Текст книги "Если вы нашли что-нибудь ненужное (СИ)"

Автор книги: Антуриум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Не без труда найдя крысиный ход под фундаментом, я встал за кустами так, чтоб меня не было видно с улицы, и без пользы прождал минут сорок. А вот Лестат, которому в это время полагалось отдыхать, все-таки поймал кошку – он ловко умеет приманивать их с помощью гипноза, способности, которая у меня почти не развита. После этого мы решили вернуться в дом, и не скажу, что вовремя: Лестата вырвало прямо на паркет моей квартирной хозяйки – для его привыкшего к воздержанию организма кошка стала последней каплей.

Пришлось убирать. В такие моменты особенно хочется ностальгировать по прошлым дням, когда расторопные и не любопытные слуги всегда были под рукой – невзирая на современные достижения прогресса, было и тогда немало хорошего. Лестат предлагал убрать сам, но, несмотря на все его рассказы, я не очень верил в то, что он умеет. А мне не нужно бурое пятно, размазанное по всей прихожей. Минут сорок я безрезультатно тер паркет новейшим чистящим средством, слоган которого гласил «чистит все за три минуты», а когда вернулся в гостиную, этот паразит Лестат уже спал на диване, сопел и, судя по улыбке, видел отличные сны.

Наступал рассвет, ловить крыс было поздно, искать другой гроб тоже, поэтому я только растолкал Лестата, не без удовольствия прервав его сладкий сон, выдал ему постельное белье, чтоб он мог устлать свой гроб чем-нибудь чистым и, недовольный и голодный, лег спать сам. Так закончилась его первая ночь у меня.

========== Глава 3 ==========

Проснулся я от чьих-то шагов и быстро скинул крышку, на ходу соображая, что это, должно быть, Лестат, которого я вчера привез, и что я, кажется, обещал себе быть осторожнее.

– Добрый вечер, – сказал он и улыбнулся.

– Привет, – буркнул я. Этот неудобный факт, что он всегда вставал раньше меня…

– Ты стал говорить немного по-другому, – сказал он, присаживаясь на край моего гроба; я ощутил это как нарушение своей территории, что мне совсем не понравилось. – У тебя появились новые словечки, я заметил это еще позавчера, – с этими словами он ласково провел ладонью по моей руке. Сегодня он выглядел лучше – спокойнее, и мне это тоже почему-то было неприятно. Я отвел его руку.

– Не нравится? – поинтересовался он.

– Не очень.

Он развел руки открытыми ладонями ко мне – жест, означающий добрые намерения, – и убрался с моего гроба.

– Какие у нас планы на сегодня? – спросил я.

– Пойдем охотиться вместе?

– Да, пожалуй. И надо начать подыскивать тебе жилье. Если у тебя нет денег, могу одолжить на первое время, – вырвалось у меня, хотя до этого я и не думал его выселять, по крайней мере до тех пор, пока не буду убежден в его нормальности. Слишком неприятно меня поразила мысль, что придется присутствовать при его охоте и подстраховывать, если из-за его истощения события начнут развиваться не так, как надо. Это означало, что в случае форс-мажора мне придется добивать жертву. Что было естественно, понятно и в то же время довольно гнусно, а с тех пор как я вышел из состояния отупелого спокойствия, такие вещи меня особенно сильно задевали. Но, если быть честным, без этой помощи любая другая для него бессмысленна: если он не начнет пить человеческую кровь, то не сможет жить полноценно и медленно, но верно возвратится в то состояние, в котором я его нашел.

Его лицо приняло озабоченное выражение:

– Деньги есть. Но мне нужно время, чтобы разобраться со счетами.

– Когда разберешься, отдашь, – сказал я. Все равно на возню с документами и поиск квартиры уйдет некоторое время и, если я уверюсь в том, что он болен, все еще можно будет переиграть. Зато, если он здоров так, как это сейчас кажется, я быстрее смогу вернуть свое может и постылое, но привычное и независимое существование. Пожалуй для начала надо было сделать ему удостоверение личности с подходящей датой рождения, а это всегда было для меня проблемой.

Он хотел еще что-то сказать, но передумал и ушел в другую комнату.

Вообще я заметил, что разговаривать со мной ему почти так же неловко, как и мне с ним. Всю жизнь, не считая нескольких последних встреч, он лидировал по праву опыта, а сейчас ему наоборот приходилось подстраиваться под меня. Привычки всегда тяжело менять.

Под предлогом поиска нового гроба я сбежал, чтобы морально подготовиться к охоте с Лестатом. К счастью, он не предложил ехать вместе, возможно потому, что ему тоже хотелось побыть в одиночестве.

Долгая жизнь вампира превратила меня в знатока всего, что связано с покупкой гробов, поэтому я быстро нашел искомое и отправился обратно, по дороге успокаивая себя тем, что подстрахую Лестата один-единственный раз и что, скорее всего, мне и не придется ничего делать.

Дома я обнаружил, что он уже позавтракал кровью нескольких крыс. Не сомневаясь, что он считает это только затравкой, я предложил прогуляться, чтобы вместе найти подходящего человека. К моему удивлению, он отказался, сказав, будто уже сыт. Естественно, я не настаивал, наоборот – вздохнул с облегчением от того, что совместное убийство откладывается. Трупы крыс, как и вчерашнюю кошку, я закопал на заднем дворе. А потом мы неожиданно неплохо провели время: теперь уже я рассказывал о том, как жил, переживая заново некоторые события, а он слушал и даже утешал меня.

========== Глава 4 ==========

Чтобы заплатить за испорченный паркет, следующим вечером я пригласил к нам нашу квартирную хозяйку. Познакомил ее с Лестатом, представив его как сводного брата-инвалида, который временно поживет у меня, – можно сказать, почти не пришлось врать. С ней он был очарователен – это он умел, хоть пару раз попадал впросак из-за незнания вещей, которые в наше время известны всем.

Вообще, общение с ним сейчас напоминало общение с проснувшимся после долгих лет сна Рипом ван Винклем. Нет, Лестат действительно был знаком с нынешним миром, но только частично: для него было внове многое из того, что в этом времени известно каждому, начиная от организации налоговой системы и заканчивая устройством квартир с их количеством бытовых приборов. На улице он обожал болтать об изменениях, к которым привела цивилизация, в супермаркете рассматривал совершенно ненужные нам вещи, обсуждая современное разнообразие товаров, дизайн упаковки и прочие новшества.

Но посещение супермаркета было полбеды по сравнению с магазином готовой одежды. Я надеялся, что раз Лестат еще мало знаком с сегодняшней жизнью и модой, то и процесс покупки пойдет быстрее, но не тут-то было: это только заставило его мерить все подряд. Мы вынесли противоположные чувства от поездки туда: ему она очень понравилась, а мне совсем наоборот.

Зато припадков сумасшествия, которых я боялся, не было совсем. Сначала я все время был начеку, но он не проявлял агрессии, больше ни разу не впадал в истерику, нормально рассуждал и быстро учился новому. А еще валялся на диване, смотрел телевизор, сломал стиральную машину, читал мои и свои книги. Я был приятно удивлен тем, что он переменил свое отношение к ним. Раньше он называл их «игрушками для людей»*, а теперь мог читать взахлеб. Да и в самом деле, если жить так, как жил он в последние годы, чем еще можно было занять себя, чтобы сохранить рассудок? Правда, вкусы у нас оказались разные, но это и понятно: слишком несхожими мы были. И все равно нам стало легче понимать друг друга, думаю, потому что широкий кругозор помогает взаимопониманию.

В общем, он вел себя совершенно нормально, за исключением того, что питался кровью животных и больше не предлагал охотиться вместе. Сначала меня это устраивало (все, кроме сломанной стиральной машинки, магазины были неизбежным злом, к которому следовало относиться философски), но, поскольку такое воздержание странно для вампира, через несколько дней я решил выяснить, в чем дело. Оказалось, что он давно уже не может пить человеческую кровь, ему плохо от нее или что-то в этом роде – я не очень понял. Сказал, что молчал, потому что боялся признаться, ведь это означает, что он нуждается в постоянной помощи. Думал, что я не захочу брать на себя такую обузу.

Я никогда раньше не слышал о такой болезни, вообще не слыхал о болезнях вампиров, кроме душевных. Насколько я знаю, единственный наш недуг это голод, и мы здоровы, если можем его утолить. Поэтому я был очень удивлен. Зато теперь мне хотя бы стало ясно, отчего он так оголодал у себя. Возможно, о существовании вампирских болезней неизвестно, потому что у нас нет своей медицины и врачей? Так уж сложилось: у нас слишком маленькая популяция для того чтобы накапливать и передавать медицинские знания. А может, дело в том, что вампиры по природе не настроены на помощь ближнему. Может быть, равнодушные вампирские собрания списывают состояние заболевших на сумасшествие, а смерть – на стечение обстоятельств?

Жаль, что отселить его не получится, но, с другой стороны, я понял, что он не слишком мне мешает. Даже напротив – уделяемое ему внимание отвлекало меня от собственных неприятных мыслей. Эти заботы были единственным, что было в моей жизни созидательного, и единственным, в чем я чувствовал себя нужным. Это и еще благотворительные фонды, но в них нельзя жертвовать бесконечно. А еще иногда с Лестатом бывало весело.

Поэтому я постарался уверить его, что болезнь ничего не меняет, просто мы переходим к плану «Б»: он греется у камина, а я приношу крыс. Точнее, про план я только подумал, но смысл был именно такой. Ему не стоило так волноваться, ведь это был еще не самый плохой вариант в моем списке. Придется только иногда поить его моей кровью, потому что ее он переносит нормально, и все будет хорошо.

Конечно, он был рад, что все так устроилось. И вел себя более чем сносно, если не сказать замечательно: не грубил, не угрожал, не пытался «тянуть одеяло на себя», как любил делать когда-то. Так что нашу совместную жизнь омрачали только небольшие практические неудобства, вроде необходимости отдавать ему кровь или возиться с животными.

Комментарий к Глава 4

1 Цитата из “Интервью с вампиром”

========== Глава 5 ==========

Уже некоторое время мне то тут, то там попадались ряженые, но я был так погружен в собственные мысли, что не интересовался происходящим вокруг, пока во вторник не услышал от Лестата, сидящего перед окном:

– Сегодня Марди Гра…

Точно! Скоро ведь католический пост, а перед ним веселый праздник Марди Гра. Я совсем забыл об этом, потому что, как вы понимаете, не соблюдаю пост с тех пор, как стал вампиром.

– Ты идешь? – поинтересовался Лестат.

– Зачем? Я чужой на этом празднике жизни.

– Как с тобою тяжело, – он возвел глаза к небу – жест, органичный в прошлом, но, кажется, в наше время уже выглядящий слегка искусственным. – Как это «зачем»? Если не для того, чтобы вдоволь поохотиться, то хотя бы чтоб повеселиться. Неужели тебе совсем не скучно сидеть в четырех стенах?

Я подошел к окну: внизу валила разноцветная, разноголосая, блестящая людская масса. Толпа – известный триггер для всякого рода душевнобольных, а я все еще не был уверен в том, что Лестат психически нормален, хоть он и не проявлял больше признаков душевной болезни.

– У нас ведь даже нет костюмов.

– Зачем они нам? Мы сами герои их костюмов. Этот карнавал будто создан для нас!

***

Этот праздник я помню с юности, но с тех пор он заметно изменился: наши потешные представления превратились в большие шумные парады. Я только слышал о них, поскольку уже около столетия мне не доводилось бывать в Новом Орлеане в это время. Таким образом, в каком-то смысле я встречал здесь Марди Гра впервые.

Темноту то и дело прорезали вспышки, навстречу нам шли люди, одетые книжными и фольклорными персонажами, звездами шоу бизнеса, чертями, солонками, митрополитами, кусками сыра и еще бог знает кем – смысл некоторых костюмов я не смог разгадать. С балконов второго этажа свешивались праздничные гирлянды. Людей было так много, что чудилось, будто затейливо украшенные, увитые лампочками машины-платформы плывут прямо в толпе, влекомые ею. Сам воздух казался пропитанным веселым безумием: женщины задирали на себе одежду, показывая грудь, пару раз мы натыкались на парочки, занимающиеся любовью прямо на улице. Мне мерещилось, что великолепный запах разгоряченной теплой человеческой крови и плоти настолько густой, что висит над улицей, словно туман. А гвалт стоял такой, что я удивился, как смертные с их слабым слухом ориентируются в этом море звуков.

– Как они мешали мне своим шумом, когда я жил у себя, – кричал мне в ухо Лестат, показывая на толпу, – и как это, оказывается, весело! Я уже и забыл, что такое веселье!

Ему непременно нужно было пробиться к платформам, туда, где ликование и азарт достигали апогея. Мы стали двигаться вперед, но тут из боковой улочки вынырнул какой-то оркестр, возник человеческий водоворот, нас закружило, и Лестат оказался на одной, а я на другой стороне улицы. Я попытался было пробиться к нему, но для этого пришлось бы расшвыривать мирных гуляк как тюки хлопка.

– Скоро приду! – крикнул мне Лестат и скрылся в толпе.

Он явно неплохо себя чувствовал, поэтому я решил, что он не нуждается в моем сопровождении и вернулся на тротуар, став рядом с другими зрителями. Вокруг слышались веселые возгласы, кто-то щелкал фотоаппаратом, кто-то свистел, и я тоже стал проникаться духом Марди Гра, беззаботного отказа от всяческих правил и обязательств перед неизбежным наступлением покаянной среды. Мимо проплывала красочная процессия: сначала довольно аляповатая платформа, украшенная сердцами и огромными женскими ногами в черных сетчатых колготках, сразу за ней платформа с раскрашенной статуей всадника.

– А ты почему без костюма? – раздалось над ухом.

Повернувшись, я увидел девушку в платье цыганки. Может быть, она была не просто цыганкой, а Кармен Мериме – не знаю. Во вспышках иллюминации стеклянные бусы сверкали на ее груди, словно бриллианты. Она не была по-настоящему красива, но у нее были гладкий чистый лоб и прямой нос, а в карих глазах сияли золотистые огоньки.

– У меня есть костюм, – ответил я и, слегка приоткрыв рот, показал ей свои клыки.

Она приняла их за пластмассовые, вроде тех, что продавали тут же в сувенирных лавках:

– Так ты вампир, – она улыбнулась. – Какой ты красавчик.

Потом подошла очень близко, прислонившись к моей груди, и пьяно улыбнулась:

– Пойдем со мной, красавчик, погадаю, – и потянула меня за собой.

Мы завернули в соседний переулок и нашли место, которое с большой натяжкой можно было назвать укромным. Аромат ее крови мешался с запахом каких-то духов и алкоголя. Ее рот был влажным, потрясающе горячим и очень вкусным.

– Мы, вампиры, – сказал я, – еще хуже, чем цыгане. Мы, как и они, ставим себя над законом, но мы убийцы.

Девушка засмеялась, думая, что это шутка. Я снова поцеловал ее, на этот раз – в шею. Большой матерчатый цветок в ее волосах лез мне в глаза, и я аккуратно вытащил его из ее гривы. Она нетвердо держалась на ногах и повисла на мне еще до того, как я прокусил ее горло. Несколько раз мимо проходили гуляющие, но думали, что моя подружка просто перебрала.

Бывает, сердца жертв колотятся, чуть ли не мечутся в грудной клетке, борясь со смертью, а ее билось размеренно почти до самого конца и только в финале пару раз стукнуло очень громко: «тук, тук»; она умерла, так и не поняв в чем дело, думая, что это только веселое карнавальное приключение.

Я огляделся в поисках места, где труп не затопчут в темноте – вокруг было полно пьяных, которые и на свету-то плохо ориентировались. Не найдя ничего надежного, я придумал прислонить ее к стене, посадив на выступ здания в надежде, что тело не упадет или что в момент падения привлечет внимание кого-то достаточно трезвого.

Усаживая тело, я понял, что в моей ладони все еще зажат цветок, и вернул его ей, положив на колени, будто на могилу. После этого я возвратился обратно. Алкоголь в выпитой крови быстро туманил мой разум, и проезжающие платформы сливались в поток огоньков из горящих на них лампочек. Скоро меня позвали по имени, и я понял, что вернулся Лестат.

– Я смотрю, ты не терял времени, – засмеялся он, увидев мой румянец, – и кажется, тот, кто поделился с тобой, был сильно пьян.

Погруженный в пьяный дурман, я только кивнул. Лестат устроился рядом, комментируя платформы и костюмы гуляющих. Алкоголь не веселил меня, наоборот – он дал мне чувство детской обиды на предательский Марди Гра с его ложным ощущением беззаботности и безответственности. Я думал о том, что опять нарушил свое правило: не разговаривать с жертвами, не смотреть им в глаза. Меня мучили совесть и чувство вины.

– Лестат, – попросил я, – пойдем домой.

Мы двинулись обратно, но прошли всего несколько домов. Он сказал, что я слишком пьян, и предложил подождать, пока алкоголь начнет выветриваться. Я прислонился к какой-то стене, Лестат остался рядом и вдруг накинулся на меня с поцелуями, в перерывах скороговоркой бормоча что-то вроде: «у-тебя… ямочки… на-щеках… они-мне-снились… хоть-я-хотел… избавиться… от-этих-снов…». Мне были неинтересны его фантазии и противно от того, как это похоже на происходившее недавно с несчастной «цыганкой», только теперь на ее месте оказался я, а на моем – Лестат. Но больше всего было противно от самого себя, от своих жестокости и лицемерия. Погруженный в эти пьяные огрызки мыслей, я некоторое время наблюдал за происходящим словно бы со стороны и не реагировал, стоял, уставившись в щель между домами на яркие огни карнавала. Потом оттолкнул Лестата. Он отлетел в сторону:

– Почему?!

Я пожал плечами. Тогда он снова осторожно подошел ко мне. Я больше не отталкивал его, и он ухватил меня за руку, зашептал, заглядывая в глаза:

– Может, тебе противно оттого, что недавно я был уродом? Не вспоминай об этом, не надо…

– Что? А… Дело не в этом, – я не сразу сообразил о чем он, а сообразив, почти удивился: благодаря этому самому Лестату я был живым мертвецом, пил кровь, спал в гробу и проделывал много других «милых» вещей, которые давно не вызывали во мне отвращения, и, если быть честным, все это было ничем не лучше его недавней внешности.

Но, видимо, мне не стоило признавать этого вслух, поскольку, ободренный моими словами, он снова полез с поцелуями. Я высвободился из его объятий и ушел.

А протрезвев, заволновался, что оставил его одного. Но он не был ребенком, признаков сумасшествия тоже не проявлял, поэтому я решил, что беспокоиться рано. Однако минуты и часы шли, опьянение прошло окончательно, приближался рассвет, а его все не было. Я уже не мог отогнать безумные картины, которые рисовало мое воображение: бедный ненормальный Лестат, сгорающий на солнце, или наоборот – гигантские буквы газетных заголовков: «Сумасшедший вампир убил десятки людей». Уже собравшись на поиски, я обнаружил, что первая мысль была самой верной: он притащился домой, недовольный, но целый и невредимый, и, не тратя времени на разговоры, забрался к себе в гроб.

========== Глава 6 ==========

Когда я снова дал ему напиться своей крови, он, вместо того чтобы сразу приступить к еде, прижался к моему запястью губами, потом быстро пробежался по нему пальцами, словно приглашая к игре.

– Прекрати это, – попросил я.

Он засмеялся:

– Мне можно кусать тебя, но нельзя целовать?

– Именно так.

– Почему? Считай, что это моя благодарность.

Его нахальство рассердило меня:

– Не боишься, что я тебя выставлю?

– Ты не захочешь. Луи, когда ты добрый – ты очень добрый, – это было сказано таким тоном, каким ребенку объясняют простые истины.

Я даже не знал, злиться или смеяться:

– Ну ты и наглец.

Но, в самом деле, не мог же я отвезти его обратно в ту развалюху, чтоб он снова ослаб и продолжил жизнь червяка в грязи. Ведь у него сознание не червя, а человека. Мы люди по сознанию и воспитанию и, может быть, это самая большая беда, которая не дает нам жить спокойно. В детстве мы впитываем в себя людские привычки, идеалы, эстетику и ощущение причастности к человечеству, но в момент превращения становимся изгоями и отрываемся от всего, что нам дорого. Теперь оно доступно вампиру только до тех пор, пока он сможет маскироваться. Физически мы приспособлены к нечеловеческому существованию: можем, как хищники, жить в берлоге под землей, не умрем от антисанитарии, но беда в том, что мы мыслим себя не животными, а людьми, даже те, кто отрицает это. Все мы хотим жить как люди и страдаем от невозможности этого тоже как люди.

Будь Лестат ненормальным, лишенным настоящего человеческого разума, может я и мог бы отправить его обратно. Умыть руки, сказав себе, что это существо не нуждается в сочувствии, поскольку не видит проблемы в том, чему сочувствует. Хотя, конечно, и тогда для этого требовались бы более веские причины, чем просто наглое или неприличное поведение: безумец на то и безумец, чтоб вести себя странно.

Но, проведя вместе несколько недель, я был уверен, что Лестат не сумасшедший: он в полной мере осознавал все, что с ним происходит, просто очень ослаб от голода. Может, будь он человеком, современные врачи нашли бы его состоянию какое-нибудь научное определение, например: «депрессия», но при этом он связно мыслил и адекватно воспринимал окружающий мир, словом – был нормален. И поэтому я не мог отправить его назад, ведь если ему сейчас и было на что надеяться, то только на помощь такого же отверженного, как он сам.

Так что Лестат был совершенно прав в своей уверенности: изгнание ему не грозило. Не могу сказать, что эта его убежденность меня порадовала, но я не стал развивать мысль о выдворении и сам прокусил свое запястье:

– Пей и лучше не зли меня, а то буду сцеживать тебе кровь в пакетик.

Он молча принялся пить, но я был совершенно уверен, что его кротость притворна и надолго ее не хватит. Вот что я получил в результате: наглеца, который готов сесть мне на шею и которого нельзя бросить на произвол судьбы, если мне надоест его терпеть. Впрочем, ничего удивительного что этим кончилось, раз дело касалось Лестата.

Передача крови слегка болезненна и в то же время есть в этом что-то чарующее: кажется, будто становишься шире и больше своего тела, будто ты способен существовать вне своей физической оболочки, связанный с другим созданием, а через него со всем миром. Даже когда передача чисто техническая, «столовая», как у нас сейчас, это все равно немного завораживает.

– Луи, пожалуйста, не злись, – сказал он, оторвавшись от моей руки, улыбаясь и демонстрируя перемазанные в крови зубы. – Честное слово, я бы очень хотел предложить тебе своей крови, но, боюсь, сейчас ее слишком мало.

– Лучше следи, чтоб тебя не вырвало, иначе снова что-нибудь испортишь, – чтобы показать, что не желаю идти у него на поводу, я вышел из комнаты.

Это не слишком его обескуражило. Теперь всегда, когда я давал ему свою кровь, начиналось: «особые» прикосновения, нежные взгляды, поцелуи. Мне это не нравилось. По сравнению со смертными у нас не много способов выразить плотскую любовь – только ласки и обмен кровью. Обмен кровью между вампирами такое действие, которое может заменять все: и любовь, и лечение, и развлечение. Но даже во времена нашей совместной жизни полтора столетия назад это не заходило так далеко:

– Раньше тебя устраивал простой обмен кровью.

– Mon dieu, да потому что ты не хотел иначе! Ты всегда был буржуазным ханжой, – взвился он.

Действительно. Я помнил несколько его попыток перевести наши отношения в разряд ласк и поцелуев и то, что мне это и раньше не нравилось. Но скорее не потому, что я был «буржуазным ханжой», как выразился Лестат, а потому что он, без задней мысли ласкающий кого-то, в моих глазах выглядел так же странно, как крокодил, помогающий мустангу перейти реку, вместо того чтобы съесть его. И мне в этом чудился опасный подвох. Обмен кровью – дело другое, но только после Лестата я по-настоящему осознал, что это может быть выражением привязанности. С ним это было больше похоже на детскую забаву вроде выдувания мыльных пузырей – у меня не было потребности делиться с ним чем-то, и очень быстро закончилось желание узнавать его ближе, – интересно было только испытывать необычные, завораживающие ощущения. Даже когда я дал ему своей крови перед тем, как перевез к себе, это было больше похоже на любовный акт – потому что тогда я хотя бы желал поделиться, чтобы помочь.

– Зачем тебе это? – спросил я.

– Не задавай глупых вопросов, – разозлился он и примерился к моему запястью, потом отчего-то передумал и снова уставился на меня. – Почему? Почему ты всегда меня ненавидел? Только потому, что это я дал тебе темный дар?

– Этого мало?

– Нет, – быстро ответил он, – Но я хотел узнать, есть ли еще что-то…

– У тебя плохой характер, ты любил насмехаться, грубить и пытался помыкать мной, – напомнил я. Это было честно, но было и то, о чем я промолчал: Клодия и ее смерть. Я не хотел бередить эту рану, веря, что он не желал ее гибели.

– Я злился и уже просил прощения за это. Когда мы впервые встретились, я был в таком восторге… Тогда еще я мог читать твои мысли… – он отпустил мою руку, встал и заходил по комнате.

– Вот как? – меня почему-то задело сообщение, что он влезал в мое сознание, хотя этого следовало ожидать: я давно знал, что многие вампиры умеют использовать телепатию.

– Да. И мне казалось, что я тоже нравлюсь тебе. Но после, когда мы стали жить вместе, я понял, что это совсем не так. Чтобы это увидеть, даже не нужно было читать мысли, – вздохнул он. – И я злился. Почему, ну почему меня ненавидят те, кого я люблю? И с Николя было так же…

– С кем?

– С другом, который умер в Париже, я рассказывал тебе про него. Неужели ты меня совсем не слушал?

– Прости. Я помню, но не сразу сообразил. А ты не находишь, что если тебя все ненавидят, то причину надо искать в себе?

Это его задело, кажется, даже возмутило. Судя по лицу, он хотел ответить что-то резкое, уже раскрыл для этого рот, но в последнюю секунду передумал и спросил:

– Что я тебе сделал плохого, Луи? Такого плохого, чтоб меня стоило ненавидеть и убить? – от волнения он забегал по комнате, жестикулируя.

– Мне – ничего…

– Значит дело во мне. Какой-то дефект, – он отвернулся, и вдруг я с удивлением понял, что он плачет. – Меня нельзя любить.

– Лестат? Лестат… – позвал я. – Ты отлично знаешь, что у тебя нет такой проблемы. Ты очень красив даже для вампира, уверен, что ты и сам прекрасно осведомлен об этом.

Он затряс головой:

– Я хочу любви, но не могу быть любимым. И это было бы так, даже останься я смертным. Значит, дефект не физический, а душевный. Или это злой рок.

– Твой душевный дефект состоит в том, что ты вампир.

– Нет, ведь ты способен любить других вампиров.

– Только Клодию.

Он не ответил и закрыл лицо руками. Я растерялся, потому что Лестат, которого я знал злым циником, как ребенок поверял мне свои страхи и плакал от одиночества и отсутствия любви. Кажется, это был рецидив, новый приступ истерики, как тогда, когда я нашел его в доме рядом с кладбищем.

Я уже очень давно никого не утешал и совсем забыл, как это делается. По какому-то каналу в таких случаях рекомендовали тактильный контакт; вспомнив это, я подошел, обнял его за плечи и слегка покачал, не отпуская:

– Ты же знаешь, что у тебя нет такой проблемы, – как там дальше советовал психолог в той передаче? Открыть глаза на новые перспективы? «Ты просто не тех обращал в вампиров, попробуй еще и найдешь «своего» бессмертного?» Нет, в нашем случае это было бы уж слишком. Поэтому я просто гладил его по спине и повторял слова утешения. Он все не успокаивался, наоборот, его будто прорвало: уткнувшись мне в плечо, он долго всхлипывал, скороговоркой бормоча бессвязное:

– Я-так-любил-тебя, очень-любил, я-так-старался, а тебе-всегда-все-было-все-равно, даже-безразлично, жив-я-или-умер, это так больно, Луи…

Это было признание. Хотя, положа руку на сердце, я уже давно это знал. Может быть «знал» не совсем точное слово – чувствовал, интуитивно понимал. Возможно, с той жуткой ночи, когда я увидел останки Клодии – если не раньше. Но тогда мне было не до его переживаний. Потом… Я вдруг почувствовал себя ужасным эгоистом. Когда-то мне действительно было все равно, а ведь Лестат все это время где-то жил и, должно быть, так же плакал, вспоминая неблагодарного Луи. Мне следовало узнать о его состоянии раньше, ведь помочь ему было не так уж трудно. Впрочем, если б я не был эгоистом, то и не смог бы столько лет жить жизнью вампира…

– Мне не все равно, совсем не все равно, – повторял я, пытаясь его успокоить. Он поднял на меня лицо в красных подтеках слез и пробормотал:

– Это так унизительно и больно, Луи, зачем все это? – в его взгляде была такая тоска, что на один миг он напомнил мне моих несчастных жертв. Я даже вздрогнул.

Слава богу, после этого он недели три не заговаривал ни о чем подобном и не проявлял никаких поползновений, когда пил мою кровь. Думаю, он стыдился своей откровенности.

========== Глава 7 ==========

Регулярно теряя кровь, которая доставалась Лестату, я тоже стал восполнять потери кровью крыс. Мы быстро очистили от них собственный подвал и переключились на крыс с портовых складов, так, что между тамошними рабочими даже пошли слухи, будто начальство использует какой-то новейший способ избавления от грызунов. У нас на кухне теперь постоянно стоял ящик для этих животных бедолаг, и он почти никогда не бывал пуст.

Перед смертью в крысиных глазах-бусинках плескались настоящие ужас и отчаяние вперемешку с ненавистью, но по крайней мере крысы не были людьми, и уже одно это было приятно.

Потому что человеческие убийства еще хуже. Каждый раз я иду убивать со смешанным чувством радостного предвкушения и страха перед болью и отвращением к себе, которые ждут меня после. Я знаю, что лицемерие и подлость бояться не совершаемого убийства, а собственных чувств от него, равно как и все забывать, иногда успокаивая совесть чеком для благотворительного фонда, будто этого достаточно, но рассказываю честно, как есть. Как маньяк я брожу по ночным улицам в поисках жертвы. Мы, вампиры, и есть маньяки, только убивать нас заставляет не душевная, а физическая жажда. Бывает, ожидаешь тяжелого, болезненного раскаяния, но как-то удается благополучно забыть обо всем сразу, так, будто это не ты сделал. А бывают тяжелые смерти, которые я помню спустя много десятилетий, и даже не хочу говорить о них здесь. Не всегда удается убить быстро и «чисто», очень редко, но бывает, что жертва калечится во время погони и умирает в муках.

Но сейчас жертвой была крыса. Уворачиваясь от бешено бьющих лапок, я прокусил артерию и собрал хлынувшую из ранки кровь в приготовленную чашку, наблюдая, как животное быстро ослабевает. То, что осталось, я тщательно высосал. Я все думаю, как еще усовершенствовать эту процедуру, сделать ее менее жестокой, чтоб она стала подобием питания людей, которые просто покупают мясо в магазине, не встречаясь с умирающим животным взглядом, но пока ничего не придумал – кровь должна быть теплой; даже то недолгое время, которое она находится в чашке, портит ее. Однако чашка или бокал это уже мое особенное, личное удовольствие. Особое наслаждение пить перед окном, облокотившись на подоконник, у всех на виду, так же уверенно, как смертный поедает мороженое в кафе. Пусть даже условно на виду, поскольку редко кто ночью смотрит в чужие окна. Не важно – при этом все равно чувствуешь себя человеком, потому что обычно нам заказано есть на глазах людей – по-настоящему есть, а не притворяться, – ведь то, что служит нам пищей, навсегда отделяет нас от нормального, светлого человеческого мира.