Текст книги "Если вы нашли что-нибудь ненужное (СИ)"
Автор книги: Антуриум
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
========== Глава 1 ==========
Уже после разговора с репортером я понял, что интервью было для меня чем-то вроде последней надежды, вспышкой, на миг придавшей моей жизни смысл. Не знаю точно, чего я хотел им добиться. Мне почему-то казалось, что, если б моему рассказу поверили, это могло бы отчасти оправдать мое существование, невозможное без чужих страданий. Только сейчас я осознал, насколько сильно, оказывается, мне хочется такого оправдания.
Но журналист не разобрался в том, что я хотел ему объяснить. Смешно: он сам захотел стать вампиром. Да и какие основания были надеяться, что смертный поймет, раз двести лет назад я сам был таким же? Какого самооправдания я вообще мог желать, если извинений моей сущности нет и быть не может? Эти вопросы я повторял себе, бродя по улицам, если только не погружался в воспоминания, перебирая забытые образы тех, кого знал в течение двухсот лет. То обманчивое и мертвое, но все-таки сносное спокойствие, в которое я старательно погружал себя многие десятилетия, рухнуло. Так человек, притерпевшийся к полумраку, перестает различать контуры предметов после яркой вспышки, потому что за несколько мгновений его глаза успевают привыкнуть к свету. Вот и я после вспышки-интервью уже не мог довольствоваться тем, чем обходился раньше. Мне казалось, что я схожу с ума, как это происходит со старыми вампирами. Кончил я тем, что попытался убить себя, оставшись утром на солнце, но в последний момент испугался и забился в подвал какого-то дома. Если я когда-нибудь снова решусь умереть, надо запомнить выбирать такое место, где нет путей для отступления. А пока я бросил все и уехал в родной Новый Орлеан.
Там я бродил по старому Французскому кварталу, встречался со своими ровесниками – материальными свидетельствами прошлого в музеях и антикварных салонах на Роял-стрит. Гулял по Гарден-Дистрикт с его греческими колоннадами и новостроями, маскирующимися под старые особняки. Как же меня когда-то раздражал этот квартал – обиталище выскочек – новых хозяев Луизианы*, и кто бы мог подумать, что он станет хранителем стольких дорогих моему сердцу воспоминаний. Однажды я обнаружил, что ноги сами принесли меня к знакомому дому: его покатая крыша четко вырисовывалась на фоне ночного неба. Я не удивился. С тех пор, как я принял решение вернуться, стало понятно, что встреча с Лестатом только вопрос времени: я хотел его видеть, ведь он единственный мог если не понять меня, то хотя бы разделить со мной воспоминания.
Окно, в котором я видел его в прошлый раз, было темным, слабо – так, как это бывает от камина или свечи, – освещалось только окно на втором этаже. Видимо он был там. Во мне боролись два желания: убраться и войти. И хотя я боялся, что найду его окончательно свихнувшимся, мне подумалось, что следующего раза может уже не быть, и я перелез через ограду. Каким я его найду: продолжилась ли деградация или наоборот наступило улучшение?
– Лестат, – позвал я так, чтобы меня могли услышать чуткие уши вампира. – Это я, Луи.
Никто не отозвался. Я стучал и звал, и уже хотел было залезть на дерево, чтобы заглянуть в окно, когда замок наконец щелкнул, и дверь отворилась. Я был готов к запаху старых крысиных трупов, но был поражен не этим.
В первую секунду я вообще не понял, что за жуткое существо открыло дверь. Никогда еще я не видел подобного, хотя слышал о таком состоянии: вампиры подвержены ему, если много лет не могут утолить жажду. Кажется, он и в прошлую нашу встречу был истощен, но, похоже, после ухода молодого вампира, который его подкармливал, ситуация стала катастрофической. Даже в темноте, освещаемой только звездами и слабым светом откуда-то из глубины дома, было видно, что Лестат похож на скелет. Точнее на нечто среднее между египетской мумией и узником концлагеря, но гораздо ближе к мумии, чем к узнику.
Человек на такой стадии истощения уже умер бы, но вампиры бессмертны, и потому он до сих пор жил. Как говорится, одни глаза остались: глазные яблоки словно выкатились наружу из-за того, что усохшая плоть век не могла прикрыть их так, как задумывалось природой. Кожа и мышцы прилипли к костям. Губы ссохлись и не прикрывали клыки. Из рукавов халата торчали руки, такие тощие, что были похожи на ветки деревьев. При этом ногти остались прежних размеров и на усохших пальцах казались большими, как когти. Единственными, что выглядело в нем обыденным и не вызывавшим страха, были грязные волосы и халат.
Однажды я видел это тело в худшем состоянии, но тогда Лестат казался мертвым, а сейчас все это – выпирающие кости и сухожилия, едва ли хоть немного скрадываемые сухой и тонкой, как папиросная бумага, кожей, выпученные глаза, – все это двигалось и жило, производя другое, но вряд ли лучшее впечатление.
Сам не понимаю, как я его узнал. Скорее по интуитивному ощущению и тому, что именно его я и рассчитывал здесь найти. И еще по форме зубов: один клык у него слегка повернут в сторону – незаметная при общении деталь, но я так часто наблюдал, как он пускает их в ход, что это врезалось мне в память.
– Луи? Луи, неужели это действительно ты?! – его голос показался мне слишком громким для такого хлипкого существа.
– Лестат… – только и сумел выговорить я. Мои глаза не сразу научились распознавать выражения на таком лице.
– Как хорошо, что ты меня навестил, – он улыбался как и в прошлую нашу встречу, но ничего более жуткого чем улыбка на таком лице я не видел, мне захотелось, чтобы это было не мимическое движение, а игра света.
Я попятился. Он потянулся за мной:
– Ты ведь войдешь? – в его голосе послышались просительные нотки.
Пришлось переступить порог:
– Что с тобой? Тебе плохо?
Он отрицательно покачал головой.
– Но ты голоден?
– Да, очень.
– Сейчас что-нибудь найду, – я поспешно повернулся, чтобы выйти в сад. – Людей я не могу привести, – от одной мысли о том, чтобы заманить сюда человека, меня выворачивало наизнанку, – но если тебе нужны животные, они сейчас будут.
Кажется, ему почудилось, что я не собираюсь возвращаться, потому что он пробормотал: «Нет, не уходи!» и вцепился в меня сухими пальцами. Ощущение было такое будто смерть, скелетоподобная, какой ее обычно изображают, коснулась меня костяшками. И мне показалось, будто от этого резкого движения он сломается. Его руки тряслись, – не знаю, от холода, возбуждения или слабости. Наверное, от всего вместе.
– Ты так быстро ушел в прошлый раз, – бормотал он, – а я, я растерялся, и ничего не смог объяснить. Я так много передумал с той ночи… Ночи в болоте… Помнишь? – он снова слабо улыбнулся. Я понемногу начал привыкать к его внешности, различать его невербальные знаки так же как знаки обычного собеседника и чувствовал его почти животное стремление к участию, к какому-то ответному чувству, к чему угодно кроме равнодушия.
– Ты голоден, тебе нужно насытиться и…
– Потом, Луи. Буду благодарен, если ты принесешь мне что-нибудь, но потом. Я сейчас почти ничего не чувствую: выглядит жутко, но к этому голоду привыкаешь, правда, – он опять улыбнулся своей ужасной улыбкой. – Я стал таким как ты, Луи, ем крыс… – шелестел он, ласково дотрагиваясь до моей руки. Это и правда выглядело жутковато. Кажется он почувствовал, какое это производит впечатление, потому что отпустил мою руку и с досадой сказал:
– Не смотри на меня, лучше слушай.
– Не лучше ли сначала поесть?
В ответ он махнул своей рукой-веткой: нет. В течение жизни мое отношение к Лестату претерпевало разные изменения, но сейчас я не испытывал к нему ничего, кроме жалости. И раз уж он так хотел сначала поговорить, я решил, что лучше согласиться. Мы прошли в комнату, я огляделся: большая часть обстановки была безнадежно испорчена, штукатурка кое-где обвалилась, там и сям виднелась плесень, как и в прошлый раз на полу валялись трупы животных. Стулья, на которые мы сели, были влажными от сырости, как наверно все в этом доме. Камин слабо мерцал, но он не способен был прогреть все помещение. Я гадал, как Лестат существует в такой атмосфере.
– Мне надо так много сказать тебе, а я даже не знаю с чего начать, – между тем бормотал он, дрожащими руками разглаживая засаленные рукава. – Знаешь, я ведь не знал до нашей прошлой встречи что ты жив, Луи, мне сказали, что ты умер… Хотя я и надеялся… – Он закашлялся. – Прости, мне тяжело говорить… Но все равно твой приход был как… не знаю как объяснить… Словом, это было так потрясающе, что я не смог собраться с мыслями, чтобы объяснить тебе… Сейчас, Луи, сейчас, надо подбросить немного дров, ужасно все время дрожать от холода…
Я помог ему. Это были даже не дрова, а стружка, щепки, веточки – словом, всякий мусор, который никак не хотел разгораться. Раздувая огонь, я поймал себя на мысли, что подсознательно ожидал найти нечто подобное: уже в прошлый раз симптомы деградации были налицо и упадок неминуемо должен был продолжиться. Но все равно это было чудовищно.
Он говорил захлебываясь и кашляя, часто бессвязно, так, что мне чудилось, будто он сейчас рассыплется – кажется, его высохшему горлу тяжело давалась непрерывная речь. Перескакивал с одного события на другое, временами плакал, как и в прошлую нашу встречу. И все время бессознательно тянул ко мне свои дрожащие руки, останавливаясь, когда осознавал это движение, будто вспоминал, что не имеет на него права. Внезапно я понял, кого он мне сейчас напоминает – его собственного старого отца, когда тот просил прощения у него самого, – такой же жалкий и потерянный, готовый умолять. Если вспомнить, что как вампира меня можно назвать сыном Лестата, аналогия была полной – удивительно, в какие странные игры играет с нами судьба… Или это такое проявление наследственности?
Когда он перешел к рассказу о том, как выживал после нашей последней встречи на Рю-Рояль, как жил с увечьями, которые нанес ему огонь, я испытал острое чувство вины. Странно: одновременно мне было жаль и то обожженное существо, в которое он тогда превратился, слабое, внушающее страх одним видом, и от этого вынужденное таиться как зверь, выползая на свою кровавую охоту. И еще больше было жаль его несчастных жертв, которых настигала смерть не только преждевременная, но и ужасная, приходившая в образе пугающего чудовища.
Он пачкал кровавыми слезами мой пиджак, что-то объяснял и за что-то просил прощения.
– Лестат, не надо, я тоже очень виноват перед тобой.
Чтобы прекратить эту тяжелую сцену, а, может, для того чтобы спасти свою одежду, я вернулся к первоначальной идее:
– Тебе надо поесть, – и только после этого меня осенило: не нужно тратить время на поход в сад, при мне моя собственная кровь. Как же можно было не подумать об этом раньше? Боже, какой я тугодум, хотелось хлопнуть себя по лбу. А ведь я уже давно мог бы поделиться с Лестатом. Меня не извинял даже шок от встречи.
– Ты хочешь дать мне своей крови? – он посмотрел недоверчиво.
Я закатал рукав и протянул руку. Он взял ее, удерживая благоговейно, будто чудесный подарок – впрочем, для него целительная кровь и была таким подарком. Провел по запястью, прослеживая вену, потом прижался сухими как наждак губами. Глядя на его склоненную голову, на потемневшие от грязи волосы, на уродливые пальцы, прикасающиеся к моей руке, мне пришла в голову шальная мысль – что, если он захочет мне отомстить? Кто может знать, насколько правдива эта его радость по поводу встречи? И, главное, насколько он адекватен? Наверно он мог бы попытаться высосать меня досуха. Но даже напившись, сейчас он не сможет удержать меня.
В этот момент он решился и вонзил зубы. Кровь зашумела у меня в ушах, пульс стал чаще, я будто весь превратился в его удары, а потом скорее почувствовал, чем услышал, удары его сердца – оно издавало рваный и слабый, как бы изношенный временем звук. Если бы я услышал такое сердце у смертного, понял бы, что он при смерти. Потом оно забилось громче, удары стали ритмичнее. Я ждал, когда мое собственное начнет сводить, чтобы оттолкнуть Лестата. Но он вдруг сам отстранился.
На моих глазах происходило его превращение. Вампирская трансформация, если ее удается увидеть, вообще зачаровывает, независимо от того, происходит ли она с обращаемым человеком или с изможденным вампиром, напившимся свежей крови. Удивительная способность нашей плоти быстро меняться, обретая новую красоту и яркость, по-своему очень привлекательна. Но это превращение было особенным: перемены были велики и одновременно лишены обычного жуткого подтекста – сейчас никого не превратили в одного из нас, и кровь тоже не была отнята: я отдал ее добровольно. Сейчас превращение было только созиданием, безо всякого разрушения. На моих глазах ужасное существо превращалось в прежнего Лестата – кожа разглаживалась и наливалась жизнью, веки возвращались на свое законное место, синие глаза становились ярче, пальцы обретали плоть. Даже волосы, до этого похожие на паклю, будто потяжелели и обрели медовый блеск, заметный сквозь слой грязи. Невольно меня заворожило это зрелище:
– Ты мог бы выпить еще немного.
– Пока достаточно, – ответил он, облизывая кровь и с явным сожалением отстраняясь от моей руки. – Ведь мне так много нужно тебе рассказать.
Он был просто зациклен на этом разговоре и после насыщения стал еще более настойчивым, но в конечном итоге я ведь затем и пришел, чтоб поговорить. Зато после еды он перестал дрожать и кашлять, и стал говорить более связно.
Он рассказывал о том, как стал вампиром, о первых годах в Париже. Сказал, что превратился в вампира против воли. Конечно, зная Лестата и учитывая ситуацию, я не стал бы ручаться, что его рассказ правдив или не является плодом больного воображения, но кое-что, какие-то детали, иногда крупные, иногда незначительные, такие, например, как имя Магнуса, его создателя, я слышал и раньше, поэтому видел, что по крайней мере часть истории правдива. Мысленно я отмечал некоторые вещи, рассчитывая разузнать о них позже, но он без конца сбивался на причины нашего непонимания, объясняя их так и эдак. Очевидно, он полагал их каким-то недоразумением, а не логическим следствием разницы взглядов и характеров. Похоже, он много времени думал об этом, хоть я и не был согласен с его выводами. Из этих объяснений стало ясно, почему для него так важен наш разговор: он считал, будто разлад возник из-за того, что он не был со мной откровенен, слишком многое держал в секрете. В то время ему казалось, что это хорошая идея, потом он понял, к чему она привела, и теперь очень хочет исправить свою ошибку.
Когда он рассказывал о том, как стал вампиром, в каком сначала был ужасе и растерянности, я слушал его с замиранием сердца, ведь я и сам позже чувствовал то же. На минуту я даже забыл, кто передо мной и сопереживал рассказу безо всяких оговорок. Мне и раньше иногда казалось, что Лестат мог испытывать подобные чувства, но он не позволял в этом удостовериться. Что, если ты уже чудовище и уже никогда не сможешь изменить этого, но хочется жить и любить, потому что душа еще не изменилась, она все еще человеческая? Этот вопрос я тоже задавал когда-то, но тогда Лестат только смеялся надо мной.
Так незаметно пробежало несколько часов. Когда к чернильно-синему цвету неба добавился темно-бордовый оттенок, такой легкий, что он еще не был виден глазу смертного, Лестат сказал, что мне пора, но уверял, будто не рассказал самого главного. «Если придешь завтра, Луи, узнаешь тайну происхождения вампиров. Обязательно приходи, я никому еще ее не рассказывал» – говорил он. Я не поверил – было видно, как ему хочется, чтоб я вернулся, а это тема, он знал, была лучшей приманкой для меня. Честно говоря, я даже оскорбился – неужели он думает, что меня так легко обмануть? Но тут же сообразил, что хочу слишком многого от существа, живущего среди обглоданных трупов и демонстрирующего все признаки неадекватности, поэтому не стал спорить, а только пообещал прийти завтра и принести ему поесть.
– Лестат, – неожиданно для самого себя спросил я, – ты не хотел бы пожить у меня?
И тут же пожалел о своем порыве. Что я буду с ним делать, если я даже с собой не могу разобраться? Он и в лучшие свои дни был проблемой, а сейчас мог стать, как теперь говорят, большой занозой в заднице. Но он уже сиял и соглашался, невозможно было его разочаровывать. Кажется он и так расстроился от того, что мы не пойдем ко мне прямо сейчас. Но я хотел отстоять себе хотя бы еще одну спокойную ночь и убедил его, что ехать на машине удобнее, да и на сборы нет времени. Он проводил меня до порога, и я ушел, провожаемый его взглядом. Дело сделано, а раз так – придется принимать его у себя.
Комментарий к Глава 1
* Француза по крови Луи очень возмутила продажа бывшей французской колонии Луизианы Соединенным Штатам Америки.(«Интервью с вампиром»)
После этой покупки новые хозяева, американцы, приехали в Новый Орлеан и обосновались в районе будущего Гарден-Дистрикт.
========== Глава 2 ==========
Я плохо спал, живот скручивало от потери крови, приходили тяжелые сны о старых временах, а к вечеру почему-то приснился Магнус, которого я никогда не видел и видеть не хотел. Проснувшись, я пару секунд радовался, что это только сон, пока не вспомнил, что сегодня мне придется забрать Лестата к себе. Радость тут же померкла. Я лежал в полудреме, дожидаясь полной темноты и прикидывая, нельзя ли как-нибудь уклониться от своего обещания. Вспоминал вчерашний вонючий склеп, в который превратился старый особняк, чудовищный контраст между лощеным, пахнущим дорогим одеколоном и одетым по парижской моде Лестатом из прошлого и жалким существом среди трупов, которое даже нельзя было назвать подобием человека. Возможно, он не замечает того, что его окружает, потому что сошел с ума, но у него все равно есть минуты просветления – вчера я видел, что он способен связно мыслить. Ему не могло там нравиться. Там вообще не могло нравиться никакому существу с человеческим сознанием. Солнце уже зашло, и я со вздохом выбрался из гроба.
Собравшись, я взял теплую одежду для Лестата и вывел машину из гаража.
По дороге увидел спящего бездомного, остановился, насытился им и уехал, не оглядываясь. Я стараюсь никогда не оглядываться, выкидывать из головы эту сторону своей жизни сразу после насыщения, не запоминать своих жертв, их лиц, взглядов. Выходит не всегда, но за свою жизнь в качестве вампира я неплохо научился закрываться от неприятных мыслей. Это малодушие, но другого способа у меня нет.
Направлялся я в порт – там на складах все еще водятся огромные, жирные крысы. Лестат может обижаться, если захочет, но более приятных четвероногих я ему не принесу: у кошек и собак могут быть хозяева, которые ими дорожат. Видите ли, я считаю, что есть необходимая жестокость и жестокость бессмысленная, и стараюсь не делать второго. Думаю, смертные могут очень горевать от потери домашнего любимца: иногда на кабельном телевидении мне попадаются передачи про людей и их животных. Знаете, я люблю смотреть кабельное, всякую дребедень.
Странно, не правда ли? Смертные считают, что у вампира очень увлекательная и таинственная жизнь, но на самом деле большую часть времени я наблюдаю за людьми, а когда остаюсь в одиночестве читаю книги или смотрю телевизор. Раньше к этому добавлялась бухгалтерия, но мне одному много не требуется, и большую часть своего состояния я раздал разным благотворительным фондам. Так вот, к чему это я? Питаться кровью людей для вампира есть необходимая жестокость, но не надо увеличивать ее там, где этого можно избежать. А раз крысиная кровь не уступает крови кошек или собак (хоть и намного хуже человеческой), лучше не усугублять жестокость и предпочесть крысу другим животным. Да и, честно говоря, хотелось хоть чем-нибудь заткнуть совесть, шептавшую, что мне мало быть убийцей самому, но еще и понадобилось возвращать к жизни другое смертоносное существо.
Поймав несколько грызунов, я засунул их в ящик и повез в сторону Гарден-Дистрикт, размышляя по дороге о том, во что ввязываюсь. Было несколько вариантов развития событий, если я поселю Лестата у себя: первое: он так никогда и не придет в норму. Сумасшедший вампир такая же проблема как сумасшедший человек, только намного хуже, потому что в случае буйства вреда будет больше. Впрочем, может быть, он не буйный, будет тихо греться у камина, а я буду приносить ему крыс.
Либо он выздоровеет, и тогда я получу назад старого Лестата, вечную головную боль, вампира с отвратительным характером. Но теперь я больше его не боюсь и не завишу от него, поэтому мы просто разъедемся. Если он не пойдет на это добровольно, однажды мне придется собрать вещи и уехать в неизвестном ему направлении – небольшая потеря.
Третье – не исключено, что он хочет мне отомстить и тогда… Но, может быть, и это не так плохо, раз у меня не хватает решимости самому свести счеты с жизнью. Конечно, он может не убивать меня, а придумать что-нибудь похуже. Например, улучить момент, пока я лежу в гробу, заколотить его и зарыть глубоко под землю, так чтоб под ее тяжестью я не сумел выбраться и столетиями лежал, мучаясь от нестерпимого голода. Содрогнувшись, я чуть не въехал в столб и пообещал себе, что буду осторожен. Был еще четвертый вариант: то, что Лестат передумает и откажется от моего предложения, но я чувствовал, что на него рассчитывать не приходилось.
Зная, что он боится света и шума машин, на всякий случай я оставил свою за квартал от его дома, на углу улиц Терд и Колисеум. На этот раз мне не пришлось ждать у входа, он сразу открыл, не возражал против крыс, быстро и жадно выпив их всех – кажется, вливание целительной вампирской крови вывело его организм из спящего режима, и теперь его тело яростно требовало новой пищи. Не знаю, работал ли в доме водопровод, но Лестат выглядел чище, чем в прошлый раз, а его волосы были расчесаны. Однако его кожа со вчерашнего дня стала серой, и под глазами залегли густые тени – видно при таком истощении одной порции крови недостаточно. И все-таки он выглядел практически нормальным, если не считать возбужденного блеска глаз.
Я предложил забрать с собой его гроб, он захотел также взять книги. В доме оказалось полно книг – они стояли стопками или попросту валялись на полу; большинство были безнадежно испорчены сыростью. Открыв парочку, я увидел, что это какие-то детективы, ничего интересного, развлекательное чтиво. Выбрав те, что поновее, я сложил их в гроб. Как и все в этом доме, его обивка тоже была старой, слегка тронутой плесенью, но искать другой сейчас не было времени.
Он переоделся в принесенную мной одежду – кажется, она ему не понравилась, ему подавай шелк и шитье. Про себя я решил, что демократичный новый век ему вообще вряд ли понравится. Потом он вытащил откуда-то ключи от входной двери, повернулся ко мне и тревожно спросил:
– Ты ведь не обманываешь меня, правда, Луи?
Этой ночью мне еще не приходило в голову, что после всего произошедшего у него гораздо больше оснований опасаться меня, чем у меня его. Вернее, сегодня у меня еще не было времени, чтобы подумать об этом. Теоретически я мог, например, выкинуть его из машины где-то в таком месте, где нет укрытия от солнца.
– Я не причиню тебе вреда, – только и сумел выдавить я, не потому, что мне хоть на секунду приходило в голову сделать нечто подобное, а оттого что я не знал, как развеять его страхи. Какая-то часть меня вообще хотела, чтоб он передумал переезжать ко мне, и радовалась этому препятствию.
Но он поискал взглядом что-то в моих глазах и заключил:
– Нет, ты не можешь быть таким жестоким. Пойдем?
Мы вышли, он закрыл дверь. Не представляю, осталось ли в этом доме нечто такое, что стоило бы запирать – скорее всего, это был просто ритуал.
На Колисеум-стрит дома с белыми колоннами и витыми решетками смотрели на нас из-за палисадников, в некоторых окнах еще горел свет. Кое-где еще попадались прохожие, но мы не привлекали внимания: к счастью, в наше время Америка привыкла ко всякого рода оригиналам, и двое с гробом и слишком белыми лицами не вызывали интереса. Главное, думал я, чтоб у Лестата хватило здравого смысла не чудить по дороге – я боялся, что его может вывести из равновесия незнакомая обстановка. На всякий случай я пытался объяснять назначение тех из попадавшихся нам предметов, которые не существовали до середины 19 века. Но он отвечал, что почти обо всем знает. На мой вопрос «откуда?» объяснил, что про большую часть читал в книгах, а кое-что видел сам. «Ведь не думаешь же ты, что я вообще не выхожу? – спросил он. – Откуда, по-твоему, я взял бы дрова и свечи?» Идиллическая улица и эти объяснения настроили меня на благостный лад, и я уже решил, что мы благополучно доедем до дома.
Так мы добрались до машины, и он спокойно сел на переднее сидение, заметив, что много читал об автомобилях. Закрепив гроб сверху на рейлингах, я тоже сел. Хотел захлопнуть дверь с его стороны, но это оказалось ошибкой: стоило мне с водительского места потянуться к ней, Лестат вдруг шарахнулся в сторону, да так, что, будь он посильнее, мы бы перевернулись. Я замер: он все еще боялся, несмотря на свои слова о том, что верит, будто я не стану его обманывать.
Чтобы не пугать его еще больше, я осторожно убрал руку, пояснив, что всего лишь хотел закрыть дверь. Пару секунд он просто смотрел на меня, а потом посоветовал не обращать внимания – это нервы. Но я чувствовал, как он напряжен, и, повторив, что не причиню ему вреда, предложил поклясться в этом чем угодно.
Он покачал головой и больше не дергался, но как-то сник, и его все больше трясло от холода. Пришлось даже остановиться на полпути, чтоб дать ему еще немного моей крови и этим согреть. Кажется, он действительно боялся, что я выкину его из машины или сделаю нечто подобное. А я прикидывал, что буду делать, если он станет буйным. Мимо проплывали фонари, колоннады Гарден-Дистрикт сменялись современной архитектурой Централ-сити, а в узком пространстве салона повисло напряжение, минуты тянулись как часы. Когда показался коттедж, который я снимал, мы оба вздохнули с таким облегчением, будто это был отчий дом, а не временное жилье.
Это было маленькое здание, прятавшееся в кустах магнолии и орешника. Я снял его впопыхах по приезде в Новый Орлеан: моя недвижимость здесь давно продана, а жить в гостинице не хотелось, потому что я нуждался в уединении. Помимо обособленности, этот дом был хорош наличием обстановки: мне практически ничего не пришлось туда покупать.
Лестат сразу приободрился и стал спокойнее, когда переступил порог. Стараясь быть гостеприимным, я показал ему комнаты: как это теперь принято, много пластика, стальных трубок, прямых углов и раскладывающейся мебели. Потом я перенес его вещи в дом, а его самого проводил в ванную комнату.
После душа он совсем расслабился и стал выглядеть прямо-таки счастливым. Не знаю, как у него получалось одновременно блаженствовать и мерзнуть, потому что в ванне он снова озяб, но с его губ не сходила довольная улыбка. Я усадил его у камина и нашел фен, чтоб Лестат мог быстрее высушиться и согреться. Этот способ сушки ему понравился. Кажется, ему вообще сейчас нравилось все, что его окружало.
Вскоре его так разморило от тепла и сытости, что он стал похож на пьяного с медлительными движениями и заплетающимся языком. Привалившись к спинке дивана, он лежал тихо и блаженно, как деревянный болванчик, не выпуская уже бесполезный фен из рук. Я забрал у него гудящий прибор, наши пальцы встретились, и он с все той же пьяной улыбкой забормотал что-то вроде:
– Луи, наконец-то… Я знал, что надо только не упустить шанс объясниться, и ты все поймешь, все получится! Ты всегда был добрым, а теперь, наконец, стал добрым и ко мне…
Я поспешно убрал руку.
Он тоже отдернул свою и с обидой спросил:
– Ты считаешь меня сумасшедшим?
– Не знаю, – честно ответил я.
– Луи, я не сумасшедший, – горячо сказал он. – Может, так и кажется, но это неправда!
– Тем лучше.
Он уставился на меня, видимо прикидывая, как доказать свою правоту. Потом свернул тему:
– Что ж, пусть будет так. Потом ты сам поймешь, что я здоров.
Тут ему пришла в голову новая мысль:
– Боже, я и забыл! Ведь вчера я обещал рассказать о происхождении вампиров! Только сначала должен предупредить, что этим я рискую не только своей, но и твоей жизнью, – продолжил он, – потому что хранитель тайны обещал убить всякого, кому я ее открою.
Я подумал и отказался, сославшись на то, что не хочу рисковать нашими жизнями: вероятно, вступление с угрозой смерти и делалось в надежде на отказ. Не стоило игнорировать эту попытку отступления и заставлять беднягу выдумывать фантастические истории. Лестат как-то странно на меня посмотрел, но не стал больше к этому возвращаться, и спать тоже больше не стал. Вскоре он занялся телевизором, щелкая пультом и приговаривая: «Какая забавная штука». Сказал, что уже видел фильмы – но в кинотеатре, и тогда они были немые и черно-белые. Потом потянулся, словно кот, и заявил:
– Ты не представляешь себе, Луи, как это хорошо – снова стать собой.
Он и правда стал походить на прежнего себя. Я подумал, что для меня это не обязательно добрый знак. Будто для того, чтоб усилить мое предубеждение, он вернулся к идее налаживания наших отношений путем объяснения всего, что происходило с ним за без малого двести лет:
– Луи, если я заблуждался, то потому что считал себя первопроходцем, основателем первого собрания вампиров в Новом свете, и идея устроить все по-новому, лучше, чем в Европе, вскружила мне голову. Теперь все будет иначе.
Надо как-нибудь помягче объяснить ему, что на свое будущее я теперь строю планы сам. И решаю, что будет «теперь» тоже сам. Но пока я счел за лучшее исполнять роль гостеприимного хозяина и слушать.
Оказалось, что в Париже у него был друг, похожий на меня; этот друг погиб после обращения в вампира. Видимо, сходству с ним я и был в свое время обязан сомнительному вниманию Лестата. Рассказывая, он постепенно накручивал себя и вскоре вернулся ко вчерашней истерике: я понял, что зря беспокоился, перспектива получить назад прежнего Лестата мне пока не грозит.
Мне тяжело переживать такие сцены, да и ему, уверен, это тоже не шло на пользу. Поэтому я предложил погулять во дворе и заодно поохотиться на мелких животных. Обычно я не охочусь рядом с домом, даже на крыс, но надо было как-то его отвлечь, к тому же мне опять хотелось есть из-за потери крови, а убивать второго человека за сутки было бы слишком.
Мы вышли во двор. К несчастью или к счастью, но крысу теперь поймать не так легко как раньше, цивилизация сократила их поголовье. Однако в подвале этого дома жила крысиная семья, иногда я их слышал.
