Текст книги "Тайна жёлтой лилии (СИ)"
Автор книги: Autumn Leaves
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
========== Глава 8. Утро ==========
На небе ещё только золотилась утренняя заря, когда Руйя открыла глаза. Холодный камень подушки* под её щекой был совсем мокрым от слёз.
Все ещё спали, поэтому Руйя сама надела самую простенькую накидку и без всякого удовольствия сунула в рот горсть вчерашнего изюма. Поднимать суету и будить полдворца ей не хотелось, а лежать и ждать, когда проснутся первые рабыни, она была не в силах.
Стражники у тюрьмы, кажется, тоже дремали, пока не услышали её шаги, но Руйе было точно не до них. Дождавшись, пока они почтительно расступились, чтобы пропустить её, она вихрем влетела в прохладный сумрак.
– Царевна? – а вот у Алефи явно сна не было ни в одном глазу. У Руйи сердце упало, когда она представила, как он столько часов в одиночестве думал о предстоящей казни.
– Отец отказался отменить казнь! – сквозь слёзы воскликнула она, кинувшись к нему. – И он тоже не верит, что ты виновен, но… но…
– Но если не казнят никого, в народе начнётся возмущение, – успокаивающе взяв её за руку, докончил Алефи. – Понимаю. Можешь не злиться на своего отца, царевна, дело не в нём и даже не в критских законах, у нас порой бывает ровно так же.
– Тебе ведь так рано покидать мир навеки… тем более такой позорной смертью… – Руйя крепко схватилась за его руку, словно его уже вели на казнь.
– Тише, тише, царевна. Если ты и правда так стремишься мне помочь, у тебя ещё целый длинный день – я же вчера сказал.
– Но за вчерашний день я ничего не добилась! – в отчаянии напомнила ему Руйя. – Лоссо во время убийства говорил в Малье с покупателем, а ножик так просто изготовлен, что уже не узнать, чей он был!
– А как же то, что тебе рассказали о метаниях Аэссы насчёт побега?
– Мы же так и не узнали, имеет ли история с побегом отношение к убийству.
– Я чувствую, что имеет, – заявил Алефи. – Да, Лоссо невиновен, но я не могу отделаться от ощущения, что каким-то, каким-то образом он сказал нам что-то важное… знать бы только, что…
У дверей темницы снова слаженно расступились стражники, и вошёл Маро в дорожных одеждах, при оружии. Руйя застыла на месте от ужаса.
– Я знал, что найду тебя тут, – в лице отца не виднелось ни гнева, ни разочарования. – Я уезжаю в Фаист – по словам Эхио, там что-то не заладилось с тех пор, как на прошлых Играх там побывал Кано. Вернусь завтра. Улато остаётся здесь, так что по срочным вопросам он, как всегда, готов тебе помочь. Следи за приготовлением к погребению, если жрицы будут требовать ещё благовоний, скажи им, что…
Он осёкся. И было из-за чего: у Руйи округлились глаза и приоткрылся рот от ошеломившей её внезапной идеи. Впрочем, какая там идея – сумасшедшая мысль, проблеск, соломинка утопающего…
– Отец! – едва узнав собственный голос, выдохнула Руйя, бросившись к нему и схватив его за руки. – Прошу, отложи поездку!
– Что ещё, Руйя? – отступил он от неожиданности.
– Заклинаю кровью Быка, отложи! Всего лишь до вечера! И если тебе дорога твоя дочь, сейчас же пошли возницу Ноко в Малью, пусть найдёт и привезёт сюда Лоссо, продавца черепашьих панцирей!
– Руйя, твой рассудок…
– Мой рассудок уже в полном порядке! Отец, помнишь, я предлагала показать тебе истинного убийцу Аэссы? Так вот, если моё подозрение верно, мне это удастся!
– Торговец из Мальи? Соотечественник царицы, какие-то неурядицы времён её девичества? Если нужно, я прямо вместе с Ноко пошлю палача! Подданный Быка, осмелившийся на такое грязное убийство, не заслуживает казни во дворце…
– Нет, нет! – прервала его Руйя. – Никакого палача! Пусть Ноко доставит Лоссо сюда живым и невредимым! Сам головой за него ответит!
Маро быстро вышел вон, и вскоре донёсся его обычный громкий, уверенный голос – он понял, что, раз дочь так говорит о преданном, любимом всей их семьёй колесничем, её приказ не исполнить нельзя.
– Царевна, если после такого шума твоя зацепка окажется ложной, я не желаю и представлять, что с нами сделает твой отец, – даже Алефи, впервые на её памяти, выглядел ошарашенным.
– К сожалению, эта зацепка истинна. Иначе никак, – Руйя присела рядом с ним.
– «К сожалению»?
– Ох, да. Мне бы так хотелось, чтобы всё выходило по-другому… Получается такая гадость… хуже всего, что я могла даже вообразить… но, судя по всему, это правда. Зато, – несмотря на дикое омерзение от той картины, что сложилась у неё в голове, она улыбнулась, – зато тебя освободят, а это сейчас главное.
– Не считай колосья до посева, царевна, – встревоженно сказал Алефи. – Хуже ложной надежды, по-моему, нет ничего.
– Я, между прочим, поверила тебе, когда ты сказал, что невиновен, хотя это казалось тогда невероятным, – подтолкнула его под локоть Руйя. – А ты не хочешь мне верить, когда я говорю, что ты спасёшься.
– Прости, царевна, так и есть. Но твоя жизнь от моих слов тогда не зависела, а вот моя… И ведь ещё недавно ты же сама в слезах говорила, что ничего не можешь для меня сделать.
Руйя снова была готова заплакать – теперь уже от счастья. Однако она вспомнила, что кое-что – как раз к приезду Ноко и Лоссо – надо ещё подготовить:
– Мне сейчас нужно сбегать в город.
– Ещё кого-то расспросить?
– Уже не расспросить. Так, уточнить немного. И да, принести тебе один чудесный подарок.
– Царевна, если я буду избавлен от казни и бесчестия, лучше подарка мне и не надо, – засмеялся Алефи.
– Хорошо, то, что я принесу, будет приятным дополнением, – согласилась Руйя. Она хотела было уходить, но отчего-то замешкалась:
– А ты… ты после освобождения останешься в Кноссе?
– Куда же я денусь? До следующей весны точно здесь буду, я же посланник.
– Но ведь после такого обвинения, после тюрьмы…
– Что ты, если опальные сановники возвращаются к собственному правителю, когда он их прощает, оскорбляться из-за чужого царя тем более нет смысла. Кроме того, я буду счастлив пообщаться с тобой, царевна, в более спокойной обстановке.
У Руйи перехватило дыхание. Она порывисто обняла Алефи за плечи, почувствовав на мгновение крепкие мышцы под его обветренной кожей – и сразу же, устыдившись, отпрянула. Критским женщинам – кроме, конечно, супруги сына Быка – было позволено много воли в отношениях с мужчинами, но Руйя знала, что в чужих странах всё обычно совсем не так, и в общении с иноземными гостями знатным критянкам, чтобы их не сочли развратными, необходимо было строго соблюдать приличия.
Однако, судя по выражению лица Алефи, он был далёк от того, чтобы обвинять её в распутстве.
– Беги, царевна, а то скоро в городе станет людно, тебе будет сложнее там поговорить, с кем ты хотела, – тем не менее, сказал он. – Давай сначала убедимся окончательно, что я не умру завтра до полудня.
– Да… да, разумеется, – Руйя попыталась успокоиться и сосредоточиться, и это было непросто. – До свидания, Алефи – надеюсь, встретимся уже во дворце, когда тебя отпустят.
Прижимая ладони к побагровевшим щекам, она вышла из темницы и привычно велела стражникам позаботиться о воде и пище для Алефи. Да, если всё у неё получится, а она не сомневалась, что получится, уже к вечеру финикиец будет на свободе, но заставлять его терпеть несколько часов без питья и фруктов было жестоко.
В первую очередь Руйя забежала во дворец и взяла шкатулку со своими драгоценностями – чтобы не тратить время и препираться с казначеем, прося выдать ей серебра. Уже в лабиринте она заметила дюжину чинивших какую-то треснувшую скамью рослых рабов и приказала десятерым из них отложить работу и следовать за ней – ещё разволнуется отец, что она опять одна по городу бегает.
Солнце только-только поднялось над горизонтом, а Руйя уже бежала от лабиринта вниз, в долину, где в городе выходили на улицы первые лоточники и разносчики.
Комментарий к Глава 8. Утро
* Не ошибка в тексте и не мазохизм со стороны Руйи – подушки бронзового века были твёрдыми и на подставочках.
========== Глава 9. Меч ==========
Когда лёгкий звук быстрых шагов царевны затих вдали, Алефи устало прикрыл глаза и откинулся назад. Вполне возможно, загадочные доказательства его невиновности, обнаруженные Руйей, не убедят никого, кроме неё самой. Вполне возможно, завтра утром его голова всё же упадёт на земляной пол темницы.
Благодаря многочисленным путешествиям и жизни при царских дворах Алефи видел много разнообразных казней и, конечно же, всегда понимал, что когда-нибудь сам может оказаться приговорённым к одной из них. Правда, он всё-таки надеялся, что если это произойдёт, то в плену у врага, куда он попадёт после долгого сражения… То, что его схватили по обвинению настолько же позорному, насколько ложному, было едва ли не тяжелее, чем сам приговор. Что будет с родителями и друзьями, когда они узнают? Ведь он никогда не сможет объяснить им правду…
Алефи вспомнил лесистые холмы и широкие улицы родного Гебала. Что, если он больше никогда туда не вернётся? Ему даже не устроят положенных сыну вельможи похорон. Сердце ёкнуло, когда он подумал, какая судьба ждёт его – непогребённого, умершего в бесчестии.
«Надо будет Руйю попросить, чтобы она хотя бы меня оплакала… Или нет, не буду! Она решит, что мне от неё только покровительство и нужно. Пусть делает как хочет. Не дело, чтобы она из-за меня долго горевала, ей и без того тяжело после смерти мачехи, а я с нею знаком второй день».
Очаровательная царевна Кносса за столь недолгий срок покорила его душу. За её порой наивными или необдуманными речами, как он быстро понял, скрывались природная смекалка, невероятная решительность и при этом – чуткое и нежное сердце. Как он жалел, что их встрече не суждено было случиться в более радостный час!
«А может, она не ошиблась? Может, она правда нашла доказательства – ума не приложу, какие… Надеюсь, она догадалась пойти в город с приличной охраной. Негодяй, убивший беременную царицу, легко расправится с кем угодно… Но если, если вдруг Руйя права, если ей удастся меня оправдать…»
Алефи позволил себе немного помечтать. Конечно же, он останется при дворе Маро, а когда наступит пора возвращаться домой, попросит у царя руки Руйи. И если только Руйя за этот год не передумает… Каким светлым и полным жизни станет их дом, если она согласится разделить его с ним!
Время текло невыносимо медленно. Стражники принесли ему груш, инжира и воды с капелькой вина, и Алефи, не зная, хватит ли всего этого до вечера, ел фрукты по маленькому ломтику и запивал крошечными глотками, не ощущая вкуса.
Казалось, прошли долгие недели, прежде чем знакомые быстрые шаги послышались вновь. Стражники уже без вопросов пропустили Руйю.
– Царевна! – просиял он. В её лице больше не было, как накануне или этим утром, отчаяния и унылой покорности судьбе, и теплившаяся в душе Алефи надежда вспыхнула ярче, как промасленная лучина.
– Прости меня, Алефи, я не выгляжу слишком радостной – но то, что я выяснила… в общем… тяжело мне было в этом разбираться. Светлая сторона в том, что всё ведёт к твоему освобождению, – она чуть потупилась. – А пока держи обещанный подарок, – и она вынула что-то из-за спины.
Алефи в изумлении уставился на свой собственный меч. Перемазанный в какой-то бурой грязи, с налипшими веточками, но, без сомнения, тот самый, который отнял у него закутанный в покрывало незнакомец. Тонкое бронзовое лезвие, посеребрённая рукоять с лунным камнем… Алефи бы узнал его из тысячи.
– Царевна, я не знаю, как тебя и благодарить! Он достался мне от отца, я уже и не чаял его увидеть снова… Но скажи, где ты его нашла? – Алефи давно понял, что убийца должен был надёжно спрятать отнятый меч. Просто где-нибудь выбросить было опасно – кто-нибудь мог заметить и доложить царю. Меч – не костяной нож, вещь приметная.
– Я всё расскажу, я расскажу, только ещё нужно дождаться Лоссо, – возбуждённо, глотая слова, говорила Руйя. – Лоссо должен мне кое-что повторить, точнее, пересказать, точнее, сказать ясно.
– Постой, присядь, отдохни, – остановил он её и протянул ей ещё почти на четверть полный кувшин и оставшуюся грушу. Руйя, замолчав и усевшись рядом, благодарно улыбнулась и с наслаждением отхлебнула из кувшина. Не удержавшись, Алефи взял её за свободную руку, и царевна в ответ слегка погладила тонкими пальцами его ладонь.
– На самом деле, – призналась она, немного отдышавшись, – на самом деле без тебя я бы ни до чего не додумалась.
– Ну что ты, это ты и с Аэссой дружила, и во дворце всех знаешь. Я могу только строить догадки, и то зыбкие.
– Может быть, но это ты мне постоянно повторял, чтобы я обращала внимание не только на день и час убийства, но и на то, что было раньше.
– Предположим, – сказал Алефи. – Значит, я правильно думал, что история с Лоссо нам ещё пригодится?
– Да, так и вышло! – подтвердила Руйя, с восторгом глядя на него своими блестящими карими глазами. – Помнишь, мы не могли понять, почему Аэсса с ним не сбежала, хотя явно была несчастна в Кноссе?
– Ещё бы не помнить.
– Мы же чего только с тобой вчера не придумали – то ли кто-то узнал о побеге, то ли у неё завёлся новый возлюбленный при дворе, то ли она просто сама не знала, чего хочет, то ли ещё что… А по всему выходит то, – тут улыбка её погасла, – что Аэсса сочла себя недостойной прежнего жениха.
– Думаешь? – посерьёзнел и Алефи. – Как же это получилось?
Руйя пожевала губами, вытерла рукавом пролившееся питьё – ей не слишком хотелось заговаривать о своих догадках, очевидно, картина складывалась действительно мерзкая. Наконец она собралась с духом и начала:
– Ну смотри. Я же помню, она была необычайно весела, щебетала как птичка – и на свадьбе, и после неё. С отцом была неизменно ласкова. Кажется мне, что она не так сильно любила своего Лоссо, как ему самому хочется верить… но ладно, не хочу я её за это сейчас судить, она всегда была очень, очень доброй женщиной, со мной так дружила… Может, ещё до царских смотрин Лоссо не слишком верно оценивал свои отношения с Аэссой – думал, что её любовь сильнее, чем было в действительности. Неважно. Главное, что сначала Аэсса вовсе не выглядела так, будто ей жизнь в Кноссе не мила!
– И когда же это поменялось? – Алефи начал понимать, к чему ведёт Руйя.
– После минувших Игр. Аэссу словно подменили.
– Но никто не обратил на это внимания?
– Отец, видимо, не обратил, – тяжело вздохнув, сказала Руйя. – Да и я тоже… царица же первый человек в Кноссе после самого царя, никто не имеет право как-то вольно о ней рассуждать, вот я и считала, что раз отец ничего не говорит, значит, ничего особенного не происходит… В общем, была она после Игр то угрюмой, то печальной. Ребёнку будто не радовалась. Часто стала оставаться и гулять одна, хотя раньше обожала шумные праздники и сборища и терпеть не могла одиночество.
В глазах царевны показались слёзы:
– Я должна была понять, что с ней что-то очень не так! Я, называвшая себя её подругой…
– Не кори себя, царевна. Ты решила, что перемена настроения произошла из-за ребёнка, – Алефи положил руку ей на плечо. Руйя покачала головой:
– Это не оправдание! Я даже почти не справлялась у неё, как она себя чувствует!
– Ты не могла и представить, что кто-то был способен причинить ей зло, – мягко напомнил он. – Вспомни – до очень недавнего времени ты была уверена, что ни один критянин не посмел бы и пальцем тронуть сиятельную царицу.
Очень осторожно он привлёк Руйю к себе, и она прижалась к нему, всё ещё тихо плача.
Лишь выждав некоторое время, Алефи заговорил снова:
– Значит, у кого-то из Кносса чистые и почтительные чувства к царице оказались… далеко не чистыми и не почтительными? Подожди, выходит, что ребёнок был…
– О несчастном ребёнке мы ничего уже точно не узнаем, – дрожащим голосом сказала Руйя. – Сегодня стало понятно, что убита Аэсса была именно из-за него, – захлёбываясь слезами, она в полуобмороке упала на руки Алефи.
========== Глава 10. Объяснение ==========
Руйя открыла глаза и не сразу осознала, где находится – вокруг было темно и тихо, пахло сухим деревом…
– Ты плакала, пока не уснула, – сочувственно сказал Алефи, заметив, что она шевельнулась. Руйя поняла, что лежит на земле, а финикиец сидит рядом с ней. Воспоминания о том, что она узнала и поняла за день, всплыли перед глазами.
– Мы с тобой договорили до того, что… – Алефи замешкался, но Руйя уже вспомнила сама:
– Не надо сейчас ничего замалчивать. Я… я справлюсь.
– Я не могу понять: почему Аэсса была обречена из-за ребёнка? Ведь, насколько я знаю, царь считал, что это его дитя, у него не было ни тени подозрения – иначе бы он не стал устраивать в честь жены Игр.
– Сейчас-то подозрений не было, – горько сказала Руйя. – Подожди, сейчас объясню по порядку. Когда Аэсса отважилась открыться бывшему жениху, она – спорю на что угодно – выражалась туманно и не называла имён. Лоссо, простодушный малый, ничего не понял и подумал, что она жалуется на жестокое обращение мужа. Не о муже она говорила. Вот что меня постоянно и с самого начала коробило – мы с отцом, конечно, не близки, но я его всё-таки достаточно знаю, чтобы не поверить выводам Лоссо!
– И поэтому ты его сейчас потребовала к себе? – уточнил Алефи.
– Конечно! Пусть он как можно точнее повторит то, что ему говорила царица. Прошло не так много времени, а Лоссо наверняка запомнил каждое словечко любимой.
– Но в конце концов она решила, что опозорена, что он не сможет быть счастлив с нею.
– Так она, бедняжка, и рассудила. Она решила хранить тайну до конца своих дней.
Алефи задумался:
– И зачем всё-таки было её убивать? Раз она даже Лоссо не сумела рассказать всей правды, даже уже когда ждала ребёнка… не выгоднее ли этому мерзавцу было бы залечь на дно?
– Он бы так и поступил, потому что он далеко не глуп и понимал, что она бы его не выдала. Навешивать на себя новые преступления против рода Быка он решился, только когда не увидел другого выхода. Когда Аэсса объявила о беременности, он сразу же начал планировать избавиться от неё как можно быстрее.
Угрюмо помолчав, она продолжила:
– Сразу после убийства я отмела любые мысли о причастности к нему отцовских приближённых – разве они стали бы рисковать своей властью, своим положением при дворе? Но только потом я догадалась, что убийца встал перед выбором. Убить Аэссу и почти наверняка остаться вне подозрений, как чуть было не произошло – или дождаться рождения ребёнка и, очень вероятно, мгновенно лишиться головы.
Руйя допила из кувшина остатки разбавленного вина. У неё по-прежнему камень лежал на сердце, когда она обо всём этом говорила. Люди, которых она знала с детства…
– Вот тут, конечно, счастье, что тебе поверила именно я, – сказала она. – Многие вообще ни о чём из этого не знают… Горбатость советника Кано – не следствие долгих трудов над папирусами, как думают народ и большинство придворных. Он появился таким на свет. Точно так же горбат с рождения его отец, гончар Тодо, которого я знаю только потому, что ходила с отцом и матерью на тайные совещания с Кано в домишко Тодо и его жены.
В глазах Алефи отразилось понимание:
– Всё ясно! И если бы младенец Аэссы тоже родился кривеньким…
– …То тут уже мой отец, сопоставив одно с другим, докопался бы до истины. Казнил бы он обоих без разговоров – даже если бы он поверил, а я думаю, что поверил бы, что Аэсса была взята силой… зависит это от неё или нет, супруга сына Быка должна блюсти брачное ложе. А ты лучше других знаешь, как относится мой отец к казням, которых сам не желает, но которые при этом необходимы… якобы, – поморщилась она.
– Ужас, – прошептал Алефи. – Какой ужас. Но как ты догадалась, что это был Кано? Неужели ты сразу поняла… про ребёнка?
– Что ты! Просто, когда мы с ним говорили – я его о костяном ноже расспрашивала, – он упомянул, что, дескать, ты не захотел марать свой бронзовый меч.
– И что же навело тебя на подозрения? Он мог просто считать меня убийцей Аэссы, как считали многие…
– Мог. Но вот знать, что твой меч из бронзы, он не мог. Я-то помню, – слабо улыбнулась Руйя, – ты, когда тебя схватили, сказал просто о мече, но не из чего он был сделан. Кано до этого знал о тебе только понаслышке, а так как ты приехал в Кносс совсем недавно, вряд ли все кричат о том, какое там ты носишь оружие – ты же даже не воин, а посланник. Меч мог бы быть медным или костяным.
– Ещё полно ревнителей старых времён, которые до сих пор предпочитают клинки из камня, – добавил Алефи.
– Понимаешь, твоё появление сильно помешало Кано.
– Я просто решил пройти к стойлу и посмотреть на вашего Быка.
– Ну вот, и Кано это спутало все расчёты. Если бы он ушёл незамеченным, убийство Аэссы не удалось бы раскрыть никогда. Наскоро сделанный ножик, никаких следов… А тут пришлось задержаться и драться с тобой. Кано тебя обезоружил, но услышал шаги – мои – и был вынужден бежать. Из-за такой череды неприятных неожиданностей он немного запаниковал и не выбросил твой меч, пока не стало слишком поздно.
– Так где же он его спрятал? – Алефи успел немного почистить лезвие меча, но всё равно тот выглядел так, словно год провалялся на пыльной дороге.
– В стене.
– Что? В дворцовой, что ли? Там почти сплошной камень. Или Кано знает какие-то тайники?
– В стене родительского дома. Тодо и Китта живут бедно – в этом уже Кано не виноват, он много раз предлагал построить им хороший дом, но они не то слишком робкие, не то слишком гордые, я сама не очень понимаю. Стены у них – толстые прутья и глина, да ещё бесчисленные щели. А глины этой и рядом с домом тоже много, Тодо же гончар, и он где-то раз в десять дней готовит себе большой запас. Кано сунул меч в одну из щелей и замазал наскоро глиной, а потом при первой же возможности пошёл к родителям погостить и спрятал меч понадёжнее, но всё там же. Причина простая – о том, кем Тодо и Китта ему приходятся, не знает почти никто, живут они на отшибе, а он всегда следит, чтобы его как можно меньше народу видело и узнавало, когда он их навещает. Поэтому, кстати, он и скрылся так ловко из лабиринта – привычка. Даже если бы твой меч стали искать, никому не пришло бы в голову заняться поисками в шалаше полунищего гончара.
Потрясённый Алефи сидел не шевелясь. Наконец он вымолвил:
– А тебе почему пришло?
– Ну я-то как раз из тех, кто знает, где тайное убежище Кано. Отец часто устраивал там особо секретные советы. Но мы с отцом Кано не подозревали, поэтому он не думал, что кто-то из нас найдёт меч.
– Если бы ты посчитала меня убийцей, никто бы его и не нашёл, – кивнул Алефи.
– Ну да, разве что после смерти Тодо и Китты отыскали бы в развалинах шалаша, но к тому времени, – Руйя вздрогнула, – ты уже был бы давно казнён… Итак, я-то тоже всё окончательно поняла только сегодня с утра, когда сюда зашёл отец сказать о поездке в Фаист.
– А Фаист здесь при чём?
– Отец упомянул, что Кано туда ездил как раз во время предыдущих Игр. Кано действительно никогда любителем зрелищ и праздников не был… Так вот, а Лисса – та торговка фруктами, помнишь – вспоминала, что на прошлых Играх «господин советник» дал ей серебра. Как у меня в голове это сложилось, я и начала понимать. Взяла полную шкатулку драгоценностей и бегом кинулась в город. Когда я стала допрашивать Лиссу, она, бедолага, долго отпиралась, мне уже пришлось кровью и рогами Быка поклясться, что с ней ничего не стрясётся. Кано дал ей мину серебра, чтобы она никому не проболталась, что он приехал из Фаиста раньше времени.
– Какой же он всё-таки оказался гад, – сквозь зубы сказал Алефи. – Как ты думаешь, Маро твоим вычислениям поверит?
– Тодо и Китта уже пришли со мной к отцу и подтвердили, что я нашла у них твой меч. Больше, в общем-то, ничего и не требовалось бы – как ещё этот меч мог к ним попасть, если только его не притащил Кано? Свидетельство Лоссо будет только дополнительным доказательством насилия над царицей.
– Тогда зачем нужно было с такой срочностью вызывать его из Мальи?
– Я же до последнего боялась, что что-то сорвётся и Лоссо останется последней надеждой. Кано мог пойти на отчаянный шаг и выбросить меч ночью в какой-нибудь колодец. Тодо и Китта могли отказаться свидетельствовать!
– Несчастные старики, – покачал головой Алефи. – Он их единственный сын?
– Единственный, – печально подтвердила Руйя. – Они ещё так им гордились. В каком они сейчас состоянии – мне страшно и вспомнить.
– И почему этот Кано так возненавидел белый свет? Первый человек после царя, родители любят, серебро рекой течёт… Его уже схватили, допросили?
– Он сейчас в одной из соседних деревень по делу – что-то связанное с этим Фаистом, – Руйя невесело усмехнулась. – Вернуться должен после полудня.
Она измученно опустила голову на руки. Да, оставалось совсем немножко до суда над настоящим виновником беды и освобождения Алефи, но сейчас у Руйи не осталось сил даже улыбнуться.
========== Глава 11. Признания ==========
Весть о том, что первый советник царя оказался убийцей царицы, разнеслась по всему острову как ветер. О настоящих причинах убийства, конечно же, знали только несколько человек – Руйя с отцом, Алефи, Лоссо, Тодо и Китта; даже Улато, по общему согласию, решили не выдавать тайны. Подданным Маро кратко объявил, что Кано давно мечтал тайком о царском троне и из-за этого в конце концов обезумел.
Сам Кано, когда его схватили сразу же по возвращении во дворец, вопреки опасениям Руйи, немедленно сознался во всём. Судя по всему, ему стало легче, когда открылась вся правда – его отчаяние после убийства, которое замечала всё это время Руйя, было непритворным, запоздалое раскаяние терзало его днём и ночью.
Он цеплялся за свою власть как за то, ради чего он пошёл на убийство, и потому удерживал себя от того, чтобы пойти к царю и признать свою вину самому, но и государственные дела утешения не приносили – тем более, что в глубине души он понимал, что началом всего стало его же насилие над Аэссой, даже если пытался убедить себя, что это не так.
Руйя думала, что у Кано помутился разум из-за его уродства (хотя, с другой стороны, столь же горбатый Тодо был добрейшим и безобиднейшим созданием на свете), но сам Кано сказал, что дело было вовсе не в этом. Просто он в один прекрасный день начал понимать, что извёл жизнь на тайные совещания, переговоры и посольства, оставаясь при этом незамеченным, нелюбимым и одиноким (с родителями, по его словам, ему давно уже было не о чем говорить), и стал всё больше завидовать Маро – но не царскому трону как таковому, а тому, что у Маро есть семья, есть народная любовь и слава.
Когда Руйя его выслушала, она сочла всё это горячечным бредом – ещё большим бредом, чем то объяснение событий, что было дано народу. Однако Кано настаивал, что именно такие размышления и привели через сколько-то лет к той яростной злобе, с которой он зажал Аэссе рот тем злосчастным вечером после Игр в одном из закоулков лабиринта.
На следующий же день он начал жалеть о содеянном. Он повторял – и Руйя, надо сказать, была склонна ему поверить, – что больше никогда не причинил бы вреда царице, если бы не беременность. Слишком всё совпадало по срокам, и Кано перепугался.
– Я решил, что это будет вроде как милосердием – родись кривой ребёнок, царице всё равно не жить, – сказал он. – А потом… потом всё уже было как в тумане. Словно это меня самого зарезали. Утащил меч, сам не знаю, для чего. Ночью глаз сомкнуть не мог, сердце так и грызло, в голове стучит, а порой слышалось, что царица кричала… Я… я рад, по-настоящему рад, поверьте, что финикийца не казнили. Хотя бы за него отвечать не придётся.
Когда стражники уже собрались вести выговорившегося и совершенно не противившегося приговору Кано на казнь, Маро спросил:
– Чего я никак не понимаю – зачем тебе было красть царскую печать?
– Я не крал её, – спокойно ответил бывший советник.
– Что значит – не крал?
– Когда царевна говорила со мной о печати, я честно поделился своим мнением, при котором и остаюсь – её вытащил у Куро кто-нибудь из свиты финикийца, – увидев на лице Маро недоверие, Кано тяжело выдохнул. – Сиятельный царь, я, по-твоему, признался в страшнейших преступлениях и скрываю мелкую кражу? Всё равно новая печать почти готова.
– Он не лжёт, – подала голос Руйя. Опираясь на руку Алефи – он успел немного привести себя в порядок после тюрьмы, умывшись и расчесав свои тёмно-каштановые волны волос, – она в течение всего допроса стояла рядом с отцом, хотя сама почти ничего не говорила.
– Ты уверена? – повернулся Маро к дочери.
– Ещё бы мне не быть уверенной. Печать взяла я. Она до сих пор лежит в кувшинчике с ароматным маслом в моей комнате.
– Руйя! – ахнул царь. – Ты… как… но почему?
Руйя посмотрела на Алефи:
– Я хотела отсрочить казнь.
– Уже тогда? – поразился Алефи. Если честно, Руйя была убеждена, что он об этом догадался.
– Да, уже тогда. Я, правда, ничего в тот миг чётко не обдумывала. Когда мы с Куро ели, я заметила печать в его котомке и сама не успела опомниться, как вытащила её. До вечера я прятала её в моей причёске, а перед сном переложила в духи.
– Царскую печать, – повторил Маро. – Печать с жёлтой лилией. Ты понимаешь, какое это, по меньшей мере, непочтение к роду Быка?
– Отлично понимаю, но согласись, отец: если бы я не пошла на это, хм, непочтение, ты бы казнил невиновного, а истинный преступник ещё, может быть, долгие годы оставался бы твоим ближайшим советником, – спокойно сказала она.
– С этим не поспоришь, дитя моё, – ответил Маро и дал знак стражникам. – Приступайте к делу.
– Тогда я уйду к себе, – сразу сказала Руйя.
– Ты не будешь присутствовать на казни? – удивился Маро.
– Я дико устала от крови и грязи, – отозвалась она. – Что казнь совершится, я не сомневаюсь, но смотреть на неё мне не хочется. Прости, отец, это моё последнее слово.
– Я тоже не останусь, – поддержал её Алефи. – Я сам едва этой казни избежал. Совершенно не хочется снова напоминать себе об этом.
Маро не очень-то и настаивал. Он сам с трудом заставлял себя принимать решения и отдавать приказы, когда больше всего ему хотелось бы уединиться где-нибудь со своей скорбью по жене, к которой теперь примешалось потрясение от предательства Кано. И он прекрасно понимал, что без дочери и вскружившего ей голову финикийца в убийстве Аэссы он бы не разобрался.
Едва выйдя из тронного зала, Руйя прислонилась к красной мраморной колонне:
– Ох! Неужели всё закончилось?
Подошедший следом Алефи, ничего не сказав, внезапно опустился перед ней на колени.
– Что с тобой? – даже испугалась Руйя.
– Ты спасла мне жизнь, светлейшая царевна, – склонил он голову. – Вся моя семья навеки перед тобой в долгу.
– Если бы не ты, Алефи, никогда бы не удалось призвать к ответу убийцу моей названой матери и её маленького дитяти, – поклонилась она в ответ. – Это искупает твой долг сполна.
– Какое счастье! – уже без всякого вежливого словоплётства воскликнул, вставая, Алефи. – Значит, ты мне ничем не обязана!
