Текст книги "Крепитесь, други!"

Автор книги: Астра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Он свернул из переулка за угол на Лубянку, пошел вдоль строгих массивных домов. Лубянка, да. С подвалами, где бесследно сгинул его родственник, брат деда по матери, талантливый литератор из акмеистов, друг Гумилева, Ахматовой…

Но прочь, прочь. Мертвых в землю, живых за стол. Как дотянуться до денег? Думай, Витька, думай. Ниточка в руках уже есть, волшебное слово сезам, оно же Грач. Ход нужен. Нужен выигрышный ход!

В тот же вечер он повел Шурочку в артистическое кафе. Шурочка была очень хороша в зеленом вязаном платье с открытым вырезом без воротника, с ожерельем из янтаря, подаренным ей Виктором. В магазине, где состоялась эта покупка, ей приглянулась еще и крупная янтарная брошь, отменная, с необерегшимся доисторическим комариком внутри янтаря, даже не слишком дорогая, но Виктор решил не баловать подругу.

В кафе они уселись за его любимый столик близ музыкантов. Тут же объявились знакомые. К ним подсели.

– О, Витек, да ты при деньгах! Молодец, не теряешься, – друзья целовали ручку его даме и придвигались к столу.

Поначалу Шурочка робела, но только до первой рюмки. Ее рыжие кудри, приподнятые над белой шейкой, тоже привлекли внимание. В зале оказались тонкие ценители женских прелестей, они тоже подходили к ним, чокались с Шурочкой, чмокали в ручку, в щечку. Это было в порядке вещей.

Увидя друга, подсел и Толик. С того памятного гадания и глупой драки они не встречались, поэтому никто в «Артистическом» не знал, где Виктор и что. Толику по-прежнему мечталось взяться за что-то свое, и по-прежнему было не с чем подступиться к «делу жизни». Это стало для него навязчивой идеей, мучительной, как головная боль.

– Дело открыл, Витька? – жадно поинтересовался он.

– Пока нет – небрежно ответил тот на его завистливый вопрос. – Но подумываю.

Толик кивнул.

– Но капитал-то начальный, я смотрю, заимел? Тогда двигай, не бойся. Я бы хоть сейчас начал, во сне вижу, чем нужно заниматься, а денег нет. Так закрутить можно, всем жарко станет! Ей богу!

– Бодливой корове бог рог не дает! – засмеялись за столом.

Толик вспылил.

– Я еще покажу, дает или не дает! Мне много не нужно. Я не в бумажки играть, не штаны протирать. Я у себя в деревеньке цех валяльный куплю да завалю валенками полстраны. Синими, красными, зелеными… бери – не хочу, – Толик воодушевился, положил руку на плечо друга. – Слушай, Витек, возьми меня в содельники! Ей-богу, не прогадаешь. Ты знаешь, как я могу вкалывать. Наживем капитал, и я отвалю, мешать не буду, ей-богу. Подумай, а?

Виктор молчал. Он ждал, когда они скажут. Сказали. Наташка Романцева и Венька поженились на прошлой неделе. Он поднялся, вышел из зала, свернул в туалет. Закрылся, со стоном вжал лицо в ладони. Постоял. Потом умылся. Глядя в глаза, причесался перед зеркалом. И вдруг сделал фехтовальный выпад.

– Ап!

И брезгливо «вытер шпагу».

Покачался на носках, скрестив на груди руки. Вскинул голову, посмотрел с прищуром и будто издалека.

– «Зачем я жил? На что растратил дни?

Созданью бренному я поклоняться мог…»

Наконец, глубоко вздохнул и уничтожающе окинул взглядом свое изображение.

 
– «О, жалкий прах! Ты смеешь
Считать себя несчастным?»
Ха-ха-ха!
 

Вскоре они ушли. Снег давно растаял, тротуары блестели от влаги, и в них, как в черных зеркалах, отражались огни фонарей и проносящихся автомобилей. На клумбах Тверского бульвара зябко доцветали последние хризантемы, на них падали редкие, тоже последние, листья, прочерчивая в темном воздухе зыбкие мгновенные следы.

– Мне понравились твои друзья, – говорила Шурочка. – Они все артисты? Это высшее общество? Ну, скажи, что ты молчишь, Витя?

Виктор безмолвствовал. Мысль ожесточенно искала ход. Вдвоем с Толиком… нет, пусть один Толик. Так. «Каскад» не обедняет. Зато он разбогатеет и отомстит сразу всем! Всем, кто его оскорблял! Ха! Он станет спонсором «Белой звезды»! Во-от! Отличный ход. Погодите, Веничка-Наташенька, вы еще попрыгаете через веревочку! Никто не смеет пренебрегать им, Виктором Селезневым!

Он рассмеялся.

– Что? – посмотрела Шурочка.

– Замечательный вечер, не правда ли? – он поцеловал ее в губки. – Поехали домой, кошечка.

Музей народного творчества занимал оба крыла богатого старинного особняка, широкой полудугой развернутого к дороге; затейливая чугунная решетка и каменные ворота с белыми львами по бокам соединяли строения в одну усадьбу. Центральное здание имело три этажа и главный подъезд с портиком и колоннами, между высокими окнами бельэтажа красовались мраморные скульптуры, гербы и виньетки, окна третьего этажа были небольшими, с округленными сводами. Длинные, изогнутые боковые крылья выглядели более просто: двухэтажные, многооконные, выкрашенные в желтый, с белыми просветами, цвет.

Через главный вход посетителей не пускали. Здесь любовно сохранялась прежняя дворянская обстановка, утаиваемая от праздного любопытства. Но Агнесса, свой человек в музее, ходила по залам беспрепятственно, сдав в гарбероб пальто и сумку. Сегодня она также поднялась на второй этаж мимо сидящей внизу, у парадной лестницы, смотрительницы. Знакомая пышность анфиладных залов встретила ее обычной сумрачной прохладой. Лишь однажды вместе с Дашей, искусствоведом музея, они упросили зажечь тяжелые многосвечные бронзовые люстры, снять чехлы с бархатных диванов и полированных, отделанных драгоценностями, ампирных столов. Как ожили эти стены! Как живо проглянули картины из золоченых пышных рам, живописная роспись потолков, шпалеры с ткаными рыцарями, пасторальными лужайками и цветами!

Агнесса медленно шла по навощенному паркету.

Князья Щербатовы, наверняка, бывали здесь, сиживали среди гостей на пунцовом бархате кресел, обедали с золоченых тарелок сервиза, подаренного хозяину самой императрицей. О чем беседовала здесь юная прабабушка, стоя у камина с мраморным бюстом Вольтера, допустим, в 1900 году? На портрете с этой датой в семейном альбоме она сфотографирована у драпировки в белом кисейном платье, в цветами в волосах, с мягким доверием к жизни на прекрасном русском лице и таких живых глазах! О чем она думала, почему не уехала за границу, потеряв мужа в первую мировую войну?

Глубоко вздохнув, Агнесса спустилась по боковой лестнице, прихватила пальто и сумку и по коридорам первого этажа заспешила в левое крыло.

Здесь в освещенных залах, объединенных в общее пространство, стояли манекены, одетые в русские костюмы, в витринах за стеклом висели подлинные старинные вещи, повсюду виднелись прялки, сундуки, коромысла, даже колеса, конская сбруя, потемневшие резные наличники. В дальнем конце располагалась коллекция современных ремесел.

Навстречу ей из кабинета вышла Дарья.

– Привет, – с удовольствием улыбнулась она, – чем порадуешь? Пойдем ко мне. Заодно и чайку попьем.

В кабинете этом была когда-то приемная для необходимых деловых встреч. Отлично сохранились ниши для канцелярских и архивных шкафов, строгая лепнина в виде шахматного орнамента на потолке, прекрасный паркет и даже белые оконные рамы с бронзовыми шпингалетами. И, разумеется, мраморный камин, с тех пор, по-видимому, и не топленный.

Агнесса раскинула по столу и стульям женскую одежду Курской губернии восемнадцатого века, нарядные справы, украшенные цветным лоскутом, кружевными вставками, жемчугом и бисером, восстановленные по рисункам и гравюрам раннего классицизма, когда русские художники, словно спохватившись, принялись изучать сокровища родной культуры. Не спеша, со вкусом и знанием дела искусствовед принялась рассматривать их с лица и с изнанки, каждый стежок-узелок, каждые прошвочку и шовчик, щупать и глядеть на свет домотканую рядинку от ручных ткачей из прикладных мастерских, сравнивать со старинной гравюрой.

Маленькие бриллианты в ее ушах искрились цветными огнями.

– Ты растешь, – сказала, наконец. – Дивная редкостная работа. Не пора ли браться за диссертацию?

Агнесса вздохнула.

– Рада бы в рай, да грехи не пускают.

Даша понимающе кивнула.

– Кстати, о деньгах. Весной будет выставка-продажа изделий ручной работы, приедут ценители, иностранцы. Если заранее подготовиться, можно неплохо подзаработать. А эти вещи мы, конечно, покупаем, но недорого и за рубли. Согласна?

Она расплатилась, попросила Агнессу расписаться на корешке расходного ордера. Чай на приставном столике был давно согрет и заварен.

– У нас к чаю новый вид пряников, с повидлом внутри, маленьких, как орешки. Объедение. Садись, почирикаем.

Но Агнесса с сожалением отказалась. На четырнадцать часов была назначена встреча, на которую не хотелось бы опоздать, несмотря на самые туманные надежды.

Даша проводила ее до самой двери.

– Ты все еще в рекламе?

– Пока да. А что?

– Человечка одного надо пристроить.

– Не тебя ли? – Агнесса улыбнулась.

– Дочку моей приятельницы.

– Если очень молоденькая, не смогу. Клиенты не доверяют.

– Двадцать один год. Окончила консерваторию по классу арфы, лауреат конкурсов, не девочка, а золото.

– И такой талант сидит без работы? Не поверю.

Дарья вздохнула, искры в ее ушах вспыхнули и качнулись.

– Там беда. Судьба посмеялась над бедной девочкой, посадила на середину лица, прямо на нос, ужасную штуку. Прохожие на улице и те отворачиваются, что же говорить о концертах, о зрителях! Семья небогатая, порядочная. О девчоночке и говорить нечего, такая умница, что сердце за нее болит. Возьмешь?

– Пусть приходит, что-нибудь придумаем. С лица воду не пить, да и по телефону не видно. У нас как раз освободилось местечко. Екатерина Дмитриевна ушла менеджером в другую комнату.

– Это повышение?

– Для нее – конечно.

– А для тебя?

– А для меня гражданская казнь. Как зовут твою протеже?

– Лада.

По Садовой-Черногрязской дул сквозной сильный ветер, темные тучи стелились над крышами домов и дышали сыростью. Пройдя между каменными львами, Агнесса свернула направо, через переулок, к остановке, удачно вскочила в троллейбус, словно бы ее поджидавший. И вскоре спускалась по длинному эскалатору в самую красивую станцию московского метро Маяковскую.

Она всегда любовалась этим совершенством. По длинному залу, украшенному с обеих сторон округло-арочными серебристыми колоннами, можно идти долго-долго, по светлому полу, выбрав продольную коралловую полосу в сопровождении двух серых. Нижняя часть колонн отделана пурпурным родонитом, собранным из кусочков. Поэтому кое-где этих кусочков уже не хватает, как не хватает камней у Парфенона… Можно запрокинуть голову, как делают дети и простодушные непонятные иностранцы, и тогда видишь освещенные ниши-беседки, выложенные яркими свежими фресками с изображением цветущих яблонь, аэропланов, парашютистов. Более радостного и вдохновенного зодчества в Москве до сих пор так и нет, и недаром именно эта станция удостоилась первой премии на международной выставке в Париже в тридцатых годах.

… Фирма, на которую она ехала, была потеряна еще в начале сентября. Первый раз Агнесса позвонила в немецкое представительство еще в августе, в пору наивных первичных обзвонов, потом еще и еще раз, каждый раз впустую, потом забыла о ней, занятая юбилейными публикациями. К юбилею Москвы, всего за полтора месяца Агнессе удалось заключить пять прекрасных договоров по целой странице, обзвонив служебный справочник, подаренный ей первыми клиентами, хитрецами-строителями. Это были хорошие деньги даже при щедрых скидках, за которые ей доставалось от Валентины. Но в октябре юбилейный пик миновал, желающих покрасоваться за собственный счет поубавилось, и пришлось вернуться к старым спискам. Деятельность немецкого представительства обнимала производство нефтепродуктов и поставки спиртовых заводов под ключ, малоинтересные для читателей «Городской нови». Она и позвонила-то главе представительства господину Кофману из вежливости, и поздравила немца с русской зимой. Снег растаял еще вчера, но приглашение на переговоры Агнесса зачем-то получила.

– Приезжайте, – рассмеялся он. – Мы созрели для вашей газеты.

Выйдя из метро на Октябрьской, она свернула направо за угол к узкому многоэтажному зданию офисного типа, высокому, отделанному мелкой белой плиточкой и потому чистому и блестящему.

После беглого взгляда в ее паспорт, скучающая охрана направила Агнессу к лифту. В полутемной кабинке она нажала цифру четырнадцать, и с легким обморочным ускорением взлетела на этаж.

Высокий мужчина вышел на середину кабинета, протянул ей руку. Они уселись в кресла, обменялись визитками. Секретарь внесла кофе и печенье, уместила все на низком журнальном столике.

Агнесса с удовольствием осмотрелась.

– Прекрасная картина! – похвалила искренне. – Это Брейгель?

Кофман польщенно улыбнулся.

– Это его современник Карлейль.

– Очень хорошая копия.

Она отведала кофе, и открыто посмотрела на хозяина.

– Деятельность вашего представительства столь многогранна, что мне не терпится узнать, о чем будет наша публикация?

Он улыбнулся еще шире, показав ровные вставные зубы.

– О, да, мы известны во всем мире. Гм… мое имя Роберт, разрешите также называть вас по имени? Это привычнее и короче.

– Буду рада, Роберт.

– Скажите, Агнесса, часто ли вы отчищаете ваши кастрюли до блеска?

Он рассчитывал застать ее врасплох неожиданным вопросом. Сделав удивленные глаза, Агнесса подыграла хозяину кабинета, доставив ему истинное удовольствие.

– Не смущайтесь. Все так, все хозяйки мира. В нашей статье мы поговорим о посуде. Наши производители нашли способ избавить женщин от… как это по-русски? Когда ругаешь себя за леность?

– От угрызений совести.

– Да! Наша посуда всегда имеет прекрасный вид. Взгляните.

Он потянулся и открыл стенной шкаф. Кухонная утварь весело заблестела при свете дня.

– От пригорания внутри мы защищаемся напылением, это общеизвестно, зато снаружи…

– …вы придумали нечто небывалое, – поняла она уловку домовитых немцев.

– У вас быстрый ум, Агнесса. Да, вы правы, не-бы-ва-лое. Наружная эмаль от верхнего ободка до середины стенки покрыта рисунком в виде пятен и подтеков, будто бы от сбежавшего молока. Хозяйке остается доделать остальное, то есть закоптить дно и нижнюю половину, чтобы сотворить шедевр собственными руками.

Агнесса рассмеялась.

– Замечательно! Ручаюсь, что нашим хозяйкам ваши разработки придутся по душе.

Он привстал и в знак признательности пожал ей руку.

– Очень рад. С вами приятно иметь дело.

– А мне следует похвалить ваш «русский», – нашлась Агнесса с ответной любезностью. – Вы говорите почти без акцента.

– Я польщен, – он наклонил голову.

После этого, допив кофе, Агнесса перешла к делу.

– Ваш рассказ, Роберт, настолько хорош, что его можно изложить в виде серии статей в рубрике «Моя кухня».

Такой рубрики в газете никогда не было, но, без сомнения, Валентина предпримет все возможное, расшибется в лепешку, как говорится, чтобы открыть ее, как только зазвенит немецкое золото.

– Здравая мысль, – оценил Роберт. – Сколько подобных статей готова предоставить ваша газета, и входят ли услуги журналиста в стоимость рекламы?

Они определили объемы, обговорили условия, перешли к расчетам.

– Я начинаю работать при скидке в пятьдесят процентов, – вбросил немец пробный шар.

Агнесса давно перешагнула через стеснение и неловкость при обсуждении денежных величин и торговалась легко и внимательно, без азарта, подобно ведущему «Поля чудес.»

– Невозможно, – с сердечной улыбкой возразила она. – Пятнадцать процентов.

– Тридцать, – уступил немец.

– Двадцать и это предел, – вздохнула она.

– Сойдемся на двадцати пяти, о'кей?

– О'кей.

Роберт Кофман подписал очень хороший договор и, как все иностранцы, расплатился наличными без расписки. Пора было уходить, но Агнесса медлила.

– Роберт, можно ли мне о чем-то попросить вас?

– С удовольствием, Агнесса.

– У великого Гете есть стихотворение, которое я мечтаю услышать в подлиннике. Он создал его, не дыша, в состоянии священного вдохновения. В переводе это теряется, даже у Лермонтова.

 
Горные вершины
Спят во тьме ночной,
Тихие долины
Полны свежей мглой,
Не пылит дорога,
Не дрожат листы,
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
 

Не могли бы вы прочитать его по-немецки?

Он слушал ее с широко открытыми глазами. Потом набрал воздуху и сконфуженно признался.

– Я… я не знаю этого стихотворения Гете. Должно быть, когда его проходили в школе, я болел.

Смеясь, они направились к двери. На ходу он вложил кастрюлю с крышкой в большой пакет и вручил Агнессе.

– Я поражен, – он проводил ее к лифту, склонился и поцеловал руку. – Вы любите театр? Балет Большого?

Мило отшутившись, она скользнула в открывшиеся дверцы. Бог с ним, с командированным мужчиной, везде они одинаковы.

Алекса тоже заинтересовал глава «Представительства…» Роберт Кофман. В область интересов собственных предприятий Алекса входили и спиртовые заводы, и нефтепродукты, равно как и легальная связь с зарубежьем. Через своих людей Алекс предложил Роберту встречу и приехал на Октябрьскую.

Они понравились друг другу.

Вторая встреча, совместный обед, происходила в ресторане «Зубр», у Алекса. Конечно, Роберту об этом не сказали. Беседа шла легко, дружески, лишь изредка и будто случайно касаясь объемов и размещения строительств в нужных Алексу регионах. Светлое вино разливал сам метрдотель, он же принес на блюде молодую стерлядь, которую дорогой гость минут сорок назад сам же и выбрал в хрустальном бассейне с фонтанчиком посредине. Не так-то прост оказался и Роберт Кофман! Алекс включил свои «уловители», как называл он тончайшую способность ощущать рождение чужой мысли, слышать «подсловие и засловие» в произносимых речах, входить в состояние души собеседника, и с безмолвным извинением прощупал того по двум-трем уровням. Получалось, что немец доверял собеседнику, но опасался подвоха и держался настороже, хотя твердо решил свое участие в выгодном бизнесе не продешевить, но и риска не допустить ни малейшего. Так, почти без слов, на полунамеках удалось достичь взаимопонимания. Вино было выпито, официант подал кофе и мороженое.

– А скажите, Алекс, эта милая женщина, Агнесса, от вас работает?

– Агнесса? Не знаком. А что?

Все-таки она подействовала, кристальная струя Токая!

– Она – одно из таинств вашей страны, – разнеженно произнес Роберт. – Гете! Я, немец, не знаю его стихов, а она мечтает услышать в подлиннике!

– Каких стихов? – Алекс улыбнулся.

– Горные вершины, долины…

– А-а, – Алекс понял, о чем шла речь.

Этот лермонтовский перевод из Гете был известен и пелся у костра еще в пионерские времена его матери. Потом она пела ему на сон грядущий, как колыбельную, по-русски и по-немецки.

Алекс развеселился.

«Получай, сентиментальный романтик», – и выразительно прочел стихотворение по-немецки.

 
Uber allen Gipfeln
ist Ruh.
In allen Wipfeln
spurest du kaum einen Hauch.
Die Voglein schweigen im Walde,
warte nur, balde
ruhest du auch.
 

Роберт слушал, замерев. Сглотнул, развел руками и рассмеялся.

И другой сигнал из «Каскада» показался Алексу значительным, если не сказать большего. Подобных подсказок на грубом уровне прямого текста Алекс пропустить не имел права.

Они бродили с Валентиной вдвоем по лесу, усыпанному листвой, уже пожухшей, потерявшей золотую свежесть, присыпанную нетающим лесным снежком, и все равно чистую, пахнувшую зрелой осенью. Здесь, в Аникеевке, имелся опрятный лесной домик, в который изредка съезжались работнички из «Параскевы» для мелких охотничьих и рыбацких забав, доброй русской баньки и пьянки за глухим забором. Домик, разумеется, охранялся, имел современную связь, дорога к нему, старательно равняемая на ухабах и вмятинах, казалась неприметной, будто мелкая случайная колея в лесной чаще.

В прохладных сумерках осеннего леса Валентина с наслаждением шла по листве, одетая в легкую итальянскую шубу. Левая рука ее была глубоко, до локтя, засунута в правый рукав, а правой рукой она с нежностью поглаживала драгоценную застежку, с помощью которой был собран пышный воротник шубы. Нет, никогда не брала она Алекса под руку, не висела на его локте, и не сразу согласилась на ночь в Аникеевке…

Но он предчувствовал эту ночь, и ее, свою женщину.

– Дивное место, Алекс!

– Я счастлив, что тебе нравится.

– Да. Но знаешь… Днем, в суете, в рабочем азарте я о тебе почти не вспоминаю. Не обижаешься?

Он улыбнулся.

– У вас с бизнесом – первая любовь, а у меня за плечами одного Интернета десять лет. Все правильно. Но у меня просьба. Повтори, если не трудно, «Притчу о мудреце», – произнес он.

– Заинтересовало? – удивилась Валентина. – Ты вроде моей Агнессы. Ей тоже подавай высший смысл в любых мелочах.

– Агнесса? Я слышал это имя от Роберта Кофмана.

– Она с ним работает. Открыла «Уголок хозяйки» в газете, пригласила знатоков, все счастливы: о кастрюлях, о сковородках, то-то смысла везде!

Алекс молчал, удивленный всплеском соперничества в ее голосе. «Непросто быть женщиной»– усмехнулся он.

Выговорившись, Валентина поцеловала его в щеку за долготерпение и в награду повторила сценку в агентстве.

– Мои сотрудники, – закончила она, – удивились не столько тому, что его делоподнялось и расцвело, сколько тому, как легко он, мужчина в расцвете лет, мог выйти из бизнеса, как ни в чем не бывало, оставить, будто игрушку… Пусть даже сыновьям. По моим впечатлениям, бизнес захватывает всю тебя целиком, время, мысли, творчество. Иначе не получится ничего. Разве не так?

Подняв голову, Алекс смотрел на прозрачные верхушки лип и берез, на зеленые сосны и ели.

– Когда он начал? К тридцати, видно, раз дети подрастали. За пять лет преуспел и разобрался, понял, что это – обгладывающая суета. Или сразу знал, на что идет? Знал, знал, сам же сказал!

– Алекс! – с укоризной повернула лицо Валентина, необычайно выразительное в сумерках. – Ведь это вымысел, пустые слова!

Алекс обнял ее, пушистую, в легкой шубе, покрыл лицо поцелуями. Вздохнул. Они медленно направились к крыльцу. В пустом домике мерцал огонек, над крышей вился дымок. Там ждал ужин и ночлег. Сторож с собакой жили отдельно, в теплой сторожке в ближнем к воротам углу забора.

– Это не вымысел, Валюша, это бродячий сюжет, – говорил Алекс мягко и грустно. – Он принадлежит всему человечеству, и каждый слышит, насколько открыт. Для меня это не притча. Это зов.

Становилось совсем темно.

К удивлению Виктора, Толик схватил все на лету, с полуслова. Они сидели в квартире Виктора, не выключая света в ненастный день. Выпивали, но понемногу, мелкими рюмками под соленые шурочкины грибочки-огурчики-помидорчики. За окном частил серый осенний дождь, висели темные облака, а здесь, в Кулаковом переулке, в тепле маленькой кухни шла разработка серьезной операции. И не одной. Разговор велся в открытую. В деньгах нуждались оба. Виктор рассказал про Грача, про то, как это имя, произнесенное невнятным мужским голосом, без хлопот открывает железную дверь бухгалтерии. Главное, чтобы за дверью оказались наличные деньги.

– Об этом я позабочусь, – вникал в подробности Виктор. – В агентстве нет секретов друг от друга, все хвалятся удачей. И на планерках обычно поздравляют счастливчиков, заключивших крупные договора. К тому же все копии платежек от клиентов приходят по факсу, а он также стоит в моей комнате.

– Твоя директриса в своем уме? – посмотрел на него Толик. – Кому нужна такая прозрачность? Не догадывается, что ли?

– Она умная и чертовски красивая женщина. Валентина-Валькирия. Но тут у нее пунктик, ей кажется, что залог успеха именно в семейном доверии. Как в мафии, если вспомнить, что мафия– это семья. На всякого мудреца довольно простоты. На что мы ее и приколем. Самый большой куш будет у нас в кармане. Это уж моя забота.

Виктор поймал вилкой шляпку грибка и отправил в рот. Потом прошелся до входной двери и обратно, мимоходом перед зеркалом в прихожей поправил волосы, вновь стянул резиночной хвостик волос на затылке.

Толик молча следил за ним. Он развалился за столом у подоконника и потирал рукой нос, щеки, мясистый подбородок. На редких светлых волосах лежал отблеск красного абажура.

– А моя роль?

– Ты по моему знаку проходишь из вестибюля в темный коридор, делаешь «тук, тук-тук», и забираешь деньги оттуда, где они лежат.

– Весь риск на мне?

– А какие варианты? Мне идти?

Толик молчал.

– Подготовь маску на лицо и перчатки, чтобы не оставить никаких следов, – продолжал Виктор. – Но я уверен, что отпечатков искать никто не будет.

– А какую маску?

– Обычный чулок.

– Женский?

– Женский, – Виктор рассмеялся.

– Уй…. – Толик выругался.

– Ничего. Ради прекрасного будущего придется потерпеть. Знаешь, что такое настоящие деньги? Я уже держал их в руках, десять тысяч баксов. Приятное ощущение.

– Верю, – Толик хмыкнул.

Виктор тоже помолчал. Обоим думались одни и те же мысли. Вновь налили в мелкие рюмочки. Опрокинули. А хороша и шурочкина закуска!

– Можешь прийти в НИИ разок-другой для подготовки. Посмотреть. Прекрасное место. Темный коридор, вестибюль далеко. Тихо, запущено.

– Приду, посмотрю. Ей-богу.

– Главное, внезапность. Быстрота и натиск. Напугал и хватай все, что есть. Она сама все отдаст, эта пигалица.

– Симпатичная?

– Местами.

– Мне жены хватает.

На этом первая часть отчуждения денег была принята.

За окном не унимался серый дождик. Под его струями блестел зеленой черепицей причудливый новенький филиал ЛУКОЙЛа, выстроенный в переулке за эту осень. В него-то деньги вкладывали щедро: зеркальные окна, мелко-плитчатый, в елочку, тротуар, вокруг газонов полированный бордюрный гранит.

– Сволочи, – Виктор стиснул зубы, постоял, покачиваясь на носках, потом с внутренней силой произнес слова Макбета. – «Хоть я страшусь того, на что дерзаю»…

– Вот именно, – Толик нахмурился. – Раз весь страх и риск достается мне, то… Как договариваемся? Выручку пополам?

– Как пополам? Никаких пополам. Тебе четверть, мне остальное.

– Не согласен. Либо поровну, либо никак.

Виктору пришлось уступить. Они были нужны друг другу.

Толик оказался не так прост, как представлялось. Мало того, что он, глазом не моргнув, слупил половину выручки, так у него, к тому же, оказались два паспорта, оба с его фотографиями, свой и чужой в лиловой обложке на имя Деревянко Станислава Романовича. Откуда у артиста Госконцерта второй паспорт? Бог весть. Виктор не интересовался. А что вообще ему известно о человеке, с которым учился в театральном училище и теперь собирался идти на… гм-гм… операцию? Самое общее. Толик был с Урала, в армии служил подводником, женился, родил двух сыновей. Вот, в сущности, и все.

Присутствие второго паспорта сразу придало делу солидный настрой. Теперь не грех было замахнуться и на денежный поток, что течет в «Каскад» через банки. Но как, как? Попробуй, тронь…

– Ну, давай подумаем, что у нас есть. Фальшивый паспорт, как прикрытие для… чего? Как распорядиться удачей? Даешь мозговой штурм!

Сколько путей перебрали они! В каких обрывках барахтались! Ненастный день незаметно слился с вечером, а они так ни к чему и не вышли. Проклятье!

– Давай, включай телевизор, любую программу – Виктор гибко выскользнул из-за стола. – Надо отрубиться. Когда главное напряжение убрано, начинают звучать подголоски сознания. Главное, «не думать про обезьяну». Решение придет само по себе.

Толик лег на ковер, задрав ноги в носках на край тахты, подложив руки под голову. Виктора ожидало любимое кресло. После «Новостей» начался фильм, бесцеремонно прерываемый рекламой, во время которой приходилось срочно переключаться на другие каналы, чтобы не швырнуть в экран чем-то тяжелым. Потом вновь нажимать прежнюю кнопку пульта. Что-то, полное подобий и неявных сущностей, прошло через Виктора. Прошло и ушло, едва-едва схваченное.

Он замер, глядя на Толика с приоткрытым ртом.

– Что? – повернулся тот, почуяв какую-то перемену.

– Не мешай…

Наступила молчание. Толик с интересом смотрел на друга.

– Есть идея! – в расширенных глазах Виктора светился восторг. – Мы открываем собственную контору с тем же названием, – тихо проговорил он. – «Каскад», валка валенок. Ты любишь валенки? Вот и получай красные и зеленые. Главное, что «Каскад».

Толик быстро сел, поджав ноги.

– «Каскад»? А как же…

– Сейчас обмозгуем. Выключай ящик.

И они принялись решать сложнейшую головоломку. Наверняка, в практике мировой аферы имеются мошенничества и похлеще того, что с чистого листа изобрели друзья в тот вечер. Блеснув умом, они выстроили такую многоходовку, которая и во сне не приснится законопослушным обывателям. Вот что такое мозговой штурм! Они зауважали самих себя, словно чемпионов мира. А дело-то было проще пареной репы. Когда убрали лишние навороты, обнаружилась прелестная комедия ошибок и недоразумений, достойная пера великого Мольера, а заодно и книги рекордов Гиннеса. Конечно, «Каскад» немного пострадает, но зато какое искусство! Блиц, да и только!

Довольные собой, они обменялись рукопожатием. Разлили по рюмочкам остатки и звонко чокнулись.

– За удачу!

И замолчали, испуганные серьезностью того, на что предстояло решиться. Может, отступиться, пока не поздно?

– Тебе, друг, пора пьесы писать, – вздохнул Толик, удивленно подумав: «Зора-то как в воду глядела. Ей-богу».

– Напишем, – ухмыльнулся Виктор. – По большому счету, лучше делать и раскаиваться, чем не делать, и все равно раскаиваться.

– Недурно сказано. Чьи слова?

– Неважно. Главное, что в своем будущем я уверен.

– Тогда вперед.

Они хлопнули ладонью о ладонь друг друга и поднялись из-за стола.

– Братья-разбойники, – усмехнулся Виктор.

В окончательном виде их план включал два пути верного и безопасного обогащения: прямое нападение на кассу в ближайший удобный момент, и разворот на себя всего денежного потока, идущего в агентство через банки. Упор делался на внезапность и простоту со своей стороны и отвращение к вмешательству властей со стороны клиента.

Друзья расстались, готовые к «штурму и натиску», то бишь на языке уголовного кодекса, к разбою и ограблению. Впрочем, «лучше делать и раскаиваться, чем не делать и все равно раскаиваться!»

В один из дней позднего октября в комнате появилась Лада. Смотреть на девушку и впрямь было нелегко. Держалась она застенчиво, но как серьезный музыкант, работы не боялась, и голос у нее был хотя и негромкий, зато музыкальный, поставленный на открытое звучание. Первые звонки ее, как водится, были комом, что нисколько не смутило ее. Лада с усердием набивала все необходимые шишки.

– Добрый день! – она выбрала для подражания Агнессу. – Вас приветствует газета «Городская новь».

– Спасибо, не нужно, – там бросали трубку.

– Добрый день, вас приветствует газета…

– Наша фирма в ваших услугах не нуждается, – с туповатым торжеством отвечали секретарши.

С непривычки это было мучительно. Отказы, отказы, отказы.

Чтобы не зачеркивать одну за другой свои надежды, она стала писать напротив телефонного номера маленькое «нет». Вскоре весь лист покрылся отрицаниями, от которых сжималось сердце. Тогда она придумала делать пометки цветной ручкой, каждый день разного цвета, а вместо отказа рисовать цветочек. После этого на рабочих страницах расцвел майский луг. Юный голос ее настраивал шутников на веселое знакомство, потому что «судя по голосу, у вас красивые ноги». Тем не менее, трудностей для нее как бы не существовало. Девушка умела работать. Еще бы! Ведь она по-прежнему занималась на арфе неукоснительные шесть часов в день, утром или вечером, или вразбивку.