Текст книги "24 часа (СИ)"

Автор книги: Arne Lati

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

      Он смотрит на меня внимательно, невесело хмыкает чему-то своему, и, кивнув своим мыслям, идет на выход, не оборачиваясь, не делая глупостей и не пытаясь меня переубедить, просто идет, а я тащусь следом, жадно шаря по его спине взглядом, вспоминая и стараясь запомнить еще четче любимый образ.

      – Я делаю это лишь потому, – останавливается возле выхода, уже взявшись за ручку двери, но так и не оборачиваясь ко мне, и в его голосе столько усталости и все же пробивающегося беспокойства, что хочется биться головой об стену и просить его засунуть эти чувства куда поглубже... себе, – что не уверен в твоей вменяемости. Но будь уверен, когда я смогу в этом убедиться, ты все мне объяснишь или получишь в ебло. Я предупредил.

      Киваю, не сразу догоняя, что он меня не видит.

      – Я понял, – хрипло и немного нервно. Черт, как же взять свои эмоции под контроль? Я же так спалюсь к чертям собачьим. И похоже, я все же отхвачу по морде, потому что как ему объяснить, что я – это я из будущего, где он сам умер, а я пытался покончить с собой и, кажется, мне это удалось...

      «Если скажешь ему об этом – умрете оба.» – вновь пролетает в голове, тихо, почти неслышно, и я скорее умом понимаю смысл сказанного, чем могу разобрать слова, но верю услышанному на сто процентов.

      Мотаю головой, осознавая, что так действительно будет лучше.

      На улице немноголюдно, лишь несколько пожарных машин и газелька скорой помощи. Сотрудники МЧС крутятся возле дома, то ли разыскивая беглеца, то ли попросту тянут время, редкие прохожие разбрелись по своим делам, потеряв всякий интерес к монотонной рутине. Пахнет свежим дождем, мокрой травой и... почему-то гарью. Ветер стих, погода вообще словно заснула, даже солнце стало светить слабее, все сильнее прячась за темные облака и погружая город в легкий предзакатный полумрак.

      Мишка о чем-то говорит со своими, объясняет, пытается казаться напуганным, но выходит у него откровенно паршиво. Парни кивают, изредка косясь в мою сторону, и, пожав руки, расходятся по своим делам.

      – Домой?

      – А? – не сразу могу понять, что это говорил Мишка. Странное предчувствие чего-то грядущего, почти такое же, как там на крыше, и оно мне ой как не нравится.

      – Домой говорю? – немного раздраженно интересуется, снимая с сигнашки свою машину.

      Повеяло холодом. Могильным холодом. Даже воздух стал резче и тяжелее в разы. Ощущение, будто смерть прошла совсем рядом, лишь играючи проведя острием своей косы по горлу и обдав мертвым дыханием со спины. Все тело сковало, по позвоночнику нервно дернулись стайки мурашек, а волосы на руках встали дыбом, благо под одеждой этого не заметно.

      Хватаю Мишку за плечо, не рассчитав силы, до боли сжимаю пальцы, неосознанно делая ему больно. Он морщится, шипит и, дернувшись, пытается вырваться. А я как завороженный смотрю, как из-под нашей машины по асфальту растекается густой серый туман. Поднимаясь, будто из самих глубин ада, он обволакивает колеса машины, расползаясь все дальше, и все бы ничего, ну мало ли, сломалось что, колодец там, но я до усрачки уверен, что этот туман... живой.

      – Ты чего? – все же вырывается Мишка, отступая от меня на шаг в сторону.

      – Ты видишь? – тыкаю пальцем на машину, желая убедиться, что мой мозг все еще не до конца свихнулся.

      – Если ты про свою грязную машину, то да. Если про царапину на крыле, которая появилась там совсем недавно, как раз пока ты был в отъезде, то нет, ее я не вижу и причастия к этому не имею, – заявляет с такой уверенностью, что мне смеяться хочется.

      А я-то думал, откуда взялась эта царапина. Нет, то, что я разбил бампер, когда ехал с опознания его трупа – это знаю, а вот царапина никак не давала мне покоя.

      – Нет, ты... – вижу в его глазах полное непонимание и гребаное беспокойство. Он не видит этого зловещего облака, медленно, почти лениво расползающегося под нашей машиной, становящегося все плотнее и ползущего в сторону домов, преграждая нам путь. Оно вытекает из окон первых этажей рядом стоящих высоток, стелется по тротуару, окутывая все, что может, кроме людей, подступив к которым слишком близко и натыкаясь на невидимую преграду – отступает в сторону. И когда эта дрянь начинает капать с крыш домов, все отчетливее напоминая слизь, источать убийственный смердящий запах паленой плоти, не выдерживаю ни морально, ни физически, зажимаю себе нос рукой и схватив Мишку за запястье, тяну за собой в полупустой переулок, ведущий к остановке, где эта дрянь мистическим образом еще не успела заполнить все вокруг.

      – Да что за херня с тобой происходит?! – раздраженно рявкает Мишка на всю улицу, но руки не вырывает, а лишь успевает поставить на сигнашку машину и, матеря меня на чем свет стоит, семенит вслед за мной.

      Заталкиваю его в первый подъехавший автобус, не разбирая номера, перед глазами все плывет, где на нас с интересом смотрят несколько ребятишек, пока их мамаша увлеченно болтает по телефону, всем остальным пофигу. Люди едут с работы и если мы не инопланетяне, решившие захватить мир, или не добровольцы, готовые пожертвовать им денег на счастливое будущее, то им все равно – есть мы или нет.

      – Рассказывай, – просит, пока я как загипнотизированный слежу, как эта дрянь ползет по дороге вслед за нами, но постепенно отступает, и спустя пару остановок могу вздохнуть спокойно, перестав ощущать этот ядовитый запах, въевшийся, кажется, под кожу.

      Встаю к Мишке плечом к плечу, намерено задевая его. Хочу чувствовать, что он рядом. Он ловит мой затравленный взгляд, видит мою неконтролируемую нежность и желание быть еще ближе и, выдохнув, отворачивается к окну.

      – Я волнуюсь, – тихо и почти неслышно.

      – Все будет хорошо, – вру напропалую и ему, и себе.

      Он, еще пару раз вздохнув и обессилено опустив голову, запускает свою руку ко мне в карман, переплетает наши пальцы, а меня от такого робкого касания дергает, как от удара током. Пытается отстраниться, но лишь сильнее сжимаю его пальцы, не желая терять его тепло и поддержку.

      За окнами родного и все так же ненавистного мне города темнеет слишком стремительно. Не берусь судить, я ли тому причина, или вся восставшая против нас преисподняя, без разницы. Мелькают пейзажи, огни ярких вывесок торговых киосков, перед глазами словно туман и я погружаюсь в него, не чувствуя опасности совершенно.

      Воспоминания теплым светом обволакивают израненную душу, пытаются залечить так и не зажившие раны, но, увы, слишком сильна боль потери и вряд ли ее когда-нибудь удастся забыть.

      Мы познакомились с Мишкой, когда я универ заканчивал, он только на первый курс поступил, МЧСником все стать хотел и стал же. Мелкий еще совсем, едва семнадцать стукнуло, а уже с невозможным упрямством и уверенностью, что людям надо помогать, даже если они этого не просят, даже если настоятельно уговаривают отойти подальше и не мешать, даже если помощи этой и не заслуживают вовсе. И сколько ни вбивал ему в пустую блондинистую голову, что никто не оценит такой его помощи, что нахер это никому не надо и люди эгоистичны до мозга костей, и, считаю, это правильно в наше время. Он все равно лез на дерево снимать диких кошек, доставал из луж алкашей и пытался стать суперменом для всех, хотя особой любовью к людям не страдал. Он считал, что если может помочь, то поможет, потому что ОН считает это правильным, а не с целью услышать, какой он хороший или выслужиться перед кем-то. Идеалист до мозга костей. Часами штудировал книги, выезжал на сборы, учения, бесконечные тренировки и жил этим, хотя я и всячески противился его выбору. Он слишком гнался за своими идеалами, был слишком категоричен, даже резок, принимая решения, может быть поэтому все случилось именно так.

      Мы встретились, когда он пришел ко мне в универ с кем-то из своих друзей, таких же первогодок, хотя и учился в другом ВУЗе. Как там говорится: «Рыбак рыбака...»? Переглянулись, помню, оценили друг друга и, хоть убейте, понятия не имею, что он во мне нашел. Но именно он приперся на следующий день с букетом, заловил меня в коридоре и, вручив этот омерзительный веник, предложил встречаться. И ладно я был с бодуна, коридор был пуст (это я так, типа, дежурил, а сам же перся покурить без палева), но он же трезвый был, в рубашке еще. Если сказать, что я ахуел в тот момент – это ничего не сказать. Шок, ступор, интерес и непреодолимое желание переебать ему этим веником, дабы раз и навсегда выбить из него эту романтично-сопливую чушь. Номер ему дал, куда деваться-то, да и свободен был на тот момент (хотя сейчас понимаю, что если бы и не дал, послал его, сам бы пошел искать встречи), но уже через пару недель нашего общения, пустого трепа по телефону и нескончаемым смс понял... влюбился. Вот так просто: крепко, намертво прирос к нему, так, что и дышать в тягость, когда его нет, и нервы на куски, если пропадал где, не предупредив, хотя и не должен был мне ни черта. И не страдал же никогда ничем подобным, повстречались-разбежались, все нормально, все как у всех, а тут как взорвалось: и понимал он меня с полуслова, и терпел мои ревностные и эгоистичные заморочки, да и про характер свой молчу, но причина была не в этом. Он был нужен мне, и впервые в жизни осознав, что кто-то тебе по-настоящему необходим, дорог, я четко понял, что попал.

      Испугался сначала такого наплыва чувств, звонить ему даже боялся, пока он сам ко мне не пришел и почти силой не трахнул, заставив на живом примере убедиться в том, как сильно он мне необходим, а я – ему. Убедил. Молодец. Убедил настолько, что спустя два дня, измучив себя угрызениями совести (коей раньше не особо пользовался), накрутив себя настолько, что был почти уверен, что таких как я у него десятки, и чуть не свихнувшись от своих же вымышленных подозрений, собрал вещи, купил в ближайшем от его съемной квартиры киоске букет, не помню уже что это было, вроде ромашки, и заявился к нему, твердо понимая, что если меня сейчас пошлют, то пойду я ни к себе в общагу, а сразу топиться, потому что не отпустит уже эта зараза, знаю, всей душой чувствую.

      Не выгнал. Скривился при виде букета, но принял и его, и меня со всеми потрохами, сразу с порога заявив, что если решил, то раз и на всю жизнь, гулящий мужик ему нахер не сдался, а потом в любви признался, с нахрапа, резко, как послал, блять, но признался же...

      Автобус тряхануло на кочке, и вместе со встряской весь морок с глаз слетел. Мишка все так же молчалив и задумчив, чертит неведомые никому узоры большим пальцем у меня на ладони, а я тихо млею от такой ненавязчивой ласки.

      – Жень, конечная, – тянет меня в сторону выхода, все же забирая руку и лишая меня своего тепла. Перевожу взгляд на еще не открывшиеся двери паркующегося пазика, про себя отмечая, что салон полностью пуст, и с трудом сглотнув вставший в горле ком и переглянувшись с Мишкой, понимаю, что выходить мне совсем не хочется.

      – Кладбище, конечная...

  Часть 4

      – Кладбище, конечная, – вещает гнусавый грубый голос из хрипящего динамика. Свет в автобусе нервно мигает, нагнетая атмосферу и делая ее таинственнее, за окном тьма непроглядная, будто и нет ничего вокруг нас, и лишь старые ворота кладбища приветливо открыты перед нами. Ощущение, что нами играют как живыми игрушками, не отпускают ни на минуту. Мишка сам не свой, озирается по сторонам и понятия не имеет, какого хрена я притащил его на кладбище посреди ночи, а я сам в полном ахуе, потому что автобус уехал. То есть он взял и уехал, не как мы предполагали, развернулся, чтобы ехать в город, а укатил в неизвестном мне направлении, и скажу вам больше... дороги там не было, он, кажется, и вовсе растворился в темноте.

      – Я, конечно, могу ошибаться, – тянет каждое слово Мишка, расшатывая и так пострадавшую психику, – но, кажется, нам сюда рановато. Или уже пора?

      – Уже поздно, – зло бросаю, сам начиная терять контроль над собой, и, взяв его ладонь в свою, тяну в сторону ворот.

      – Сбрендил? Я не пойду туда! – орет так, что мертвые в могилах затыкают уши.

      – Прекрати истерить как баба! – говорю спокойно, совершенно спокойно, я вообще само спокойствие, если не брать во внимание, что у меня пальцы дрожат и Мишка это чувствует. – Последний автобус ушел и хрен вернется (в голове пронеслось «из ада не возвращаются»), если пройти напрямки, там по трассе, пару километров и мы в городе, поэтому прекрати орать и шевели жопой, если не хочешь ночевать здесь, – получается слишком грубо, не хотел так, эмоции просто.

      – Уже и место мне, поди, присмотрел, например, это, – показывает пальцем на пустую свежевырытую могилу, мимо которой тащу его как на буксире, и стоит только скользнуть взглядом вокруг... замираю, расслабляя хватку на его пальцах, сердце ухает вниз, живот сводит болезненным спазмом так, что кажется, меня сейчас вырвет, и дышать не могу, совсем. Это паника. Да, это она. – Эй, я пошутил, – трясет меня за плечо, пока я пытаюсь заново научиться дышать и не разреветься, видя ту самую могилу, где предположительно должен был быть закопан Мишутка через пару дней. У кого-то отвратительное чувство юмора, возможно даже у моего подсознания, если это все же окажется просто ночным кошмаром.

      – Не отходи от меня, – прошу не своим голосом и вновь, взяв его руку, тяну за собой.

      Под ногами путаются ветки, рваные ленты от погребальных венков, какая-то трава, мусор, и психануть хочется и остановиться, чтобы перевести дух, потому что кроме гула в ушах и собственного тяжелого дыхания не слышно больше ни черта, но остановиться сейчас – значит пропасть. Я знаю это, голос в голове согласен с моими мыслями.

      Путь кажется нестерпимо долгим и вроде и конец уже должен быть, виден забор – я изучил это кладбище за два года вдоль и поперек, – а нет его и с каждым шагом становится все страшнее, а тишина и бездействие чего-то затаившегося за покосившимися могильными крестами лишь сильнее раскаляют обстановку.

      Проходя мимо очередного памятника, точнее даже могильной плиты из белого мрамора, не понимая зачем, смотрю на три надгробья, принадлежащие явно членам одной семьи.

      В виски долбануло с такой силой, что сперло дыхание, все тело скрутило от холода и осознания, что этот мир все же сошел с ума или рухнул к ебанной матери, а я этого так и не заметил. На меня смотрят два ангелочка и образ ангела молодой женщины, укрывающей своими крылами двух ангелят. И будь я проклят, если уже не проклят, НО ЭТО ИМЕННО ТЕ ДЕТИ, И ИМЕННО ТА ЖЕНЩИНА, ГОВОРЯЩАЯ ПО ТЕЛЕФОНУ, КОТОРЫЕ ЧАС НАЗАД ЕХАЛИ С НАМИ В АВТОБУСЕ! Как? Как, блять, это возможно?! Я не понимаю и не могу понять. Возможно мозг уже настолько переполнен царящей вокруг меня чертовщиной, что пока защитный инстинкт отказывается пропускать эту информацию и обрабатывать ее.

      Тяну за собой Мишку, не давая ему возможности успеть рассмотреть надгробья. Он не поймет и либо свихнется, либо еще что похуже, но ляжет он точно. Протолкнув его вперед себя, не позволяю ему обернуться. Мне надо видеть его и знать, что с ним все в порядке.

      – Я надеюсь, ты решил просто попялиться на мой зад, и причина вовсе не в том, что за нами следует толпа голодных зомби? – усмехается, но усмешка выходит какая-то болезненная.

      И мне почему-то так хочется оглянуться, посмотреть по сторонам, но четкое осознание, что стоит только выпустить Мишку из поля зрения и все, я потеряю его навсегда, не дает мне сделать это.

      – Жень? – зовет меня серьезно.

      – Жопой шевели, вон забор, – отвечаю монотонно и очень пытаюсь, чтобы мой голос звучал ровно, а самому кричать хочется, потому что слышу чужие шаги за спиной, крадущиеся, почти неслышные, чье-то неровное тяжелое дыхание, лязганье когтей о мрамор и хруст переломанных крестов, но упрямо иду, зная, что если бы Мишка слышал все это, то уже давно бы обернулся, а этого нам не надо. Значит есть шанс выбраться отсюда и прожить еще хоть пару часов.

      Иду след в след за Мишкой, наступая на его следы и не делая ни одного лишнего шага, потому что кажется – ступи мимо и рухну к ебанной матери в пропасть, откуда уже не выбраться. И дело вовсе не в том, хочу я жить или нет, безусловно, с НИМ хочу, но не так, как было эти два года, а в том, что не смогу ему помочь, если исчезну, хотя пока от меня больше вреда, чем пользы. И кажется, земля дрожит по сторонам, и будто в ночной тьме, там, из-под земли просачивается кровь. Я не вижу ее, слишком темно, но чувствую этот металлический привкус на языке, однако упрямо иду вперед, без конца про себя повторяя, что это неправда, этого ничего нет, этого просто не может быть.

      Не сбавляя хода, Мишка запрыгивает на забор и мне почему-то кажется, что железо качается, даже плывет и... стонет. Эта какофония звуков, чьи-то крики, звуки выстрелов, раскаты грома и бесконечный вой мешают слышать даже собственные мысли. И мне уже не страшно, что за твари – а их по всей вероятности немало, – движутся за нами, главное сейчас не свихнуться, но как же это страшно.

      Звук от прыжка почти не слышен, устало поднимаю голову, и только убедившись, что Мишка на той стороне, собираюсь перелазить... но не могу. Вцепившись в забор, шага не ступить, тело парализовало паникой и появилось необъяснимое тянущее чувство, будто из тебя силы выкачивают, а заодно кровь и все оставшиеся внутренности, еще чудом функционирующие и не отказавшие от страха и сковавшего тело холода.

      – Быстрее давай, – просит Миша, положив свою руку мне на пальцы, и будто разом весь транс слетает. В два прыжка перемахиваю через забор и, отдышавшись, поворачиваюсь к оставленной позади территории.

      Неясно, непонятно и жутко. Нечто – что именно, понять сложно, – одной сплошной серой массой движется на нас, изредка разделяясь, словно кожа рвется, когда на пути встают кресты, и вновь срастается. Возможно, я видел чьи-то клыкастые морды, вырывающиеся из общей густой плоти, возможно, верхушки рогов или когти, горящие глаза... не могу понять, да и делать этого не хочу, потому что страшно так, что сдохнуть хочется, а еще по-детски зарыться лицом в подушку, укрыться одеялом и представить, что ничего этого нет.

      Я все же сошел с ума. Да, боюсь признаться, но это так.

      Подхожу к Мишке, сам не понимая, откуда во мне эти спокойствие и отрешенность, возможно знаю, что вижу эту мерзость только я, кто знает, обхватываю его за плечи, благо он пониже меня и сделать это вполне удобно, притягиваю к себе под бок и, только почувствовав на своей щеке его дыхание, даже через слои одежды убедившись, что его сердце все еще бьется, направляюсь в сторону трассы. Пора выбираться отсюда.

      – Куда теперь? – спрашивает, семеня рядом и изредка зевая.

      – Устал?

      – Угу, интересный выдался день. Так куда мы?

      – Если честно, понятия не имею, малыш, – пожимаю плечами насколько позволяет поза и, сев на старую и проржавевшую лавочку богом забытой остановки, притягиваю Мишку к себе, почти усаживая на колени, на что он раздраженно фыркает и, раздвинув мои ноги в стороны и развернувшись ко мне, прижимает меня к своей груди, встав напротив.

      – Типа эксперимент? – не утихает, и я благодарен ему за эту нелепую попытку разрядить обстановку.

      – Типа да, – так же улыбаюсь и, приподняв голову ловлю его взгляд, жадно впитывая его эмоции в полумраке освещения, запускаю руки ему прямо под форменную куртку, скольжу под майку, чуть не застонав от кайфа, когда могу коснуться его голой кожи, почувствовать, как от контраста температуры холодных пальцев и жара его тела поясницу покрывают мурашки, и все это глядя ему в глаза, сдохнуть готов, вот прямо сейчас, видя все ту же любовь, все ту же душащую, даже спустя столько лет, нежность, и не в силах понять, как такое возможно, настолько сильно прирасти к человеку...

      Он понимает все правильно, когда, надавив ладонью ему на поясницу, вынуждаю прислониться к себе. Взяв мое лицо в свои ладони, мягко прижимается к моим губам, скользит по ним языком, осторожно, почти пугливо проскальзывая ко мне в рот и мазнув по моему языку, углубляет поцелуй, забирая остатки кислорода и лаская не губы, нет, саму душу. Всего пару мгновений, кажущихся мне нестерпимо короткими, отстраняется от меня и, открыв глаза, беспокойно шарит по моему лицу, а я и понять не могу, что его так обеспокоило, пока он, так и не отпустив моего лица, большими пальцами стирает с моих щек теплые слезы. А меня разрывает на части, потому что терял его, потому что бредил во сне, молил и проклинал одновременно, но умолял вернуться обратно... ко мне. И вот он, стоит рядом, живой, любимый, родной, все такой же... все такой же, а я слова вымолвить не могу, сказать как дорог, как хреново без него, хотя часами, сидя возле его могилы, признавался ему в любви, а сейчас пустота в башке, полный вакуум. И стоит только представить, что вновь лишусь всего этого...

      – Все окей? – все же спрашивает, хотя видит, что совсем не окей.

      – Нормально, – прижимаюсь к его торсу, расправляя на нем куртку и обнимая поверх нее, прячу лицо у него на груди, пока он нежно массирует мне затылок, заставляя все обрываться внутри, вспоминая такой привычный жест, и мелко дрожать в его руках, едва сдерживая очередную подступающую истерику. Могу взять себя в руки лишь тогда, когда слышу шелест шин по влажному асфальту неподалеку.

      Мишка отходит в сторону, выходит с остановки и вскоре рядом с нами останавливается почти пустой автобус.

      – Это наш, – удивленно сообщает мне Мишка, за шкварник поднимая меня со скамейки как пьяного, а я и так чувствую себя, будто бухал не просыхая неделю, так, что стоять не могу, и силком заталкивает в автобус.

      – Жек? – зовет меня, уже отъезжая от остановки. – А что все же происходит? Ненормально все это, и на тебя не похоже.

      – Миш...

      – Ты только скажи, что все нормально будет, с нами обоими нормально, и я отстану.

      – Все будет нормально, – говорю уверенно, укладывая голову к нему на плечо. По крайней мере с тобой, родной, все будет хорошо. Я обещаю.

      Монотонный пейзаж за окном не напрягает. Проезжая в этом старом автобусе, пропахшем пылью и усталостью, почему-то чувствую себя спокойно. Уже не пугают чьи-то кроваво-красные горящие глаза на крыше дома, не беспокоит мутный туман на стенах зданий и кровавые пятна вдоль дороги, все кажется таким незначительным и неважным. Человек же такая скотина, ко всему привыкает, ко всему адаптируется. Возможно, это ощущение конца, того самого, грозящего мне совсем скоро, а может апатия, кто знает. Держу в своей руке Мишкину руку, глажу запястье, разглядываю кривые линии на ладони и, не выдержав, подношу ладонь к губам и... целую. Мишка вздрагивает от неожиданности происходящего и, убрав ладонь и смущенно отведя глаза, шепчет: «Придурок».

      Улыбаюсь, видя его такое непривычное смущение, и, кажется, сейчас, сидя рядом с ним, вот здесь, держа его за руку... я и хочу умереть. Просто исчезнуть, раствориться в его легкой счастливой улыбке, в блеске усталых серо-зеленых глаз, растаять во взмахе ресниц, но вот так, рядом с ним.

      Мы прожили вместе четыре года. Четыре сложных года, когда пытались друг другу что-то доказать, чего-то добиться, вырасти в чужих глазах, чтобы уважал, чтобы гордился. Мы прожигали жизнь, тратя ее на все на свете, но только не друг на друга. А сейчас в воспоминаниях осталось только хорошее, самое теплое, что тогда еще не умели ценить.

      Образ Мишки, когда пытался что-то приготовить и с виноватой мордой оттирал кастрюлю, которую через полчаса все же пришлось выкинуть за большей непригодностью...

      Его мягкого, теплого, разморенного сном в постели, когда, явившись на полдня раньше из командировки, заставал его спящим в койке и невозможно было не потискать его, такого манящего, желанного, хоть и ворчал, и возмущался, и стоически призывал вспомнить о личной гигиене и санитарии...

      Редкие часы тишины, когда, сидя перед телевизором и бездумно щелкая каналы, видел не картинку, а лишь его белобрысую макушку, вальяжно устроившуюся у меня на коленях, полуприкрытые уже сонные глаза, широкие плечи, выступающие из-под открытой майки, длинные стройные ноги в коротких спортивных шортах...

      Всего было так много и так бесконечно мало. Четыре года мы жили рядом, но таких вот моментов уединения, полнейшей идиллии, когда рядом, душа в душу, можно по пальцам пересчитать. И сейчас я корю себя за это, проклинаю свою вечную занятость, его бесконечную работу и наш общий эгоизм, но, увы, поделать уже ничего не смогу.

      «Ты сам сделал выбор» – звучит в голове немного расстроено и я даже уже злиться не хочу на того, кто так нахально забрался в мои мысли.

      «Вы, люди, удивительные существа. Никогда не цените то, что имеете, а потеряв, обретаете истину. Мне вас никогда не понять.»

      – Может и не надо? – спрашиваю так же про себя, не совсем уверенный, что он меня услышит, да и кто он, судить не берусь, устал.

      «Может и не надо. У тебя осталось девять часов, потом ты умрешь.»

      Спасибо, что напомнил, а то я забыл, но, сказать честно, рассветное восходящее солнце стало для меня открытием. Время пролетело слишком быстро, но пытаться понять, куда оно было потрачено, бессмысленно. Ответы все равно не будут найдены.

      – Жень, мы выходим? – спрашивает Мишка, когда до нашей остановки остается всего ничего. И я понятия не имею, что это за маршрут такой, о котором я раньше не знал, ведь прямого рейса до меня нет.

      – Да, – соглашаюсь, чувствуя, как вместе с восходом солнца постепенно отпускает напряжение ночи, и дышать легче, и словно мир оживает. Вот только руки ломить начинает, ненавязчиво, но вполне надоедливо, в тех самых местах, где совсем недавно резал вены. Это знак или предупреждение, но почти уверен, что скоро мне придет конец. И я готов, страшно немного, теперь страшно, но готов. Просто невозможно существовать в двух мирах одновременно. Тот я, который из прошлого, сейчас в командировке, нынешний я умер в будущем, значит и в этом времени меня быть не должно, но как сказать об этом Мишке? Как подготовить?

  Часть 5

      – Ты отвратительно выглядишь, – ставит меня перед фактом Мишка, неспешно поднимаясь по лестнице, тяжело шагая передо мной. А что ему ответить? Что два года, пока он, лежа на дне гроба, червей кормил, я подыхал от тоски? Что жить без него не мог? Что сдохнуть хотел и сделал это, и не жалею о содеянном? Это он хочет услышать? Совсем не уверен.

      – Устал, – произношу максимально отстранено, но, по тому, как напряглись его плечи, понимаю – вышло у меня на редкость паршиво.

      Почему все обернулось так? Все просто. Я до нервных колик, до больных криков не хочу подниматься в эту квартиру и так же сильно хочу этого. Хочу почувствовать то давно забытое тепло, запахи, атмосферу, когда Мишка был еще дома, со мной. Но так же сильно боюсь, что банально не сдержусь и расскажу ему все, сдамся, сломаюсь под прицелом его уставших глаз, разрушу ту крохотную, миниатюрную, почти незаметную, но ощутимую мною надежду, что все у НЕГО будет хорошо.

      Остановившись на нашем этаже, пару минут шарит по карманам, беззвучно матерится, доставая связку ключей, возится с замком, а мне так обнять его хочется... слишком сильно, чтобы сдерживаться. Физически ощущаю, как у меня начинает сносить тормоза, как утекает отведенное нам на прощанье время...

      Делаю шаг к нему, порывисто прижимаюсь к его спине, утыкаясь лицом во влажную шею, сжимаю руками куртку на животе и просто дышу... им дышу. Родной, любимый, самый нужный... Как? Ну как можно жить без того, кто стал не просто частью твоей жизни, а самой жизнью, смыслом существования? Я не понимаю и от этого нежелания принять реальность лишь сильнее сжимаю его в своих руках, возможно, причиняя боль, пугая, но не могу поступать иначе...

      Он замирает в моих руках, выдыхает как-то слишком обреченно, все же открывает дверь и заходит в квартиру, утягивая меня за собой.

      – Я вообще-то сюрприз тебе готовил... – Замолчи, прошу тебя, не говори об этом ни слова. – Но раз уж ты соизволил хоть раз приехать вовремя, а я ждал тебя вечером, то вон лепестки роз, – указывает пальцем на ведерко с лепестками в углу коридора, – а ужин в холодильнике.

      – Я не голоден, – хриплю сквозь зубы, пытаясь проглотить вставший поперек горла ком и просто вздохнуть.

      – Вообще-то, я старался, – обижено и немного дерзко.

      – Я ценю. Спасибо, – голос сел и я уже не стараюсь его выровнять или сделать вид, что хоть немного адекватен. Как же чертовски больно и тянет так противно под ребрами, скручивает всего изнутри и... улыбаться хочется.

      Мишка, психанув, вырывается из моей хватки, забирая с собой призрачное спокойствие, и смотрит на меня яростно и немного испугано.

      – Да что с тобой?! – орет на весь коридор, оглушая меня ультразвуком. Глаза горят, руки нервно сжимаются в кулаки и, того и гляди, мне прилетит по ебалу. А я ничего с собой поделать не могу! Да! Я псих! Да, я сдался и не могу взять себя в руки, поэтому улыбаюсь – безумно так, глупо, – смотрю на него и улыбаюсь, пока он кидается от стены к стене. И знаю, что пугаю его, я даже себя начинаю бояться, потому что совершенно перестаю понимать самого себя. Мысли плывут, все ощущения обострились настолько, что кажется меня сейчас размажет в просторах вселенной.

      – Ну, хули ты молчишь?! Жека, я тебя добром прошу, объясни что случилось? Я живой, – подлетает ко мне, хватает за плечи и грубо встряхивает, отчего мир перед глазами начинает качаться. – Не упал я с крыши, живой, – повторяет как заклинание, видимо списав мое состояние на шок после случившегося. – Ты же сам на труп похож! Бледный, исхудал, небритый и пиздецки заебаный. Ты где, сука, шлялся, что за такой короткий промежуток времени словно постарел лет на десять?! – его крики становятся приглушеннее, в голове жуткий звон, перед глазами туман и это мерзкое тиканье, будто старые, пропыленные от времени и порядком заржавевшие часы возобновили давно прерванный ход. Мотаю головой, чтобы отогнать наваждение. Помогает слабо, но уже что-то, по крайней мере я его вижу.

      – Миш... – зову, не уверенный, что сказал это вслух, это кричит душа, если она все еще у меня есть.

      – Что?! – рявкает на всю квартиру и хорошенько впечатывает меня спиной в стену. Черт, больно.