Текст книги "24 часа (СИ)"

Автор книги: Arne Lati

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

      – Люблю тебя, – как долго я мечтал сказать эти слова так, чтобы он услышал, поверил.

      – И это повод так изводить себя? – резко затихает и снижает голос почти до шепота. – Жека, ты долбоеб, что ли? Че ты из себя мученика делаешь? – он не понимает, ничего не понимает, и это к лучшему.

      Отшатывается от меня как от чумного, сдергивает куртку, матерится, когда застревают руки в рукавах, скидывает ботинки и, чуть подумав, хватает меня за шкварник и заталкивает в комнату, швырнув аккурат на диван.

      – Я понять не могу, – садится передо мной на корточки и тяжело дышит, – ты чего добиваешься?

      – Просто побудь со мной, – прошу, переходя на жалкий скулеж, тянусь к нему рукой, желая прикоснуться, почувствовать, что он живой, настоящий, а то все больше мое состояние смахивает на больной бред, но он, с силой отбивает мою руку, не желая моих прикосновений. И одно его такое неосторожное действие, один безразличный взгляд, и у меня сердце разлетается в клочья... так хочется исчезнуть.

      – Жень, – тяжело выдыхает, сам подается ко мне, плюхаясь на колени между моих ног, и, протянув руки, заключает мое лицо в свои ладони. Видимо мой убитый и до отвращения к самому себе жалобный взгляд выбил из него всю решимость и желание на меня орать. – Я тоже тебя люблю, родной, – смотрит мне прямо в глаза, скользит по лицу, что-то ищет, хмурится, – но если ты не возьмешь себя в руки, я вызову скорую или дурку. Ты на психа похож и мне реально становится страшно... за тебя страшно. Ты посмотри, – скользит пальцами по лицу, очерчивая подбородок и скулы, хмурится, ощущая щетину на лице, – у тебя же морщины, реальные морщины, а еще неделю назад их не было. Глаза потухли, и... блять... – запускает пальцы одной руки мне в короткие волосы, что-то рассматривая, – у тебя седина, – последнее почти шепчет, чем добивает меня, окончательно утопив в своей искренности.

      – Все нормально, – вру без оглядки, начиная осознавать, что сейчас перед этим испуганным вечным мальчишкой действительно сижу Я, тот Я, из будущего. И такой контраст «было» и «стало» действительно может напугать, а еще это значит, что не сон это всё, самая настоящая явь и хочешь, Женька, или нет, но тебе придется поверить, а еще отпустить...

      Трусь щеками о его ладони, выдавая сам себя с головой. Эта ласка больная, неконтролируемая, я так не привык и не делал никогда, а Мишка... тем более такого понять не может и еще больше начинает волноваться.

      – А давай в душ, а? – предлагает как вариант, но что-то мне подсказывает, что когда я выйду, меня уже будут встречать санитары.

      – Не-а, – получается даже улыбнуться. Беру его руки в свои, поражаясь, почему пальцы не дрожат, почему голос стал ровным, и главное, почему в голове прекратился этот убийственный звон. – У меня есть вариант получше, – тяну его вверх, без труда поборов легкое сопротивление. – Иди ко мне, – шепчу в приоткрытые от удивления губы и, прежде чем он успевает послать меня на хуй, затаскиваю его к себе на колени, прижимаюсь всем телом, так и не отпуская растерянного взгляда. Подавшись к нему всем своим существом... целую.

      Сейчас, держа в своей хватке самое дорогое... того, кем жил последние годы... того, кто делал меня сильнее и ломал меня тоже он... того, кто дорог больше жизни, за кем и в рай, и в ад, и в чертову пропасть, но вместе... выжав всего себя, заставив сердце биться с новой силой и поверив, вот сейчас, ощущая тепло его губ на своих, растворяясь в непривычно нежном, тягучем и чувственном поцелуе, осознал, что меня больше нет, что из нас двоих в живых останется лишь он, и я рад этому. Настолько, что хочется кричать, ведь дышать стало легче. Это простое осознание доходило до меня долгие два года и если это все же сон, в котором мне суждено умереть, а там, в реальной жизни, ЕГО не будет... что ж, пусть так, тогда я не хочу просыпаться.

      – Жень? – зовет меня, оторвавшись от моих губ и чуть ослабив хватку на моей шее. – Я боюсь. Мне кажется, я теряю тебя, – неподдельный страх и паника, но сейчас пережить это уже легче, мне легче.

      – Я с тобой, малыш, – шепчу едва касаясь его губ, глажу крепкую, но все еще юношескую спину поверх форменной футболки, невинно, почти робко, словно впервые пробую на вкус раскрасневшиеся губы, целую острые скулы, спускаюсь языком вдоль линии шеи, пока он напрягается в моих руках под порывом накатывающего возбуждения. Я наслаждаюсь моментом, наслаждаюсь им, вспоминая незабытое, нет, но давно оставленное, и заново изучаю его, душа нас обоих этой неправильной нежностью.

      – Жень... – шепчет мое имя, когда, скользнув ему под футболку, ласкаю влажную от возбуждения и безумия ночи кожу, поднявшись вдоль ребер, задираю футболку выше, с жадностью и совершенно без зазрения совести разглядывая такое желанное тело, бархатную, все еще загорелую кожу на подтянутом торсе, выступающие коричневые соски, затвердевшие от возбуждения, и пока Мишка замирает, сидя на мне, окончательно стягиваю ненужную больше вещь, откидывая ее на пол.

      – Как же я тебя люблю... – трусь носом о его грудь, целую впадинку между ключиц, сильнее сжимая руками бедра, уже сейчас ненавидя грубую ткань брюк, разделяющую нас, и еще ближе притягиваю его к себе. – Как же я тебя люблю.

      Мое состояние напоминает некий транс, и все происходящее будто со стороны, потому что ощущения... Блять, как же сложно! Все тело горит, запястья ноют, и если бы не видел свои руки, подумал бы, что они давно пропитались кровью. И сердце... колотится как заведенное, где-то в горле... Бросает то в жар, то в холод, и тело ноет, и этот мерзкий шум в ушах, будто трещат стрелки часов, истерично ерзая по исцарапанному стеклянному циферблату, отмеряя мои последние мгновения. Ужасно бьет по психике, а я оторваться от НЕГО не могу. Целую, ласкаю, растворяюсь в нем и мне не страшно, нет. Совсем. Я счастлив. Только боль отвлекает, но даже это сейчас не имеет никакого значения.

      – Женя... Женечка... – шепчет, молит, просит остановиться или, быть может, хоть немного прийти в себя, пока я с маниакальным упорством расстегиваю его ремень и, приподняв за бедра, приспускаю с него штаны, обхватывая ладонями ягодицы и собственнически сжимая их, ощущая даже через ткань плавок, какой он горячий.

      – Душ, гигиена, моральные принципы, – давит на жалость, пытаясь выскользнуть из моих рук.

      Он всегда был чистюлей, и я даже привык к тому, что мытьё и прочую гигиену он возвёл в культ, но сейчас все это кажется таким неважным, пустяковым. Вдыхая запах его кожи, ощущая ее влажность и тонкий шлейф пота, который не отталкивает, а наоборот притягивает словно сильнейший афродизиак, не могу позволить ему такую роскошь, как душ.

      Все-таки упускаю из своих рук изворотливое тело и Мишка скатывается на палас, пытается уползти, путаясь в штанах и глухо постанывая, когда перевозбужденный член болезненно трется о расстегнутую ширинку брюк.

      Цепляю его за щиколотку, грубо тяну обратно, наваливаясь на него сверху, жадно трусь о его задницу своим изнывающим членом, загнанно дышу ему в шею, начиная плыть уже не по-детски.

      – Плевать я хотел на все твои правила, – рычу ему на ухо, не понимая, куда делась вся та накопившаяся за долгие годы разлуки нежность и откуда взялось это ненормальное желание подчинить, овладеть, сделать своим.

      – Я... – не знаю, что он хотел сказать, совершенно бессовестно кусаю его за загривок, втягивая в рот влажную кожу, пользуясь совершенно бессовестным приемом, зная, как сильно его уносит от этого, и, приподняв за бедра, сильнее прижимаюсь к нему пахом.

      Все. Это все. Я не могу больше. Словно тормоза слетели... как у меня, так и у него.

Порывисто разворачивается подо мной, совершенно по-блядски раскинув бедра в стороны и, согнув ноги в коленях, властно сжимает мои бедра, подаваясь вверх и имитируя поступательными движениями секс, теперь уже сам действуя нечестно.

      Этот наивный, даже мальчишеский, все тот же юный взгляд, полный покорности, и безумные огоньки – эта бешеная смесь выбивает из меня последние крупицы разума.

      Отстраняюсь, нервно откидывая его руки в сторону, когда он, учуяв грядущую перспективу, пытается удержать меня ближе к себе. Как скидываю с себя одежду и стягиваю с него штаны, не помню, лишь его взгляд перед глазами, губы эти раскрасневшиеся и припухшие от поцелуя, и розовый кончик языка без конца скользящий... черт!

      – Ты же потерпишь? Да, малыш? – прошу его, сам не понимая, как могу произносить еще хоть что-то.

      Ладонью сжимаю его уже влажный член через белую, намокшую от выделившейся от перевозбуждения смазки на белье ткань, трусь о его бедро, нависая над ним и едва удерживая себя на весу, опираюсь на одну руку.

      Он кивает, закусив нижнюю губу, и я кричать хочу, потому что вижу, всем своим существом ощущаю, как он этого хочет, меня хочет.

      Сейчас нет возможности тратить время на более длительные ласки, хотя желание залюбить его до невменяемости есть и вряд ли когда исчезнет, разве что вместе со мной, но сейчас мы слишком перевозбуждены и вздрючены не на шутку для этого. Это будет скорее мука, чем ласка, а причинять ему даже такую боль я не хочу, не могу, сам не выдержу.

      Оторвавшись от него и ползком добравшись до стола, с трудом нахожу смазку, повернувшись и окинув взглядом его обнаженный силуэт с широко разведенными коленями, с гордо торчащим раскрасневшимся от притока крови членом, который нестерпимо хочется облизать, втянуть себе в рот, почувствовать на кончике языка терпкий вкус... пережимаю себе член у основания, на что ловлю его понимающую улыбку, игриво закушенную нижнюю губу и манящий взмах бедер, как бы приглашающий к дальнейшему.

      Небо, что же происходит со мной-то? Почему ломает так сильно? И дрожь эта внутри не утихающая, а лишь разрастающаяся от каждого прикосновения к нему...

      Встаю между его коленей, наклоняюсь ниже, целуя искусанные губы, оглаживая тыльную сторону бедра, скользя дрожащими пальцами по члену, облизываю живот, когда он выгибается навстречу моим движениям, и только собираюсь спуститься пальцами ниже...

      – Я сам, – вырывает из моих рук смазку, сам выдавливает себе гель на пальцы и заводит руку ниже, пока я прячу улыбку у него на груди, поочередно лаская твердые соски и бессовестно покусывая их.

      – Жень... – почти хрипит, едва произнося слова. – Не могу больше... – в этот момент, в эту самую минуту кажется таким беззащитным, маленьким, моим, что в глазах начинает щипать от осознания, что рядом я быть не смогу, защищать его, отпаивать чаем с корицей после очередной мозговыносящей смены и, проснувшись посреди ночи, будить от кошмаров, когда он в очередной раз в бесконечных ночных метаниях не может спасти тех, чьи лица даже не сможет вспомнить наутро.

      Крепко прижимаю его к себе, пряча лицо у него на шее, приподняв его бедра и подтянув к себе, медленно начинаю входить, стараясь действовать как можно аккуратнее, но как же это сложно, когда он ерзает, рычит и старается сильнее насадиться сразу до упора, прекрасно зная, что потом будет скулить, что у него все болит, материть меня и обещать бессрочную секс-голодовку.

      С его рваным выдохом полностью вхожу, со шлепком врезавшись в податливое тело. Мишка замирает, гладит мои плечи, зная, что в эти моменты у меня срабатывает убийственное чувство вины и нежелание делать ему больно, целует меня в висок, пока я пытаюсь сморгнуть с глаз то ли набежавший от напряжения пот, то ли непрошеные слезы, и все что могу, медленно собирая себя по кусочкам, нежно целовать его шею, мучая своей неуверенностью нас обоих.

      – Родной, давай... не мучай, – скулит мне в ухо, ерзая по паласу и сжимая мои бедра ногами.

      И я слушаюсь его, не могу ослушаться. Плавно подаюсь назад, точно зная, что еще пара таких толчков, стоит только найти нужный угол проникновения и услышать его тяжелый выдох-стон, я свихнусь и заставлю и его сходить с ума, но сейчас могу себе позволить несколько мгновений промедления, в полной мере ощущая жар и тесноту его тела, это душащее своей неправильностью и такой же необходимостью ни с чем несравнимое чувство, когда можешь любить, да что там, иметь того, кого хочешь до нервных спазмов под ребрами, до дрожи в коленях, до безмолвных слез, которые стараешься скрыть, а он все равно их видит и лишь улыбается...

      – Ах-х-х... – его выдох, мой сильный толчок, тот момент, когда все, назад пути нет, да и не было его никогда, стоило только лишь раз овладеть его телом, его душой.

      В размеренном ритме врезаюсь в него, имея без остановки и наращивая темп. Впервые не хочу закрывать глаза, хотя веки сами собой тяжелеют от накатывающего вспышками возбуждения, а на внутренней стороне полуприкрытых век пестрит пурга. Слежу за его подрагивающими ресницами, пересохшими от частого дыхания губами, как выгибает его подо мной, пока ласкаю рукой его член, грудью опустившись на его грудь, а другой рукой сжимая нежное бедро, намеренно оставляя синяки на коже.

      – Жень... – стонет, заставляя меня крепче прижать его к себе. – Я...

      Его подкидывает подо мной так, что дрожь его тела передается и мне. Теплая жидкость выплескивается мне в ладонь, марает наши животы, но не души, а от ощущения подрагивающего члена в своей руке готов завыть от восторга. От чувства тесноты, при каждом сокращении его мышц, сжимающих мой член внутри себя, от чувства, что сейчас меня разорвет на куски, мандраж этот и вспышки, вспышки... ураган чувств, начиная от легкого покалывания в коленях и заканчивая бешеным потоком искр внизу живота... И вены словно вытягивает в одну струну, и головка члена вот-вот лопнет, и нарастающее давление внутри, когда бросает то в жар, то в холод и уже не чувствуешь ни боли в затекших мышцах, ни дискомфорта от трения голой кожи о жесткий палас...

      Его руки с жадностью сжимают мои ягодицы, сильнее притягивая к себе и заставляя полностью врезаться в него до упора. Кончаю... так, как никогда раньше не кончал. Будто впервые, будто не со мной вовсе. С криком, с болью во всем теле, с рвущимся наружу чувством перенасыщенности ИМ... Вспышкой оргазма накрывает так, что кажется душа рвется, и все же срываюсь на скулеж... и пустота...

  Часть 6

      Впервые за все время нашего знакомства Мишутка сразу уснул после секса. Обычно, стоило только чуть ослабить хватку и расслабиться, отдавшись послеоргазменной неге, как он удирал в ванну. Я глупостью это считал, даже обижался одно время, потом смирился, со временем ко всему привыкаешь, разве что боль утраты не отпускает. Она не проходит. Никогда. Лишь притупляется с годами, изредка, в те самые моменты, когда судьба проверяет тебя на прочность, когда тебе и так паршиво, она точит тебя изнутри, тянет, давит, заставляя вспоминать и вновь окунаться в былое. Я знаю. Прошел через это.

      Приподнимаюсь на локтях, не касаясь Мишки, боясь разбудить его безмятежный сон, просто любуюсь. Сейчас его красота кажется какой-то мистической, таинственной даже. Мечтательная улыбка, изредка вздрагивающие в беспокойном сне ресницы, припухшие губы, которые не раз сводили меня с ума. Всегда поражался, как он, имея короткую стрижку, умудряется все время быть растрепанным, но даже это сейчас кажется забавным и трогательным.

      Я столько всего хотел ему сказать, столько прокричать, глядя в серо-зеленые вечно горящие глаза, а сейчас будто все мысли из головы испарились. И дело вовсе не в отсутствии словарного запаса или недавнем сексе – вовсе нет, – просто все те эмоции, что столько лет грызли меня изнутри от невозможности высказать их лично, сейчас нашли свое место.

      Когда я увидел в глазах Мишки все ту же любовь, взгляд этот... его не описать словами и не проанализировать, но я четко видел, что он меня любит, что нужен ему так же, как и он мне. И да, мне горько и тяжело отпускать его, точнее уходить самому. Ведь я не смогу быть рядом, не смогу утешить, а в том, что моя смерть причинит ему боль, даже не сомневаюсь. И будь моя воля, я бы пожелал, чтобы вместе со мной у него из памяти стерлись все воспоминания обо мне...

      «Это невозможно» – слышится в голове, и я улыбаюсь еще сильнее, немного горько, немного безумно, и до отвращения болезненно.

      – Ты будешь счастлив, малыш, – шепчу одними губами, все же коснувшись светлого виска поцелуем. На висок Мишки капает теплая слеза, которую все же не сумел удержать в себе, приходится отстраниться, дабы не разбудить спящего. Глушу глубокими вздохами скулеж, ощущая все прелести вновь просыпающейся тоски. Никак не могу подняться, хотя знаю что надо, уже пора.

      Встаю, медленно отходя от дивана и не спуская взгляда с самого дорогого человека во всем мире.

      Запястье начинает ныть, выкручивает так, что еще чуть-чуть, совсем немного, стоит усилиться боли и я, переступив свой болевой порог, преодолев черту, за которой уже невозможно терпеть, не смогу скрыть болезненный вой. Пережимаю руку пальцами, пытаясь хоть так унять боль, но помогает слабо. Вижу, как на руках, на месте порезов, рвется кожа, как капли крови срываются с безжизненно висящих пальцев и падают на пол с оглушительным грохотом. А я просто стою, не в силах сделать ни шага вперед – потому что будущего у меня нет, ни назад – потому что и прошлое я запятнал. Крови столько, что начинает, рябить в глазах, мысли вяло покидают мою голову, чувствую, что исчезаю, растворяясь в этом мире.

      Мишка мирно сопит, поворачивается на бок и я неебически рад, что не просыпается. Не смогу сказать ему «прощай». Последнее, что я хотел бы сделать в этом мире – это напугать его или причинить боль.

      – Я люблю тебя... – произношу про себя, надеясь, что его душа все же меня услышит, и, не чувствуя ног, выхожу в коридор, сползаю по стене, теряя остатки сил, прямо в лужу крови, которой становится слишком много, но даже это меня уже не волнует.

      Потолок перед глазами начинает вращаться, подкатывает тошнота и эта боль, почти нестерпимая, неправильная...

      Нет страха, нет паники – ничего больше нет. Сомневаюсь, что я все еще существую. Последнее, за что могу зацепиться, это мысль, всего одна мысль, в которой кроется моя безграничная благодарность за этот шанс, эту невозможную реальность, это сумасшествие или, быть может, помутнение моего рассудка, но я хочу сказать спасибо за то, что мне позволили вернуть Его, позволили возродить свою разорванную на клочки душу, позволили вновь вздохнуть полной грудью и поверить, что все же справедливость в этом мире есть, пускай даже это были проделки демонов. Просто спасибо...

Где-то в другой реальности...

      – Анку, не смей! – нервный женский окрик раздается совсем рядом, когда над полуживым и уже перешагивающим за грань жизни парнем наклоняется смерть. – Ты не имеешь права! – обида и злость сквозят в голосе, но разобрать очертания или хотя бы контуры божества не представляется возможным. Лишь светлое сияние, заполнившее собой все вокруг.

      Смерть молчит, оттягивая неизбежное, и, по непонятным для себя причинам, медлит и откладывает момент изъятия души. Капюшон низко сполз на голову, костлявые пальцы с силой сжимают рукоять смертоносной косы, балахон, чернее самой ночи, раскидался по полу ванной... в воздухе повисло напряжение.

      – Я не могу, – произносит тихо, но уверенно. Голос эхом отлетает от кафельных стен и заполняет собой все пространство, заставляя все звуки вокруг смолкнуть.

      – Это не тебе решать. Его судьба предрешена...

      – Так поменяй ее! – спокойствие тает так же быстро, как жизнь, вытекающая кровавыми разводами из порезов на руках.

      Парень, лежащий в ванной, бледнеет на глазах, едва дышит и лишь замедленное время и само существование во вселенной не позволяет ему исчезнуть.

      – Это невозможно, ты сам придумал правила. К тому же, он сам принял этот выбор, это даже не убийство, – возражает собеседница, и свет ее сияния начинает меркнуть, а вот вокруг склонившегося ангела, наоборот разрастается тьма. Анку все сложнее удержать его душу, все тяжелее держать время и силы катастрофически быстро покидают нечисть.

      – В любых правилах есть исключения! – Анку резко выпрямляется, разворачивается, схватив руку парня, и зажимает раны на изуродованной коже.

      – Не в этот раз. Он жить не сможет. Даже если жизнь ему сохраню...

      – Судьба, прошу тебя, – впервые Смерть просила кого-то об одолжении, наступая на свою гордость, что давалось с большим трудом. – Ему нельзя умирать. Они же неразлучники, их запрещено было разделять. Ты же можешь. Я знаю. Он же доказал...

      – Он доказал, что способен на самопожертвование, тем самым вырвал свою несчастную душу из лап демонов. Но это вовсе не означает, что он имеет право жить!

      – Я готов взять на себя ответственность за них, – продолжает Смерть, не желая уступать собеседнице. – Просто дай согласие, поменяй их судьбу – это же так мало для тебя.

      – Слишком много тех, кто заслуживает второй шанс, и выполнить мольбы всех мне не под силу.

      – Я не прошу за всех, я прошу лишь за них.

      – Твой список собьется и ты можешь пострадать сам, – привела последний аргумент Судьба, все же надеясь на благоразумие бессмертного.

      – А если я сделаю так, что даты не собьются? – легкие игривые нотки в приглушенном голосе заставили все вокруг затрепетать от чувства тревоги.

      – Что ж, твое право...

Настоящее время...

      В голове ужасный гул, будто включили электродвигатель и какой-то трудоголик все никак не хочет его выключать. Во рту пересохло, тела совсем не чувствую, разве что дикую слабость, через которую невозможно пробиться другим чувствам. И этот звон: дикий, не стихающий, раздирающий мозг на части и кажется голова вот-вот лопнет...

      В одно мгновение все стихает, мир резко начинает вращаться, будто обезумев и закрутившись вокруг своей оси с немыслимой силой. Тошнота накатывает безбожно. Сквозь общий хаос непонимания и гула все отчетливее слышны чьи-то крики. Не могу разобрать ни голоса, ни интонации, ничего, но с каждым мгновением он становится все громче, отчетливее и кажется... знакомым. Именно это тянущее чувство узнавания заставляет все внимательнее прислушиваться и хвататься за тонкий шлейф чужих, но кажущихся такими знакомыми эмоций.

      Из полусмерти вырывает резким толчком, словно выкидывает в реальность из небытия, перед глазами все плывет и пока пытаюсь восстановить зрение и согнать белую пелену с глаз, уходит несколько минут.

      Перед моими глазами испуганное и зареванное лицо... Мишки? Даже теряюсь, видя его в столь непривычном образе. Он трясет меня за плечи, сжимает мое запястье, обмотанное полотенцем, уже пропитавшимся кровью, от вида которой становится еще хуже, что-то кричит, кого-то зовет, и я понятия не имею, что вообще здесь происходит.

      Воспоминания словно вспышки взрываются в сознании, заставляя меня застонать от боли в разрывающихся висках. И я бы и рад зажать их руками, да вот незадача – пошевелиться не могу.

Крыша. Смерть. Мишка. Похороны. Ад. Боль. Безнадега. Уныние. Безумие. Решение оборвать все это к чертовой матери. Бритва. Кровь... Голос. Надежда. Вновь безумие. Ликование. Восторг. Страх. Понимание. Вновь смерть...

      Постойте, какого хрена я все еще жив, и как Мишка может быть здесь, если он умер два года назад?

      – ... сукин сын, тварь, как я тебя ненавижу, пидарас... – от размышлений меня отрывают истошные вопли заходящегося в истерике Мишки. И я обнять его хочу, сам еще не до конца понимая, что происходит, и слова вымолвить не могу, а он продолжает орать, зажимать мне руку, бьет по щекам, вскакивает и тут же падает обратно передо мной на колени, пихает мне под нос вату с нашатырем, вновь кричит и... плачет. Искренне, навзрыд, по-настоящему и, кажется, в этот момент стареет лет на пять сразу, будто вместе со слезами из его вытекает жизнь.

      – Миш... – зову его, но голос такой, будто я орал без перерыва несколько суток.

      – Сдохнуть решил, сука? Жить ему надоело? Бедненький. Устал он, – вновь бьет меня по щекам, когда я начинаю заваливаться набок и терять сознание. – Всю ванну кровью заляпал, урод, а мне убирать! – его сарказм сейчас совсем не к месту. Руки трясутся как у наркомана в период ломки, губы подрагивают, а сам он кажется неестественно бледным.

      – Миш... – его истерика начинает пугать даже меня. И уже вся мистика, весь тот бред, что творились со мной... с нами последние сутки, отходят на второй план. Сейчас есть место лишь беспокойству, за него конечно.

      – ... ну заебал я тебя так, что жить не в кайф, так ты подойди, скажи, сука, что я нахуй тебе не нужен, пошли, я же не гордый, пойду, – забинтовывает мою руку, в воздухе отвратительно воняет спиртом и еще чем-то, от чего режет глаза и свербит в носу. Голова начинает кружиться еще сильнее, но он словно и вовсе не замечает, как меня ломает. – Что ж ты мучился-то, терпел мое присутствие, страдал, сука? Это ж как я тебе омерзителен, что сдохнуть решил, лишь бы... – его непрекращающийся поток бреда начинает злить. Поборов себя, приподнимаю руку, которой, в отличии от пострадавшей, могу двигать и прижимаю ладонь к его мокрой от непрекращающихся слез щеке.

      – Я люблю тебя, – произношу максимально твердо, насколько позволяет мое плачевное состояние.

      – Тогда зачем? – враз его плечи поникли и задрожали, взгляд потух и весь его образ сейчас казался таким убитым и подавленным, что на секунду мне даже становится стыдно. – Зачем ты так? – шепчет, так и не отпуская моей руки, словно хватаясь за соломинку, отделяющую его жизнь от смерти. – Зачем, Жень? А как же я? – не могу выдавить из себя ни слова, лишь глупую улыбку. Я же знал, что он будет злиться. – Я же сдохну без тебя. Жить не буду, – из уставших глаз капают слезы и столько в них искренности и правды, что никакими словами не передать. Тяну его на себя, он все понимает правильно и прижимается лбом к моему плечу, все также сидя на коленях у меня между ног. – Я не прощу тебе этого. Никогда не прощу. Я слишком сильно тебя люблю, чтобы потерять. Лучше я. Лучше я сдохну... – меня дергает, подкидывает так, будто разряд тока пронзает измученное тело. Его мысли, каждое слово, точь-в-точь схожи с моими и это пугает. Пугает само понимание, что было бы, если бы вместо него тогда я так же сорвался бы с крыши. И нет сомнения, что все произошедшее не сон. Я не знаю, как это возможно, не знаю, какие силы помогли мне перебраться через грань прошлого и настоящего, переступить через время, но точно уверен, что Мишка бы без меня жить не стал, значит попытка спасти его за счет своей жизни изначально была обречена на провал?

      – Зачем ты так? – отрывает голову от меня и с мольбой смотрит в мои глаза. – Зачем, Жень? Что я сделал не так? Кто тебя обидел? Зачем тебе, тварь ты ебаная, все это понадобилось?! Я же своими руками тебя бы из могилы вытащил, воскресил и убил бы тоже я, – кричит и враз затихает, улыбается чему-то своему такой улыбкой, что кровь в венах стынет от ужаса, – а после рядом лег, потому что не знаю, как это – жить без тебя, – кивает чему-то своему, хмурится и, кажется, успокаивается. – И знать не хочу... – его уверенность заставляет все внутри замирать и ухать вниз, сердце колотится как заведенное, хотя пару минут назад едва билось, заметное напряжение не позволяет вздохнуть нормально, все происходящее кажется безумным, таким же, какие и мы сами.

      – Миш...

      – И после всего этого ты думаешь, что я с тобой, психом, жить буду?! – орет на всю квартиру, а может и подъезд.

      – Миш... – уже более требовательно.

      – Суицидник хуев! Да нахуй ты мне такой не сдался! Ненавижу тебя, тварь эгоистичная! – все так же орет, напрочь отказываясь замечать мое присутствие. Руку ужасно тянет, все тело ломит и нестерпимо трещит башка, а его вопли лишь сильнее усиливают головную боль. Никогда в жизни не чувствовал себя так паршиво, в физическом смысле, но на душе до того легко и спокойно, что все те радость и ликование, вся та тупость и безумие, еще оставшиеся во мне, вызывают глупую и беспричинную улыбку.

      Я никогда не верил в Судьбу, никогда не верил в сказки или чудеса, признавая суровую реальность и трезво глядя на жизнь. Я был идеалистом и следовал только своим идеалам, иногда действуя чересчур жестоко к другим, поступая так не потому что стремился причинить кому-то боль, а потому что так жить было проще. Но после того, как тебя выворачивают наизнанку, давая почувствовать недолгое счастье и затянувшуюся на несколько лет нестерпимую боль, начинаешь осознавать, чего действительно стоит твоя жизнь и жизнь того, кто дорог. И изменить столько хочется, столько исправить, сделать, сказать... да поздно уже. Время, безжалостно переступив через тебя, идет дальше, не оборачиваясь и оставляя тебя один на один со своими мыслями и гнетущей болью, которую перетерпеть или подчинить себе выходит не у всех. Я не смог. Не справился. И да, это моя слабость и главная ошибка. Я часто ходил по лезвию бритвы: давя на гашетку на ночной трассе, прогуливаясь пьяным по мосту или задерживаясь допоздна, а после блуждая один по ночному городу. Я не ценил жизнь, не задумывался, что своей смертью могу потянуть за собой череду смертей тех, кто дорог мне и кому по-настоящему не безразличен я. Мишка доказал мне это. Жестоко, болезненно и нечестно по отношению к тому, что было между нами, но доказал, правда ради этого сурового урока – урока, в котором нам обоим пришлось умереть, – я познал истину. Мне повезло – мне был дан второй шанс исправить, на себе прочувствовать свои ошибки; жаль только, зачастую не всем так везет и их невысказанное и не сделанное, их эгоизм и глупость, из-за которых страдают другие – и неважно кто: родители или любимые, может, друзья или родственники, без разницы, – но непременно рано или поздно приведут к итогу, который, увы, не всегда приходится счастливым концом. Жизнь непредсказуема, и в сговоре с судьбой и вашими внутренними демонами может выкинуть поистине ужасающую шутку, последствия которой могут быть непоправимы. И не всегда желаемое мы отличаем от действительного, гонясь за стереотипными чувствами и веря в то, чего на самом деле нет, совершаем ошибки. Я верил себе. Верил в Мишку и в наши чувства, верил, что они настоящие, они есть... может быть поэтому мне был дан второй шанс?

      – Миш... – дергаю его на себя, поморщившись от боли, прострелившей все тело. Он заваливается мне на грудь и даже перестает дышать. – Люблю тебя, – шепчу ему в блондинистую макушку и едва касаюсь светлых прядей губами.