько раз обошёл комнату, стирая пот со лба, проклиная перебои в электросети и стараясь обдумать запасной вариант, но никакие новые мысли в голову не лезли. Только одна: нужно убираться отсюда. Как можно быстрее. Иначе я свихнусь из-за страха.

«Почему так долго?!» – мои мысли было не удержать.

Я бросился к шкафу, доставая вещи.

– Илья, – ответил голос на том конце. Я застыл, окунаясь в холод. – Что-то случилось? – мягко спросил Толя.

– Н-нет… не знаю, – мой голос трусливо дрожал. Ну и пусть. – Мне… просто страшно, – я задыхался, – кажется, я… я начал сходить с ума. Или уже… Можно я переночую у тебя? – Меня снова обдало жаром: спина и подмышки вспотели. Со лба сорвалась пара капель. Я вытер его и, прижав телефон к уху, начал переодеваться.

– Да, конечно, – он удивился. – Илья… правда, больше ничего не случилось?

– Да правда! Просто это я… – А на «что я» слов не нашлось. – Я сейчас переоденусь и сразу подойду.

– Хорошо…

– Не клади трубку, – раньше, чем это могло бы произойти, попросил я, – пожалуйста. Один я не дойду…

– Тогда, может быть, я зайду за тобой?

– Нет. Я быстрее доберусь сам.

Я бы с радостью пошёл с Толей, только для этого мне придётся его дождаться. А ждать в этой квартире я не смогу. Оставаться на месте уже невыносимо.

– Сейчас, надену свитер. – Я отложил телефон и еле протиснул голову в вязаное горло. Стало ещё жарче.

Схватив наушники со стола, вставил их в телефон и прислушался. Только я.

Один наушник вставил в ухо, телефон положил в карман. Сглотнул. Так быстро я ещё не одевался.

– Толя, – я позвал на всякий случай, делая шаг из комнаты.

Свет из кухни и моей комнаты немного освещал прихожую, едва касаясь двери. Она, по-прежнему, тёмная неприкаянная стояла на месте, смотрела на меня блеклым глазом.

– Да? – мигом отозвался он.

– Расскажи что-нибудь. – Я сделал очередной шаг. – Только не молчи… – Я оглянулся. Двери в ванную и туалет закрыты. Комната мамы тоже. – Как твой… папа? – с усилием спросил я, обходя родительскую комнату, будто в ней скрывалось нечто неизведанное мне.

– У него… всё хорошо, – с сомнением ответил Толя. – Он спрашивал, почему я рассказал о пакете, том самом, а не твои родители. Илья, может быть, всё-таки стоило им позвонить?

– Не стоило, – почти брезгливо ответил я, подбираясь к пуховику.

Резко осмотрелся, вертя головой. Обстановка по-прежнему удовлетворяющая, но кто знает, что скрывается там, где я не вижу – за дверьми, в той темноте? Кто-нибудь, мужчина или женщина, стоит, слушает, как я собираюсь, как жалостливо звучит мой голос, обращённый к другу, как шумно я собираюсь. Возможно, он даже слышит, как бьётся моё сердце, которое не останавливается с того самого дня.

– Илья, я, конечно, не понимаю всех твоих проблем, – продолжил Толя.

Я снял пуховик и попытался его надеть. Рука упёрлась в шарф и шапку. Я попытался протиснуть их. Преграда будто стала абсолютна. Время шло. И уходило. Я затряс рукавом, как буйно-помешанный, но это не помогало. Только усугубляло.

– Но разве это молчание – оно поможет?

– Ты знаешь ответ. И я знаю ответ, – я начал сердиться. Я не хотел слушать о таком. – Но я не собираюсь с ними разговаривать на эту тему. Почему они этого не понимают? Кто из нас взрослый: я или они? Дрянь…

Шапку и шарф я кинул у порога, просунул руки и взялся за молнию.

Бессилие накрывало хлеще лавы и лавины, я не мог справиться даже с застёжкой, не мог соединить детали и оттого раздражался, чуть ли не приходя в бешенство: мне нужно быстрее убраться отсюда, так какого чёрта я торможу! Меня снова бросило в жар.

От бешенства пальцы тряслись сильнее, чем от страха. Из-за свитера у меня горели шея и спина. Я весь покрылся влагой.

– Извини, я знаю, что не стоит об этом говорить…

– Забей, – вымолил я, – давай о другом.

Я бросил попытки застегнуть пуховик и натянул кроссовки, не завязывая шнурки. Не оглядываясь, открыл дверь и замер от холода, который коснулся щеки.

– На самом деле, я не знаю, о чём можно рассказать.

Мёртвая тишина заложила ухо. Я вернулся на землю.

– Всё-таки с Сашей у тебя более… так сказать, крепкие отношения, так что, если бы это был он, то у него бы вышло лучше.

– Боже, о чём ты? – Я, дыша через рот, повернул голову к лестнице, уходящей вниз. – Он просто болтает, о чём хочет. Вот и всё. – На ней никого не было. Затем посмотрел на ступени, которые вели на четвёртый этаж. – И ты попробуй так же: что ел на завтрак, – я вышел из квартиры, продолжая смотреть наверх, – с кем общался, что смешного в интернете прочитал.

Я закрыл дверь и достал ключ.

– Но, в том-то и дело, что я не могу о таком рассказывать – это интересно?

– Как знать? Ты же не рассказал.

Я нервно ухмыльнулся. Не мог попасть в замочную скважину. Только этого не хватало. Я подносил трясущийся ключ и промахивался, бился о дверь.

– Твою мать… – беспомощно лилось из моего рта. – Толя, не молчи!

Я наконец-то попал и повернул ключ. От радости, не думая, обернулся и снова встал колом – мне предстоял путь до первого этажа.

– Толя…

– Извини. Я не могу думать ни о чём другом, кроме проблем.

– Я, похоже, тоже.

========== 4. ==========

По лестнице быстро сбежал, по улице мчался как на стометровке. Меня мало волновало, что я могу застудить горло или подхватить простуду, меня не волновали истраченные силы, даже собственная усталость, из-за которой путались ноги и я чуть два раза не упал, казалось мелочной – неважной. Ничего не брало на холоде. Только цель – дом через три квартала.

Когда я добрался, то без лишней вежливости, ударил кулаком в дверь. Один раз – на большее меня не хватило, и рухнул на колени.

Толя открыл дверь и, поражённый, помог подняться. На плече отнёс до кровати. Уложил, пока я дышал будто бы в последний раз. Я не мог восстановить дыхание, хотя с бегом у меня никогда не было проблем.

– Принести чего-нибудь? Чай или кофе?

– Воды, – попросил я и облизал высушенные губы. На них оказалось что-то солоноватое.

– У тебя губа треснула, – подсказал Толя.

– Какая мелочь, – подумал я вслух.

Я без сил и, как хорошо, что не у себя дома. Сердце затихло почти сразу же, не успел я отдышаться.

Впервые за несколько дней я заснул, не думая о пакетах и несвойственном им содержании.

***

Я спал до обеда: сытно, по максимуму. Выспался в стенах чужой квартиры. Не сразу вспомнил, почему я не в своей постели, почему в одежде, почему потолок поклеен плиткой, а когда нашёл ответы на все «почему», не почувствовал негодования. Наоборот, я ощущал облегчение – вся липкая загустевшая кровь в пакете, высушенные до пыли головёшки не рядом со мной, я не с ними. Они далеко.

Сердце забилось, словно вдогонку осознало, что я проснулся.

– Добрый день, – сказал Толя.

– О, – я спал на его постели, он, скорее всего, на диване, – добрый. Извини, что занял твою кровать…

– Ничего, – легко сказал он. – Будешь завтракать?

Я не отказался. В квартире по-прежнему были только я и Толя. Его папа на смене, неизменно отрабатывал долг родине.

Мы несвязно пытались заговорить о чём-нибудь отвлечённом, но, как уже сказал Толя, ни он, ни я не были похожи на Саню, который мог завязать разговор с кем угодно и о чём угодно. Становилось неловко, мы смеялись, чтобы разрядить атмосферу, но только усиливали неудобство. Решили помолчать.

Я, странным образом для себя, сохранял улыбку. Слабую, обветшалую, потерянную месяц назад.

Когда я задумался, почему мне так легко, то понял, что дело не в одном изменении локации. Оно было в том, что в этой квартире нет того, чего я избегал, – надвигающегося праздника. Ни пышной ёлки, ни цветной мишуры, ни сетчатой гирлянды на окне. Кажется, о Новом годе здесь не вспоминали. И пусть причина далека от моей, она меня утешала.