Текст книги "Роль «зрелой женщины»"
Автор книги: Астра
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
Астра
Роль «зрелой женщины»
(чувствительные истории)
Роль «зрелой женщины»
Летней июньской ночью торговый корабль «Виктор Панаёнков», шел в северо-восточном направлении, в порт приписки после долгого плавания. Со времени торжественного спуска на воду и бутылки шампанского, разбитой о его борт, корабль вновь и вновь возвращался домой с полными трюмами. Флаг на мачте бился родной, российский, а грузы в трюмах стояли разные, из дальних и совсем дальних стран, обычный торговый груз: легкий, в виде коробок и ящиков с наклейками, и тяжелый – приборы, оборудование, промышленные станки.
В это летнее время даже северные моря благосклонно встречают утомленных моряков кроткой синевой, светлыми зорями и короткими ночами. Но сегодня море штормило, на палубу серой стеной рушился ливень. В такую погоду судно двигается только по приборам на приборной доске, круглосуточно показывающим курс в бушующем море. Сейчас на мостике нес вахту Клим Ковалев, старший помощник капитана. Из своих тридцати семи лет он отдал морю почти семнадцать, и если не стал капитаном, то лишь по убеждению. Теперь же он и вовсе подумывал о списании на берег.
Внезапно его внимание насторожило ощущение, будто звенят, пересыпаясь, стальные опилки, знак тревоги, понятный только ему.
– Что происходит? – насторожился он. – Так. Что-то впереди! Стоп машина! Полный назад! Лево руля!
Теперь главное – быстрота. Корабль медленно отвернул нос влево.
На мостик вбежал капитан, без плаща, в наскоро застегнутом кителе.
– Что опять случилось, Клим? Что ты творишь?
Корабль становился на якорь. Гремя, разматывала якорную цепь мощная лебедка.
– Сейчас увидим, – ответил Клим, включая дополнительные прожектора. – Вон она, красавица!
Капитан не верил своим глазам.
Прямо по курсу мощный луч прожектора сквозь дождь и волну высветил всплывающую темную махину подводной лодки. На ее поверхности уже метались люди. Вот замигал сигнальный фонарь.
– Норвеги. Неполадки с электропитанием, – читал капитан. – Требуется техническая помощь, – он передернул плечами. – Попробуй-ка заметь их в такой волне! Придется помочь.
Он посмотрел на Клима. Только что они были на волосок от страшной морской трагедии! Только за один рейс старпом спасает их во второй раз. Что за чутье у этого человека?
– Силен, бродяга! А, Евгеньич?! То мель учуял, то подлодку! Как тебе удается?
В этом рейсе Клим уже успел отличиться. Для него самого было тайной, как это получается. Легкий шорох в ушах, похожий на шорох пересыпаемых из ладони в ладонь стальных опилок и все, он готов к действию. Возможно, способность эта перешла от пращура, северного знахаря. Такой же шорох, но мягче, слышался и при мысли отказаться от перемен, которые он наметил в своей судьбе, оставить все по-прежнему. Значит, только вперед.
Шторм стих. Светлело. Корабль стоял на якоре, пока капитан с механиком находились на подлодке.
Летние северные ночи в июне очень коротки. На востоке занимается новый день, и солнце катается по горизонту, будто яблочко по тарелочке.
Солнце крáсно вечером -
Моряку бояться нечего,
Солнце крáсно поутру -
Моряку не по нутру.
Солнце всходило золотым. Прощайте, морские приметы, байки, посиделки на корме в свободное от вахты время! Клим усмехнулся. Он видел, как прилетели два вертолета, вызванные с берега, как сверху, по воздушной лесенке на лодку спустились люди, журналист с кинокамерой, и ярко-оранжевый баул с грузом. К завтраку с подарками и теплой благодарностью от норвегов моторный катерок отвалил от корпуса грозной подлодки и по веселой волне, под светлым небом понесся домой! в сторону «Виктора Панаёнкова». Они издали помахали руками Климу, показали пальцами полные двести граммов и вскоре сменили его на посту.
Корабль пошел дальше.
Капитан, Николай Васильевич Ромашин, Васильич, как по отчеству называют друг друга на флоте, плавал уже более двадцати лет. Из них пятнадцать лет вместе с Ковалевым. Он принял его молодым мичманом, вырастил до своего помощника и давно прочил в капитаны, но тот отказывался. А сейчас и вовсе уходил. Васильич вздохнул. Как спокойно с Евгеньичем! Кому рассказать – не поверят! Жаль терять таких людей. Капитан вздохнул еще раз и решил больше не думать об этом.
…Отоспавшись после вахты в своей каюте, Клим прошелся по судну, проверил в трюме крепление грузов, прошелся по отсекам и палубе, осматривая свое хозяйство. В конце обхода облокотился о бортик кормы, любуясь на закат. Сколько он их повидал за семнадцать лет!
– Прощаешься? – подошел капитан.
– Вроде того.
– Может, передумаешь?
Клим рассмеялся.
– Друг мой Колька! Не тяни кота за хвост и настраивайся на нового помощника. Долгие проводы – лишние слезы. В порту подберут подходящего.
– «Подходящего»! Сколько соли с тобой сьели, в таких переделках бывали, а не могу понять, что тебя мучает? Объясни.
– Не расстраивайся, Васильич. Мне разобраться надо.
– С кем это? – капитан улыбнулся. – С братвой портовой, что ли?
– Еще не хватало! Нет, Васильич, разбираться мне нужно с самим собой. Судьба зовет, как говорится, а куда, не сказывает.
– Э-э, брось ты бабьи сказки, не ломай головы. Кисейная барышня, что ли? Статный сильный мужик, все при тебе. Не понимаю!
Помолчав, Клим тихо проговорил.
– Остановилось во мне что-то, Васильич. Все-то я здесь знаю, все-то мне известно. Движения, глубины нет. Застрял. А, – он махнул рукой, – не объяснишь этого!
Корабль шел своим курсом, оставляя на мелкой волне широкий пенистый след. Матросы занимались генеральной уборкой перед приходом в порт, драили особенно тщательно палубу, чистили медь, подкрашивали белым и голубым название родного судна.
– Не обижайся, Васильич. Всю жизнь буду тебя помнить.
– Меня не обидишь. А как семья?
– Я их обеспечу.
– Все-таки двое, сын и дочь.
– Взрослые уже.
– Какое взрослые… Разве что мать присмотрит, как обычно.
Они снова замолчали.
– А сам? Или зазноба призывает? Скажи уж.
– Нет. Жить буду один.
– Все с нуля?
– Все. Даже из города уеду. В Москву.
– Ого.
– Там есть речной порт, наймусь крановщиком. Если остановлюсь сейчас – пропаду.
Капитан обнял Клима за плечи.
– Не понимаю тебя, мужик, но уважаю. С Богом.
– Спасибо, Николай Васильевич.
Капитан повернулся и пошел к себе. Ворохи бумаг, радиограмм дожидались его, да еще необходимо было составить доклад о происшествии прошлой ночи. Что ж, плохого ничего нет, напротив, честь и хвала Климу Ковалеву.
– Эх, – снова вздохнул капитан и даже махнул рукой. – Зачем, зачем уходит?
Эту ночь Клим спал в своей каюте. Снился ему – в который раз – темный зал, освещенная сцена, оттуда, лучась теплым бирюзовым светом, приближалось прекрасное родное существо.
«Кто ты? Как найти тебя?»
Вдруг он ощутил все тот же шорох пересыпающихся стальных опилок.
– Что? Где? Скорее! – спустя секунды он уже помчался по коридору, загрохотал вниз в машинное отделение. – Скорее! Сейчас рванет, скорее!
Он успел тик в тик. За столиком, впившись глазами в книжку, сидел молодой механик. Ну, очень интересная книжка! Стрелки манометров давно зашкаливали, слышался грозный гул котлов, кое-где вырывались струйки пара, а тот, не видя, не слыша, настигал убийцу, чтобы освободить златокудрую красавицу!
Роман вылетел у него из рук, голова мотнулась в сторону. Клим молча привел его в чувство, сходу вырубил рубильник, вдавил до упора красную кнопку, щелкнул одним тумблером, другим. Гул стих. Вахтенный виновато стоял посреди помещения. Далеко у двери валялась пестрая книжка. Парень боялся сдвинуться с места, такая вина не прощается, он знал это. Клим повернулся к нему.
– Чтобы духу твоего не было на судне, щенок. Положишь рапорт капитану на стол и пошел вон из машинного отделения!
Выгнав парня, Клим усмехнулся и принялся шагать из угла в угол, поглядывая на приборы.
– Пас, еще пас, блок! Молодцы! Переход подачи, – командовал тренер из приподнятого над волейбольной сеткой сидения.
Со свистком в зубах он внимательно наблюдал за игроками. Соревновались смешанные команды подростков, юношей и девушек лет четырнадцати. По звуку приема мяча – подушечками пальцев, ладонью, обеими ладонями, лодочкой тренер отмечал мастерство. Все воспитанники спортивного лагеря были в прекрасной форме, успели хорошо загореть, несмотря на подмосковный июнь с его дождями.
– Катюша, играй, играй, не отвлекайся на маму. Гаси! Умница! – крикнул он тоненькой волейболистке, высоко подпрыгнувший над сеткой.
Ее мать, Ирина Константиновна, а попросту Ирина, потому что в свои тридцать два года была стройна и так же легка и спортивна, как ее дочь, сидела среди болельщиков. Она приехала навестить дочку, по которой скучала в своей московской квартире.
– Левые выиграли. Набирается новая команда. Ирина, вы можете поиграть против дочери, – улыбнулся тренер.
Ему нравилась эта спортивная зеленоглазая женщина, актриса, лицо которой было так узнаваемо, и это нравилось всему лагерю.
– Почему бы и нет?
Она поднялась и заняла свободное место.
– Разыграли. Подача справа.
Игра пошла. Ирине хорошо удавались дальние подачи, удавались блоки у сетки и одиночные завершающие удары, она раскраснелась и казалась не мамой, а старшей сестрой своей Катюши, Киски, ростом почти догнавшей ее.
Спортивный лагерь «Святые ключи» расположился у северо-западной границы Подмосковья, справа от платформы с тем же названием, на высоком берегу реки Сестры. Через долину был перекинут длинный серебристый мост, казавшийся издали изящной игрушкой, с такими же игрушечными поездами, пробегавшими по его рельсам. Слева по ходу поезда из Москвы, за насыпью, высилась старая колокольня без навершия, с цепкие кустами и даже низенькой березкой вместо крыши; у подножья сохранились развалины церквушки да заросший старый пруд; посередине него блестела вода, скорей всего там и били ключи, давшие имя и деревне, и платформе, которая протянулась по обе стороны железнодорожного пути.
Воспитанникам лагеря запрещалось переходить рельсы к старой колокольне. Но Киску тренер отпустил с матерью до ужина.
Девочка, конечно, гордилась красотой и профессией своей мамы, но ее собственная расцветающая красота, без сомнения, занимала все ее мысли.
– Знаешь, мамочка, Витька Суворов пишет мне разные записки и даже рисует в профиль. Как ты думаешь, он любит меня?
– А как тебе кажется?
– Нисколечки. Я просто не обращаю на него внимания.
– А на кого обращаешь?
– Ни на кого. Они только о своих мышцах думают. Хвалятся, показывают.
– Навряд ли. Везде есть серьезные мальчики, с которыми интересно общаться.
Они болтали о друзьях и подругах, о тренере, о том, когда закончатся работы над фильмом, в котором снималась сейчас Ирина, и в самом деле напоминали двух сестер.
– Мамочка ты моя милая, – говорила Киска, заплетая венок из гвоздик. – Мы с тобой хорошо живем. Я тебе помогаю, да?
– Да, Киска. Ты – моя верная опора.
– Ты очень устаешь?
– Не очень. Если бы роль была по мне, я не уставала бы вовсе.
Осталась позади деревенька, раскинувшаяся на взгорье, они перебрались через насыпь и спустились к пруду.
День клонился к вечеру. Из камышовых зарослей раздавался лягушачий хор, летали стрекозы, их твердые крылья посверкивали цветным стеклянным блеском, и тяжело клонились к воде старые ивы.
Они присели на белое, свободное от коры, бревно и замолчали, думая о своем. В это время со стороны моста за их спинами прогремел поезд дальнего следования на Москву, несколько минут спустя прошумела пригородная электричка из Москвы.
– Я все понимаю, мама. Быть женщиной – очень ответственно.
Ирина даже выпрямилась от неожиданности.
– Да ты совсем взрослая, Киска, и рассудительная, как отец.
– Я похожа на него?
– Очень. Ты помнишь его?
– Помню. И фотографии остались. Когда выйдет твой фильм?
– В ноябре.
– Когда полетят белые мухи?
– Да. Тогда откроется фестиваль. Наш режиссер рассчитывает попасть в конкурсный показ.
Киска качнула венком, представляя, как будет рассказывать у костра о конкурсном показе фильма с ее мамой.
Тихий московский переулок начинался двумя старинными храмами с кирпичной оградой, над которой поднимались тополя. У храмов были серебристые шлемовидные купола, а за стрельчатыми окнами горели ясные огоньки лампадок. Глубже по переулку с обеих сторон уходили светлые дворянские особняки, между которыми стояли позднейшие, прекрасно стилизованные четырехэтажные дома с такими же окнами, белой лепниной по фасаду и каменными крылечками с навесами из литого узорного чугуна.
В этот ранний час в комнате второго этажа, за полуоткрытым окном, задернутым желтоватым тюлем занавески, беспокойно металась во сне молодая женщина.
– Мама, не уходи, мама…
Проснувшись, Ирина уткнулась лицом в горячую руку, приходя в себя после ночного кошмара.
Восемь лет назад в автомобильной катастрофе погибли муж Ирины и ее отец; а три дня спустя, от странных горловых спазмов умерла потрясенная мать. С тех пор Ирина жила с дочерью в опустевшей квартире.
Позавтракав овсянкой, джемом и чашкой кофе со сливками, она поутюжила цветастое платье и подсела к зеркалу. На нее смотрела свежая молодая женщина с чуть вздернутым носом и нежной улыбкой. За эту улыбку ее когда-то и полюбил муж, да за зеленые глаза. Молодой, чуть старше нее. Как странно. Они с Сережей так любили друг друга, и вот его давно нет, а она живет и даже здорова.
Она откачнулась от зеркала.
– Меня не любят уже восемь лет! У меня нет ни любви, ни любимой работы. Я играю пенсионерку с мышиным хвостиком на затылке. Неужели это конец? Неужели ничего больше не будет?… Как их много, молоденьких девчонок на студии! – Ирина зажмурилась. – Стоп! Ни слова. Иначе придется собирать себя по кусочкам. Если в каждой видеть соперницу, лучше не жить.
Через полчаса, легкая, с отлетающей сумочкой, она сбежала с крыльца и помчалась на студию.
Яркие афиши полуобнаженных красоток и красавцев украшали гримерную. Лампы струили ослепительный свет, жара была бы нестерпимой, если бы не кондиционеры.
Ирина опустилась перед безжалостными зеркалами. Она не опоздала, хотя добраться сюда по длинным темным коридорам с бесчисленными дверьми и табличками с именами режиссеров и картин, прокуренным лестничным площадкам, переходам и поворотами было не просто.
– Пришла, моя красавица, – обернулась к ней Анастасия, продолжая сильными руками растирать в мраморной чашке замороженный цветной грим собственного изготовления. – Подожди минутку, все равно там еще не готово, – она кивком головы показала в сторону съемочного павильона.
Анастасия была задушевной подругой. Семь лет назад Ирина устроила ее на студию, и за это время Настя-маляр поставила себя так, что с нею считались даже режиссеры и директора фильмов.
– Что? – уловила она настроение подруги. – Вернулась от дочки поздним вечером и затосковала в пустом доме, голубá-душа?
– Заметно? – Ирина опустила голову.
Анастасия усмехнулась и вздохнула по-женски сочувственно.
– Не журись, солнышко. Все проходит.
– Вот именно, – Ирина уткнулась в лицо ладонями. – Настя, милая, неужели это все? Неужели никогда? Я же ничего не успела, я даже женщиной не была. Я держусь, как могу, но до каких пор? Ведь уже скоро, скоро… – она склонилась к самым коленям. – Не хочу стареть, не хочу, не хочу…
– Полно, полно, – Анастасия прижала к себе ее голову. – Не тебе бы говорить, не мне бы слушать! Мы тебя еще замуж отдадим, молодую-интересную. С такими-то глазами!
Ирина подняла лицо.
– Прости меня, Настя. Все как-то одно к одному. Маму во сне видела… Помнишь, как она за один день ушла?
Анастасия обняла ее и поцеловала в лоб.
– Все будет хорошо.
Ирина улыбнулась сквозь слезы.
– Утешительница ты моя. Что я, в самом деле… выплескиваю на тебя. Извини. Обидно немножко. Я могу играть интересные характеры, а тут…
Анастасия поцеловала ее в темя и отвернулась к своим баночкам.
– Терпи, казак. Что у нас сейчас? Пенсионерка? О-о, – она вдруг вспомнила нечто важное, – да ты же ничего не знаешь!
– Чего не знаю?
– Того, что происходит здесь, в родной киностудии. Тут такое творится, что все на ушах стоят.
– О чем ты?
– О том, что пора забыть слезы. Время чуять верхним чутьем.
– Что чуять? Говори же.
– То-то, – Анастасия наставительно подняла палец. – Сейчас надо и видеть, и слышать, и успевать туда, где ты нужна. А нужна там именно ты и только ты с твоей грацией, трепетностью, твоим искусством и мастерством.
Анастасия преобразилась. Из добродушной хозяйки она превратилась в хваткого дельца, знающего, как устраиваются кинопробы, договора и сделки. Обойдя Ирину, она повернула ее к себе, потом опытным взглядом посмотрела на нее в зеркало.
– Я не понимаю, – проговорила Ирина.
– Сейчас объясню. Костю Земскова знаешь?
– Ну?
– Ну и ну, баранки гну. Уже последнему лифтеру известно, что он, молодой и гениальный, надежда страны и киностудии, носится сейчас со сценарием «О зрелой женщине на изломе жизни» и не может найти актрису на главную роль. Он должен увидеть тебя, ощутить, как свою звезду.
– Впервые слышу. Костя Земсков, такой вихрастый?
– Больше ничего про него не вспомнишь?
– Лауреат в Каннах, кажется.
– И того с лихвой хватит. Теперь все зависит от тебя. Нельзя допустить, чтобы он выбрал какую-то француженку! У тебя есть русскость, она в глазах, в улыбке. Найди его, покажись. Действуй, действуй. Эти художники все могут решить в одну секунду. Даже во сне.
Ирина сникла. Эти просьбы, смотрины! Ну почему ей, талантливой, молодой, надо гоняться за кем-то, жеманничать, умолять?
– Не вздыхай. Надо значит надо, – поняла ее подруга.
В комнату уже заглядывали разные люди, и уже торопили, но после внушительного ответа хозяйки понимающе исчезали. Ничего не скажешь, Анастасия достойно поставила себя в глазах сотрудников. Оборотясь к столам, полным баночек с мазями, краской, пудрой хозяйка принялась за дело.
Это было ее царство. Под ее руками Ирина, свежая, нежная Ирина стала превращаться в строгую и сухую учительницу химии, с обожженным реактивами лицом и полузакрывшимся глазом. Сердце актрисы сжалось. Разве об этом она мечтала? Но такова была роль в картине. В заключение Настя натянула на нее парик с мышиными прядками, с хвостиком на затылке и отстранилась, любуясь на свою работу.
– Путная старуха получилась, ученики бояться будут. Ха-ха-ха! – и всплеснула руками. – Ой, типун мне на язык! Про юбилей-то мы и не вспомнили, две сороки. Мужу моему, Павлу Николаевичу, сорок лет в субботу стукнет.
– Сорок лет? – ахнула Ирина.
– Сорок, сорок.
– В эту субботу?
– В эту, в эту. Приходи помогать. Лучше пораньше, чтобы успеть.
– Приду.
Поднявшись с кресла, чтобы идти одеваться к роли, она обняла Анастасию за полные плечи.
– Солнышко мое! Всегда-то обогреешь, обласкаешь. Добрая женщина – это чудо света.
– Давай, Иришенька, с Богом!
К вечеру, после сьемок, Ирина и впрямь разыскала Костю Земскова. Он сидел в буфете с бутылкой пива и воблой, охраняемый негласным запретом на деловые переговоры во время еды. Ирина задержалась в дверях, постояла и… направилась к его столику. Была не была! Сделав первый шаг, она решилась и на второй, присела на соседний стул. Поняв, о чем идет речь, Костя стал дико хохотать, взлохматил свои вихры, сказал, что не знает ни о каком фильме, и тут же выдал себя, проговорившись, что думает о нем целыми днями, покраснел и убежал подальше от этих актрис с их вечными звездными притязаниями.
Несносно, несносно!
По приходе в порт Клим занялся обычной передачей груза. Таможня продержала его недолго, часа полтора, и получилось это случайно, потому что эта смена уходила в отпуск и спешила, чтобы не оставлять незавершенку. Клим расценил это, как знак удачи. Вскоре появился и заказчик, кавказец с плечами тяжеловеса, босс, как называла его команда черноголовых подручных. Он принял груз и рассчитался.
Другая партия груза, станки и тяжелая техника, были сданы по назначению тоже без задержки. Солнце еще не посмотрело на запад, когда с заявлением об уходе он направился в здание пароходства к начальнику порта. В кабинете шло совещание рыбаков. Он сидел в приемной, слушал доносившиеся из диспетчерской переговоры капитана рейда с подходящими кораблями, провожал глазами женщин. Некоторых он помнил, других уже не узнавал, поскольку редко сиживал по приемным, все в море да в море, а за семнадцать лет милые девчушки, с которыми перемигивался когда-то молодой мичман, стали дамами с совсем иным выражением лица.
Наконец, совещание окончилось.
– Александр Николаевич, вас дожидается старпом Ковалев, – доложила секретарша.
– Пусть войдет, – отозвался усталый голос.
Клим вошел и положил перед начальником свое заявление. Прочитав его, тот посмотрел на Клима помаргивающими выпуклыми глазами, потом нажал кнопку переговорного устройства.
– Капитана с «Панаёнкова» ко мне срочно! А ты садись, садись. Поговорим-покурим.
Нечасто увольнялись люди с выгодной и почетной морской работы. Минут через семь появился капитан корабля. Они обменялись рукопожатиями.
– Ознакомься, Васильич, – начальник кивнул головой на рапорт Ковалева.
– Да знаю, знаю.
– И что? Не можешь справиться? Экая глупость.
Николай Васильевич развел руками.
– Не могу. Уходит.
– Он у тебя в своем уме? В наше время списываться на берег!
И обратился к молчавшему доселе Климу.
– Подожди в приемной. Нам тут побалакать треба.
Клим вышел.
Начальник порта поднял брови и уставился на собеседника.
– Что происходит, Васильич? Мы не богатеи, чтобы разбрасываться такими кадрами. Рапорт подал, смотрите на него! Кошка между вами пробежала, что ли? Согласится он на капитанскую должность?
Тот покачал головой.
– Не согласится.
– Ты беседовал с ним?
– Неужели нет? – Капитан дернул плечами.
– А он здоров вообще-то? – начальник неопределенно крутанул пальцами возле головы.
– Здоровее не бывает. Нет, Александр Николаевич, тут другое, а что, мне не понять. Для него это очень серьезно.
Они помолчали. На мгновенье им представилась сказочная жизнь, свободная от тягостей и ответственности, и показались они себе на мгновение галерными рабами, прикованными к раз-навсегда сделанному выбору. А этот уходит, как орел в небо, и никакие законы ему не писаны. Но тут загудел на рейде стоящий под разгрузкой траулер и вернул их к действительности. Сказочной жизни без серьезной работы не бывает, и этот парень, Клим, все равно будет где-то вкалывать, выстраивая свою новую судьбу.
Начальник порта прошелся по кабинету. Из его окон виден был порт, причалы, разъезды машин.
– Так и решим. Подбирай себе нового помощника и закончим этот разговор.
Через пару дней все было готово. С документами в кармане Клим дал прощальный ужин команде своего корабля. Все сожалели о его уходе, но у каждого были свои дела на берегу, и, покутив в портовом ресторане до полуночи, мужчины разошлись.
Утро настало ясное и свежее. Цветники, зеленые лужайки, скульптуры и фонтанчики, столь привычные для служащих порта, доставляли истинную радость морякам. Начальник хозяйственного отдела даже зимой встречал экипажи оранжереей с вечнозелеными кустами и розами, да теплицей с овощами. Недаром славился по флоту этот северный порт!
Клим вывел из портового гаража свой «мерседес» и поехал домой, на окраину города. По пути тормознул у гостиницы и заказал номер на одну ночь.
Дома его не ждали.
Такое случается в семьях моряков. Пока муж плавает, изредка появляясь в доме, жена работает, хлопочет по хозяйству, управляется с подрастающими детьми, тратит его деньги и… отвыкает, отвыкает от мужчины, с которым когда-то связала ее любовь. Вернется он на неделю-другую и вновь уходит на месяцы и месяцы.
Он открыл дверь своим ключом.
Семья сидела за обеденным столом. Пахло пирогами, борщом, свежей зеленью. Его супруга была хорошей хозяйкой, полнеющая блондинка, замершая от неожиданности на своем месте. Между ними уже начиналось то отчуждение, о котором проговаривались старые моряки. Вот и сейчас она не знала, как себя вести. Зато младшая дочка-пдросток вскочила со стула и повисла у него на шее.
– Папка! Я во сне видела, что ты приехал!
– Умница.
Поднялся и Шурка, старший сын, и тоже обнял отца, высокий, с пробившимися усиками.
Два смешных чемодана, на колесиках, похожие на крокодилов, проехались по передней прямо в большую комнату. Много добра вместилось каждый такой чемодан. Сын получил кожаную куртку, всю в блочках и молниях, дочь – все остальное. Для жены он положил на стол что-то мелкое, механическое, для работы.
– Как ты просила.
– Зоя, принеси прибор для отца, – сдержано произнесла женщина. – Мой руки, Клим, садись за стол. С приездом тебя.
Из резного деревянного буфета показалась бутылка коньяка. Она старалась быть хорошей женой. Того, что произойдет дальше, не ожидал никто. Клим выложил на журнальный столик пачки денег.
– Вот деньги, рубли и валюта, – начал он.
– Да, да, – подхватила Зойка, – все эти тряпки можно купить здесь и гораздо дешевле. Не трать больше валюту. Правда, мама?
– Уместные слова, – усмехнулся Клим. – Оставьте-ка нас с матерью, пойдите, погуляйте. Будьте во дворе, есть серьезный разговор.
Они ушли. Оставшись наедине, Клим сказал просто, словно о чем-то обыденном.
– Я ухожу, Оля. Не от тебя и не к другой. К самому себе. Этих денег пока хватит, устроюсь – буду присылать.
Ольга молча наклонила голову и ушла на кухню.
Собрать вещи бы делом одной минуты. Клим сбежал вниз. Во дворе поджидали взрослые сын и дочь. Присев на скамейку, он со всей серьезностью поведал им о своем решении. Увидел, как опустились их головы, как заблестели девичьи слезы.
– Все, – сказал детям. – Я пошел. Подрастете – поймете, а сейчас примите, как данность. Я вас люблю и не бросаю, – он поднялся, держа в руке небольшой чемоданчик. – Живите, как жили. О деньгах не беспокойтесь.
В билетную кассу очередь была немалая. Все отпускники ехали через Москву, все были недовольны новым порядком покупки билетов с паспортом, но подчинялись. Заняв очередь, Клим поспешил в товарное отделение оформлять доставку машины. Это сьело немало времени, но он успел и там и тут. С билетом и квитанцией в кармане направился в гостиницу.
Ночь была светлая, северная, городская. Солнце стояло за очертаниями кирпичных домов. Климу подумалось, что вот и кончилось для него море, что он свободен и одинок под слабыми мигающими звездочками. Новая жизнь уже началась.
На другой день сын провожал отца.
Посадка уже заканчивалась. В купе шестого вагона с удобствами устраивалось на ночь семейство из трех человек, родители с дочкой. Они обрадовались Шурке, решив, что именно он будет их попутчиком.
– А вот я его пирожком угощу, ну-ка, еще горяченьким, – захлопотала хозяйка, ласково поглядывая на молодого человека.
Узнав, что едет не мальчик, а его отец, они сдержано поздоровались с Климом. Забросив чемоданчик на полку, отец с сыном вышли на перрон.
Вокруг царила обычная вокзальная суета. Спешили с чемоданами, везли на колесиках корзины и баулы, прощались, целовались. Пахло копченой рыбой, северными дарами для южных родственников. Все как обычно. Разве что среди пассажиров чаще обычного виднелись матросские воротники и бескозырки, или что ни взрослые и ни дети еще не успели загореть. На отдых отправлялись целыми классами, человек по двадцать, под присмотром руководителя, сумевшего пронять на совесть очередного спонсора.
Спешили по перрону и мальчики-южане, вносили в купе ящики и коробки со знакомыми наклейками. Босс стоял скрестив руки и наблюдал за погрузкой. Клим усмехнулся, кивнул ему.
Отец и сын прошлись вдоль вагонов.
– Обижаешься на меня, Шурок?
Тот уклонился от прямого ответа. Клим отметил взрослое поведение сына-старшеклассника…
– Не усекаю, скажем так.
Клим потер рукой подбородок.
– Завис я, сын, завис, как твой компьютер. Вот и все.
– Как это, батя? – снисходительно посмотрел тот. – Мой компьютер, между прочим, не зависает.
Клим закурил, посмотрел себе под ноги.
– Когда-то в юности я, видно, выбрал не ту дорогу. Попробуй-ка угадай в шестнадцать лет! Вроде, все, как у людей, живи-радуйся, а мне мелко, глубины нет. Каждый день одно и то же, да и того понять не могу.
– У кого иначе?
– Я про себя говорю. Знаешь, почему я в море ходил? Не поверишь. Чтобы по берегу скучать, стремиться домой. А как вернусь с рейса – на берегу ничего не понятно, ну, и скорей на корабль, в море, о возвращении мечтать.
– Но ты же старпом!
– Поднаторел, верно. А понимать – ничего не понимаю. Только душа горит, просто пылает.
Он замолчал, заметив, что босс тонким кавказским слухом ловит их разговор. До отправления оставалось десять минут. Это много, когда душа твоя уже простилась с прошлым и ты весь устремлен в неведомую жизнь. Шук хмурил брови. Он не осуждал, и по-юношески готов был восхищаться отцом, как всегда восхищался им. И красавец-корабль, которым он гордился перед друзьями, хотя, сказать по-честному, старпом – это еще не капитан, а у его друзей отцы были и капитанами. Вообще, у него были хорошие друзья. И все, как один, шли в морское дело. Кто в училище, кто в армию, на флот.
– Не жалко бросать корабль? – спросил он.
– Нет, – с неожиданной беззаботностью ответил Клим. – Наелся под завязку. Новая жизнь зовет. Не пойму, какая, а зовет. Уходить надо, пока все на мази, вертится, работает, когда и без тебя справляются. Ясно?
– Ясно. Пока уговаривают остаться, да?
– Вроде того. Но это не главное.
– А что главное? – насторожился юноша и затаил дыхание, ожидая того сильного слова, что сразу решит и его проблемы.
– Главное – это твое решение, – Клим посмотрел на большие вокзальные часы..
Они помолчали, направляясь к вагону.
– В Москве один будешь? – ревниво спросил сын.
– Один.
– Силен, отец!
– Не сердись, Шук. Как устроюсь, вызову тебя. Поступишь куда-нибудь учиться. Москва же!
– Спасибо, батя!
– Какой я батя! Бродяга вселенская, а не батя. Все, прощай.
Поезд уже набирал скорость. Вскочив на подножку, Клим прошел в купе.
Нельзя сказать, что Птичий рынок – место, малоизвестное москвичам. Многие любят проводить здесь выходные дни поближе к весне, поближе к лету, и охотно покупают там все, что душе угодно, потому что купить здесь можно предметы простые, необходимые для жизни на природе с удочкой, ружьецом, рюкзачком за спиной. Вот, любуйтесь, пока не поздно, пока не перенесли «Птичку» за кольцевую автодорогу.
Еще издали, при подходе к воротам уже встречают вас продавцы котят и щенков с чистейшими глазами существ, впервые увидевших этот мир, тут же предлагают цыплят, козлят, кроликов, не говоря уже о канарейках и попугайчиках. Где, в каком месте Москвы можно запросто купить козленка? Вот только волков не бывало. Хотя, может, и продали какого, еще слепым щенком, все может быть. На самом рынке тянутся тесные рядки под узкими навесами. Чего-чего здесь только нет! Вот развешены рыболовные сети с ячейками мелкими, средними и крупными на окуня, щуку, на семгу. Тут же выстроились удилища. А сколько лотков с приманкой, с мотылем и червями, аквариумы пустые и полные воды, украшенные зелеными водорослями, гротами. А какие рыбки! На любую мечту. Вокруг стоят любители и говорят, говорят, как на восточном базаре, у каждого свой рассказ, свой случай, смех и хохот.
