Текст книги "Искуситель (СИ)"

Автор книги: Astery

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

========== Часть 1 ==========

Возможно ли в мире счастье? Что вообще значит это понятие? Я часто слышу: «счастье не в деньгах». В чём же? Если не в самих деньгах, то в их силе, точно. Ни за что не поверю, что я счастливее любого проезжающего мимо аристократа в дорогой карете, запряжённой четвёркой породистых лошадей, коими правит разодетый кучер. Прямо сейчас один такой проехал мимо дома, в котором я нанимаю одну жалкую и обдуваемую всеми ветрами комнату. Он даже не взглянул в мою сторону, не соизволил хоть немного повернуть своё пухлое лицо, чтобы увидеть нищету и бедность. Ты можешь одним словом превратить этот ветхий домик в виллу, в театр, во что угодно. И ты не поможешь таким как я. Зачем тебе? Тебе хорошо, тепло и комфортно в своей повозке, к чему думать о жалких бедняках? На всё воля божья, и раз они бедны – то это по Его замыслу. Так ты оправдываешь свою лень и тщеславие?

Я плотнее закрыл окно, но сквозняк все равно проникал в моё убогое жилище. Огонь в печке едва-едва горел. Сырые поленья не желали согреть мою несчастную душу. Я посмотрел на исписанные листы на своём столе. Взял их в руки, выбирая, какие не жалко сжечь. Разлинованная бумага стоила дорого, посему я разлиновывал её сам, и от того тяжелее было расставаться со своим трудом. Чертыхнувшись, я скомкал часть и запихнул в печь. Кое-как огонь разгорелся и охватил поленья. Я наблюдал, как горят мои фуги и прелюдии, этюды и сонаты. Жаль их, очень. На что же бедность толкает людей? Я ненавидел себя за то, что беден. Ненавидел и презирал за то, что сам уничтожил труды, на которые потратил месяцы. Я слышал и помнил мелодии, которые жёг, и утешал себя тем, что как только мне удастся издать хоть одну из пьес, я накуплю бумаги, и воссоздам их. Но в глубине души скреблось отчаяние, которое наводило на мысли, что никогда я ничего не издам, и возможно, совсем скоро умру от того, что нечего есть, или от воспаления лёгких. Меня это даже не удивит, с такими окнами и стенами мне ничего другого не останется.

В мою хлипкую дверь постучали. Я машинально попытался создать видимость порядка, быстро спихнув все ноты в одну стопку на столе, и задёрнул шторы, дабы не было видно заткнутых тряпками щелей. Я открыл. На пороге стояла хозяйка комнаты, у которой я нанимал комнату. Добрая женщина, немного робкая, и всегда ласковая.

– Мистер Колдуэлл, я зашла проведать вас, – она слегка улыбнулась, и протянула мне тарелку, сверху накрытую другой тарелкой, видимо, чтобы не остыла её подачка мне. – Вот, возьмите, прошу. Мы с мужем решили угостить вас.

Я взял у неё тарелку, попытавшись улыбнуться в ответ.

– Благодарю, Иммельда, вы слишком добры ко мне, – и это учитывая, сколько я ей должен.

– Не стоит. У вас прохладно, я могла бы одолжить вам немного дров.

– Не нужно… спасибо, но нет… я только вернулся, – сбивчиво отвечал я, не желая унижаться сильнее и брать дрова у женщины, которая сама едва сводит концы с концами. – Сейчас будет теплее.

– Как пожелаете. Приятного аппетита, – снова ласково улыбнулась она, и ушла.

Я закрыл за ней дверь. Вздохнул. Наверное, только из-за таких, как Иммельда Гранде, философы не до конца потеряли веру в людей. На тарелке лежала рыба с вареным картофелем и куском тёплого хлеба. Когда я ел, мне казалось, что ничего вкуснее и быть не может. Наверное, это мне казалось от того, что тёплую еду, приготовленную добросердечной женщиной я ел в последний раз очень давно. Тут окно моё распахнулось от порыва ледяного осеннего ветра, и меня обдало холодом, погасив все огарки свечей, что у меня были. Я захлопнул его, запахнув на себе своё ветхое одеяние, и принялся шарить руками по полу, ища спички. Пока я искал, с улицы послышался стук копыт и ржание лошадей. Сначала я не обратил особого внимания, ибо был увлечён поиском единственного доступного мне источника света, как раздались твёрдые звучные шаги на лестнице. Они остановились на моём этаже, и я услышал голоса. Голос Иммельды и ещё чей-то, мужской и властный, спокойный и бархатистый. В мою дверь постучали. Кто это может быть? У миссис Гранде нет привычки приходить ко мне по нескольку раз за вечер. Я поднялся, ударившись головой о стол, под которым находился. Потирая затылок, я впотьмах дошёл до двери и открыл. Передо мной предстало красивое мужское лицо с пронзительными янтарными глазами, отливавшими золотом. Некая бледность выдавала в нём аристократа. Тёмные волосы были уложены назад, но пара прядей падала на его лоб. Он был в костюме и пальто с мехом на плечах. И он улыбнулся, увидев меня.

– Киллиан Колдуэлл, полагаю? – сказал он без тени брезгливости или лицемерия, что было бы ожидаемо от него, аристократа, в адрес нищего.

– Да, – ответил я, бесцеремонно рассматривая незнакомца. – Мы разве знакомы?

– Пока ещё нет, позвольте это исправить, – он снял цилиндр. – Князь Люциус АстЕри, друг вашего покойного двоюродного дядюшки, Джеймса Корелли.

– Пардон, покойного?

– Ох, вы не знали? Примите мои соболезнования. Не думал, что стану тем, кто придёт к вам со скорбной вестью.

– Нет-нет, ничего, только я как-то не ожидал. Я, признаться, даже не помню его.

– Жаль. А он вас помнит, – князь загадочно на меня посмотрел, вынул из кармана конверт и протянул мне. – Просил передать вам лично в руки.

Я взял конверт, на котором была подпись этого дяди. Распечатав его, я обнаружил там завещание, в котором говорилось, что он оставил мне огромное наследство в десять миллионов фунтов стерлингов. Я пошатнулся и опёрся на стену.

– Вам дурно? – обеспокоился князь.

– Кажется, да. Это же сон? – спросил я, не веря в происходящее.

– Не думаю.

Я перечитал завещание. У меня вырвался счастливый и даже немного истерический смешок. Я богат… безумно богат!

– Боже мой, неужели? – бормотал я, безумно улыбаясь. – Неужели это правда?

– Я полагаю, вы мало ожидали услышать подобную новость, – Люциус прошёлся взглядом по моей одежде и комнате. – Темновато у вас. И прохладно.

Я смутился. Было довольно неловко узнавать, что ты богат в холодной комнате без света и в лохмотьях, а тем более – принимать князя.

– Я действительно не ожидал, – отвечал я рассеянно, прижимая к груди завещание. – Я растерян и счастлив.

– Не удивительно в вашем-то положении, – улыбался он. – Ваш дядюшка всё представлял ваше лицо, когда вы узнаете о наследстве.

Я попросил его рассказать о почившем родственнике, которого я, к своему стыду, не помнил и, наверное, даже не знал о его существовании.

– Я расскажу, что попросите, но не на пороге.

– Ох, да, верно, – сбивчиво ответил я, кивая.

– Раз вы теперь миллионер, я думаю, нет смысла оставаться в этой комнатушке. Пойдёмте со мной, я снимаю номер тут в отеле неподалёку.

– Вы считаете, меня туда пустят в таком виде? – усмехнулся я, показав на своё ветхое платье.

– Дорогой мой, вас пустят куда угодно, едва услышат звон золота в ваших карманах.

И мы покинули этот дом. В карете он ничуть не брезговал говорить со мной на равных, касаться, и вообще быть в моём обществе. Я допускал мысль, что это из-за моих денег, однако эта мысль развеялась, когда я узнал, что он на деле куда богаче, что власть его едва не равна власти короля, что в сравнении с его имениями мои десять миллионов – всего пылинка. В отеле на меня косились все, кто только мог, а Люциус шёл, невозмутимо улыбаясь мне. Он привёл меня в свой огромный и роскошный номер, и послал за нотариусом и банкиром. И за два часа я сделался полноправным владельцем десяти миллионов. Первым делом я заплатил Иммельде даже вдвое больше, чем должен был, послав письмо с благодарностью за её доброту и заботу. Затем я заплатил за соседний номер с едой и всеми удобствами, оставив щедрые чаевые.

Люциус говорил со мной о том, с каким восторгом меня примут в свете, как почтительно со мною будут обходиться, как мною будут восхищаться.

– Это всё очень лестно и прекрасно, – ответил я. – Но я бы хотел сначала сделать кое-что.

– Поделитесь?

– Конечно. Я хочу издать это, – я вынул из внутреннего кармана рукопись вальса, который был особенно дорог моему сердцу. Он мой любимый, из написанных мною произведений он нравится мне больше всех. Когда я его писал, мне казалось, будто я чувствую присутствие чего-то высшего, светлого, доброго, до боли родного истерзанного несчастьями сердцу.

Князь взял у меня ноты на разлинованной вручную бумаге. Он просмотрел все листы и усмехнулся.

– Это неплохо, и даже хорошо. Прекрасно. Но вы позволите мне быть честным?

– Я другого и не жду.

– Он очень сложен. Его не каждый осилит. От этого он вряд ли станет модным и сенсационным, – Люциус увидел мой неопределённый взгляд. – Киллиан, друг мой, позволите называть вас так?

– Конечно.

– Этот вальс прекрасен и великолепен в своей сложности и фактуре. Я лишь говорю о том, что ожидаемо. Я буду рад, если ошибусь, и вскоре он станет звучать из каждого дома каждого аристократа, но вы должны знать, что если публика не примет вальс, вы не перестанете быть любимцем знати.

– Модным часто становится то, что не пробуждает умственной деятельности, я не отрицаю. Но я всё же издам его.

– Не смею препятствовать вам, – он улыбнулся. – Теперь же, если позволите, я возьму на себя смелость предложить вам завтра же появиться на приёме лорда Бэнсона. Вам не помешает обзавестись полезными знакомствами.

– Вы так любезны, – улыбнулся я. – Я благодарю вас, Люциус.

– Не стоит, Колдуэлл, – продолжал улыбаться князь.

– Как же! Вы привезли завещание умирающему от голода и холода человеку, хотя могли запросто переделать его и присвоить всё себе. Вы всё так быстро устроили с нотариусом и банком, вы так помогли мне! Если позволите, я был бы счастлив считать вас другом.

Он посмотрел на меня, и в глазах его сверкнуло нечто загадочное и печальное.

– Тогда мы с вами с этого момента добрые друзья, Киллиан. Но обещайте мне кое-что.

– Что угодно, – горячо ответил я.

– Едва я стану неприятен хоть одному фибру вашей души, гоните меня. И пусть я покину вас, и больше никогда не встану на пути вашего гения.

– Надеюсь, этого никогда не случится, – посмеялся я. – Вы мне очень нравитесь, Люциус.

– И вы мне, друг мой, – сказал он с какой-то неясной горечью, но улыбкой на губах. – И вы мне. Выпьем же за наш союз.

Князь налил нам вина. От выпитого мне стало слишком весело, и я решил, что стоит лечь спать.

– Мефисто! – кликнул Астери. – Отведи мистера Колдуэлла в его номер, соседний.

В комнату вошёл высокого роста стройный молодой человек, чьё выражение лица меня несколько волновало и отторгало. Было что-то хищное, плутовское, враждебное в его движениях, глазах, во всём его существе. Он довёл меня до моего номера, и прикрыл дверь, пожелав своим мягким негромким голосом:

– Покойной ночи, сир.

Я выдохнул, едва он удалился. Затем осмотрелся. Тут всё было как в комнате Люциуса, только мои вещи не заполняли шкафы и тумбы. Неудивительно, ведь вся одежда, какая у меня есть, была на мне, а больше я ещё ничего не имел. Ещё. Как же приятно произносить это слово, понимая, что этот таинственный временной промежуток, называемый «ещё», так скоро пройдёт, и богатство начнёт виднеться в каждой мелочи. Каждой пуговке, каждой ниточке. Опьянённый вином и своим счастьем, я рассмеялся и упал на кровать. Веки были тяжёлыми и закрывались. Засыпая, я мечтал, как стану жить, не зная ни в чём отказа, издавая каждый этюд, слушая лицемерную лесть аристократов… и женюсь. Да, непременно женюсь! На красивой благородной девушке из древнего английского рода.

========== Часть 2 ==========

Со следующего же дня началась моя новая жизнь. Жизнь среди двуличной и высокомерной знати, которая целовала мои руки, едва слышала заветное «десять миллионов». Жизнь, где я мог купить абсолютно всё. От известности до жены. Мне давали много советов, как приумножить моё богатство, какое поместье лучше выкупить, чтобы обо мне заговорили далеко за пределами Англии, и говорили, что я должен построить церковь. Я слушал, кивал, улыбался, но не следовал советам лицемеров. Люциус и я часто появлялись на всех званых ужинах и праздниках, ибо всюду были желанными гостями. Я верил ему одному и искренне считал другом, которому не нужны мои деньги и положение. Мы с ним вдвоём смеялись над ничтожностью аристократов, вдвоём с самого моего обогащения. Я всё же издал свой вальс, заплатив достаточно, чтобы мою руку трепетно и долго жали, уверяя меня, что это будет сенсацией. И моё разочарование не знало конца, когда вальс не обрёл должной славы. Люциус предлагал обратиться к критикам, чтобы те его расхвалили и разрекламировали, но я отказался. Я решил написать нечто другое. Несложное по тексту, но исполненное смысла и красоты. Но недели шли, а моя работа так и не сдвигалась с мёртвой точки. И это бесконечно удручало.

Однажды вечером, когда за окном шёл снег, а я пытался наиграть на рояле хоть какую-нибудь ничтожную тему, Люциус вошёл ко мне с бумагой в руках.

– Колдуэлл, нас с вами приглашают на праздник в честь первого дня зимы, – огласил он и усмехнулся. – Забавно даже, что у света есть право придумывать столь нелепые праздники, чтобы сорить деньгами и показывать своё влияние.

– Весьма забавно, – ответил я, пытаясь сосредоточиться на мелодии. Она никак не хотела придумываться. Я раздражённо скомкал лист бумаги с одинокой ноткой, и кинул в окно. – Чёртова богема!

Астери ничуть не озадачил мой возглас. Он лишь спокойно улыбался.

– Муза ушла от вас, дорогой мой?

– Словно мы и не были знакомы, – согласился я, вздыхая, и закрывая крышку рояля. – Уже третью неделю ничего не могу написать.

– Не удивительно. Вы богаты, Колдуэлл, у вас всё есть. Откуда взяться вдохновению?

– Я не очень вас понимаю.

– Вспомните, как вы создавали свои вальсы и сарабанды. Вы мечтали о том, чего не имели, и воплощали эти мечтания нотами на бумаге. Вы чувствовали, от того ваш любимый вальс столь прекрасен. Без чувств вы ничего не создадите, а фальшь заметна сразу.

Я посмотрел на него.

– Быть может, мне стоило остаться там? В Богом забытой комнатушке с дырявыми окнами и стенами?

– И вы бы заболели, и сейчас не сидели здесь со мной, а лежали в кровати, отхаркивая кровь и проклиная богачей и свою судьбу. Затем бы умерли, и на ваших похоронах было бы от силы человека три.

– Знаете, порою ваша честность ядовита, – заметил я несколько обидевшись.

– Это и делает меня вашим другом, – улыбался князь. – Неужели вам так сложно заставить себя чувствовать что-либо?

– Похоже на то.

– А женская любовь могла бы облегчить ваши страдания? – с ноткой насмешливости спросил меня Астери.

– Женская любовь? – не понял я.

– Завтра на празднике будет лорд Генри Керрингтон, мой добрый знакомый. Я уверен, с ним будет его дочь, леди Джильда. Лорд сейчас в поисках достойной партии для неё. Чем бы вы не подошли? Если не в качестве мужа, то хотя бы кавалера на месяц-другой. Уверяю вас, она одна из первых красавиц страны.

– Если она так красива, то почему же вы сами не ухаживаете за ней?

– Я, друг мой, почти нисколько не люблю женщин.

– Почему же? – усмехнулся я.

– Я объясню. Скажите, что вам известно о Лилит?

– Лилит? – переспросил я, напрягая память. – Кажется, по некоторым церковным источникам, это была первая жена Адама.

– Верно. Это была своенравная упрямая женщина, которую вместе с Люцифером бросили из рая, и Адама наградили Евой, а Люциферу в жёны прочили Лилит. Думайте что угодно, но мне кажется, это не справедливо: давать человеку ласковую и добрую жену, а ангелу, которого некогда звали князем света, непокорную и неверную смутьянку. Так вот, я, как и некоторые мои знакомые, делю женщин на Лилит и Еву. Смутьянок и хранительниц очага. И не люблю их. Каждая Лилит не в меру горделивая и требующая к себе больше, чем того стоит, а каждая Ева с виду кротка и послушна, но скучна и способна на большой проступок за спиной мужа, что тогда в саду, съев запретное яблоко, что сейчас, когда по ночам убегает к любовнику.

– Неужели вам не встречалась золотая середина?

– Ни разу за всю мою долгую жизнь, – загадочно улыбнулся Люциус.

На следующий день мы ехали на праздник. Едва мы появились, как нас окружила толпа льстецов. По большей части все здоровались с князем, ведь как я знал, он был другом всех и каждого. Меня же узнавали не столько по имени, сколько по шёпоту «десять миллионов!». Я, в сущности, не был ни интересным собеседником, ни хорошим человеком в их глазах, нет. Я – лишь носитель такой огромной суммы. Обезличенный и серый, как и весь окружавший нас свет. И хоть я смеялся над ограниченностью знати, в глубине души мне было обидно сознавать, что я ничего не представляю для них без денег. Что я был бы безмерно одинок без моего Люциуса. И пугало меня то, что однажды я сам могу стать таким же ограниченным корыстным лицемером. Князь провёл меня к кушеткам, и оттуда указал мне на фигуру, стоящую немного в стороне от нас.

– Вот лорд Керрингтон, – сказал он. – Рядом с ним его жена, их дочь, полагаю, кружится с кем-то в танце. Идёмте, Колдуэлл, я вас представлю.

Я вдохнул поглубже, стараясь унять волнение. Лорд радостно приветствовал Люциуса, как и его жена, чем-то в своём лице похожая на него. Лорд Керрингтон был шатеном с сединой на висках, выглядел он достаточно хорошо и даже счастливо. Жена его, леди Марион, была златовласой, очень худой, и молчаливой в разговоре, выражая своё согласие с мнением мужа глубокими кивками. Астери представил им меня, и в этот миг к ним подошла девушка. Я едва не ахнул. Князь был прав, это действительно красавица.

– Джильда, познакомься, мистер Киллиан Колдуэлл, – сказал ей отец.

Она была высокой, статной, златовласой блондинкой с прекрасными тёмными глазами. Не верилось, что такое средоточие женской красоты рождено лишь дочерью лорда. Нет, это ангел! Ангел во плоти! Я нежно и трепетно поцеловал её маленькую ручку, которую она мне протянула.

– Я счастлив знать вас, миледи, – чувственно сказал я, заглядывая в её прелестное лицо.

– Взаимно, – негромко и холодно, как требовал этикет, ответила она.

– Миледи, – Люциус также поцеловал её руку, приветствуя.

– Милорд, – ответила она, смотря на него.

Если быть честным, то сейчас мне очень хотелось, чтобы князя не было рядом, ибо соседство с ним было крайне не выгодно. Я не считал себя уродом, вовсе нет, но в сравнении с его красотой я значительно проигрывал. Я всё старался ухаживать за леди Джильдой, и приходил в восторг, когда она едва заметно улыбалась мне. Но хоть она и была прекрасна, я, к своему разочарованию, не чувствовал, что желание и страсть сочинять вновь вернулись ко мне. Возможно, для этого нужно время. В какой-то момент Люциус замер, смотря куда-то вперёд. Я позвал его, он не ответил.

– Люциус? – я взял его за плечо. – Что с вами?

– Ах… всё прекрасно, – он улыбнулся. – Что-то кольнуло в груди, ничего опасного.

– Вам не нужен врач? – обеспокоилась Джильда, подойдя к нему. – Вдруг что-то с сердцем?

– Я здоров и счастлив, – ответил князь. – Не беспокойтесь обо мне, миледи, я вас прошу.

К лорду и леди Керрингтон вскоре подошли другие лорд и леди. То была чета Старк. Я уже не удивлялся, что они были знакомы с Люциусом. Я удивился другому.

– Позвольте, мой друг, мистер… – говорил князь и осёкся, смотря вперёд. Затем сразу же ласково улыбнулся. – Ох, миледи, счастлив видеть вас.

========== Часть 3 ==========

Прямо перед Люциусом остановилась девушка. Какая прелесть! Если Джильда была красавицей, то эта была само очарование! Тёмные, медно-рыжие волосы были уложены назад, большие и задумчивые зелёные глаза смотрели с лаской и тоской, всё её существо было таким ласковым и милым. При взгляде на эту девушку душа пела, хотелось радости, хотелось… хотелось сочинять. Девушка немного улыбнулась в ответ князю.

– Ваша милость, – ответила она бархатистым мягким голоском.

– София, у тебя талант не вовремя приходить, – посмеялся лорд Роберт Старк. – Князь как раз знакомил нас со своим милым другом.

– Мне жаль, что я всё испортила, – улыбнулась она светлее.

– Нет-нет, я не подумаю вас прощать, пока вы не обещаете мне вальс, – сказал Люциус оживлённо.

– Раз так, то я не смею отказывать, милорд.

– Прелестно! Милорд, миледи, – обратился он к паре Старк, показывая на меня. – Киллиан Колдуэлл, мой добрый друг.

– Очень приятно, – с искренним уважением сказал мне лорд, пожав руку. – Позвольте представить, моя дочь, леди София.

– Счастлива знать вас, милорд, – сказала рыжеволосая леди.

– Я не лорд, – немного улыбнулся я, чмокнув её белую мягкую ручку. – Но я тоже рад быть вашим знакомым, миледи.

– Раз мы все знакомы, то я смею украсть её, – весело сказал князь, взяв Софию под руку.

Он очень быстро увлёк её танцевать. Пока семьи Старк и Керрингтон разговаривали, я наблюдал за Люциусом. Не он ли говорил, что не любит женщин? Я ехидно подумывал о том, чтобы указать ему на его поведение с Софией. Они кружились, улыбаясь друг другу и словно не замечая никого вокруг. Я слышал немного из их разговора во время танца:

– Вы всё также путаетесь в титулах, моя дорогая, – говорил Астери.

– Я никогда в них не разбиралась, милорд.

– Зачем ты здесь?

– Я заскучала. Мне показалось, я не сильно стесню тебя. Если у меня нет права находиться здесь, скажи, и я уйду.

– Не скажу, – он поднял её над полом, кружась, а затем наклонил, держа за руку и спинку. – Неужели вы думали, миледи, что я не мог заскучать по вам?

– Допускала мысли.

– Ответь мне, занята ли ты завтра? – спросил он страстно, целуя её ручку.

– Совсем нет.

– Я приду к вам. В полдень. Нам есть, о чём поговорить с вами, дорогая.

– Я буду ждать, ваша милость.

Я ухмыльнулся. Неужели он всё-таки решился ухаживать за женщиной? Об этом я спрошу у него позже. Сейчас было бы настоящим грехом отвлекать его, пока он такой счастливый. После вальса звучал менуэт. Грустный и трогательный. Люциус с Софией снова танцевали, а я решился попросить Джильду составить мне пару. Она всё это время смотрела на князя и леди, но дала мне руку и слегка улыбнулась, когда я увлёк её. Я всё смотрел на её красивое лицо, и не мог налюбоваться. Она так прекрасна, так царственна. И при всём этом, муза на минуту вернулась ко мне лишь с присутствием Софии. Почему? Что за неуловимая вещь – вдохновение!

Когда звучал уже четвёртый танец, Люциус и я поменялись дамами. София была пониже Джильды, не такой горделивой, а наоборот. Спокойная, милая, по-странному открытая в своём спокойствии. Она посмотрела на меня и немного улыбнулась.

– Вас что-то беспокоит? – спросила она, видя, как я её разглядываю.

– Да, миледи. Вы пробуждаете во мне вдохновение, а уходя – лишаете его.

Она засмеялась.

– Я не думала, что отбираю его у кого-то. Вы писатель?

– Не совсем. Я композитор.

– Боже, как прекрасно, – блаженно улыбнулась девушка, пока я её кружил. – Я вас прошу, сыграйте мне что-нибудь.

– Если мы вновь встретимся, то обещаю, сыграю вам всё, что попросите.

– Вы много написали?

– Достаточно, чтобы от меня ушла муза.

– Это печально. Раз уж я вас вдохновляю, то может, мне стоит подольше побыть с вами рядом?

– Осчастливьте меня, – улыбнулся я.

Так странно. Как она пробуждает к себе доверие так легко и быстро? Словно я знал её всю жизнь. Подобное было, когда я познакомился с Люциусом. Быть может, они оба немного не от мира сего в своей простоте общения. От этого не удивительно, что они так ладят.

Мы танцевали долго. Также долго говорили с семьями Старк и Керрингтон, и ухаживая за леди Джильдой, я всё чаще замечал, как любезно князь обходится с Софией.

– Князь, мистер Колдуэлл, – обратился к нам лорд Генри Керрингтон, – Приезжайте к нам на Рождество! Я буду счастлив видеть в своём доме вас, друзья мои. И вы, лорд Старк, тоже приезжайте, вы меня очень обяжете.

– С радостью буду у вас, – улыбнулся лорд Роберт Старк, держа жену за руку.

– Мы уже давно не отмечали Рождество в гостях, – несколько мечтательно сказала Елена Старк.

– Вы приедете? – спросила меня Джильда.

– Как я могу отказать вам, миледи? – улыбнулся я.

– Я буду ждать вас с вашим другом, мистер Колдуэлл.

– В Рождество меня часто съедает хандра, – признался Люциус. – Мне кажется, я лишь омрачу праздник своим присутствием.

– Вы не любите Рождество? – с ноткой грусти в голосе сказала леди Джильда.

– Скорее, Рождество меня не любит, – загадочно ответил князь.

– Голубчик, я всё ж прошу вас быть нашим гостем, – настаивал лорд.

– Мне лишь не хочется отравлять радость торжества.

– Вы не отравите и не омрачите этот светлый праздник, – заговорила леди София, посмотрев на Люциуса с лёгкой ласковой улыбкой. – Разве вы виноваты, что хандрите в Рождество?

Князь неопределённо смотрел на неё, держа под руку и как-то изменяясь в лице. Он будто удивлялся, слыша от неё эти слова.

– Мне кажется, – продолжала девушка, – без вас будет как-то тоскливо. Вы тоже заслуживаете радости и любви в этот день.

– Раз так, я буду там, миледи, – он взял обе её ладони в свои руки и поцеловал.

Леди Старк несколько смутилась этого и её щёчки подёрнулись румянцем, но она ничего не говорила больше.

– Чудесно, – обрадовался лорд Керрингтон. – Вы обещали, князь!

– Я не меняю данных обещаний, – улыбнулся он. – Я приду.

Я посмотрел на леди Джильду. Она смотрела на князя, закрывая часть лица веером.

– Миледи, – обратился я. – Есть ли у вас пожелание?

– Пожелание? – переспросила она, переведя на меня взгляд прекрасных тёмных глаз.

– Касательно подарка.

– Подарку разве не полагается быть сюрпризом?

– Я боюсь не угадать и обидеть вас ненароком, – улыбался я.

Она коротко и тихо посмеялась.

– Я люблю цветы, – загадочно сказала Джильда. – Такое пожелание подойдёт?

– Более чем, миледи.

Когда было за полночь, мы стали разъезжаться. Я не хотел покидать леди Джильду, мне очень хотелось вечно быть с ней и созерцать эту красоту. Она не рождена быть всего лишь леди, нет, она должна быть царицей мира, богиней красоты, эталоном женственности! Боже, как она прекрасна, и вместе с тем холодна. Неприступная, но в ней бьётся молодое сердце, которое, я верю, жаждет любви. Я полюбил её красоту и стать. И при всём этом, вдохновляла меня не она, а София. Как всё же странно.

– Что думаете? – спросил меня весело Люциус, с которым мы ехали в наш отель.

– Отчего вам не по нраву Рождество? – сказал я вместо ответа.

– По-моему, я спросил первый, – посмеялся он. – Но если хотите, то извольте, я отвечу. Рождество – праздник лицемерия и фальши. Хоть в этот день в знати и просыпается любовь к ближним, но она очень некачественна и краткосрочна. Они часто позволяют себе в этот день показать, что они чисты душой, и раздают бедным объедки со своего стола и свои поношенные одежды. А потом обсуждают это с подобными себе, и приходят к выводу, что они чрезвычайно добросердечны, что для них уже забронировано место на небесах, и пред ними счастливо распахнутся перламутровые врата рая. И считая так, они на следующий же день даже не смотрят в сторону тех, за чей счёт тешат своё самолюбие иллюзией добросердечности.

Я помолчал, выслушав его.

– Ответьте, Киллиан, – сказал он. – Вы богаты, и сейчас вы живёте в счастье и достатке. Вы станете в Рождество стоить из себя добряка, чтобы утром забыть о существовании бедных, которых вы соизволили одарить своим старым пальто или горсткой мелочи?

Я посмотрел в его глаза.

– Нет.

– Нет? – князь улыбнулся и вскинул брови.

– Нет. Я не хочу быть лицемером. Я ненавижу бедность, как ненавидел и себя, когда был в её власти. Если уж презирать нищих, то хотя бы открыто и без желания выглядеть хорошим в чужих глазах, когда человек на самом деле последний вор и подлец.

– Верно, – засмеялся Люциус. – Вы не лицемер, Киллиан. Это мне в вас нравится. Но вы хитрец.

– Я?

– Вы, Колдуэлл. Вы так и не сказали мне, что думаете о леди Джильде.

– Она красавица, – улыбнулся я. – Несмотря на ваши разделения женщин, я всё же удивлён, что вы не были пленены такой красотой.

– Не только вы, – загадочно улыбнулся князь.

– Но вы меня обманули, сказав, что не любите женщин, – с нотками торжества сказал я. – Вы так старательно ухаживали за леди Софией.

Он засмеялся.

– Обманул! Я! Друг мой, я сказал, что почти нисколько их не люблю. Почти. Леди София – другой случай.

– Мне показалось, она понравилась вам.

– Считайте так. Я, если быть честным, сам не до конца понимаю.

– Люциус, она ведь тоже к вам была любезной. Вы не думали, что можете симпатизировать ей?

– Конечно думал. Моя внешность – мой дар, и моё проклятие. Однако ж мы с ней слишком непохожи, чтобы думать о нашем совместном будущем.

– Разве?

– Как небо и земля, – с какой-то скорбной интонацией завершил он, улыбнувшись. – Я слишком грешен, чтобы претендовать на неё.

– Думаете?

– Знаю. Но речь не обо мне, а о вас, дорогой мой. Вдохновила ли вас леди Джильда?

– Совсем нет, – вздохнул я. – Меня это и заботит. Она прекрасна, бесспорно, но вдохновение мне принесла леди София.

Люциус посмотрел на меня как-то странно.

– София?

– Сам не знаю, как это получилось. Едва она оказалась рядом, как желание творить проснулось, и исчезло, когда мы расстались.

Князь молчал, смотря на меня. В глазах его было что-то предостерегающее, будто пугающее. Он улыбнулся, и тень угрозы исчезла с его лица.

– Возможно, вам стоит получше познакомиться с ней. Кто знает, вдруг она окажется музой, которая обрела людскую плоть.

Я засмеялся.

– Вы правы!

– Быть может, её светлый образ в памяти вдохновит вас на новые вальсы и куранты.

В отеле я принялся записывать мелодии, которые пришли мне в голову, едва я видел свою музу. С моих губ срывался смешок, когда я совмещал несовместимые гармонии, и слышал нечто удивительное и прекрасное. Аккорды и трели рисовали в моём сознании юную леди Старк с белоснежными крыльями за спиной, в белых одеждах, которая напевала мне эти мелодии. Однако, радовался я недолго. Она покинула меня, едва я дописал почти до середины. Дальше не получалось. Звуки казались мне резкими и неподходящими, педаль оглушала, и весь рояль мне виделся расстроенный и фальшивый. Я не мог позволить себе осквернить надуманным продолжением эту прерванную божественную песнь, а посему аккуратно положил листки на стол и лёг на кровать, закрыв глаза. Я думал о Джильде. Пусть она не вдохновляет меня, пусть её холодность убивает моё вдохновение, но я любил в ней красоту и рисовал в мозгу её улыбку и ласковые прикосновения. Думая о прекрасной леди Керрингтон, я заснул, пока за окном ветер нёс в себе снежинки и морозил воздух. Мне снился я сам. Я стоял на коленях где-то во тьме. Меня окружали чёрные тени. Они рычали, визжали и мерзко смеялись. Их руки тянулись ко мне, но я стоял неподвижно, держась за голову и проклиная себя. Надо мной стояла высокая царственная фигура, чьего лица я не видел, но видел красный блеск глаз, которые смотрели с осуждением и презрением. Я видел, как ко мне тянулась его когтистая рука. Затем за мной появилась светлая и хрупкая фигура, окружённая сиянием, и за её спиной виднелись белые крылья, но лица её я тоже видеть не мог.